Что-то на змеином

Успокоится плачем страх, Растворится в любви вина, И оттает душа в слезах, Понимая, что прощена.

Пэнси снова бежала прочь из тёмных подземелий. Удрала она оттуда сразу после того, как выпустила из руки палочку, расписавшись в собственном бессилии. Тогда вроде одна из подружек Аббот открыла рот, но Пэнси уже не могла ничего воспринимать и использовала ту короткую секунду, когда о ней, похоже, забыли. Это было сродни тому, как если бы кто-то собирался казнить её, а потом легкомысленно отвернулся, предоставляя возможность спастись. В голове роились дурацкие параноидальные мысли, ставшие в последнее время её верными спутниками. Разрозненные фразы складывались в целые предложения и набатом гремели в черепной коробке. «Как бы ты от этого ни открещивалась, ты осталась дочерью Пожирателей смерти». «Какой бы незаметной ни была, они найдут, к чему прицепиться». «Сколько бы времени ни прошло, отношение к тебе не изменится». Ноги сами несли её туда, где можно было хотя бы немного успокоиться и прийти в себя. Восстановить сбившееся дыхание, сбросить туфли и всем телом приникнуть к безжизненной каменной стене, словно впуская её холод внутрь. Становясь снова бесчувственной и безразличной Паркинсон, которой до лампочки сыплющиеся на неё подозрения, недовольства и издевательства. «Чего вы ждёте? Схватите его», — собственный голос вклинился в цепочку самобичевания, и в грудную клетку будто вонзили гигантскую грязную иглу. «Ты навсегда останешься для них бессовестной тварью, которая хотела обменять чужую жизнь на свою». Привычным движением палочки Пэнси сняла запирающее заклинание и понеслась по ступенькам, поднимаясь на Астрономическую башню. Она осмелела и начала периодически делать так года два назад, когда у факультета сменился декан. Самое значительное, чем лояльный Слизнорт мог наказать пойманных после отбоя учеников, — это демонстративно отчитать в присутствии Филча и назначить какую-нибудь необременительную отработку в родных подземельях. Пэнси обожала астрономию и с редким удовольствием посещала занятия, но ей было мало: башня была её негласным местом силы и удивительным образом содействовала тому, чтобы успокоиться и разложить мысли по полочкам. Паркинсон смотрела на цепочки звёзд, разбросанные по полуночно-синему небу, и жадно вдыхала уличный воздух, прохладный и невероятно чистый. Она хваталась за заграждение, без остатка отдавая башне скопившиеся тревогу, панику и боль. Это отрезвляло — в спальню девушка возвращалась со знакомым каждому ледяным выражением лица, закрывалась увесистым зелёным балдахином и в конце концов относительно мирно засыпала. Вот и сейчас Паркинсон надеялась, что таким способом справится с лихорадочной дрожью — предвестником истерики. До тех пор ей всегда удавалось вернуть контроль. Ведь каждый раз, когда Пэнси плакала, ощущался как измена самой себе. Она была в такие моменты до крайности слабой, противной, омерзительной. Но в этот раз никак не получалось сосредоточиться ни на погружающемся во тьму небосводе, ни на величественном озере внизу, ни на порывистом осеннем ветре. Всё расплывалось, и невидимое перо продолжало выцарапывать обвинительный приговор Пэнси, всё время сводившийся к одному и тому же: её прежняя жизнь была уничтожена. Разрушена вместе с этой школой. Вот только здание восстановили, а ей собрать по осколкам собственную личность уже не представлялось возможным. Силы на существование Пэнси Паркинсон каждый день черпала из отношения других. Она была красивее, умнее, успешнее, чистокровнее. И её боялись, ей завидовали, ею восхищались. Как бы то ни было, пока Пэнси знала, что она выше кого-либо, она жила. Была способна выстоять те унижения, которые терпела в стенах мрачного родового поместья. А сейчас всё изменилось. Паркинсон ускользала и ускользала от чужих оценочных взглядов и без ножа режущих слов. Её теперь даже не остерегались. Лишь презирали, потому как тот наполненный инстинктивным испугом крик в Большом зале вмиг сбросил девушку с её образного пьедестала, как следует обваляв в грязи. И чужое пренебрежение было донельзя знакомым: раньше она сама относилась к окружающим подобным образом. Оттого она особенно остро переживала нападки, которые болезненно сдирали с Пэнси горделивое выражение лица. Она злилась. Просто вскипала от ощущения того, что кто угодно мог наброситься на неё и не огрести в ответ. Если она пыталась дать сдачи, как сегодня в подземельях, то оставалась виноватой и падала ещё ниже. Таков теперь был её удел. «Хотела обменять чужую жизнь на свою». А стоила ли её жизнь хоть чего-нибудь? Впервые столкнувшись с этим вопросом и оставшись с ним один на один, она сначала категорически отказывалась искать на него ответ. Но самолюбие Пэнси уже давно растворилось в обступавшем её со всех сторон отвращении. А ведь только в нём, раздутом самолюбии, девушке удавалось замуровать все малознакомые, а поэтому казавшиеся ей неприемлемыми чувства и эмоции. Теперь, когда возможность сопротивляться и отпираться была утрачена, они отыгрывались по полной, врезаясь в затуманенный разум миллионами остро заточенных стрел. Воздух разрезал первый гулкий всхлип. Паркинсон проиграла. Она опустилась на подоконник, закинув одно колено прямо на его шершавую поверхность. Уткнулась лицом в ладони и не больше не сдерживалась. Она крыла себя самыми непристойными словами, которые только были в её лексиконе, захлёбываясь собственной беспомощностью. Ветер подвывал судорожным рыданиям, и пришедшая в отчаяние Пэнси в этом вое разобрала совершенно аморальное подстрекательство. То, о чём она не задумывалась никогда. Считала уделом никчёмных бесхарактерных тряпок. Но разве не такой она была сейчас? И она прикинула, что это стало бы очень логичным завершением её давно загубленной жизни. Такая жизнь даже ей самой была без надобности. Она посмотрела вниз, едва разбирая очертания земли и воды. Дрожащими пальцами провела по щекам, стирая льющиеся слёзы и размазывая чёрную тушь. Часто-часто хватала воздух носом. А вдруг сейчас отпустит? Прямо в эту секунду. Здравый смысл вернётся, она скроет все последствия этого позорного срыва и, обыденно шугаясь завхоза, отправится обратно в подземелья. Но здравый смысл попрощался с ней после первой скатившейся слезы, а сознание вспыхнуло пугающе однозначной целью. Немного сильнее податься вперёд, перебросить через перегородку вторую ногу. И тогда, возможно, даже не придётся собирать последние крупицы решимости и делать что-то самой. Просто дождаться, пока ветер в очередной раз взревёт траурной песнью, рывком подхватит её миниатюрное тело и похоронит жалкую Пэнси Паркинсон у подножия этой громадной школы. Пэнси продолжала рыдать. Приписать ей какое-то подобие мыслительного процесса было бы преувеличением. Она скорее просто заставляла себя поверить, что такой трагичный конец — единственное, что избавит её от терзающих и рвущих душу на части чувств. Она абсолютно выбилась из сил и больше не могла бороться. Теперь она по доброй воле повторяла себе, как мантру, запавшие в голову убийственные слова. «Как бы ты от этого ни открещивалась, ты осталась дочерью Пожирателей смерти». В голове замельтешили воспоминания маленькой Пэнси, которая никогда не знала, что такое семья. Она ещё не умела как следует говорить, а из неё уже лепили безупречно воспитанную носительницу фамилии и верную служительницу чистокровных идеалов, жестоко наказывая за любой проступок. Любые человеческие чувства в их кругу под определение «проступка» попадали как нельзя лучше. С годами Паркинсон стала сама себя за это казнить. И где она была сейчас? «Какой бы незаметной ни была, они найдут, к чему прицепиться». Пэнси никогда бы не подумала, что примерит на себя роль мишени. Она действительно старалась не давать лишних поводов и не огрызаться в ответ. Но выходило хуже некуда, ведь по мишеням всю жизнь стреляла она сама. А теперь расплачивалась за это, не в силах противиться съедающему унижению. Что ж, если не отобьётся, то опять улизнёт. И на этот раз выберет самый что ни на есть верный способ. Паркинсон водрузила на подоконник вторую ногу и развернулась всем корпусом к ночному пейзажу. «Сколько бы времени ни прошло, отношение к тебе не изменится». О подлой изворотливой змеюке Паркинсон все забудут, только если она будет мертва. Повышенное внимание раньше подпитывало её, а теперь беспощадно раскалывало маску безразличия и как будто атаковало все внутренности острой нечеловеческой болью. Одна мысль о том, что эта боль наконец-то пропадёт навсегда, имела огромную силу и подманивала девушку всё ближе к краю каменной плиты. От вожделенного покоя отделяли несколько дюймов и какой-нибудь один крошечный аргумент. «Ты навсегда останешься для них бессовестной тварью, которая…» — Паркинсон? — ужаснулся тот, кто только что поднялся по лестнице и теперь стоял невдалеке. Уставшая и заторможенная из-за почти целого часа рыданий, Пэнси даже не успела никак среагировать. Сильные руки в момент ухватили её за плечи и потянули назад, ловко поймали и усадили на пол. Брюнетка попыталась дёрнуться, но чужие ладони всё ещё крепко держали её. Она подняла заплаканные глаза и обомлела: Гарри Поттер сидел перед ней на корточках и всем своим видом источал неподдельный страх. — Мерлин, Паркинсон, ты совсем сдурела? — гневно воскликнул он. — Зачем? — Это ты зачем сюда пришёл? — прохрипела она в ответ. — А что бы случилось, если бы я не пришёл? Если бы не успел? — не успокаивался Поттер. — Ты реально собиралась это сделать? Парень приблизился и упёрся обеими ладонями в стену позади неё, таким образом лишив её возможности встать. Его сбивающееся жаркое дыхание обожгло влажную щёку Паркинсон. — Тебе какое дело? — сходу нахамила она, опустив потухший взгляд. Пэнси спешно попыталась набросить на себя личину сильного и независимого человека, будто не она порывалась минуту назад свести счёты с жизнью. Провал. — Отпусти, — попробовала скомандовать слизеринка. — И иди спаси кого-нибудь другого, если у тебя так зудит. В глазах Гарри вспыхнуло возмущение, но отстраняться от девушки он не торопился. — Четыре месяца назад здесь погибло столько людей, что хватит на много лет вперёд, — не спеша отчеканил он. — Против воли. И не для того, чтобы ты сейчас… — Оставь меня! — рявкнула Пэнси, перебивая его. — Ладно, — агрессивно вскинулся Поттер, вставая на ноги и указывая ей на окно. — Пожалуйста, давай! Пэнси на мгновение стало жутко. Он вернул ей свободу движения, но не уходил. Продолжал стоять рядом и с каким-то озлобленным вызовом смотреть на неё. И она поняла: начатое она уже не закончит. Продолжит жить, но теперь с осознанием того, что докатилась до попытки суицида. Верх человеческой слабости. И он это очень хорошо понимал. Паркинсон будто резко вернулась сама к себе и теперь надеялась, что ей просто снится кошмар. Поттер, который буквально снял её с подоконника Астрономической башни. Сюрреализм. Она опять бросила на парня трусливый взор. Смотрела и глотала новый подступающий приступ. Пэнси предложила отдать его в руки самой смерти, а он сегодня спас от смерти её. И признаваться в этом себе было почти физически невыносимо. Так же, как и то, что прямо сейчас она окончательно позорилась перед Поттером, заходясь рыданиями в его присутствии. Он опешил и даже чуть-чуть отшатнулся. Ожидал чего угодно, только не этого. Вид плачущей Паркинсон пробуждал какие-то совершенно непонятные ему эмоции. Под стать всей ситуации, в общем-то. Не жалость, не ненависть, не презрение… Интерес? Неужели что-то было способно вот так её сломать? — Парк… Пэнси, — с осторожностью начал он. — В чём дело? А что ей, собственно, было терять? Гарри сегодня уже лицезрел всё, что можно и нельзя. Особенно что нельзя. Всё, что она утаивала даже от своих слизеринских друзей, с переменным успехом подавляя вспышки злости, утыкаясь лицом в подушку или убегая сюда, на башню, чтобы хоть сколько-то прийти в себя. То, что Пэнси собиралась произнести, для неё было даже не вопросом. Чёрствой констатацией факта. — Ты же никогда не простишь меня, Поттер, — к её удивлению, без малого сорванный голос не подвёл и вышло вполне сухое и чёткое утверждение. Вот только Гарри был совершенно с ним не согласен. Он снова приблизился к девушке и опустился на пол, уже нормально усаживаясь подле неё. — Ну ты и дура, — парень в тихом негодовании помотал головой. — Серьёзно? Из-за меня? — Не только, — всхлипы Пэнси уже стихали. — Но это одна из многих вещей, жрущих меня изнутри. «Из-за меня». Это он, конечно, загнул. Не из-за него, а из-за собственного дикого страха, овладевшего ей тогда в Большом зале. Запустившего цепочку последствий, которые в конечном итоге чуть не оборвали её жизнь. — Послушай, за годы учёбы я был и наследником Слизерина, и самозванцем на Турнире, и сбрендившим идиотом. Если бы я запоминал всех, кто желал мне чего-то плохого, давно сдох бы от ненависти, — сказал он, флегматично вздыхая. Паркинсон прислушивалась и в растерянности признавала, что мягкий голос Поттера оказывал на неё прямо-таки седативное действие. Она опять стёрла из-под глаз чёрные разводы, про себя поражаясь тому, что на её лице ещё не закончилась косметика. Пэнси целиком повернулась к собеседнику, и зелёные глаза встретились с более яркими зелёными глазами напротив. До этой минуты смотреть на Гарри было для неё немыслимо. А тут они вели какой-никакой диалог, несмело разглядывали друг друга, и Паркинсон цепко подмечала мелкие детали вроде новых очков, слегка небрежной щетины или взъерошенных смоляных волос. Нашла время. — Я испугалась, — продолжала сдавать себя с потрохами она. — Не представляешь, как я тогда испугалась. — Не представляю? — повторил за ней Поттер. — Уверена? Шла война, Паркинсон. Все боялись. И нет в этом ничего настолько постыдного. Пэнси едва ли не остолбенела. Всё-таки Поттер был уникальным. И избранным назывался не зря. Исключительная способность сострадать и прощать чужие ошибки. Она, стерва злопамятная, на его месте точно не позволила бы себе жить спокойно. Она и не позволяла до этой ночи. А он сидел и втолковывал ей, что «все боялись». Словно это была какая-то извращённая исповедь под покровом звёздного неба, и Поттер великодушно отпускал ей все грехи. Паркинсон хорошо читала людей. И видела, что говорил он искренне. Им не двигали подобающее любому герою милосердие или беспокойство о том, что она по второму разу полезет на окно. Да и Гарри был вполне справедливо уверен, что никуда она уже не полезет. Он бесхитростно выложил то, что думал, а она была благодарна за честность. Жалости к себе, пусть и завуалированной, Пэнси не потерпела бы даже сейчас. — И всё-таки, а ты что здесь делал? — поинтересовалась она, желая сменить тему. — Прихожу сюда, когда снятся кошмары, — мрачно пояснил парень. Голову Пэнси посетила несуразная мысль о том, что они, оба отдававшие свои переживания этой безмолвной башне, были чем-то похожи. — Не говори никому о том, что случилось, — отрезала она. Никакого «пожалуйста», куда уж ей. Но содрогающиеся губы и уткнувшийся в Поттера просящий взгляд неплохо говорили за Пэнси. И Гарри оставалось только покорно кивнуть. — Пойдём, — он встал и подал ей руку. — Я провожу. — Не стоит, — тут же отвернулась брюнетка. — Паркинсон, — строго окликнул её Гарри, — даже я всё ещё не горю желанием напарываться на Филча, а тебе сейчас точно ни к чему лишний раз испытывать судьбу. Пэнси недоверчиво подняла глаза и вложила в его ладонь свою, отрываясь от жёсткого пола. Или она так сильно замёрзла, или его руки были какими-то очень уютно-тёплыми. Гарри нашёл на полу серебристую мантию, которая переливалась узорами в тусклом лунном свете. Напрочь забытая, она отлетела в сторону, как только Поттер увидел готовую сорваться с башни сокурсницу. В слизеринке робко трепыхнулось любопытство: о том, что он владел этим артефактом, знали многие, но вот вживую мало кто видел. На то она и мантия-невидимка. А через полминуты ей довелось увидеть ещё один предмет из разномастного поттеровского наследства. Карта, которая позволяла отслеживать перемещения каждого, кто находился на территории школы. — Карта Мародёров, единственная в своём роде, — вполголоса сообщил Гарри, важно демонстрируя девушке пергамент. Будто поделился с ней страшной тайной. Весь путь до подземелий они проделали молча. Бесшумно передвигались по коридорам, вдвоём под одной мантией, в совершенно неестественной близости. И тишина не была неловкой или жуткой: эти двое сегодня и так сказали друг другу больше, чем за всю жизнь. Пэнси ощущала на своей щеке его ровное горячее дыхание, а Гарри обхватил пальцами её запястье и больше не отпускал, задавая направление и ведя её за собой. В Хогвартсе он ориентировался отменно. — До встречи, — прошептал Поттер, когда она сбросила с себя незримое полотно перед входом в гостиную. Пэнси качнула головой и, когда парень зашагал прочь, назвала пароль и ступила за порог. Комната, где сейчас жили только они с Дафной, пустовала. Подруга патрулировала коридоры на пару с Драко (Пэнси заворожённо следила за ними на карте Поттера), и это было на руку. Паркинсон приняла холодный душ, убрала с лица все чёрные смазанные следы и рухнула на постель. Из-за всего пережитого и долгого плача начинала ныть голова, но по этой же причине девушка чувствовала себя настолько вымотанной, что отключилась почти моментально. И впервые со второго мая засыпать было так легко. Хоть бы не проспать завтрашнее занятие по рунам. Сны она видела довольно редко и не запоминала их почти никогда. Однако эта ночь вновь перенесла Пэнси на Астрономическую башню, будто бы ещё сильнее впечатывая в память произошедшие события. Совсем не так, чтобы в ужасе подскочить на кровати, с трудом сдержать крик и не сомкнуть больше глаз, сгорая от стыда - скорее наоборот. Сознание довольно настойчиво подсовывало слизеринке фигуру Поттера в сумраке ночного Хогвартса, моменты, когда Пэнси касалась его непривычно тёплой руки или случайно задевала плечом рукав его колючего свитера. На фоне, словно где-то совсем вдалеке, отрывками звучал его спокойный приглушённый голос. Тогда Гарри пообещал ей никому не рассказывать, а Паркинсон действительно поверила ему. Как и всему, что он сказал этим вечером. Она в самом деле отчаянно верила, не находя подобной нелепости ни одного рационального оправдания.