***
Чонгук сходит с ума. Лёгкие сдавливает тисками, не давая возможности нормально дышать. Его душит неведение, душит страх за любимого человека, что вот уже несколько месяцев бережно носит сердце мужчины в своих маленьких ласковых ладошках. Чёрный волк несётся по лесу, распугивая мелкое зверьё и ломая сухие ветки под массивными лапами. Юнги и остальные альфы, что тоже находились на ферме, остались далеко позади, не поспевая за вожаком, как бы ни старались. Глаза наполнены гневом, болью и растерянностью от того, что он ещё слишком далеко от места, где может учуять запах Тэхёна. Рыдающий в трубку Чимин сказал только то, что они с Минхёком были возле реки около часа, а в поселение старший вернулся один и весь заплаканный, сбито объясняя, что произошло. Всё, что знает, но догадаться не составляет труда. Час. Потерян целый час. «Нам точно обязательно сегодня выходить из дома?» — Робкий вопрос сегодняшним утром звоном отдаётся в ушах альфы. Хочется взвыть от своей беспомощности перед временем. «Нет, маленький, совсем не обязательно», — мысленно шепчет Чонгук, едва справляясь с секундным потемнением в глазах. Его ответ должен был быть именно таким. Он должен был прижать мальчика к себе, остаться с ним в доме, укрыть даже от малейшей угрозы, должен был быть рядом. «А давай я с тобой пойду?» — Волка начинает тошнить. Образ невинных медовых глаз, самых любимых и невероятных, делает больно. В них было так много любви и простого желания провести этот день со своим альфой, пусть и мотивированного по большей части стыдом, не позволявшим мальчику спокойно пойти к остальным и без стеснения заниматься запланированными делами. Чонгук не имел права отказывать. Обязан был взять с собой, и плевать, что по итогу из них никто ничего не сделал бы. Зато Тэхён был бы с ним, в его руках, улыбался и смеялся. Находился бы в полной безопасности. Вожак не может совладать с собой, чтобы мыслить здраво и понимать, что один такой день не дал бы никакой гарантии, что Хэвон не нашёл бы способ подступиться к омеге позже. Чувство вины заполняет, в голове набатом бьёт одно-единственное «не уберёг, не уберёг, не уберёг». Жалеет, что не расправился с мразью ещё в тот самый день, когда мальчик от страха и безысходности вжимался холодным носом меж его лопаток и пускал горячие слёзы, умоляя защитить, не отдавать в грязные руки старого извращенца. Он не сдержал своего обещания. Не помнит, как добирается до их места. В нос сразу бьёт отчётливый запах малины, так правильно смешанный с его, и волку хочется заскулить из-за горьких ноток, говорящих об испуге. Он лишь минуту смотрит на следы волчьих лап, резко переходящих в человеческие, на помятую траву, на которую рухнуло хрупкое тело. Их было двое, а его мальчик стоял неподалёку и, видимо, даже не успел что-либо понять… Альфа вновь срывается с места, мечтая лишь об одном — не опоздать. Он знает, что отыскать будет нетрудно, но внутри всё холодеет лишь от одной мысли, что было потеряно время, вполне достаточного для того, чтобы случилось непоправимое.***
Омега елозит по холодной земле, пытаясь подняться. Голова невыносимо болит, тело тяжёлое и будто совсем неуправляемое. Он изо всех сил старается не поддаваться подкатывающей истерике, когда оглядывается, обнаруживая себя в какой-то землянке, сооружённой явно на скорую руку. Внутри практически ничего нет: лишь потрёпанный матрас рядом с парнем и маленький, совсем старый деревянный стол напротив, на котором стоит тарелка с почти догоревшей белой свечой. Противно пахнет сыростью и плесенью, стены и потолок высотой, дай боже, полтора метра из наполовину прогнивших брёвен нагоняют только больший ужас. Тэхён чувствует, как горло сдавливает паника, а в глазах всё расплывается. Тело сковывает ощущение собственной беспомощности, и он обессиленно валится обратно, стеклянным взглядом пялясь на огонь. По свечке стекают капли горячего воска, по лицу мальчика — непрошеные слёзы. Не может вспомнить, как оказался здесь. Последнее, что осталось в памяти — огненные гроздья облепихи и удаляющийся силуэт Минхёка, а минутой позднее — дикая головная боль, испуг и темнота. Паника не мешает ему сложить два и два и понять, что к чему. Легче от понимания не становится, а грудную клетку стискивают болезненные ощущения. Он упирается ледяными ладошками в землю, чтобы хотя бы сесть. Трясётся и всё-таки осуществляет задуманное, кидая короткий взгляд на испачканные ноги и одежду. Тусклый свет от свечи скудно позволяет разглядеть все мелочи своеобразного помещения, однако что-то, очень похожее на дверь, увидеть удаётся. Омега не в том сейчас состоянии, чтобы понять, что не может быть всё так просто. Поэтому, воодушевившись перспективой побега, встаёт на четвереньки и через силу перебирает непослушными конечностями, приближаясь к выходу. Но открывает дверь не он. Открывает её самый страшный ночной кошмар, мучавший на протяжении всех этих месяцев, если засыпал не в объятиях самого родного человека. — На что ты рассчитывал, мальчик мой? Тэхён начинает дрожать, заметив в руке Хэвона, зашедшего внутрь и севшего на корточки в нескольких сантиметрах от парня, кнут. Болезненные воспоминания трёхмесячной давности накатывают слишком быстро, сковывая движения, а давно зажившие раны, так бережно залеченные Чоном, начинают фантомно пульсировать, принося только больший дискомфорт. Омега даже не моргает, глядя на ненавистное лицо человека, которого боялся всю свою жизнь и боится до сих пор. Ему не стоило забывать об этом, не стоило так бесстрашно выходить за пределы поселения без Чонгука. Его просили лишь об одном — быть осторожным. А он слишком быстро расслабился и сейчас взглядом, полным ужаса, смотрит на свою расплату за это. — Не смей называть меня так, — сипит Тэхён, всеми силами стараясь скрыть свой страх и даже не подозревая, что раззадоривает этим альфу только больше. Дверь, которой, как оказалось, служила обычная широкая доска, была откинута в сторону на улице, откуда в землянку теперь просочился дневной свет. Тэхён, тщетно унимая предательскую дрожь во всём теле, переводит взгляд на виднеющиеся деревья и даже чувствует некое облегчение. Он в гуще леса, где проще затеряться при побеге, если Чонгук его не найдёт. Но он найдёт… Омега не сомневается, но страха от осознания не убавляется. — Мы только-только встретились спустя так много времени, а ты уже хочешь сбежать, — с напускной печалью произносит Хэвон и тянется грубыми пальцами к щеке тут же дёрнувшегося омеги, — нехорошо это, не думаешь? — Я просто хочу вернуться домой. — Не видит смысла отрицать свои намерения и содрогается от кривой ухмылки напротив. — Так я разве против, малыш? — Тэхён не может перебороть себя, а потому морщится от прозвища, которое любит слышать исключительно из уст своей пары. — Я ещё три месяца назад пришёл за тобой, звал тебя обратно. Омега смотрит затравленно и с отвращением. Ну уж нет. Его дом — это объятия Чонгука, родной голос, наполненный нежностью, и тёплый взгляд, что искрится любовью всякий раз, когда он смотрит на своего омегу. Дом Тэхёна — это Чонгук. Уж точно не то место, в котором он почти восемнадцать лет жил, каждую ночь боясь грядущего дня и того, что тот может с собой принести, где не знал ласки и заботы, где был полностью обособлен от внешнего мира и даже помыслить не мог, что однажды сможет выбраться. — У меня новый дом, — выдавливает парень, отодвигаясь назад, чтоб не так сильно чувствовать тошнотворный запах перегара и мокрого мха — природного запаха Хэвона. — Моего покойного папулю расстроили бы эти слова. — Тэхён в шоке поднимает голову и едва сдерживает тихий скулёж, в отличие от слезы, что вытекает из уголка глаза и бежит по виску. Сердце болезненно заныло — Бонгу был единственным, кто с теплотой относился к мальчику. И именно он помог ему в ту злосчастную ночь, что в последствии кардинально изменила жизнь омеги в лучшую сторону. — А что же теперь твой дом, милый мой? Чоновская стая? Посмотри на себя, Тэхён, — альфа, вопреки слабым сопротивлениям, грубо хватает парня за подбородок, заставляя посмотреть на себя, — с какой шлюхи ты снял эти тряпки? — зло выплёвывает, сильнее сжимая лицо омеги. — На кого ты похож, — оглядывает оголённые участки тела, покрытые засосами и следами от пальцев Чонгука, с неприкрытым омерзением, — подстилка вожака, который даже не удосужился взять тебя в мужья. Если тебе так не терпелось прыгнуть в койку, ты мог мне просто сказать. Я берёг тебя лишь из уважения к твоему отцу, а ты раздвинул ноги перед первым попавшимся мужиком. — Не трогай меня, — игнорируя обидные слова, хрипит омега и болезненно кривится, потому что челюсть уже давно ощутимо ноет. Пробует освободиться от неприятной хватки, и удаётся это лишь потому, что ему позволяют. — А Чону, значит, трогать можно? Упоминание Чонгука отдаётся глухой болью под рёбрами. Омеге хочется заплакать, завыть громко и истерично. С ним он счастлив и всегда заласкан, с ним он в безопасности и всегда защищён, с ним он любит и любим до беспамятства. Вдали же от него невозможно даже дышать. Хэвон смотрит на омегу и даже в какой-то степени чувствует гордость — своеобразную и грязную, но всё же. Взгляд, в котором он раньше видел лишь страх и покорность, сейчас смешал в себе упёртость, дерзость, смелость и веру. Его до ужаса боятся, он знает, однако сейчас парень выглядит так, будто ему есть, на что опереться. Так, будто отныне у него есть тот самый внутренний стержень, не позволяющий окончательно пасть духом и начать ползать у него в ногах с мольбами о пощаде, как это было в амбаре, когда он приказал наказать его за непослушание. Губы не дрожат, а упрямо сжаты в тонкую полоску, в глазах стоят слёзы, но скатиться по бледным щекам им не позволяют. Он по-прежнему слабый полукровка, но появилось в нём что-то такое… что пока с трудом поддаётся объяснению в край пропитого мозга. — Он найдёт меня, — тихо, но очень уверенно произносит Тэхён, давя в себе плач и словно уменьшаясь под тяжёлым и суровым взором мужчины. Запах гнилой древесины и сырого мха вкупе с дешёвым алкоголем заставляет невольно задерживать дыхание на какое-то время и только больше хотеть обратно к Чонгуку. Ощутить нежные прикосновения его рук и поцелуй в макушку, услышать обычное «всё хорошо, я рядом» и наполнить лёгкие любимым медовым кедром с малиновыми нотками. Наконец снова почувствовать себя в безопасности. — Я знаю, — хмыкает Хэвон, и омега видит, как чужие глаза загораются гневом, что идёт в разрез с внешним спокойствием оборотня. — Но до этого момента я успею разбить тебя окончательно. Он не глуп. Из плана уже давно вычеркнут пункт «оставить себе». Тэхён использован, больше неинтересен, а внутри всё распирает лишь одним желанием — отомстить мальчишке, что пренебрёг их будущим браком, предал его. Хочет наказать и обладать лишь для того, чтоб пожалел и попросил прощения, а потом выкинуть из-за ненадобности и ущемлённой гордости. Всё это было задумано с учётом того, что Чон не будет сидеть на месте и понесётся спасать своего полукровку из лап великого и ужасного альфы. Хэвон не питал особых надежд, а потому даже эта землянка не у чёрта на куличиках, и он сказал своим прихвостням возвращаться в поселение, когда те выполнили поставленную задачу. Он прекрасно понимает, что скоро здесь будет молодой вожак — найти парня по запаху ему не составит никакого труда. Изначально не планировал сильно прятаться — лишь получить достаточно времени для задуманного, а после уж пусть забирает никчёмного мальчишку, которого при одном только взгляде на него хочется сломать до с силой сжатых челюстей. Где-то недели три назад Хэвон очень обрадовался своей удаче. Причиной стал омега из Чоновской стаи, что сам пришёл к нему и изъявил весьма недвусмысленное желание избавиться от пары вожака. Не знал, правда, что Ли не собирается оставлять себе попорченного омегу и преследует цель только отомстить, а потому с готовностью пообещал пассивно поучаствовать в сплавлении Тэхёна в лапы его прихвостней, взяв на себя нехитрую организацию. — Ты ответишь за всё, что сделаешь. — Голос предательски срывается, когда мужчина, нацепив на лицо гадкую ухмылку, начинает приближаться, встав на колени. Бегающий в испуге взгляд мажет по оттопыренной ширинке бывшего будущего мужа, что уже тянет руку с кнутом к его бедру и оглаживает испачканную в земле кожу. Откровенно упивается паникой на юном лице и специально растягивает удовольствие. — Перед Чонгуком, — уверенно добавляет и отползает к стене, не позволяя себе разрыдаться. — Угрожаешь мне своим вожаком, у которого не успело молоко на губах обсохнуть? — Хэвон ухмыляется, медленно распутывая кнут и складывая тот пополам. — Малыш, он не так глуп, чтобы ради такого, как ты, представать перед волчьим судом, — хватается пальцами за усыпанную следами секса шею, искривляя лицо в очевидной гримасе отвращения, и сдавливает, наслаждаясь чужим хрипом и дрожью, — подерёмся, как мальчишки во дворе, возможно, он сломает мне нос, и разойдёмся. Не больше, Тэхён, — уверяет, вглядываясь в покрасневшее от напряжения лицо. — Не возноси себя так высоко. Да, Чон будет огорчён из-за того, что его любимую игрушку поломали, да, его гордость будет задета тем, что тебя трахнул ещё кто-то, кроме него, но он не пойдёт на что-то серьёзнее пары тумаков, которые, поверь, не так уж и подпортят мне жизнь на фоне памяти о твоём изуродованном и использованном теле. Тэхёну и не надо что-то большее. Ему к Чонгуку надо. Уткнуться в его грудь и разреветься в голос и с надрывом, пожаловаться на то, как было страшно, как каждую секунду только о нём думал, как ни единому слову не верил и как хотел, чтобы успокоил и сказал, что это всего лишь страшный сон. Уже собирается что-то сказать, но его прерывает звонкая пощёчина, за которой сразу следуют ещё две. — Не смей прикасаться ко мне. — Волчонок рычит, но ужас не вселяет, заносит руку для удара, но её с лёгкостью перехватывают и дёргают, делая так, чтобы опрокинуть мальчика на живот и вжать лицом в сырую землю. — Посмею, малыш, — слащаво тянет Хэвон, продолжая оглаживать кнутом трясущееся словно в конвульсиях тело. — Ты очень расстроил меня, знаешь ведь? От истошного крика, раздавшегося в следующую секунду, в лесу к небу взлетают птицы, а Хэвон чувствует, как по телу сильнее растекается возбуждение. Ему нравится смотреть на то, как на светлой коже один за другим появляются красные следы его жестокости, перекрывая Чоновские — нежности и всецелого обожания. Раздражает. Жалко, что низкий потолок не позволяет полноценно замахнуться, но вопящему от боли парню, наконец разрыдавшемуся в усладу альфе, и этого достаточно. Не жалеет, рвёт одежду, оголяя спину, и очередной звук бича в воздухе сопровождается вскриком. Тэхён в ужасе извивается, пытаясь отстраниться, уйти от ударов. Тело снова и снова пронзает болью, на языке противный привкус собственной крови, и даже думать страшно о том, что это лишь начало. Хэвон останавливаться не намерен, но в этот раз и омега не желает сдаваться и просто ждать собственной смерти. У него есть те, кому он нужен. Хотя бы ради этого стоит бороться и пробовать сделать хоть что-то. Или потянуть время до прихода Чонгука. Потому что он точно за ним придёт. Вне сомнений. Тэхён это просто знает. — Почему замолчал, сладкий? — интересуется альфа и ведёт ладонью по бедру тут же затрепыхавшегося пуще прежнего мальчика, улыбаясь протестующим мычаниям. — Готов стонать подо мной? Омега плачет. Пусть лучше продолжает калечить, чем прикасается так грязно и отвратительно. Его тошнит. Густой и тяжёлый запах мха давит, от него голова болит только сильнее… Тэхён воет. Не даёт сорвать с себя шорты, собирая крупицы оставшихся сил для того, чтоб повернуться на спину. Больно. Свежие раны жгуче пульсируют, но адреналин позволяет абстрагироваться от неприятных ощущений и наконец ударить мужчину над собой по лицу. Так, как его учил Чонгук. Слабо, чертовски слабо для того, чтобы вывести из строя взрослого альфу, но достаточно, чтобы воспользоваться его удивлением. Тэхён быстро отползает от грузного тела и движется к выходу, который находится всего в метре от него. Заплывшим от слёз взглядом уже встречается с зелёными кронами деревьев, видит проблески солнечного света, проскальзывающих меж листьев. Даже хочет вздохнуть с маломальским облегчением, пока его не хватают за щиколотку и не тянут на себя. — Мы не закончили, малыш, — рычит Хэвон, пытаясь ухватиться за вторую ногу брыкающегося омеги, который умудряется что есть мочи зарядить ненавистному мужчине в нос пяткой и наконец вырваться. — Меня начинает это злить… Омега, оказавшись на улице, перекидывается в волка, чувствуя, как остатки одежды превращаются в непригодные куски ткани. Тут же срывается на бег, слыша позади себя пугающее рычание волка, а сам громко воет, надеясь, что его услышат. Что он услышит. Плана нет совершенно никакого — только бежать прямо. Оторваться, найти какой-нибудь овражек и затаиться в нём в ожидании Чонгука. Хочется быстрее, но не выходит — он снова покалечен, как три месяца назад, передвигаться сложно, а оттого они со старым волком почти на равных. Осознание, что его вот-вот догонят, заставляет беспомощно скулить, смаргивая слёзы, что теряются в серой шерсти. Он напуган и измотан… Не успевает опомниться, как его сбивают с ног и откидывают на траву, наваливаясь всем телом на серого волка. Хэвон давит ему огромной лапой на шею, скалится и рычит, роняя вязкие капли слюней на задыхающегося омегу. Тэхёну тяжело, он безуспешно барахтается под коричневой тушей старого вожака, пытается царапать морду и изворачивается, но только впустую тратит оставшиеся капли своих сил. Понимает, что воздуха уже совсем не хватает, вдоха сделать нет возможности, и обессиленно прикрывает глаза, мысленно прося у Чонгука прощения за то, что не справился. Медленно теряет сознание и горько улыбается, когда чувствует фантомное облегчение, будто кто-то скидывает с него волка, и словно сквозь туман смотрит на чёрную шерсть совсем рядом, уверенный в том, что ему это чудится. Равно как и обожаемый аромат кедра и мёда.