Глава I
В которой Агрест переживает долгую дорогу в Париж, знакомится с людьми, которых легко спутать с демонами, а читатель начинает что-то понимать
~ L'Heure du Diable ~
«Tant de poètes ont écrit
Des couplets des refrains Sur Paris…»
~ I ~
Вернёмся к ночному Дюнкерку, в котором мы оставили наших героев. Улицы этого приморского городка, обдуваемые холодными солёными ветрами, спали в поздний час. Спал порт, дремали, опустив жирафьи шеи, краны, какие используют для разгрузки и погрузки угля. Закрылись даже многочисленные кабаки — хозяева плотно затворили ставни и погасили лампы у входа. Только кое-где, на особо широких улицах, дрожали под дыханием свежего бриза язычки пламени, укрытые стеклом колпаков. В пятнах света, бросаемых на мостовую, блестела вода. Во тьме дворов заунывно, как пастор на требе, выли коты. Ветер гонял по земле перепачканные листы реклам-летучек, с шелестом игрался уголком отклеившегося от дерева тумбы плаката. Наши герои брели по одной из таких улиц. Агрест вслух нашёл городской пейзаж мрачным, но не лишённым романтического флёра. Лахифф так же вслух, хотя и себе под нос, нашёл улицу чересчур крутой, а чемоданы — тяжелыми. Бойко стучала в тишине трость, натужно сопел слуга. Из темноты на мужчин смотрели огоньки флюоресцирующих глаз — и никто из двоих не мог поручиться, демоны это, или кончившие орать коты. — Нужно сказать, здесь для нас непочатый край работы, — произнёс Адриан, провожая взглядом метнувшуюся в проулок тень. — Так может я прямо сейчас брошу это барахло, и мы останемся тут жить? — отозвался Нино. — Моя спина говорит, что это прямо-таки блестящая идея. Агрест ничего не ответил. И только потянул за серебряную цепочку часов. Ловким движением перехватил хронометр. Со щелчком откинулась крышка — в неярком свете стрелки показывали без трёх минут два часа ночи. В других обстоятельствах он непременно тащил бы чемоданы на двоих с Лахиффом. И пусть злые языки говорят, что его слуга распустился в край (однако ж, в этих словах была бы доля правды!), а джентльмену не пристало запрягаться в одну с челядью упряжку (и это, увы, так же правда). Но Лахифф накануне с треском продул пари, и теперь должен был целый месяц таскать на себе тяжести. — Что говорят твои часы? — буркнул Лахифф, покачиваясь под связанным в приличную стопку багажом. — Что сейчас глубокая ночь, — ответил Агрест, захлопнув крышку. — Какое тонкое наблюдение, чуть тоньше твоего юмора, — язвительно отметил Нино. — Прибор, выказывающий этакую точность, определённо стоит тридцати фунтов! — Сомневаюсь, что вокзал работает. Но мы должны попытаться. Отец не привык ждать. — Может он войдёт в положение, всё ж-таки мы не потонули едва. — О. Друг мой Нино. Ты просто не знаешь моего отца. Друзья и в самом деле (пускай не сразу) добрались до огороженного кованым шипастым забором здания вокзала. Как и ожидалось, двери его были заперты. Подле узорчатых ворот, в раскрашенной под зебру будке, ночевал привратник. Одетый в потёртую солдатку сине-красную форму, он, опустив на лицо козырёк форменного же кепи, мирно спал. Ровно до момента, пока Агрест не постучал тростью по дощатому борту кабинки. Привратник сперва всполошился, и, распушив усы, собрался было познакомить визитёров с парой выражений, которым он научился в армии. Но затем рассмотрел Агреста получше и грязными пальцами приветливо поднял кепи над лысеющей макушкой. Сонно моргая, он разъяснил путешественникам что локомотив, самое раннее, отправляется в семь. Рассказал как пройти к кассам и где купить билет. Что вовсе не являлось гарантией — послевоенный транспорт не отличался точностью. Теперь Адриан рассмотрел привратника внимательнее. То, что он принял за ружьё, прислоненное к внутренней стороне будки, оказалось костылём. У самого же стража недоставало ноги. Агрест поблагодарил несчастного, и протянул монету номиналом в десять сантимов — та мгновенно скрылась в грязной, мозолистой ладони. Под густыми усами мелькнула щербатая улыбка. — С другой стороны, если мсье очень торопится, то может воспользоваться поздним дилижансом. Во-он за тем углом они обычно и стоят. Чёртовы паровозы отнимают у них ковригу хлеба, и теперь кучера катают ночью. Добрый оммфе может счесть его паршивой телегой времён старого императора. И, выдери меня Сатана, если это не будет правдой. Но ничего другого вы в этот час здесь не найдёте. Разве что матрац в гостинице. Или нож в печенку. Тут уж оно как получится. — Меня устроит и телега, — ответил Адри, кончиками пальцев приподнимая край цилиндра. — Доброй ночи, солдат. Друзья успели отойти на почтительное расстояние, когда привратник вновь высунулся из будки и крикнул: — Стерегитесь одержимых, мсье! Нынче час дьявола! Адри с улыбкой ответил ему взмахом трости и без страха двинулся в темноту. — Час дьявола и загребущих рук, — пробурчал в ответ Нино. — Ещё не в Париже, а уже соришь деньгами. — Уважай чужое несчастье, — нравоучительным тоном ответил Агрест, поднимая к чёрному небу указательный палец, — и смотри по сторонам. Если за демонов я пока не готов подписаться, то с ножами мы вполне можем познакомиться. Тут он прав. — Если б ты не лез на эти ножи, была б совсем другая история. Дилижанс и впрямь нашёлся за углом. Громадный и горбатый, как оживший доисторический зверь, он весил, должно быть две тонны. На крыше уже закрепили багаж, зажгли пару тусклых фонарей. А на впряжённую четвёрку лошадей надели шоры. Когда-то лакированные, а ныне потёртые борта украшали надписи рекламы — но в неверном свете масляных горелок Агрест не смог бы их прочитать. Даже если бы захотел. Сутулая фигура кучера восседала высоко на козлах — закутанный в плащ, со старомодным цилиндром на голове он напоминал сейчас исполинского ворона, устроившегося пировать на издохшем чудовище. — Bonum vesperam! — поздоровался Агрест. — Куда идёт этот экипаж? Ворон шелохнулся, и теперь стал более походить на человека. Под полями цилиндра блеснули глаза. «Господь всемогущий, уж не акума ли передо мной?..» — подумал Адриан, с трудом удержавшись, чтобы не отшатнуться. Но — чу! — показалось. Зрение привыкло к мраку, и теперь Агрест чётко различал контуры лица, густые седые бакенбарды. Кучер, всего-навсего, сутулился о холода, поднял воротник и теперь прятал в нём озябший нос. — Вечер, вечер, — раздался с высоты недовольный старческий голос, — а кому и утро. Идём в один конец, а конец — в Париже. Билет двадцать пять франков на двоих. Адриан просиял — какая удача! — Наглый грабёж, — возмутился за спиной Лахифф, — на эти деньги неделю можно мотаться по столице в кэбе! Послушай Адриан! Нам пол дороги талдычили о разбое на дорогах, но никто не удосужился рассказать что разбойники разъезжают на колымагах! — Билет тридцать франков, — равнодушным тоном скрипнул старик. — Оплачивайте кондуктору. Ежели едете, само-собой. Его рука в перчатке без пальцев нырнула за пазу, достала оттуда что-то, и закинула в рот комочек табака. Лахифф начал разоряться пуще прежнего — напрасно Агрест пытался его унять. Когда дело доходило до платы, Нино становился сам не свой. Будто в кошельке были не хозяйские деньги, а его собственные. Резон в этом был, поскольку денег у Агреста в самом деле было не то чтобы мало, но и не столько, сколько полагалось иметь юноше высокой фамилии. Старик флегматично жевал табак, терпеливо выслушивая аргументы о гнутых спицах, неудобных сиденьях и чахлых лошадях. Когда Нино утих, кучер перегнулся через козлы и шумно сплюнул на мостовую. — Тридцать пять франков, — равнодушным тоном сказал старик. — Это ещё почему?! — Да потому что ты такой прощелыга. Экипаж частный, мы тарифами не облагаемся, и я беру цену какую захочу. А в такую рань вы до Парижа можете одними ногами дойти. Неделю, хе-хе. Хотя готов побиться об заклад, что путешествие твоё кончится раньше. Нынче хворь одержимая почитай что ветрянка, на каждом углу. — Мы согласны, — поспешно вмешался Адриан, — найдётся для нас первый класс? — Доброму господину другого и не предлагаю, — ответил кучер. — Ступени скользкие, подыматься высоко. Будьте осторожнее. Адриан оставил Нино, вместе с одетым в ливрею кондуктором разбираться с багажом. Ухватившись за поручень, Агрест поднялся по лесенке (она и в самом деле оказалась скользкой) — и тут же очутился в тесноватом, но довольно уютном салоне экипажа. Обитые фиалковым сукном стенки, в разномастных пятнах потёртостей, навевали мысли об ушедшей эпохе. Когда ещё маленький Адри кротко называл отца «papenu», в модных девичьих туалетах в ходу был громоздкий креолин, а щёголи завивали локоны на манер породистого пуделя. Агрест стянул с головы цилиндр, коротко раскланялся с дамами, поздоровался с джентльменами. И занял сиденье подле грузного, в табачного цвета сюртуке из плотной шерсти. Оставив, впрочем, место для Нино — справа от себя. Публика в дилижансе собралась занятная, хотя и не обещавшая увлекательных бесед. Две почтенного возраста madame сопровождали юную особу, в чьё лицо Агрест не стал всматриваться, чтобы не выглядеть нескромно. Батист и атлас, модный разве что лет двадцать назад, выдавал в них буржуазных провинциалок. Как, впрочем, и скромные шлафроки матрон, созданные только лишь для того, чтобы скрыть фигуру. И подбитые ватою чепцы. Девушка оделась моднее — сейчас ей приходилось мучиться, сидя на неудобном тюрнюре под юбкою с шлейфом. Впрочем, и на тюрнюре она сидеть не умела, и потому то и дело ёрзала, словно была поражена волнительной ажиотацией. Или, как решил бы практикующий врач, приступом геморроя. Который не редок в дальних поездках. Но её шляпка — да! — шляпка была хороша. Все эти детали Агрест подмечал машинально, следуя привычке. Его ничуть не оскорбляло такое общество (которое иного на его месте погрузило бы в тоску) — просто он любил знать, с кем придётся коротать время. Помимо прекрасного пола, имелись так же пара monsieur. Один, как уже было сказано, обряжен в табачный дорожный костюм, другой же, в весёлый клетчатый наряд. Адриан с улыбкою решил, что второй составит Нино, страстному любителю шотландской клетки, достойную пару. Мужчины молчали. Молчали и дамы. Тихо шуршали юбки под мадемуазель, которая всё никак не могла устроиться на жёстком сиденье. По крыше начал барабанить дождь. Снаружи Лахифф объяснял кондуктору, что «таким найтом багаж крепят одни только безумцы». Не зная чем ещё себя занять, Адриан вытащил из внутреннего кармана записную книжку и нюрнбергский карандаш. Он коротко описал свои злоключения на море (прежде на это не нашлось времени), прибытие в порт и впечатления о ночном Дюнкерке. Затем, с особым тщанием зарисовал дилижанс — таким, каким он его запомнил во мраке. Эту привычку Агрест считал полезной, поскольку в последние годы на писание достойных полотен у него совершенно не хватало времени. А навык рисования для человека его профессии был обязательным. Когда зарисовка была завершена, Адри извлёк из кармана жилета часы. Крышка со щелчком откинулась, демонстрируя беспокойную секундную стрелку и хорошо выполненную миниатюру на задней стороне. Сейчас на Агреста смотрела бледная красавица — брюнетка с ясными голубыми глазами и аккуратным острым носиком. Тонкие губы девушки тронула лёгкая, неуверенная улыбка, словно мадемуазель не верила, что её в самом деле решились нарисовать. Адриан замер под этим взглядом и улыбкой, которая уж никогда больше не сойдёт с этих губ. В груди что-то болезненно сжалось, но Адри принимал это чувство как должное. Вот уже два с половиной года. — Какая милая особа, — раздался над плечом голос собеседника, — ваша невеста, мсье? — Нет, — резче, чем собирался, ответил Агрест. Он решительно захлопнул часы. Более в этот вечер с ним не пытался заговорить никто.~ II ~
Рассвет застал дилижанс в дороге. И Адри и Нино успели немного поспать, и теперь оба задумчиво наблюдали проплывающий мимо пейзаж. Затянутые кисеей мелкого дождя виды северной Франции здорово напоминали Агресту о покинутой Англии — словно никуда и не уезжал. Поля уже стояли обнажёнными, и только отчего-то забытые скирды мокли под дождём. До самого горизонта тянулись желтеющие холмы, над которыми медленно тянулись низкие, сыплющие моросью облака. Под путешественниками качался и скрипел рессорами дилижанс. Теперь похолодало — кондуктор пощадил пассажиров и разжёг топку походной печки. Её труба выходила аккурат над первым классом, и за мокрым стеклом то и дело пролетала змея сизых дымов. Всё это в самом деле походило на Англию (от которой, как признавался себе сам юноша, рад был сбежать — хотя там всё уже стало понятным и привычным). Контрастной была одна лишь бойкая французская речь, которой с самого утра сделалось очень много. Она звучала в первом классе, отголоски её доносились из второго. Оттуда же раздавалось скрипучее вяканье — кто-то из пассажиров зачем-то взял с собой попугая. — Виньетки! — скрипела птица. — Жорж чудесный мальчик! — Я бы поспорил, — угрюмо буркнул Лахифф, — сварить бы из него суп. — Тебе понравится французская кухня. — Виньетки! А-а-р!!! Нино шумно вздохнул, и, морщась как от зубной боли, вернулся к созерцанию пейзажей. Пассажиры говорили о разном. О чём ещё толкуют в дорогах? Политике, погоде, скверных дорогах и, конечно же, недавней войне. Которая чётко виделась и в забытых скирдах, и в бредущих по обочине, закутанных в шерстяные плащи с капюшонами, крестьянках. Кое-кто видел её даже в свинцовом небе, что естественным образом возвращало беседу к погоде. И дорогам. И политике. Et cetera… Адриан, чувствуя себя немного чужим в родной стране, в этих диалогах не участвовал. Ему нечего было сказать о французском климате (за семь лет о нём он успел забыть), о тракте, крестьянах и войне. О вторжении германских варваров он читал из одних только газет и писем, которые писали ему брат и… Хлоя. Впрочем, подруга детства разбиралась в этом так же хорошо, как и младший Агрест. Феликс, тогда ещё су-лейтенант N-го гусарского полка на эту тему был удивительно немногословен, хотя не только был участником баталий, но и (перед самой войной) похвалялся младшему брату, что покажет германцам «остроту французской сабли». Ясно было, что родная Империя с треском проиграла, народу это не понравилось настолько, что в Париже вспыхнул бунт, а Император чудом сумел усидеть на троне. Чего ещё нужно знать?.. с невольного изгнанника было довольно и этого. Но теперь он вернулся, и чужие проблемы стали его. Пальцы Адрина, затянутые в перчатку, нырнули во внутренний карман с правой стороны. Привычный к дороге и постоянным перемещениям (пусть и не таким дальним) там, подле сердца держал он самые важные для себя письма, которые любил перечитывать в минуты покоя или поэтической меланхолии (которые, в силу возраста, посещали его всё чаще). Он извлёк на Божий свет первое письмо от Хлои. Адри счёл это благим предзнаменованием — отец в последнем своём послании чётко и прямо указал, что дело, по которому он возвращает сына домой связаны с делами брака. И хотя сердце самого Адри сейчас было не просто разбито — выжжено до пепла, душа требовала уюта семейной жизни, а холодный рассудок подсказывал, что если он не желает умереть в нищете среди констеблей, ему положен брак с хорошим приданым. Младшему Агресту сейчас за двадцать — его карьера не то что бы удалась, но и не провалилась. Висит она, скажем прямо, в неопределённом состоянии, ибо на новом месте нужно начинать всё заново. Если бы Адри, положим, был военным, как его брат, о браке пока можно было бы и не думать, уступив его службе родине. Но юный Агрест был самым настоящим гражданским, и потому выбора не было никакого. Феликс, как старший сын, может рассчитывать на наследство, а младшему сыну после отцовской кончины придётся думать о себе самому. И о супруге. Поэтому богатое приданое было бы очень кстати. Адриан рассудил так — респектабельные буржуа тщеславны, и рады получить к фамилии дворянскую приставку «де». Хоть никаких «де» и «д'» " Агресты сроду не носили, но имя это было известное и самое что ни на есть благородное. Ещё Агресты славны были расчётом, и мсье Габриэль, батюшка, являл собою живое воплощение этого не совсем дворянского достоинства. Стало быть, он прочил ему в жёны богатую невесту из проверенного круга. Богатая и родовитая за него пошла бы, будь на его счету хотя бы полмиллиона франков. Если, конечно, это не вторая или третья в очереди девица, за которую, как известно, большого приданого не дают. Значит остаются купцы из тех, что поднялись почти что до знати, а кое в чём и перепрыгнули её. Да, порою ум Агреста был занят холодным метромониальным расчётом. Но мы простим ему это, поскольку, primo — во времена нашего героя это не порочило чести джентльмена, а только укрепляло её. Secundo — на такой шаг его толкнули особые личные обстоятельства, о которых мы узнаём в свой черёд. Скажем так, он мечтал забыться хоть в чих объятиях… наш Агрест вовсе не был холодным как лёд юношей! Tertius — у него были все основания полагать, что брак с той, на которую он думал, сделает счастливыми обоих супругов. Дело в том, что детство Адриана прошло рука об руку с прекрасной девочкой Хлоей. Она была младше Агреста, и была ему почти что сестрой. Девочка носила говорящую фамилию Буржуа, что в полной мере раскрывает нам всё, о чём её род. Для тех же кто не слышал о семействе Буржуа, автор напомнит — это дом богатейших купцов, тогда ещё без капли дворянской крови. Отец Хлои был видным и влиятельным политиком во Франции того времени — являл собою префекта департамента Сены. То есть de iure был мэром столицы, а de facto — её хозяином. Отцы детей близки, и потому такой союз был лишь вопросом времени. Другой вопрос, что Хлоя была первенцем фамилии, а значит выйти должна за Феликса. Но Габриэль не торопился с помолвкой, и потому Адри взял в расчёт уже себя, полагая что Ф. отец приготовил более родовитую партию. Впрочем, вернёмся к Хлое. Она была малюткой, когда Адриан покидал Париж. Но теперь выросла, и, по слухам, грозила превзойти красотой даже свою мать — бриллиант столичного света, огранённый многомиллионным состоянием и достойными манерами. Агрест оставил бы постыдные мысли, не завяжись между друзьями бурная переписка, которая длилась по сей день. Письма начали летать через Ла Манш ещё когда Адриан учился в Эдинбурге, и Хло стала свидетелем всех его побед, горестей и приключений. Словом, Адриан видел в ней человека очень близкого, хоть и выросшего вдали. Сейчас он держал в пальцах последнее её письмо. Оно было распахнуто, сургучовая печать сломана, а сама бумага исписана бисерным почерком. Забудем на время скромность (это произведение призвано быть откровенным!) и заглянем нашему герою через плечо. «Дорогой мой Адрикин! Сердце бьётся как перепуганная птаха… грежу я, или это случилось наяву? Ты едешь в Париж! Благослови Бог ту минуту, когда мсье Габриэлю пришла на ум эта мысль! Не иначе как сами ангелы вложили в его руку перо, чтобы он отписал тебе, в далёкую Англию, где ты одинок и несчастен, среди своих забот и чужих демонов. Мы, вместе с моей сестрою, Зоуи, читали твои письма, как приключенческий роман (но только те, какие я сочла достойным прочесть этой маленькой дурочке. Прости и меня и её — она очень впечатлительна). Ты жил для меня словно бы в другом мире. Словно фантазия воспалённого ума писателя. Но вот ты едешь ad caput luminum, что значит — ты живой, настоящий. Я считаю минуты, чтобы прикоснуться к твоей тёплой руке только лишь затем, чтобы убедиться что ты реален. С бесконечной привязанностью, навеки твоя Х.» На более откровенное письмо мог рассчитывать только безумец. Адриан поднёс бумагу к носу — письмо пахло духами. Они были разными всякий раз, но этот аромат он запомнит на всю жизнь. Погружённый в грёзы будущего Адри не заметил, как беседа в салоне дилижанса переключилась на близкие ему материи. Он и дальше оставался бы в неведении, но громадное колесо экипажа наехало на кочку. Корпус качнуло, задремавший Нино шумно всхрапнул и пробудился уже от глухого удара лбом о крепкое стекло. Слуга сонно завертел головой, словно бы в поисках того шутника, что посмел напасть на спящего. — А?! — ошарашено вопросил он. Ведшие оживлённую беседу мсье восприняли этот вопрос на свой счёт. — Демоны, — сказал мужчина в костюме цвета табака. — Опять?! — непонимающе заморгал Нино. — Где Агре… а-а-а… ты тут. Адриан сдержанно улыбнулся другу, поскорее спрятал за пазуху письмо. — О, вы уже сталкивались с этим явлением? — оживился мсье в табачном. Агрест только вздохнул сквозь зубы. Он то знал, что его друг при всех достоинствах был болтуном, каких поискать. Кроме того, очень любил внимание к себе, а также немногочисленные моменты, когда его мнение считали авторитетным. — Сталкивались ли мы? Хо-о-о, сэр. Вы обратились по адресу! Я в некотором роде эксперт по демонам и другим бестелесным… сущностям. Сидящие тише воды матроны синхронно осенили себя крестным знамением. — В нашей экспертной терминологии их принято называть «акумами», чтобы не нагнетать… как это… кхм… религиозной мистики. — Так вы экзорцист?! — неверюще, со смешком, спросил мсье в клетчатом. Лахифф насупил густые брови, обдумывая вопрос. — Ну… как сказать… по воскресеньям… а в остальные дни я добрый христианин, если вы об этом, сэр… Агрест, чтобы не случилось беды, поспешно вмешался: — Этого юношу зовут Нино, и он член англиканской церкви. Там не бывает экзорцистов, они не признают этот обряд. — А вы? Простите нескромный вопрос, но… — Я крещён как католик. Однако это не имеет значения. Я практикующий спиритуалист, а Нино — мой помощник. Моя работа находится в рамках признанной, хотя и молодой науки. Она исключает религиозные начала. — Так изгоняете вы бесов, или нет? — нахмурился «табачный». — Не могу взять в толк. Адри хотел было сказать что «нет», но его опередил Нино: — Ещё как! — Это, — косясь на слугу буркнул Адриан, — не входит в круг моих обязанностей. Мы… то есть я, изучаю духов. Отлов одержимых — лишь побочная ветвь моей работы. — Однако ж за неё нам и платят, — пожал плечами Нино, — чего отпираться-то? Поимка одержимых, а поймать их проще пулей… да что там! Сэр! — друг выпятил грудь, будто она была увешана медалями. — Перед вами Адриан Агрест, посмотрите! Охотник, взявший самого Джека Прыгуна! Консультант Скотланд Ярда по одержимым! Вы не могли не читать в Таймс… Мужчины сумрачно переглянулись. — Мы не выписываем «Таймс». Прощения просим, живём далековато от Темзы. Кхе-м, — «табачный» кашлянул в кулак. — Ещё раз прошу прощения, мсье… я верно услышал, вы Агрест?.. Лица путешественников выглядели напряжёнными. — Всё верно, Адриан Агрест, — не стал скрывать Адри. Он не понял, отчего случилась такая перемена, но интуиция подсказывала недоброе. — Младший… сын. — В самом деле? В дилижансе? Но… ох… прошу меня простить, мсье Агрест, что вас побеспокоили глупой болтовнёй. Тон мужчины был почтительным, но красное от духоты лицо выражало обратное. — Прошу вас, будьте покойны! — пылко продолжил Адри, чувствуя, что отвык от французского. — Я не хотел вас смущать, и потом… я ничем не заслужил того, чтобы вы прерывали увлекательной беседы. Мы делим с вами салон, а это значит что мы в одном дорожном братстве путешественников, где все равны. Все пилигримы. Не так ли? Сидящие с виду чуть расслабились. Нино тем временем копался в дорожном наборе, который взял с собой в салон. С победным «ага» он извлёк свернутую трубой газеты. Рывком распахнул её, демонстрируя путешественникам заглавную страницу. Адри успел на неё насмотреться. Большую часть занимала обрисовка сделанного год назад даггертипа: Адри и Нино возле поверженного санти-чудовища. Громадная туша твари занимала половину кадра, другая половина пришлась на крокодилью пасть в которой был сжат расколотый как орех корпус полицейского кэба. За кадром осталось много чего, например издохшие лошади и прочие… подробности. Друзья стояли плечо к плечу. Нино, взвалив на плечо слоновью винтовку, белозубо улыбался. Агрест, морщась в свете химической вспышки, пытался закрытья от камеры рукой, на плаще его недоставало рукава. — Вот! Это мы! Смотрите, если не верите! Номер пошёл по рукам. Матроны крестились. Очередь дошла до девицы в шляпке, и та выпустила Таймс из рук, испуганно пискнула, зарылась носом в ладони. «Табачный» подхватил газету. Уважительно крякнул. — Это что же за демон такой, помилуй Господи?.. — Демон?! — возмутился Нино, — заладили вы со своей демономанией. Это обыкновенная санти! Адри и сам не распознал бы на даггертипе санти-чудовища. В обрисовке он походил на беспорядочную мешанину линий, или воистину монструозное чёрное пятно. Там где штрихов было чуть меньше — вываленный из зубастой пасти язык. Чуть больше — короткие лапы. Вживую он был куда как безобразнее, но такое зрелище нельзя было показывать читателям славного «Таймс». — Вы подстрелили его из ружья? — уважительно пошевелил густыми усами «табачный». — Само-собой, сэр! Адри улыбнулся. На самом деле «подстрелил» его второй драгунский полк не без помощи картечницы Гатлинга. Адриан только помогал загнать гомункула в западню, и не произвёл в тот день ни выстрела. Зато набегался на жизнь вперёд… Нино и правда стрелял, но попал, кажется, только в стеклянный глаз фонаря. — Вот диво! Игры диавола! — удивлённо пробормотал «клетчатый», снова принимая газету, с каким-то мистическим благоговением, охватившем члены. — Когда же Враг оставит нас в покое, мсье Агрест?.. Адри с изумлением и удовольствием обнаружил, что взгляды из почти что враждебных сделались благоговейными — так паства смотрит на своего падре. — Не могу знать, мсье. Это загадка природы, которую нам только предстоит разгадать. Попутчики качали головами, и сошлись на том «что на всё Божья воля», Адриан с Нино и подобные им — покорные орудия в руках Всевышнего. То есть — «верно, мсье!» — никаких полномочий свыше на подобные ответы им не полагалось, а значит говорить об этом уже грех. Адриана устроило и это. Хотя в другое время, в другом месте он предался бы пространным размышлениям. Которые, как известно, не всегда пустое сотрясение воздуха, а философские диспуты с самим собою, способные указать верную дорогу. Дилижанс продолжил путь, выбрасывая из-под ободов огромных колёс грязную воду французских дорог. Кучер торопился. Тепла от печки ему было чуть — он мёрз. Старику хотелось поскорее оказаться в тёплом, сухом месте, что простительно для почтенной старости. Однако это не могло кончиться ничем хорошим. Не могло, и не кончилось. На съезде с крутой горы кондуктор не ко времени нажал на рычаг механизма, замедляющего вращение колёс. Дилижанс заскользил по грязи, как по льду. На опасной скорости повернулся сперва боком, а затем накренился на кочке, с грохотом и треском завалился на лакированный когда-то бок. В салонах случился переполох. С верхних полок полетели на пассажиров саквояжи, которые путешественники пожалели оставлять дождю и ветру. «Табачного» соседа по лбу ударила чья-то сумка. Лахиффу в распростёртые объятия ухнула матрона, всем немалым весом вдавившая несчастного в спинку сиденья. Агресту досталась юная мещанка на тюрнюре и атласе. Впрочем, случайное соединение юных тел не обошлось без потерь — мадемуазель угодила юноше локтем в аристократическую скулу. Дальнейшее автор станет описывать не слишком подробно, поскольку любой, кто бывал в таких оказиях знает о чём речь. А тем, кто не был, скажу для начала что любое крушение напоминает пожар если не в борделе, то хотя бы в цирковом театре. Когда циркуляция предметов и пассажиров внутри салона прекратилась, настало время лёгкого затишья. Которое вскоре нарушили полные огорчения замечания кучера, да вопли попугая по имени Жорж. Теперь он перестал быть «хорошим». Хотя бы потому что перемежал ужасающие крики словами, от которой у женской половины салонов случился бы пожар ланитов. Но ныне девам старым и новым было не до того, ибо пребывали в заботах a capite ad calcem. — Сохраняйте спокойствие! — громко и отчётливо потребовал кондуктор из-за стенки. Тон его был слегка обиженным. Быть может он принял некоторые восклицания несчастной птицы на свой счёт. — Через минуту всё наладится! Люди приходили в себя. Судя по вялым движениям, в салоне первого класса обошлось без необратимых жертв. «Табачный» сосед барахтался под соседом «клетчатым». Матрона, оставшаяся без пары, охала, презабавно семеня поднятыми к небу ногами. При каждом движении юбки её приходили в движение, отчего действо напоминало лишённый музыкальности и эротизма кан-кан. Её только слегка придавило чьим-то саквояжем, но подняться сама мещанка не могла. Мадемуазель робко замерла в крепких объятиях Агреста, красиво прижав головку о грудь нашего героя. Девушка правдоподобно изображала потрясенный обморок, и потому не выпустив из рук это сокровище, подняться Адриан не мог. Худшая доля досталась Нино. Налетевшая на него матрона сперва оказалась в сходном положении (то есть в нечаянных объятиях), а когда осознала это, принялась одаривать спасителя увесистыми ударами кулачков, да громкими требованиями убрать подальше руки. — Женщина, уймитесь! — негодовал Лахифф. — Вы сами на меня легли! — Виньетки! Виньетки! А-а-а-р! — визжал попугай за стенкой. В итоге всё наладилось. Лахифф был спасён, барахтающаяся мещанка — усажена. Мужчин первыми покинули дилижанс, а затем помогли покинуть его и дамам. Путешественники стояли под ветром, хлещущим по лицам холодной моросью. Самые подготовленные распахнули было зонтики, но стихия вырывала их из рук, и суше от этого не стал никто. Коней распрягли и стреножили (по счастью ни один не повредил конечностей), а кондуктор, как самый виновный, отправился в ближайшую деревню за помощью. Классы смешались, случилась своего рода революция, и это заметно оживило тех, кому уже успело наскучить общество соседей. Посреди грязной дороги завязалась оживлённая беседа: путешественники обменивались впечатлениями, кое-кто вспомнил и другие свои крушения. Здесь автор должен сказать, что в те времена дилижансы опрокидывались постоянно, и сенсации из этого обычно не делал никто. Наш Адриан заметно нервничал. Он то и дело смотрел сквозь мокрое от капель стекло часов. Закрывал его крышкой, чтобы тут же раскрыть, будто время от этого замедлило бы свой бег. Сейчас ему стало понятно — сядь они с Лахиффом на поезд даже самым поздним утром, уже проделали бы половину пути до столицы. Но горше всех приходилось хозяйке попугая; средних лет (и средняя во всём) женщина держала на весу мятую преогромную птичью клетку с зеленым ценителем виньеток внутри. Мужчины было галантно подступились к ней, чтобы избавить мадам от ноши, но попугай навострился просовывать огромный чёрный клюв меж разошедшихся прутьев и пребольно щипал чужаков за пальцы. Теперь, когда враги отступили, пичуг сидел, нахохлив зелёные перья, и очень громко всех ненавидел. — Мой муж был моряком, — печальным тоном оправдывалась мадам-хозяйка, — он научил бедного Жоржа дурным словам. А потом его у меня забрало море. Богом клянусь, я думала что перевоспитала птичку, но из-за тряски у него, должно быть, случилось помутнение… Вдовице было неловко — это читалось в утомлённом дорогой лице, однако попугая это не волновало. Дождь хлестал холодными кнутами по примятой жухлой траве, грязи и лужам дороги. Мочил птичьи перья. И тем выводил несчастное животное из себя. Жорж был создан Богом не для французских дождей. Вскоре положение усугубил непонятно откуда взявшийся ворон. Он был огромен — размахом крыльев не уступал грачу. Пронзительно каркая, птица закружила над путешественниками, тем привлекая к себе внимание. Разговоры стихли. Ворон, меж тем, словно того и добивался. Шелестя перьями, он опустился на деревянный борт опрокинутого дилижанса. С важным видом прошёлся вдоль него, цокая коготками. Надменно глянул на людишек чёрным глазом. После чего пару раз глухо стукнул клювом по фанерной обшивке. Раззявил пасть и, высунув синий язык, гаркнул: — Мра-а-к! Мра-а-к! Пилигримы (все, кроме Нино и Адриана) осенили себя крестным знамениям. Попугай с воплями бесновался внутри клетки. Ворону, кажется, это пришлось по душе: щёлкая клювом, он таращился на заточённого собрата. — Огромный какой, — пробормотал в усы обладатель табачного костюма, — дурной знак, друзья. Не иначе как сам Сатана его нам послал. Пилигримы солидарно закивали. — И колымагу нашу опрокинул он же, не иначе, — фыркнул Лахифф. — Не диавол ли наш кучер? По-моему сходство удивительное. Внимание ворона переместилось на «табачного». Вертя головой, он с интересом разглядывал усатого. А затем отчётливо, скрипучим голосом произнёс: — Сатана! Сатана! Женщины взвизгнули. Птица задрала к небу голову и громко, вполне по-человечески расхохоталась. Юная мещанка, стоявшая рядом с Адрианом, закатила глаза и начала заваливаться в обмороке. Агрест едва успел подхватить девушку за талию — в ладонь упёрся жёсткий бок корсета, скрытого под слоями намокшей ткани. Ветер тут же вырвал из её ослабевших пальчиков зонт, и поволок его по дорожной грязи. Меж тем Адри, согбенный под неожиданной ношей, протянул в сторону мрачной птицы свободную руку. И, замысловато скрючив пальцы, повелительно произнёс заклинание на латыни. Впрочем любой, кто знает мёртвый язык, услышал бы это: — Плагг, проваливай отсюда! — Дура-а-к! — отозвалась птица. — А-а-к! — Живо! Ворон, оглушительно гаркнув, оттолкнулся от борта, и взмыл к серому небу. Но не пролетел и метра — беззвучно взорвался чернильным облачком дыма, который тут же подхватил, растерзал ветер. Дымом обратились и падающие перья. Над дорогой повисла тишина. Первым её нарушил сосед по салону: — Воистину, — сказал он, — вы, мсье, великий экзорцист и я снимаю перед вами шляпу.