Что-то на змеином

Последнее первое сентября, которое Теодор встречал на платформе номер девять и три четверти. Уже второе «последнее первое сентября». Если отбросить человеческий фактор, то согласиться окончить этот «повторный курс» было далеко не глупым решением. Семейные деньги когда-нибудь бы закончились, так что нужно было получить престижную профессию и постараться построить какую-никакую карьеру. Да и жизнь в опустевшем доме, который за годы будто пропитался жестокостью, бесчеловечностью и злобой, не добавляла красок в и без того тусклую и безотрадную жизнь Тео. Всё же в мантии Слизерина он чувствовал себя не совсем оторванным от мира, принадлежащим к конкретной группе. Группе, на которую, признаться, теперь не косился только ленивый. На первом-втором курсах кто-то где-то раз в полгода мог вякнуть, что «Слизерин выпустил больше всего тёмных магов» или упомянуть судьбу Салазара и других основателей, но тогда это было лишь сплетнями. Сотрясанием воздуха, которое мало кого заботило в должной мере. Тогда такая репутация вселяла в людей только настороженность и некоторое недоверие. Вместе с характерных цветов галстуком ученику доставалась сложной природы смесь из уважения и опаски других. Это был особый статус в школьной иерархии, не окрашенный ни в белое, ни в чёрное. Сейчас всё вывернулось по-другому. Факультет преступников, на котором теперь доучивались дети преступников — несомненно, тоже будущие преступники. Изумруд символизировал мудрость и надежду. И раньше изумрудно-зелёный цвет, присутствующий в их жизни на каждом шагу, отдавал спокойствием и благородством. У Нотта он ассоциировался с душистой хвоей. А теперь этот же типично слизеринский оттенок приобрёл какое-то удручающее действие на психику. Нагонял тревогу и неотвратимо погружал в мысли о прошлом. Иногда Тео с горечью думал о том, что проще было бы сразу перекрасить их герб в предельно понятный и однозначный чёрный. Цвет метки, которую он до конца жизни будет прятать под длинными рукавами выглаженных рубашек и дорогих твидовых пиджаков. Потому что даже после гибели Волдеморта эта дрянь въелась в кожу намертво. Наверное, не только в кожу, но и в самого Тео. Не проходило и дня, чтобы он не бросил беглый взор на собственное предплечье и не зажмурил тотчас же веки, готовый хоть головой об стену биться, лишь бы ничего не вспоминать. Но изображение этого безобразного черепа раз за разом хлестало по душе, оставляя новые рубцы. Не давало забывать о том, кем он был и что видел. А ещё оно словно лишало Тео языка и говорило теперь за него. Молодой Пожиратель, выбравший сторону зла. И мало кого заботило, что и выбора ему толком не дали, и Визенгамот его оправдал. А главное, сам Теодор почему-то верил, что метка безжалостно отобрала у него право защищать себя. — Ты зазнался или просто ослеп? — с деланым упрёком поинтересовался женский голос, выводя Нотта из размышлений. Паркинсон одиноко сидела прямо на солидном кожаном чемодане, прислонившись к толстому столбу. Тео не сразу заметил, что подруга снова обрезала отросшие за год волосы, и они едва касались плеч. Идеальная укладка, такой же идеальный макияж с тёмной помадой, бессменные каблуки. Словом, выглядела очень достойно, как было и раньше. Вот только пустой сломанный взгляд выдавал: у Пэнси тоже всё было совсем не так, как раньше. Ещё летом Тео заметил, как неохотно она шла на контакт, как редко и холодно отвечала на письма. Не то чтобы в их компании Паркинсон была оплотом общительности и дружелюбия, но сейчас она совсем дистанцировалась, словно наказывая себя этой изоляцией на добровольных началах. Её память душила её, с исключительной точностью воспроизводя всякие гадостные картинки прошедших лет и тыкая носом во все её слабости, изъяны и грехи. Там уже давно не было ничего светлого. Наверное, её состояние было близко к тому, что магглы называли депрессией. Нотт предполагал, что и в Хогвартс она вернулась лишь потому, что было невозможно игнорировать или глушить это свербящее чувство собственного морального уродства, прозябая в поместье. Выходит, она просто не хотела окончательно и бесповоротно свихнуться? — Привет, Пэнс, — Тео едко улыбнулся ей. Он откатил в сторону тележку с вещами и присел на корточки возле подруги. Не мог же он разговаривать с девушкой сверху вниз. В сотый раз задался вопросом, зачем он потащил с собой сову. У Пэнси вот клетки не было, хотя раньше их семейная птица всегда сопровождала Паркинсон в Хогвартс. Вероятно, оставила дома и велела эльфам за ней присматривать. Разумно: им ведь обоим больше некому было писать. Но Нотт всё равно хранил к Сигме, своей избалованной пятнистой питомице, какое-то ласковое чувство, с первого курса брал её с собой и регулярно поднимался на школьную совятню, чтобы угостить птицу сушёным мясом и потрепать по рябой спинке. Это казалось сущей мелочью, но всегда подталкивало юного Тео к мысли, что в мире есть место не только хладнокровию и скепсису. А именно это отец рьяно вдалбливал в его голову с малых лет. — Ты рано, — начал разговор он. — Неужели не проспала? У меня две версии: вообще не ложилась или уснула в восемь вечера. Прав? — Тео, милый, я проспала половину лета, — безэмоционально паясничала подруга в ответ. — Не поверишь, но оказалось, что это может надоесть. — Не поверю, — голос Нотта стал задумчивее и строже. — Тоже выводит из себя это одиночество в пустом доме? — Не представляешь, насколько, — в момент раскололась собеседница с усталым вздохом. — Я вообще думала его продать и переехать в город, но пожирательский особняк посреди леса никому нахрен не сдался. Почему, интересно? И снова её напускное ехидство. Как будто у Паркинсон был лимит на честные и серьёзные разговоры. — Тео! — он едва успел подняться, как на него тут же налетела Астория Гринграсс. Она лучезарно улыбнулась Нотту, порывисто обняла его и поцеловала в щёку. Она правда очень скучала. Слегка опешивший от такой концентрации радости и жизнелюбия на один квадратный ярд, парень сомкнул руки на тонкой талии девушки и кивком поприветствовал её сестру и родителей, которые неторопливо продвигались к собиравшейся слизеринской компании сквозь ораву юных волшебников. Его чувства к Астории с самого начала были… смешанными. Очень. Она была привлекательной, неглупой, воспитанной представительницей чистокровной семьи. Даже не пыталась скрывать симпатию к Тео и была действительно счастлива, когда их пообещали друг другу. А ему, за которого уже и так всё решили, становилось чуть менее невыносимо от того, что этот брак будет на благо хотя бы одного из них. Теодор и правда ценил Асторию и всё, что она для него делала, но мог ответить ей лишь бесконечной признательностью, не более. У Тори же эта её легкомысленная юношеская симпатия стремительно перерастала в какую-то неестественную влюблённость, граничащую с помешательством. Нотт отдавал себе отчёт, что здоровые отношения — это точно не про них. Ребёнком он вскользь читал об этом в книгах: истории, в которых люди встречались в обычно неловких и притянутых за уши обстоятельствах, красиво, метафорично и обязательно взаимно влюблялись и только потом женились по обоюдному согласию. Он вырос, и эти истории остались для него обычными детскими сказками. В сказки Тео не верил, поэтому вероятность того, что его жизнь когда-нибудь может пойти по подобному сценарию, он не без огорчения отбрасывал очень давно. Вот он и не намеревался оставлять девушку даже сейчас, когда ему за это, в сущности, ничего не грозило. Не хотел волновать её и расстраивать потенциальных родственников. Да и не понимал, чего ради ему это делать, если Тори была пускай навязанным, но всё-таки положительным моментом в его очень отрицательной жизни, даже с её чрезмерными увлечённостью и обожанием. Толпа на платформе довольно резко стала раза в два громче. Людей уже собралось достаточно много, и поначалу никто не мог разглядеть причину этого распространявшегося беспокойства. — Малфой, — услышали слизеринцы невдалеке. Их вялая будничная беседа мгновенно стихла, и все повернули головы, как по команде, пытаясь осознать происходящее. Только глаза Пэнси судорожно петляли по толпе, выбирая такие несуразные и путаные траектории, чтобы ненароком не упереться в виновника всеобщего волнения. Его голос изменился, был немного более взрослым и низким, но остался легко узнаваемым. Гарри Поттер, похоже, тоже возвращался в Хогвартс. Он, по слухам, планировал учиться на аврора, а это требовало сдачи экзаменов, да ещё и на пристойные баллы. И неважно, избранный ты или нет. И Гарри Поттер приветствовал Драко Малфоя, протягивая ему руку. Не выплёвывал его фамилию, а совершенно невозмутимо произносил её с ровным кивком. Нотт вперил взгляд в своего светловолосого друга, который замер напротив Гарри в нарастающем потрясении. — Поттер, — очень выдержанно ответил он, пожимая протянутую ладонь. Гарри сделал шаг назад, неспешно развернулся и присоединился к Грейнджер, Лонгботтому и младшей Уизли, которая, похоже, была ошарашена не меньше остальных. Вряд ли вообще кто-то был в восторге от случившегося, но открыто выразить негодование в отношении героя войны не посмела ни одна живая душа. Что это был за жест доброй воли? Попытка на своём примере показать, что все разногласия в прошлом? Живое подтверждение того, что Поттер сказал на суде? Какая-то лицемерная игра с неясной целью? Нет, для последнего он точно был слишком честолюбив. В любом случае, это представление не возымело действия от слова совсем. Больше сотни если не озлобленных, то недоверчивых взглядов впивались в немногочисленную группу семикурсников факультета Слизерин. Малфой наконец опустил руку. Сёстры Гринграсс настороженно замерли; если говорить начистоту, они вовсе не должны были попасть под раздачу. Пэнси до предела вжалась в кирпичную кладку и безрезультатно боролась с паникой, мерзкими щупальцами оплетавшей мозг; готовилась столкнуться с подобным ещё со второго мая, но так или иначе оказалась застигнута врасплох. В этот момент припозднившийся Блейз преодолел барьер и с вещами наперевес направился к друзьям. Определённо в хорошем настроении, он по очереди всех поприветствовал. И каждый, а особенно Паркинсон, наверное, ещё никогда не был так благодарен Забини: его бравое и чересчур жизнеутверждающее появление заставило большинство волшебников несколько смутиться и наконец разбрестись по своим делам. — А почему такие физиономии? — с недоумением спросил парень, вертя головой и изучая лица друзей. Надо полагать, опаздывать — не всегда пагубная привычка. Хогвартс-экспресс издал протяжный гудок, который был сейчас в чистом виде спасением. Слизеринцы торопливо двинулись к поезду, практически подхватывая на бегу всё ещё немного растерянного Забини. Известная английская пословица гласила: «Плохому началу — плохой конец». Им оставалось лишь собрать остатки цинизма и не верить в народную мудрость, которая явно работала не в их пользу.

***

За лето Хогвартс был полностью восстановлен. О битве теперь напоминал только открытый во внутреннем дворе гранитный мемориал с именами погибших. Словно четыре месяца назад школа не рушилась от каждого дуновения ветра, с потолков не сыпались громадные каменные обломки, а подземелья не превращались в несчастные развалины. Было ничуть не похоже на то, что Тео, Блейз, Драко и Пэнси застали здесь второго мая, и складывалось ощущение, что кто-то просто наложил на замок огромных масштабов иллюзию. Их возвращение сюда воспринималось подобным образом: в глубине души каждый из них остался в разгромленной школе наедине со своими прегрешениями и проступками. И жизнь сейчас будто бы продолжалась, а на самом деле там и застыла. Нельзя сказать, что всё было из рук вон плохо. Никого не пытались избить, заколдовать или отравить. По крайней мере в первые несколько дней. Но тяжесть чужих взглядов, по большей части наполненных на редкость обширным спектром негативных эмоций, была почти осязаема. Даже новеньких одиннадцатилеток ещё по дороге в Хогвартс накрутили родственники и старшие товарищи, поэтому они шугались одетых в зелёное с серебром студентов и просились куда угодно, лишь бы не в Слизерин. К концу распределения змеиная семья пополнилась всего лишь тремя детьми. Драко с Дафной, несмотря на ни на что, даже умудрились сохранить свои значки старост факультета. Но не были бы они изворотливыми и продуманными слизеринцами, если бы пустили в ход все вновь приобретённые полномочия и полезли на рожон, движимые ответной неприязнью. Правда, речь здесь шла скорее даже не об изворотливости, а об элементарной человеческой адекватности: ни к чему было провоцировать конфликты. Нотт и Малфой держались, на удивление, лучше всех. Им по вполне очевидной причине и прилетало чаще других. В основном не в словесной форме, но в виде враждебных взоров или струившихся подозрениями перешёптываний. И парни оставались бесстрастны, сохраняли лицо, заставляли себя не останавливаться и не прислушиваться к чужим диалогам вполголоса. Однако наглухо застёгивать манжеты на рукавах рубашки стало непререкаемым правилом, а порой они невольно посматривали на предплечье, чтобы проверить, не обнаружилось ли случаем что-то лишнее. То, о чём, по правде говоря, знали или как минимум догадывались абсолютно все. Преподаватели тоже не проявляли человеколюбия сверх меры и не предпринимали открытых попыток кого-то искусственно помирить. Возможно, так было правильно. Те, кто питал к слизеринцам антипатию, старательно замалчивали её, прячась за ничего не выражающими лицами. У отдельных, правда, и это выходило достаточно бездарно. На одном из первых занятий по трансфигурации Макгонагалл предложила ученикам выполнить в парах практическое задание, включающее в себя тренировку заклинаний экзаменационного уровня. Таков был её принцип относительно программы седьмого курса: штудирование необходимой для Ж.А.Б.А. теории обязательно перемежала отработка изученных заклинаний. Это имело смысл: хорошо переключало мозг на другой вид деятельности и помогало даже самым беспамятным усвоить материал. Вот и сейчас один из волшебников превращал шахматную пешку в королеву, а второй должен был ликвидировать чужое заклинание и вернуть ей прежний вид; затем наоборот. Особенно продвинутые и потому капельку заскучавшие баловались тем, что меняли ещё и изначальный цвет предмета на противоположный, ловя поощрительные кивки Макгонагалл. Не относилось это только к Пэнси, которая сегодня сидела в одиночестве, тоскливо подперев голову рукой и выписывая в воздухе причудливые узоры палочкой. За полчаса пешка успела побывать не только королевой, но и ферзём, ладьёй и слоном. И если бы подзабывшие тонкости предмета ученики продолжали пыжиться ещё какое-то время, Паркинсон бы продемонстрировала все шахматные фигуры в двух расцветках. Она точно знала, что этим здорово раздражала Макгонагалл. Пэнси всегда была хороша в трансфигурации. Начиная курса с третьего, профессор практически неприкрыто бесилась, когда Поттер, на которого она молилась и с которого чуть ли не пылинки сдувала, битый час мог издеваться над несчастным ёжиком в попытке обратить его в игольницу. А Паркинсон в это время смешливо шептала что-то на ухо Малфою, ловко проделав эту несложную манипуляцию уже несколько раз в прямом и обратном порядке. В такие моменты Пэнси явственно ощущала своё превосходство над золотым мальчиком. В её жизни были вещи, прилично так снижавшие самооценку, но подобные успехи всегда возвращали девочку в равновесие и поддерживали её чувство собственного достоинства. Сейчас это не имело смысла. Никогда уже Пэнси не сможет опустить очередное достижение в свою личную копилку маленьких триумфов и гордо похвастаться, что она хоть чем-то лучше Поттера. Вообще лучше кого-нибудь в этой школе. И она окончательно упала на парту, видимо, осознавая: это действительно было так. Она была сама по себе, потому что их, семикурсников Слизерина, было нечётное количество. И на тех предметах, которые посещали вместе, они решили садиться всё время по-разному. Благодаря этому участь покинутого не доставалась одному и тому же. Остальные ведь от них ожидаемо шарахались, словно те были прокажёнными. — Профессор, простите за опоздание, — дверь в просторный класс резко распахнулась. — Я плохо себя чувствовала и была в больничном крыле. Запыхавшаяся Парвати Патил сжимала в руках папку со сшитыми конспектами, уже вникая в ситуацию и окидывая помещение въедливым взглядом. В воздухе повисло гнетущее напряжение, Макгонагалл приосанилась и собранно поджала губы. — Садитесь, — выдавила преподавательница, одними глазами указав на место около Паркинсон. — Я должна буду работать в паре с ней, профессор? — не в меру прямолинейно и брезгливо. Положение дел приобретало взрывоопасный характер. — Если не хочешь, дверь за тобой, — безучастно бросила Паркинсон, и даже очень немногочисленные друзья посмотрели на неё с удивлением. — Мисс Паркинсон, — осуждающе протянула Макгонагалл, по морщинистому лицу которой уже ползла тень недовольства. Профессор не знала, чего ждала от Паркинсон, и пока просто тянула время до начала публичной перепалки. Пэнси бегло оглядела класс, сдавленно проговорила: — Полагаю, я уже выполнила ваше задание, — и, спешно собрав все канцелярские принадлежности, с прежде несвойственным ей видом побитой собаки покинула кабинет. Нотт в замешательстве повернулся к Блейзу, но тот лишь неуверенно пожал плечами: тоже не знал, куда бы спрятаться от всеобъемлющего неудобства, которое сокурсница оставила после себя. Один лишь Слизнорт относился к ним отзывчиво и даже относительно душевно. Правда, в основном не от большой добросердечности. Скорее, хотел если не окончательно обелить, то хоть сколько-нибудь реабилитировать свой факультет в глазах других, а ещё совсем не желал терять связь с талантливыми студентами, несмотря на их подмоченную репутацию. Клуб Слизней разросся до невиданных размеров: профессор предложил членство каждому из своих семикурсников, а также нескольким одарённым и видным ребятам с других факультетов. И поначалу это действовало, так как некоторым из них статус профессорского любимца был важнее того факта, что делить его придётся с сыном Пожирателя смерти. Из слизеринцев посещать эту, как она позже выразилась, обитель лицемерия, в довольно грубой форме отказалась только Паркинсон. Тео сначала тоже подумывал не возвращаться в Клуб, но он был одним из тех учеников, чьё нахождение там строилось на собственном энтузиазме и неподдельном интересе к зельям. А Слизнорт в свою очередь оценивал по достоинству ещё и выдающиеся способности парня к травологии. На шестом курсе он даже помогал профессору с культивацией уникальных волшебных цветов, пыльца которых была довольно дорогим ингредиентом и мечтой любого зельевара. Но после первого собрания Тео признал, что Пэнси была абсолютно права насчёт затеи декана. Несуразная давящая тишина, которую лишь изредка разбавляли тухлые диалоги на учебные темы. И во главе стола — профессор зельеварения, не знающий, куда деться от осознания собственного провала.

***

Тео и Пэнси возвращались в гостиную из кабинета зелий, где они по просьбе декана сортировали ингредиенты и расставляли котлы. Профессор определённо был слизеринцем до мозга костей, ведь никогда не брезговал «договориться» со своими студентами. Всего сорок минут вполне подъёмного труда, и они были освобождены от письменных домашних заданий на два занятия вперёд. Нотта и Паркинсон такой расклад более чем устраивал: оба больше любили практику, да и программу отлично знали без всякой писанины. Они остановились в подземном коридоре, и Пэнси свободной рукой убрала упавшую на глаза друга кудрявую прядь. — Спасительница, — беззлобно съехидничал Теодор, как будто благодаря Паркинсон на её языке общения. Пэнси легонько пнула его в бок. Парень с осторожностью нёс внушительных размеров стопку справочников по предмету, которые Слизнорт разрешил позаимствовать для личного пользования. Редчайшие экземпляры; в библиотеке Хогвартса о таких и не слышали. Даже Пэнси, не столь пристрастная к зельеварению, соблазнилась и предупредила Тео, что как-нибудь заберёт у него пару штук посмотреть. Учёба вообще часто помогала им обоим справляться, ведь на время забирала всё внимание и позволяла не думать о происходящем вокруг. — И хватило же наглости вернуться, — навстречу им шла компания ровесниц с Пуффендуя, и светловолосая староста Ханна Аббот, слегка понизив голос, обращалась к своим подругам. И это было возмутительно. Она как будто вела беседу с ними, но на деле весь её яд предназначался двум ученикам напротив. Паркинсон отреагировала первой. Такое бесстыдство она, прежде пытавшаяся абстрагироваться от подобных моментов и не отсвечивать, стерпеть уже не могла. — Что ты сказала? — было отчётливо слышно, как в ней скапливалась ярость. — Повтори. — Я сказала, что вашим пожирательским семейкам следовало бы гнить в тюрьме полным составом, — Аббот смаковала каждое слово, откровенно наслаждаясь часом своего превосходства. Так и не скажешь, что это миловидное создание в жёлто-чёрном галстуке в принципе было способно на такое свинство. Лет в одиннадцать-двенадцать Ханна вполне соответствовала всем критериям, по которым шляпа отправляла первокурсников на Пуффендуй. Но шло время, и не без участия той же Паркинсон маленькая наивная девочка, пока ещё невинная и добропорядочная, получала всё более обширное представление о том, что такое неравенство и несправедливость. И когда эти понятия вдруг начали работать на неё, Аббот не преминула отыграться на Пэнси-занозе-в-заднице-всего-курса-Паркинсон за все когда-либо брошенные в её адрес колкости. Пэнси мёртвой хваткой вцепилась в тонкую ореховую палочку в кармане мантии, в любую секунду готовая атаковать. Внутри бушевало торнадо. Закручивалось чудовищной воронкой, сметая всё на своём пути. Так и Паркинсон была готова сметать. Ещё одно опрометчивое слово, неверное движение или слишком заметно промелькнувшая в чьей-нибудь голове скверная мысль, и произошло бы неотвратимое. Нотт ранее почти не шевелился и не издавал ни звука, но это от него не ускользнуло: он знал подругу слишком хорошо. — Пэнс, не стоит, — было сказано едва слышно, но холодный стальной тон Теодора не оставлял шансов на сопротивление. Пэнси вдохнула носом спёртый воздух и в следующую секунду разжала пальцы. — Ханна, — одна из пуффендуек тронула старосту за плечо, — это и правда… Чересчур. Ошеломлённый Тео в первый раз обратил внимание на подруг Аббот. Та, которая только что говорила, была ему знакома. В этом году её пригласили в Клуб Слизней и они виделись на собраниях, а ещё вместе посещали травологию, зелья и некоторые другие уроки. Ещё, кажется, состояла в Отряде Дамблдора на пятом курсе. Но раньше она никогда не выделялась среди прочих. Девушка не стремилась привлекать внимание и редко что-то говорила. И Нотт никак не мог вспомнить, как её зовут. — Меган, ты серьёзно их защищаешь? — вскинулась Ханна. Точно, Меган. Меган Джонс. Ей было трудно не залюбоваться: Меган Джонс сейчас была очень хороша собой. И Тео поймал себя на мысли, что явно упустил момент превращения ничем не примечательной девочки-подростка в особу такой приятной внешности. Волны светло-русых волос были собраны в небрежный хвост, а в тёплых глазах играл бликами скудный свет коридора. Комплект школьной формы из юбки и блузки только подчёркивал появившиеся изящные изгибы тела. Меган Джонс была прекрасна. А тем, что сказала, она лишь ещё больше располагала к себе. Он не сразу понял, что и Меган смотрела на него в упор. Смотрела на него, Теодора Нотта, и тепло не покидало её изумительные глаза, и лицо не ожесточалось, и черты его оставались такими же мягкими и плавными. Этот феномен не то чтобы вводил Тео в ступор, но ставил перед ним ряд вопросов. Тем временем Меган, переключив внимание на подругу, довольно чётко и выразительно продолжила: — Дети не должны, — она сделала паузу и опять взглянула на Тео, как если бы обращалась не только к Ханне, но ещё и к нему, — отвечать за ошибки родителей. И не тогда дышать стало чуть легче, когда Поттер пожал Малфою руку на Кингс Кросс, а только сейчас, в не особенно располагающем к этому сыром подземелье. И Теодору представилось, что сквозь угольно-чёрное полотно перед глазами пробился тонкий, но удивительно настырный луч солнечного света. Он ощутил, как дёрнулись уголки его тонких губ. Улыбка получилась еле заметная, но безгранично искренняя. Именно Меган он почему-то очень хотел улыбаться по-настоящему, без единой капли притворства. Нотт с некоторым усилием отвлёкся от девушки и встревоженно оглянулся, ища Пэнси. Пэнси нигде не было.