~ II ~
Помощь подоспела позднее, чем рассчитывали оптимисты и раньше, чем предрекали их пессимистически настроенные оппоненты. Группа дюжих крестьян, в латаных плащах, начали подъём дилижанса. Жалобно стенало дерево бортов, скользила по дорожной хляби обувь. Наконец фургон стал на колёса. Не меньше часа ушло на то, чтобы усадить по местам насквозь промокших пассажиров, привести в порядок найт багажа, запрячь коней. Тронулись уже, когда поля за окном начали темнеть. В мрачных сумерках экипаж пересёк Сомму по старинному, сложенному из дикого камня мосту. Стальные воды реки пенились под струями то затихающего, то вновь набирающего силы дождя. Друзья проводили безучастными взглядами уносимые течением листья и ветви. Затем невысокую башенку, в которой некогда обитал сборщик мостовых податей. Башня была лет семьдесят как брошена, от неё осталось полтора этажа, а стены поросли густым плющом. Адри вслух удивился — отчего крестьяне не растащили её на заборы. На что Лахифф предположил что, должно быть, из злорадства. Вскоре стемнело так, что за перепачканным стеклом не стало видно ничего, кроме собственного отражения. Смотреть на него не хотелось — лицо было призрачно, кожа мертвенно-бледна, как у тени покойника. Кучер решил, что продолжать путь во мраке слишком опасно, и направил дилижанс во владения комунны Эрбекур. В крохотном городе, кажется, можно было насчитать всего две улицы. А может она была одна, но очень кривая. Однако даже в этом захолустье нашлась приземистая двухэтажная гостиница, всем видом своим обещавшая самые скромные удовольствия. Но и ей путешественники были безумно рады. После недолгого и единогласного голосования было решено заночевать здесь. Дилижанс оставили мокнуть во внутреннем дворе, под присмотром сторожа. Пилигримы же устроились отдыхать. Кое-кто отправился сразу на второй этаж, в комнаты — почивать. Другие решили побаловать себя ужином на этаже первом. Который, судя по интерьеру, не менялся со времён Старого Порядка. Полок был низок, балки массивны, от каменных, не прикрытых даже штукатуркою, стен тянуло холодом. Но также здесь горел камин — те путники, что закончили трапезу раньше всех, подвинули стулья к огню, и теперь под сонную беседу грелись возле пляшущих на поленьях пламенных локонов. Мужчины дымили трубками, а женщины… они сушили одежду в номерах, и потому здесь их не было. Кроме этого живого огня, да пары масляных ламп-кенкетов (которые давали больше копоти, чем света), никакого освещения первый этаж не знал. Зал наполнял лёгкий запах костра, табака и разогретого воска. В крохотные окна стучался дождь — он же гремел по черепице. Изредка в трубу стреляли искрами прогоревшие поленья. Пилигримы нет-нет, да поглядывали на нашу загадочную парочку, которая устроилась за дальним столиком. Освещения здесь было чуть, и зевающая управительница поставила перед гостями свечу. В дрожащем пламени лица экзорциста и его дерзкого помощника казались ещё загадочнее и таинственнее. Лахифф клевал крючковатым индийским носом над полупустым пивным стаканом. Мсье Агрест так и не притронулся к своему — согнувшись над тетрадкой, он что-то быстро записывал. Иногда только прерываясь, чтобы заново забить трубку, да прикурить её от пламени свечи. Кто-то из гостей, словно бы невзначай, заметил, что «экзорцист» заказал себе совсем уж скромный ужин — что странно для хорошо одетого мсье. Другой, более наблюдательный, обратил внимание собеседников: помимо ужина Агресту принесли ещё и какой-то местный сорт сыра. Но к нему мсье даже не притронулся, поставил тарелку на пол — что было престранно. Самый глазастый даже высмотрел в полумраке крупного чёрного кота, который из этой тарелки ел, недобро сверкая на мужчин зелёными глазищами. Чуть позже путники остановили проходящую мимо управительницу (женщина спустилась, чтобы забрать грязную посуду), и расспросили об этом коте. Выяснилось, что никаких чёрных кошек здесь отродясь не водилось. Была одна, рыжая, да пропала ещё в феврале. Это распалило фантазию, было заключено пари. Пилигримы собрались уже подослать к экзорцистам мсье в табачном сюртуке, как самого близкого знакомого Агреста… но в этот момент Адриан захлопнул книжицу и, задув свечу, толчком разбудил товарища. Вместе они поднялись по скрипучей лестнице, растаяли во тьме. Так погибла надежда узнать был в самом деле кот, или же его не было совсем. Однако это не помешало гостям насладиться теориями, слухами да пересудами ещё добрую половину ночи, пока огонь не потух. Ибо что может быть лучше, чем страшная сказка, рассказанная при свете каминного пламени, в кругу новых знакомых, да под крепкий табак?..— III —
В путь дилижанс отправился на рассвете. Небо прояснилось, и теперь золото осенних пейзажей заливало небогатое на тепло октябрьское солнце. Чем дольше путешествие, тем крепче становятся узы пилигримного братства — разговоров стало больше, речи смелее. Адриан как-то умудрился разжиться отстающей на неделю столичной газетой, но скрыться за ней не удалось. Нет-нет, да собеседники втягивали его в круговерть бесед, беззлобных споров и обменом мнений. Хотя Нино отдувался за двоих, читать при этом было бы дурным тоном, потому Адриан терпел. Сидящие напротив матроны вроде бы потеплели к соседям душой, и юной особе было даже позволено строить Агресту глазки. Адри такое внимание льстило и нервировало в равной степени. На взгляд серых глаз он старался не отвечать, дабы не дарить девушке напрасной надежды. Лахифф, напротив, подмигивал как мог, хоть юная молчунья на тайные знаки ответить не сподобилась. Дилижанс выбрался на ухоженное, выстланное камнем шоссе. Цокот копыт частил, скорости прибавилось, за стенкой кто-то попробовал затянуть песню, но хора не случилось, и певун опечаленно умолк. Пейзажи делались всё веселее — мимо проносились милые с виду деревушки, чёрно-белые столбы, обласканные солнышком пасторальные пейзажи. Всё чаще стали попадаться спешащие навстречу экипажи, и пассажиры, следуя пассажирским инстинктам, пытались заглянуть в чужие окна, чтобы наткнуться на такие же полные любопытства взгляды. Неспешная беседа понемногу от общефилософских тем переходила к темам насущным. А именно — досмотру. Адриановы попутчики, как выяснилось, в столице бывали редко, и теперь не знали какие ныне порядки на постах. Прежде досматривали только мужчин, заставляя их раздеваться до исподнего — обыкновенная проверка на одержимость. Любая патология могла повлечь ряд проблем, и потому пассажиры нервничали. В салоне зародился слух о том, что теперь досматривают и женщин, и встал закономерный вопрос — какой пол этим занимается? — Мсье Агрест, — обратился к Адриану мужчина в клетчатом, — проводятся ли в Англии смотры?.. Адри объяснил что да, проводятся во всех мало-мальски крупных городах. В том числе и в Лондоне. Люди их терпеть не могут, и стараются избежать любыми доступными способами. Иногда проявляя чудеса изобретательности и смекалки. — Там улизнуть проще, поскольку у Лондона нет крепостных стен. Но вокзалы вечно оцеплены из-за чего случаются задержки в отправлении поездов. — И женщин тоже досматривают? — полюбопытствовал «табачный». — Разумеется, — кивнул Адриан. — Предвосхищая ваш вопрос: это делают мужчины. В Англии спиритуалисты даже самых низких классов приравниваются ко врачам. А как вы знаете, женщин-врачей не бывает. Если смотреть с этой точки зрения… всем становится проще. — Так что же, это и женщин до исподнего? — спросил «клетчатый» заинтересованным тоном. Чем заслужил полный негодования взгляд от сероглазой молчуньи. — Любой досмотр производится до нога, без исключений по слабости пола. — Батюшки, — вздохнула Матрона. — Это что же, и нас разденут? Какой стыд! Девушка зарделась, а «табачный» огорчённо крякнул, недовольный такими порядками. — Не могу знать, — ответил Адриан, — я много лет не был во Франции. Но… смею предположить… Париж — город огромный, и при большом человеческом потоке вряд ли будут осматривать очень уж дотошно. — Вы назвались спириту… алистом, — сказал «клетчатый», как только Адри закончил, — надо ли думать, что и вы были при смотрах? Младший Агрест нахмурился — вопрос был обыкновенным по сути, но неприличным по контексту. — Приходилось. Пока был студентом, — сухо ответил он. — Вообще настоящих спиритуалистов немного, их не хватит на все посты в Лондоне, что говорить обо всей Англии. Для нас это было частью практики — нужно уметь определять всё разнообразие форм одержимости на глаз. — Разнообразие форм, на глаз, — хехекнул «табачный». — Н-да! И женщин тоже досматривали? И даже… Матрона, колотившая вчера Нино, глянула на попутчика по-орлиному, и тот стушевался. Адри счёл разумным не отвечать на компрометирующий вопрос. Споры разгорелись с новой силой и, кажется, породили слухи, которые проникли в салон классом ниже. Женская половина дилижанса была близка к панике — дамы всерьёз подумывали уехать обратно, и даже порывались выйти на первом же перекрёстке, чтобы поймать попутный дилижанс. Их успокоил кондуктор, который объяснил, что в парижских досмотрах нет ничего страшного, и что осматривают женщин монашки из бенедиктианок. Не нанося тем самым никакого урона ничьей чести. — Что вы об этом думаете, мсье Агрест? — полюбопытствовал «клетчатый». — Можно такое важное дело доверить невестам божьим? Агрест пожал плечами. — Если у них есть хотя бы по глазу, то проблем не будет. Одержимого довольно просто распознать, если знать как выглядит нормальное человеческое тело. — И как же вы отличаете одержимых, позвольте полюбопытствовать? — не унимался попутчик. Видя что эта тема погружает Адри в глубокую задумчивость, он продолжил: — Ну же, расскажите, эти знания могут быть полезны каждому. — Проблема в том, — осторожно начал Адри, — что в обществе царит удивительная безграмотность на тему… «нормального» сложения. Даже обладая некоторыми знаниями, люди ухитряются видеть акум в каждом встречном чужаке. Это порождает панику и жертвы. Не сочтите за грубость, я вовсе не считаю вас безграмотными, — он вздохнул. — В первую очередь мы смотрим на цвет кожи. Если она салатовая, или, скажем, пурпурная… не оттенком, а именно цветом, то перед нами одержимый. Ну и, из очевидного, количество конечностей. Видит Бог, их не должно быть больше четырёх. Так же нужно искать костяные наросты, учитывать длину клыков, фаланг пальцев, цвет радужки глаза… но, не поймите меня неправильно, в большинстве случаев досмотр не имеет никакого смысла. Собеседник удивлённо вскинул брови. — Отчего же? — Одержимость непостоянна. То есть непостоянна акума, влияющая на человека. Обычно она дремлет в проклятом предмете, а когда пробуждается — мы получаем одержимого. Каждый случай уникален, и пробуждается дух от разных факторов. Это может быть фаза луны, время суток, какое-то слово, или… эмоция. Он замолчал, сочтя дальнейшие разъяснения опасными. Случится беда, когда люди поймут, что одержимый может дремать в каждом человеке, в добром соседе или соседке. Даже кроха, мирно спящий в люльке может быть одержимым. Неосторожно оброненное слово, полнолуние — что угодно, и человек превращается в чудовище. Лишённый рассудка, он сотворит страшное зло. А когда акума уснёт, даже не будет помнить об этом. Продолжит жить, не подозревая что зверь, охотящийся по ночам на соседей — это он сам. По счастью превращение случается не сразу, в несколько этапов. Этапы сопровождаются симптомами — их и пытаются отследить досмотрщики. Призвание спиритуалистов — кроме попыток понять природу акум — кропотливое собирание всех этих лёгких (и не очень) отклонений от «нормы», которой на самом деле нет. Это самая спокойная часть работы. Сложная её половина приходится на выслеживание акум, и людей их носящих. Неблагодарный, полный боли и мрака труд, на который Адриана толкнула сама судьба. И он не стал ей противиться. — Однако, если вас попросят задержаться — я советую не устраивать скандалов, — закончил Адриан, — для общего блага. По крайней мере, если остановят меня, я безропотно отдам себя в руки… кхм… специалистов. — Но всё-таки, — буркнул «клетчатый», — если бы какой-нибудь… мсье пожелал донага раздеть мою жёнушку, или дочурку, я был бы очень недоволен. Что говорить — решительно против! — А если бы это спасло их жизни? — напрямую спросил Адриан. — Выбор ваш: они нагие, но живые, или в саване и гробу? И что, если от этого зависят и жизни других людей? Что скажет на это ваш сосед? Мужчина смущённо кашлянул в кулак. — Ну… если посмотреть с этой стороны, мсье… то пожалуй что спорить — большая глупость. Но не сгущаете ли вы краски, вот что я хочу спросить. — Отнюдь. Имейте в виду, мы не воскрешаем мёртвых. Мы не умеем лечить патологии, — ответил Адриан, — «проклятия», как их называют газеты или «сглазы» в народе. Те самые, которые иногда накладывают одержимые. Это случается редко, но всё-таки случается. — То есть… я вас правильно понял?.. если мою жену ведьма… то есть бесноватая… превратит в лягушку вы её не… того? Не расколдуете? — Не расколдую. Я обыкновенный человек, а не волшебник. Их вообще не бывает в природе, а все кто себя за таковых выдаёт — мошенники. Всё что я могу — найти и уничтожить предмет, в котором живёт акума. Чтобы в ближайшее время уже никто не был превращён в лягушку. Или чего похуже. «Клетчатый» усмехнулся в усы, но вслух спорить не стал. Не стал напирать и Агрест. Вера в чудо — неистребима, и Адриан с этим законом общества бороться не пытался. Ему были хорошо знакомы подобные усмешки и взгляды. «Я-то знаю, что ты — колдун,» — говорили они, — «просто сейчас скрываешься от церкви и добрых людей. Ты прячешь тайну, чтобы деньги платили тебе, а не мне. Ну скрывайся, скрывайся. Когда от тебя потребуется чудо, ты нам его явишь. Если этого не будет — мы подожжём твой дом». Адри успокаивала мысль о том что с этим сталкивались все учёные, во все времена. Проклятие тех, кто находится на самом кончике штыка прогресса. Спиритуализм не превратил Адриана в циника и нигилиста только благодаря силе характера. Другим его коллегам везло меньше. Адри на время оставили в покое, и юноша мог занять себя дневником. По левую сторону дороги, между голых древесных ветвей, на миг появились синеватые очертания Стены. Дилижанс катил дальше, и она то и дело появлялась в пейзаже, что говорило — конец пути близок, и скоро пилигримом придётся расстаться. Вот возникли на холме каменная громада современной фортеции — всего лишь один из девяносто двух фортов Парижа — его стройный, по-армейски элегантный вид навевал мысли о недавнем побоище и печальной судьбе Франции вообще. «Как можем мы говорить о цивилизации и прогрессе, когда мы вынуждены отгородить столицу стеной, как делали это римляне, надеясь сдержать орды пиктов и гуннов?..» — начертал Адри в дневнике. «К чему нам паровой движитель и прочие чудеса человеческого гения, если мысли наши о войне?.. не станет ли так, что паровозы нужны нам только чтобы доставлять войска на мясорубку сражений, а пароходы, чтобы противу ветров прибывать в чужие порты и бомбить улочки зажигательными снарядами?.. мы должны найти гармонию с нашими душами, а уж затем с природой, прежде чем запускать машины в сорок лошадиных сил. Иначе они вывезут нас прямиком на самую страшную в истории войну«. Сперва мысль эта показалось Адриану воодушевляюще — глубокой. Он даже добавил пару полных юношеского пафоса строк. Была пара волнительных секунд, когда Адриану даже захотелось превратить её в эссе и отправить какой-нибудь газете. Но чем больше проходило времени, тем более глупой и поверхностной она ему казалась. В итоге Агресту захотелось стереть написанное, но littera scripta manet, и он оставил всё как есть. В этом была главная светская болячка младшего Агреста — он был способен говорить много и цветисто, что в обществе ценилось. Но червь самокритики начинал грызть несчастного уже на середине монолога, и потому спич оставался незаконченным. Адри просто умолкал, опасаясь сморозить несусветную чушь. В Лондоне некоторые сочли эту его особенность премилой и загадочной. Другие — признаком ветрености. А злые языки, каких немало в Свете любой страны, говаривали: младший Агрест и вовсе не знал что имел в виду. Вроде как сказать ему нечего, и потому он сознательно путает слушателей пылким началом, чтобы затем разочаровать открытым финалом. Шоссе вильнуло в сторону, ещё ближе к городу. И теперь многокилометровую стену можно было рассмотреть детальнее. Она, сложенная из жёлтого, спрыснутого дождём камня, пряталась от мира за земляной насыпью. Прямо под нею тянулся овраг широкого рва. Верхушка стены была выложена аккуратными земляными холмами, густо поросшие жухлой травой, а кое-где и деревьями. За ними уже виднелись далёкие крыши домов, сизые ленты сотен тысяч дымов, поднимавшихся из невидных сейчас печных труб. «Здравствуй, Париж…». Адри собрался было зарисовать Стену, но тут в пейзаж вмешалось нагромождение домов, и домиков, которые больше напоминали сараи. Этот городок возник внезапно, он лип к жёлтой стене, как моллюски цепляются за корабельное днище. Иногда домишки наползали друг на друга, но чаще меж ними были раскиданы неаккуратные огороды. Бидонвиль контрастировал с холодной элегантностью Стены, смотрелся безобразным пятном на белой скатерти. Теперь Адри видел, что не все жители городка могли позволить себе даже печи. Жители топили дома по-чёрному, как в средневековье: дым вырывался не из труб, а из-под коньков крыш. Отчего казалось, что бидонвиль охватил пожар. — Это что, и есть Париж? — фыркнул Нино. — Во дела. А я жаловался на грязищу Лондона. — Нет, мсье, это Зона, — опередил Адриана «табачный». — Чего-чего? — Зона, — терпеливо повторил сосед. — Незаконное предместье. Здесь живёт всякий чёрный народ вроде цыган, мигрантов и попросту нищих. А так же крыс. В общем все, кто хочет жить в Париже, но не имеет на это средств. Рассадник чумы и холеры, если спросите моё мнение. — Что ж его не снесут? — удивился Лахифф. — Хотя строить здесь нельзя, но земля эта как бы юридически ничейная — она не принадлежит ни Парижу, ни Предместьям. Вот мигранты и пользуются этим. Последний раз, когда я приезжал сюда, а было то перед самой войной, бидонвили посносили. Но теперь, я вижу, они отстроились ещё шире. Зонаров не берёт ни чахотка ни пруссак. — Зонары, — повторил за собеседником Нино, как бы смакую слово и пробуя себя в скверно получающимся французском прононсе. «Табачный» поморщился. — Зонары и зонарки, — чётко, как ребёнку, произнёс он, — так парижане зовут обитателей этих грязных мест. Видно для того чтобы никто не спутал их с настоящими парижанами которые не всегда бывают чище… впрочем, сами увидите и составите мнение. — Вы меня заинтриговали, честное слово! Адри веселья друга не разделял. Он сейчас видел не столько нагромождение грязных сараев, сколько бесконечный, прямо-таки неисчерпаемый источник одержимых. Акумы должны здесь неприкрыто роиться… Похожая мысль посетила и Нино: — Адриан, чёрт возьми, это же второй Ист-Энд! — Боюсь, ты прав. — Как думаешь… — Говорить об этом не хочу. Друг разочарованно откинулся на спинку. Его будоражили приключения — хотя бы потому, что после каждого успешного дела к жалованью прибавлялась премия. Адриана они только расстраивали. Он хмурился собственному отражению. Пальцы в перчатках сжимали прохладное оголовье трости. Ист-Энд, восточный конец Лондона был полон мигрантов. Да что там — он ими кишел. Несчастные живут друг у друга на головах, в условиях, близким к адским. Агрест вспомнил смрадный запах узких, путаных улиц, где ноги по щиколотку тонут в зловонной жиже, именуемой истовской грязью. Серые и чёрные, плесневелые деревянные стены кое-как сколоченных домов. Грязных живых скелетов, одетых в лохмотья, которые на деле были несчастными детьми, сумевшие избежать ужасов работных домов. God Save the Queen! Там ему и Лахиффу приходилось проводить часы и дни. Добрая половина одержимых приходила из Ист-Энда, где были их логова. Адриан ненавидел этот район ещё и за то, что каждый второй его визит заканчивался либо дракой, либо чем похуже. Найти проклятый предмет в таких условиях представлялось равносильным подвигу. Но Адри упрямо лез в сумрачные хибары, натыкался на сопротивление ирландцев, и продолжал свою работу. У него был и более простой выход — пустить в одержимого пулю, однако к этому методу он прибегал только когда иных путей не оставалось. …меж тем Зона тянулась мили и мили вдоль стены. Или, как принято считать здесь — километры. За мрачными воспоминаниями Адриан не заметил, как трущобы скрылись за медью и золотом небольшого леса, а сам дилижанс въехал в живущий прошлым веком Сен-Дени. Лошади дробно процокали по сгорбленной, с желобом в центре, мостовой. Экипаж каким-то чудом лавировал в узких, построенных ещё по древнему проекту, улицах. Затем выехал на площадь — центр её украшал огромный готический собор. Словно по заказу оглушительно и заунывно запел колокол. С зеленелой крыши с карканьем сорвалась стая ворон — что немало развеселило Лахиффа. Накануне он подшучивал над другом: — Тебя повсюду преследует работа. И ладно бы это, но, заметь, везде где ты появляешься, тут же вырисовываются штампы дурной готической новеллы. Клянусь, скоро при твоём появлении дамы начнут падать в обморок уже по привычке! — Штампы, — отвечал Агрест, — видишь только ты. — А не сверкал ли гром, когда мы заявились в поместье Кэплшир?.. — Гром не сверкает, он гремит. Ты имел в виду молнии. Это раз. Два — Париж совсем не похож на Лондон. Это город света… — Был, пока не явился ты, — не унимался Лахифф. — …в котором начнётся новый виток нашей жизни. Ты, наконец, сделаешься нормальным дворецким. А я — дворянином. Ну… может быть сделаюсь. — Да-а… дворецкий без двора, хорошенькое дело! Адри, не гробь талант семейным очагом. Подумай, ты можешь подрабатывать спецеффектом в театре… Между тем дилижанс остановился на площади, рядом с фонтаном. Высадил некоторых пассажиров (среди них, ко всеобщему облегчению была мадам с попугаем — птица напоследок напомнила про виньетки и ввернула пару заковыристых слов, которые Лахифф посоветовал Адриану записать «в тетрадку»), после чего двинулась дальше. Экипаж миновал длинный, с изящными фонарями, мост — под ним темнел ров, лишённый следов бидонвиля. Видимо, Зона заканчивалась там, где появлялась полиция. А затем увяз в заторе из десятка возов, телег, тележек, обшарпанных загородных омнибусов и двухколёсных массивных «кукушек». Кондуктор посоветовал всем кто торопится «идти до ворот ногами». — Так оно будет быстрее. Адриан совету внял, наскоро распрощался с пилигримами, затем к неудовольствию Нино (он ворчал) и юной мещанки (она хлопнула ресницами и печально опустила взор серых глаз) покинул ставший родным дилижанс. Лахифф снова был похож на мула — покачиваясь под весом багажа, он следовал за вальяжно вышагивающим Адрианом. Трость его ритмично щёлкала по камню, солнце блестело на золотых запонках сорочки. Утомительное путешествие осталось позади, и ему предстояло выглядеть как джентльмен — иначе на одних только проверках можно проторчать до утра. В те далёкие времена все ворота в Стене Тьерра именовались «портами», и походили на что-то среднее между серьёзной фортификацией и несерьёзной казармой. Наши герои высадились прямёхонько перед «Порт-де-Понтен», что нисколько не влияло на их судьбу, а потому заострять на этом внимание мы не будем. Толпа мещан, крестьян и прочего люда расступалась перед мерно шагающим Агрестом — тот прогуливался с видом денди, вышагивающего по бульвару. Что нисколько не вязалось ни с окружением, ни с мостом, ни с воротами. Так что уступали люди скорее не из почтения, а удивления — чтобы получше рассмотреть это неясно откуда свалившееся чудо. Агрест дошёл до цепи проверяющих, которые выстроились перед распахнутыми воротами плотной шеренгой. Обряженные в форму жандармерии парни вылупили на Адриана глаза. Один то и дело нервно поправлял висящий на плече ремень винтовки. Другой часто моргал и хмыкал в густые усы. Адри подошёл к мужчине с офицерскими эполетами. И, не говоря ни слова, протянул сначала свои документы, а затем английский паспорт Нино. Офицер глянул сначала в бумаги. Затем на цилиндр Агреста — заметил, что тот был «настоящим», то есть сделанными из стоящего огромных денег бобрового фетра — сюртук дорогой ткани, золотую булавку шейного платка. И, кивнув, посторонился. — Мсье Агрест, — сказал он, возвращая Адриану документы, — мне жаль это говорить, но вы должны пройти проверку, как и все, кто входит через городские ворота. Приказ Префекта Сены. Адри положил ладони на оголовье трости. Разочарованным взглядом посмотрел сквозь офицера. — Что же, иного выхода из ситуации нет? — заинтересованно спросил Адриан. Его вовсе не смущал досмотр. Наоборот! Он жаждал увидеть, как работают французские коллеги. — Увы, мсье. Однако для людей вашего высочайшего положения имеется отдельный… пункт досмотра. В этом, я надеюсь, вы увидите хорошую новость. Адри взмахнул тростью, зажал её подмышкой. — Ведите. Но прежде сообщите отцу, что его сын прибыл в Париж. Офицер поднёс к губам свисток, до этого болтавшийся на груди. Подул в него: а затем крикнул: — Базире! Быстрее, дурак! Возле Адри словно из воздуха появился жандарм. Он отдал честь сначала офицеру, а затем, зачем-то, Агресту. Хотел было поприветствовать Нино, но в итоге передумал — рука застыла на половине пути. — Проводи мсье на пункт досмотра и… смотри у меня! Понял? Ещё вели телеграфировать седьмому участку, о том что мсье Агрест здесь. — Й-есть! — Что «есть»? Который Агрест ты понял? Адриан Агрест! Запомнил? Пускай отправят посыльного мсье… старшему Агресту. — Й-есть, господин капитан! — Чтоб не это, как тогда! Я за тобой слежу! Понял? — Й-есть! Базире щёлкнул каблуками, и, развернувшись на месте, повёл наших героев в самые глубины порта. Когда солдатская цепь осталась за спиной, Адри успел расслышать: — …откуда он взялся? Пешком, что ли, до Парижа шёл?.. — Поговори у меня. Не твоего ума дело. — …дела-а… — Тишину в строю са-аблюдать! Нино тихонько хихикал, забыв даже о тяжести ноши.