Глава II
В которой говорится о том, как Адриан волей отца становится соперником собственному брату; а также о том, чем опасен Париж после наступления сумерек
~ Le maître de la rivière ~
Луна на стены налагала пятна
Углом тупым.
Как цифра пять, согнутая обратно,
Вставал над острой крышей черный дым.
Томился ветер, словно стон фагота.
Был небосвод
Бесцветно-сер. На крыше звал кого-то,
Мяуча жалобно, иззябший кот.
А я, — я шел, мечтая о Платоне,
В вечерний час,
О Саламине и о Марафоне…
И синим трепетом мигал мне газ.
П. Верлен, пер В.Я. Брюсова
О, где вы призраки умершего Парижа? Беспокойные тени, вас развеял ветер перемен — и можно было б найти следы в умах эстетов, но даже там лишь зарисовки ваших истлевших останков. Вы превратившись в комичную зарисовку, смешную клюву, где злодей носит скрывающую уродство маску — под звуки ненастоящего органа; безвкусную, мёртворождённую музыку Бродвея. Париж! Твоя душа живёт в дряхлеющих дворянских усадьбах, в начищенных до блеска (для туристов) улицах Парижа нового, обновлённого. Даже в нашей музыке, в образе мыслей. В «non, je ne regrette rien» — хотя это не слишком-то очевидно. Ты дал нам очень много, а мы знаем о тебе преступно мало. Это «мало» умещается в поэтичном определении «La Belle Époque», хрусте французской булки да скупой слезе недалёкого монархиста… …нет, нет, читатель! Не уходи. Потерпи немного, и прости автору его старческое брюзжание. Послушай. Он ни много ни мало — собирался развлечь тебя некромантией (запрещена на территории Союзных Государств)! Дело это довольно опасное, требующее математической точности, хоть и окружённое аурой мистической романтики (люди умирают часто, а восстают из могил куда как реже. Слава Богу). Итак, прежде чем за мною пришёл госинквиз, начнём! Во времена наших героев, когда проблема демонов — акум ещё не была решена (только назревала), сила пара не была обуздана в должной мере, а магию душ даже великие умы всерьёз не считали наукой, Париж был совершенно не таким как сейчас. Его только начал перестраивать молодой и энергичный господин Осман; он работал усердно, безжалостно сносил древние кварталы, помнящие королей и кардинала. Но в шестидесятые годы непреодолимые обстоятельства прервали эту кипучую деятельность, и Город Огней замер в нелепой, даже слегка неприличной позиции. Париж в эпоху бурной молодости мсье Адри Агреста одной ногою увяз в средневековье, а второю по колено погрузился в Новое Время. Со всеми вытекающими отсюда проблемами и радостями. Выражаясь проще, были здесь округа, где человек семнадцатого века чувствовал бы себя вполне уютно, и районы, где он безнадёжно бы заблудился. И умер несчастным. Взглянем на левый берег Сены. Сегодня это обыкновенный квартал, созданный для туристов — он украшен кафе и ресторанами, улицы его широки и стройны. Какой-то болван поставил здесь пальмы в кадках. Fis! По асфальту колесят паромобили, в тени новостроек можно видеть дам с зонтами-парасольками. Но вот… зарождается волшебство! Поднимаются тени прошедших времён. Маховик раскручивается вспять, и крепкий ветер уносит пыль рассыпающихся в прах современных, выстроенных по линейке кварталов. Из тьмы времён поднимаются холмы и равнины, замощённые камнем. Аккуратные парки с пятисотлетними дубравами. Вдоль узких дорог стройно, как солдаты на параде, стоят бронзовые фонари. В тени старых деревьев, которые переваливают могучие ветви через старинные стены, огораживающие старинные же особняки. Предместье — это город внутри города, состоящий из дворцов больших и дворцов поменьше. Лишь изредка здесь можно встретить сложенные из замшелого камня дома, занятыми лавками — за стеклом витрин вы найдёте самые дорогие в Париже товары. Уже помянутые автором парки, в которых среди фонтанов радуют взгляд эстета подлинные античные монументы. По усыпанным щебнем тропинкам здесь гуляют дамы — в их жилах течёт кровь королев (и их любовников). Дамы об этом знают. Это написано на их бледных надменных лицах. Это заметно по их платьям — дорогих тканей и камней на них ровно столько, чтобы не сойти ни за нищенку, ни (Боже упаси!) разбогатевшую мещанку. Кажется, знают об этом даже их комнатные собачки. Тонкий слух разберёт в возмущённом лае этих породистых зверушек что-то роялистское. Время замерло в Предместье Сен-Жермен. Стрелки часов остановились в семнадцатом веке, словно этот городок — заколдованный сид волшебных фейри. Бури двух революций, два безжалостных императора не вторгались в его покой. Бунтующая чернь, конечно, уносила из парков пару статуй, и вешала дворян на ветвях старинных дубов. Но монументы мистическим образом возвращались на положенные места. А тела естественным порядком снимали, чтобы затем поглубже закопать. Мало ли. Всякое бывает. Сен-Жермен лицом выходит на замощённую набережную — по ту сторону благородные очи радует громада Луврского Дворца. И огорчают обугленные останки Дворца Тюрильи — чёрные от копоти стены почему-то до сих пор не снесли, но не будем об этом. Ах! Аd infernum! Что говорить! Даже затянутые простынёй туманов фамильные кладбища Предместья дарят зрителю ощущение покоя. Разбросанные меж особняков, они мирно порастают деревьями и травой. Их не беспокоят похитители трупов, расхитители могил, оборванные, вечно пьяные клошары. Демоны не захватывают тела скорбящих здесь безутешных вдов, чтобы с пошлыми целями кидаться на невинных юнцов. Смею заверить: акумы Сен-Жермен действуют тоньше чем в иных местах Парижа Даже призраки изысканны в манерах и воспитаны как полагается. Все парижане знают, что духи Сен-Жермен пугают ночных гуляк не до смерти, а только до полусмерти. С флёром старого режима. — здесь читатель может упрекнуть автора за излишнюю тягу к кладбищам, но мы спишем это на особенности возраста. Ведь ему уже за тридцать, хорошие люди долго не живут, пора бы уже думать о вечном - Гуляй по Предместью, дорогой друг, пока действует моё запрещённое волшебство! Любуйся дамами и мсье, в чьих фамилиях частичка «д» обязательна. Ты увидишь, что все кучера и лакеи носят старорежимные ливреи с треуголками. На их кафтанах и камзолах золотые галуны, претенциозный бархат. Нескромные бриджи-кюлоты сшиты из дефицитного ныне шёлка. Но имей в виду, что без карты здесь легко заблудиться — Предместье изначально строилось по плану, но потом о нём как-то забыли. Сен-Жермен нелогичен, сложен, запутан. И только выросшие здесь люди, вроде Адриана Агреста, точно смогут определить в какую сторону идти. Кстати о нём. Вместе со своим братом он трясётся сейчас в чёрной карете с золотой монограммой «AG» на дверях. Наследники фамилии как раз миновали мост, затем набережную. Молчаливый кучер направил экипаж по тесным, круто взбирающимся улочкам — сильные лошади с шорами на глазах тянут их вверх, к фамильному дому Агрестов. Цокот копыт эхом носится в благородной тиши. А вот и он — показался за очередным поворотом. Особняк, выполненный в барочном стиле, белого камня со стороны может показаться… зловещим. Первый этаж этого компактного дворца отвоевали плотные косы плюща. Второй и третий, а также башню флигеля, да башенки поменьше, остались за человеком. Почти полный век бурной истории сказался на особняке: камни успели потемнеть, дождь оставил на них разводы, какие оставляют слёзы на украшенном косметикой девичьем личике. Дворец венчает позеленевший купол с оком — розой цветного витража под ним. Высокие окна отражают скупой свет октябрьского светила, роняют неровные блики громадных солнечных зайцев на большой, ухоженный сад с монументами и фонтаном. И всё это великолепие прячется за высокими стенами. Толстыми, увенчанными кольями бронзы, что коварно спрятались за шапкой вьюна… В прежние времена особняк смотрелся примером великолепия. Но вот уж двенадцать лет не звучит здесь смех, не даются балы и приёмы. Не распахиваются прекрасные кованые ворота. По аллеям гуляет только молчаливый садовник, а богато украшенный фиакр лишь изредка вывозит хозяина за пределы Предместья. Жизнь здесь оборвалась со смертью хозяйки, и это мистическим образом отразилось на облике некогда весёлого дома. Как и сам глава семейства, он растерял весь любезный шарм, сделался холодным и ото всех закрытым. Читатель может укорить автора в использовании заезженного приёма. Описывать хозяина через его жилище — метод устаревший уже сто лет как. Настолько, что это считается попросту поступком низким. Но здесь я могу сказать: увы, но всё было как говорю. Это подтвердит любой, кто имел честь жить тогда в Предместье. Мсье Габриэль со смертью жены постарел раньше срока. Все кто знал его, в один голос утверждали, что жизнь из него не то что бы ушла… но словно человеку заменили душу. Он забыл каково это — улыбаться. Забыл что такое милосердие (а кое-кто недобрый утверждал что и дворянскую честь он променял на купеческую). Забыл каково это — блистать. Чёрт побери, Габриэль по скупости приблизился к Диккеновскому Скруджу! То же самое случилось и с особняком Агрестов. Дом постарел вместе с Габриэлем, здесь уж ничего не поделать. В этом автор вам клянётся. Сейчас, пока привратники распахивают ворота перед экипажем, в котором вернулся домой наш Адриан, я расскажу ещё кое-что об этом удивительном доме. И этой семье. Для того, чтобы понять с кем вообще мы имеем быть честь знакомыми. Всё началось семьдесят лет назад, когда вовсю бушевала Первая Французская Революция. Которая, как известно из учебников, случилась ещё и потому, что на мир тенью опустилось бедствие акум. Прадед Адриана был самым обыкновенным портным. Бунт не сделал его ни богаче, ни беднее — одеваться людям необходимо в любых, даже самых экстремальных условиях. Он слыл честным малым, в долг не работал, а друзьям своим помогал за одну только сердечную благодарность. И потому в эпоху тотального террора никто на него не писал кляуз, не строчил доносов. В его жилах не текла голубая кровь. Что было очень кстати во времена, когда «чихали в мешок» вообще все, кто имел таковую и не имел разума чтобы сбежать. Звали прадеда Рейнардом. Если вы заглянете в особняк, то обязательно наткнётесь на портрет добродушного, улыбающегося старика с густыми седыми баками. Это и есть прадед Адриана. В семье Агрестов имелось предание о том, что Рейнард как-то сшил мундир ещё тогда первому консулу по имени Наполеон. И мундир тот Бонапарту очень понравился. Да так, что Агрест сделался сначала личным его портным, а затем, за скромность и усидчивость — видным чиновником. А уж после обзавёлся дворянским титулом, что в те времена было делом небывалом, ибо титулы Наполеон раздавал за боевые подвиги, а на войне Рейнард не отметился. Так оно было, или нет — теперь уже не скажет никто. Разбогатевший Агрест приобрёл себе будущее дворянское гнездо. Причём сделал это весьма умно. Он сперва выкупил его у казны, а затем уже, за куда меньшую цену, у прежних владельцев — дома дю Белле. Для чего заграницу была писана купчая. Таким образом, когда Империя Наполеона пала и случилась реставрация, власть вдруг вернувшихся Бурбонов не сумела реквизировать особняк обратно, и Агресты остались при личном дворце. Семейство Агрестов осталось считаться дворянами — весьма преуспевающими, благодаря деловой жилке Рейнарда, которая имелась в их крови. Однако этого было мало, и уже отец Адри — мсье Габриэль, закрепил дворянский статус, женившись на Эмили, наследнице сразу двух угасающих фамилий: Грэм и д’Эванил. Самое удивительное в этой истории то, что брак был заключён не столько из честолюбия, сколько из любви. И тем печальнее для Света было встретить ужасную новость о ранней смерти несчастной Эмили. И, хотя за более чем полвека Агресты сумели наплодить немало боковых семейных ветвей, носить сразу три дворянские фамилии могли только братья Феликс и Адриан Агресты — Грэм д’Эванил. Их будущие жёны, вне зависимости от происхождения, получили бы сразу два дворянских статуса — Бонопартисткий и Бурбонский. Что вкупе с состоянием и связями отца делало их едва ли не самыми завидными женихами Парижа. Вернее — «делало бы», не будь нескольких значительных деталей. Но об этом мы узнаем немного позже.~ I ~
Более всего Адриана опечалило запустение. Дом, который он покидал семь лет назад сделался ещё мрачнее и неприветливее. Высаженный матерью садик ещё был жив, и он во всём особняке был единственной живой деталью. Но и тут была загвоздка — хозяин не позволял ему развиваться, изменяться, и сад походил на тщательно оберегаемый музейный экспонат. Античные монументы стояли там же где и целую жизнь назад. Но теперь подле них не было скамеек, рассчитанных на гостей. Бронзовые поручни оград позеленели, словно их отлили сто лет назад. Усыпанный гравием внутренний двор был идеально ровен — привычным выделять важные детали взглядом Адриан отметил, что судя по следам за последнюю неделю экипажи покидали его едва не впервые. Не было слышно лая собак, или весёлого говора обитателей — как бывает, когда в семействе ожидает гостей. Настроение лёгкого праздника и ажиотажа всегда передаётся и прислуге. Сегодня же, как и давным — давно, здесь царил тяжёлый дух вечного траура. Даже окна первого этажа были плотно зашторены, хотя любой рачительный хозяин стремиться поймать в стёкла лучи ускользающего лета. Пожалуй, единственный, кого обрадовало появление Адри, был старый Илберт. Возраст отнюдь не пошёл ему на пользу. Младший Агрест помнил его уже в летах, но с военной выправкой и широкими плечами, при генеральских баках, вечно насмешливом взгляде карих глаз, в которых читалась бесинка. Теперь старость ссутулила плечи, согнула спину. Илберт похудел, и баки смотрелись почти что издёвкой. Карие глаза выцвели, смотрели на мир подслеповато, без следа прежней французской иронии. Пальцы его в белых перчатках мелко дрожали, когда он выступил навстречу из тёмного холла. Словно не веря самому себе, он осторожно прикоснулся к предплечью Адри. А затем, сантиментально всхлипнув, и вовсе обнял младшего Агреста, будто он всё ещё оставался тем самым, перепуганным предстоящей дорогой мальчиком. — Ох, мсье Адриан, как же я рад… как рад… — Слава Богу, — фыркнул Феликс, передавая трость и сюртук подоспевшему дворецкому помоложе. Его, с виду француза, Адриан не знал. — Теперь ты станешь объектом этой радости. Признаться, так я подустал от её постоянных проявлений и отсутствию пауз. Кажется, наш Илберт потерял счёт времени, что нисколько не странно в такой-то темнотище. Адри возмущённо посмотрел на брата, безмолвно вопрошая — есть ли у него сердце? — Здравствуй, здравствуй мой старый друг, — мягко ответил он, похлопывая старика по сухой спине. — Мне столько нужно тебе рассказать! Ты был прав о мокрой погоде Англии и о том, что шотландцы ужасно много пьют. Не зайдёшь ли ты ко мне вечером?.. Ильберт со стариковской горячностью заверил, что обязательно зайдёт. После чего с поклоном сделал приглашающий жест. Когда братья зашли в полутьму холла, обставленную ни скупо ни богато — ровно так, как и семь лет назад, до Адри окончательно дошло, что поездка в Англию была лучшим в его судьбе решением. Он сошёл бы с ума в этом музее скорби. — Отчего у нас два дворецких? — тихо спросил Адриан. Феликс снова фыркнул. — Уж три, считая твою зверушку. Ильберта батюшка лет пять как уволил, но по моей протекции ему осталось место в доме. Знаешь, бедняга, кажется, так и не понял что его подсидел кое-кто помоложе. Так что формально старина Иль в лакеях. Номинально просто тут живёт. Адриан вздохнул. — Я совру, если скажу, что пропустил самое интересное. — Это уж точно, — хохотнул брат. — Попал в десяточку. Эй! Арапчёнок! Не смей бросать здесь сумки! Тащи на второй этаж — Гаржон покажет куда. Зелёные глаза мазнули по Адриану. — Будешь жить в комнате… матушки. Не обессудь, твою я захватил под чулан. Чем выкидывать весь хлам, лучше отвести тебе апартаменты пошире. Они поднимались по лестнице, и с каждым новым шагом в Адри оживали воспоминания. Там его дом сверкал яркими красками вечного лета. — Но ты здесь не живёшь, — рассеяно произнёс младший Агрест. — Ха. Чёрт. Как ты понял? Фликовские штучки? — Обыкновенная наблюдательность. Кроме того, человек твоего темперамента не вынес бы такой… атмосферы, — сухо ответил Адриан. — Я вынес годы отцовской опеки, а это похуже атмосфер. Знаешь, если бы в те времена взамен неё мне предложили бы пожить на кладбище… я бы спросил который из склепов мой. Так что ты легко отделался. Видишь как старину Илли скрутило? Адри не сдержал улыбки. Он был рад снова увидеться с братцем, хоть тот и встретил его прохладно. Кроме того, весёлый голос гусара здорово оживлял мрачный пейзаж статичного запустения. — Пророчу тебе скорый переезд, — закончил Феликс. — Мысль недурная. — Amen! Так выпьем же… эй, Гаржон, что у нас насчёт выпить?.. Братья как раз шли по боковому переходу, во флигель. Эта часть усадьбы была заметно светлее — окна не были зашторены. И коридор смотрелся более чем уютно. Гаржон возник из воздуха — на манер духа. Адри мог поклясться, что кроме пыхтящего Нино за их спинами не было никого. — Ужин подадут в семь, — голосом, какой появляется в своё время у всех дворецких именитых семей, произнёс Гаржон. — Так распорядился мсье Габриэль. — Ого! И Батюшка с нами?.. седлайте коней, господа, грядёт битва наций! Впрочем, я не верю. — Планировал присутствовать, — без тени эмоций произнёс дворецкий. — Н-да, интересная примета. Ко мне за этот месяц он явился раза полтора. Слушай, Гаржон, ты что-то сонный сегодня. Наверное от безделья. Притащи-ка мне что-нибудь выпить. И вели приготовить ванну для Адри. Я слышал в Англии моются раз в две недели, надо его отучать! — В Англии моются как и везде, но от ванны я не откажусь, — сказал Адриан. — Что значит «как везде»? Везде по-разному. Вот в Африке бёры моются в песке. Случилась однажды со мной история… Так, вполуха слушая одну из первых (но не последних уж точно) Феликсовых баек, Адри добрёл до винтовой лестницы, ведущий на этаж флигеля. Здесь братья и расстались до вечера. Мамин кабинет Адриан совершенно не помнил — так, остались только смутные очертания в памяти. И потому не мог сказать, много ли здесь поменялось. Похоже было, что прежним была только отделка стен под старину семнадцатого века. Да картина над очагом. С полотна смотрели будто бы три одинаковых лица. Матушка сидела в центре, держа на коленях совсем крошечного Адри. Феликс стоял рядом, сжимая в кулачке край подола. Художник уловил схожесть матери и детей — в обоих братьях от неё было куда больше, чем от батюшки. — Красивая была мадам, — сказал Нино, рассматривая групповой портрет. — Спасибо. — Вижу баками ты пошёл не в неё! — Ой. Лучше уймись. Гардероб пуст, как и чулан. Огромную претенциозную кровать с балдахином явно притащили накануне — в кабинете матушка не ночевала. Лахиффу же полагалось спать на первом этаже, в комнатушке слуг. Адри не спешил распаковывать вещи — достал из багажа только самое необходимое. Наскоро освежился в горячей ванной, устланной простыню. И — это было блаженство! — наконец-то побрился. Позже во флигель поднялся Ильберт, и вместе с незнакомой Адри служанкой разжёг камин. Так что время до ужина младший Агрест коротал сидя со старым слугой у огня. Юноша имел много вопросов, но ответов не получил даже на половину. Хотя в целом старина Иль сохранил твёрдый рассудок (пусть голос его старчески дребезжал, а темы в основном касались жалоб на новую прислугу), но когда разговор заходил об отцовских делах, делался немногословен. — Вы заняты полезным делом, мсье, — после долгого молчания сказал Илль, — но по правде сказать я не до конца понимаю каким. Адриан задумчиво курил трубку, и смотрел как пламя танцует на поленьях. За окном уже стемнело, в стекло ненавязчиво стучал мелкий дождик. Он не спешил с ответной репликой — чутьё всегда точно подсказывало ему, когда имеет смысл промолчать. Не подвело оно и в этот раз. — Однако же ваш батюшка, — продолжил Ильберт, — им отчего-то недоволен. — В самом деле? — Боюсь что так, молодой мсье. Хозяин весьма сердится, когда речь заходит о мсье Феликсе. Его чувства мне понятны — ведь я потерял на двух войнах и сыновей и внуков. Но когда дело касается вас… однажды я принёс ему нашу, французскую газету с перепечаткой из Таймс… он побледнел и сжёг бумагу в камине. Я не должен этого вам говорить, но из любви не предупредить не могу. — Может быть он не любит английской прессы? — улыбнулся Адриан. Поленья уютно щёлкали, а кресло под спиной — мягко. Это настраивало на добрый лад. — Он сказал, — вздохнул Иль, — прости меня за это, о Господи… сказал, что человеку высокой фамилии не пристало быть колдуном. Что колдуна Свет никогда не примет всерьёз. Адри понимающе кивнул — он вполне разделял эти чувства. — Но ведь я не колдун. — Хорошо, если так. Однако ж… если вы не желаете вызвать в нём гнев… — Спасибо, мой друг. Я постараюсь не колдовать. В этот момент, как по заказу, на карниз за окном опустилась тёмная фигура ворона. Перья его успели вымокнуть, с длинного клюва капала вода. Адри сделал едва заметный жест рукой, и ворон бесшумно вспорхнул, растворился в темноте. Слуга, по счастью, ничего не заметил. — Наверное, — произнёс Адри, — мне придётся переехать. Подбородок старика задрожал, и юноша поспешно продолжил: — Но я чужой в родном городе. И мой друг, Нино — тоже. К тому же он очень молод. Я бы не сказал, что он скверно выполняет свои обязанности, просто ему бывает некогда угнаться за всем. Мастерство дворецкого, меж тем, требует опыта и душевных сил… Агрест махнул рукой с зажатой в ней трубкой. — Я хочу сказать, можно ли положиться в некоторых вопросах на молодость? Ильберт слегка приподнялся в кресле. — Нет, мсье! Конечно нет! Вы… вы говорите совершенно правильные вещи! — …тем более на иностранца… — Ах, и опять же, как это верно! — Словом… чего тянуть… Ильберт, я бы принял твою помощь. Если ты согласишься покинуть этот дом. Дворецкий в одно мгновение словно бы скинул десяток лет — а может быть во всём виноват неверный свет пламени? Морщины на лице разгладились, плечи стали шире. — Говоря строго между нами, мсье, — торжественным тоном произнёс он, — мне уже давно не рады этом достойном доме. Но я не мог уйти вот так, бросив все дела на неумех. Кроме того… мне было некуда идти. Однако теперь я чётко вижу путь и без страха ступлю на него. Это порадовало бы вашу матушку. — То есть ты согласен? — с лукавой улыбкой спросил Адриан. Огонь играл в зелёных глазах. — Признаться, я боялся, что придётся умолять тебя, старый друг. Как славно, что на новом месте у меня будет надёжная опора! Этот комплимент окончательно добил старика — на щеке блеснула слезинка. — Почту за честь. Адриан хотел сказать кое-что ещё, но Ильберт его опередил: — Я никому не выдам ваших тайн. Даже на Страшном Суде. Будьте покойны. На это оставалось только кивнуть. Вообще идея увезти подальше отсюда старину Ильберта у Адри возникла почти сразу же. Но оформилась только к вечеру — младшему Агресту было тоскливо от одной только мысли, что его воспитатель останется здесь, без присмотра, под злыми насмешками Феликса. А ещё Нино в самом деле требовалась помощь. Хоть забывчивая и не такая ловкая, как прежде. Особенно при тех задачках, какие друзьям приходилось решать. «Только б не прихватило у бедолаги сердце с непривычки. Впрочем… если его нервов достало на отца, хватит и на меня» — решил Адриан. В холле громадный, ещё старорежимный часовой шкаф гулко отмерил семь ударов. Едва эхо тревожного бреньканья стихло, как секунду спустя ему вторили хронометры по всему дому.******
Столовая, созданная для приёма не меньше чем в сто персон, с детства ещё давила на Адри размерами. И если днём глаз радовала барочная роскошь лепнины, пузатые и лупастые купидоны, намалёванные на потолке, тщательно сберегаемая позолота на старинной мебели… то ночью она вызывала ощущения куда менее приятные. Теперь Адриану казалось, будто он сидит на крохотном острове, вокруг которого плещется холодная октябрьская тьма. Разожженный камин бросал конус рыжего света, весело хрустел поленцами. И хруст этот эхом проносился по зале, словно там, во тьме, исполинский пёс бергаст доканчивал очередную человечью кость. На длинном, устланном идеально — белой скатертью столе (за которым сиживали ещё старорежимные графы и графини. А может и вовсе маркизы, кто знает?..) помимо блюд, многоступенчатых ваз с фруктами, стояли так же и свечи в позолоте подсвечников. Света они давали едва. Стол был длинным, и свечи поставили только там, где сидели Агресты. Получалось, что дальняя часть столешницы тонула во тьме. Адриан подавленно скрёб ножом по серебряной тарелке, без аппетита доедая птицу. Сидевший рядом Феликс баловал себя вином — бокал Адриана же стоял нетронутым. Прислуга, безмолвные тени, рядком выстроились за спинами хозяев, ожидая во мраке очередной подачи. Адри было жаль их — хотя в общем-то жалеть было не за что. Навряд ли отец часто устраивал такие вот «пирушки». Сам он сидел во главе стола, спиной к пляшущему огню, и степенно ужинал. За вечер он порадовал младшего сына едва ли парочкой холодных любезностей. Адри украдкой поглядывал на его долговязую, но вполне крепкую фигуру. На аккуратную стрижку и ровно постриженные баки. К ужину он оделся неформально, сюртуку предпочтя удобный халат. Вообще мсье Габриль не выглядел безумным затворником — чего так опасался Адри. Просто, похоже, он в самом деле разлюбил гостей. Младший Агрест думал так же о том, что английские приёмы незаслуженно считают местом чопорным и даже мрачным. Страшное заблуждение: хотя в некоторых вопросах там имеется строгий регламент, Адриану не доводилось встречать хозяев, которые не развлекли бы гостей оживлённой беседой. Не пошли сразу после ужина в курительную комнату, где при отсутствии дам даже закостенелые джентльмены могли развлечься плосковатой шуткой. И уж наговориться вдоволь! Всё это там. Не здесь. Так, в молчании тянулись минуты. Феликс откровенно скучал, высматривая во тьме симпатичную служанку. Напрасный труд — взгляды парня не ушли от её внимания, и девушка благоразумно скрылась в соседней комнате, лишь бы не показываться гусару на глаза. Эти передвижения Адри отметил машинально. И, конечно, разочаровывать брата не стал. Пускай поищет. Наконец Габриэль решил, что неофициальную часть ужина можно счесть оконченной. Хозяин подал знак — и слуги быстро убрали со скатерти лишнее. — Я собрал вас здесь, чтобы огласить новость, — сказал отец, когда посторонние убрались. Голос его звучал, как сталь на морозе. — Очень важную новость, требующую личного присутствие каждого. — О Боже, — осклабился Феликс, по хозяйски развалившись на стуле, — убийца — дворецкий?! Гаржон, как ты мог?! Отец пронзил его холодным взглядом. Таким, что даже у видавшего виды Адри по спине пробежали мурашки. Акумы не трогали отца только потому, похоже, что смертельно боялись его. — Речь пойдёт о репутации нашего дома, — сказал Габриэль. Он щёлкнул пальцами, и дворецкий возник из темноты рядом с хозяином. Пальцы его сжимали серебряное блюдо. На нём одиноко лежал какой-то документ. «Вернее — письмо», — поправил себя Адри. Слишком уж тонка была бумага — сквозняк легко приподнимал её края. Такие записки передают только в запечатанных конвертах. Отец подхватил бумажку. Медленно поднялся. Габриэль в раздумьях хмурил светлые брови, на остро очерченных скулах плясали отблески очага. — Два месяца назад, — неторопливо произнёс он, — я посетил мсье Буржуа. Между нами состоялся разговор о твоём супружестве, Феликс. — Какая неожиданность, — отозвался брат, сверкнув белозубой улыбкой. Шрам на его щеке безобразно смялся, и Адри решил, что хоть ранение добавило Фелу импозантности, но лишило толики обаяния. — Мы обсудили всё в деликатной обстановке, полной секретности. И Андре обещал дать ответ, — голос отца едва дрогнул в гневе. — Разумеется, метремониальный вопрос это дело, которое следует тщательно обдумать и подготовить. Но на эту подготовку у моего дражайшего товарища ушёл без малого месяц. И вот, вместо разговора он прислал мне это. Отец швырнул Феликсу бумагу. Тот ловко перехватил сложенный пополам листок на лету. Быстро развернул. Зелёные глаза пробежали по тексту. Прочитанное стёрло с красивого лица едкую ухмылку победителя. — Передай Адриану. Пусть прочтёт и он, — велел Габриэль. Брат, словно бы избегая смотреть на Адри, сунул тому письмо. «С большим прискорбием спешу сообщить… сейчас наша семья не видит возможным заключить этот союз… поскольку мы с супругой люди современные и предоставляем нашим дочерям выбирать спутника жизни самим. Впрочем, если одна из них даст согласие, то есть когда оно будет обоюдным, мы дадим наше родительское благословение. Ваш друг, Андре Буржуа». Адри едва хватило выдержки, чтобы не рассмеяться в голос. Впрочем, ни отец ни брат ничего смешного в этом не видели. И если возмущение Габриэля было понятным, то уныние Феликса — необъяснимым. А значит не следовало спешить с выводами. — Это ваш позор, — холодно произнёс отец, оглядывая комнату поверх голов сыновей. — Но в первую очередь твой, Феликс. Настало время, когда от брака с нашей семьёй отказываются такой… такие… как Буржуа. Мещане и нувориши. Звёзды дня. И всё из-за твоей гнилой репутации. — Мы оба знаем, что дело не в этом, — огрызнулся Феликс. — Нас обошли, только и всего! Габриэль недобро прищурил ледяные глаза. — «Только и всего»? Вот как? Это для тебя игра вроде покера? — Нет, но… — Никаких «но». Никаких полумер. Буржуа теперь хозяева города — и они имеют наглость воротить нос от человека, который вытащил их из грязи. Но почему… ты знаешь, Феликс? Потому что мы слабы в перспективе. В тебе не видят надёжного союзника. — Или кто-то предложил что-то побольше. Старший Агрест молчал, поджав губы. Пламя бесновалось за его спиной, и в этой картине было что-то демоническое. — Нет, — наконец произнёс он. — Я узнал подробности. Никаких серьёзных предложений Буржуа не поступало. Всё дело в амулете. Адриан непонимающе вскинул брови. А вот Феликс отца понял. На лице его отразилась неприязнь. — О чём речь? — рискнул подать голос Адри. — Буржуа разжились побрякушкой, — едким тоном произнёс брат, — неизвестно как… хотя наш папенька наверняка в курсе. Речь о таком, знаешь… волшебном амулете. Что-то по твоей части. Амулет героя. Теперь Хло самолично устраивает приёмы, только чтобы им похвастаться. Адри нервно поправил манжеты рубашки. Он пока не решил, насколько эта новость скверная. — Ты видел его в действии? Он рабочий? — Видел, — поморщился Феликс. — И ты… увидишь. Адри погрузился в тяжёлые мысли. Он и в самом деле прекрасно знал, что такое амулет. Знал так же, какую могучую силу он мог дать владельцу. Если взамен нечеловеческого могущества акумы отнимали рассудок, то амулет взамен не просил ничего. Почти ничего. Римская Церковь считала что — душу. Хотя англиканская конфессия, напротив, восприняла амулеты как святое знамение божье. Правда была в том, что амулет был ни чем иным как покорённым кем-то могучим духом. Почти что джинном. Это как если бы акуму можно было приручить и заставить служить людям. Беда только: все владельцы амулетов, с какими сталкивался Адри, никому кроме себя служить не хотели. — Итак, — произнёс Габриэль, сцепив руки за спиной, — я хотел бы выслушать ваши предложения по решению этой… проблемы. Феликс. Брат сперва пожал плечами. Повертел вилкой меж пальцев. — Если мы хотим их унизить, то я знаю пару способов… Отец поморщился. Кивнул на младшего сына. — Эдриан. — Насколько я понимаю, — осторожно произнёс Адри. Под взглядом отца ему сделалось очень неуютно, — префект Сены, то есть мэр, владеет половиной города. Это значит что имеется вторая половина. Я говорю о префекте Полиции. — Ренкомпри, — кивнул отец. — Ну спасибо, братец, — фыркнул Феликс. — Такой страховидлы и в Англии не сыщешь. А там, я слышал, с этим всё прекрасно. — У префекта есть дочь. Это так, — невозмутимо продолжил Габриэль, словно не прозвучало едких реплик. Он ясно давал понять, что вкусы в таких вопросах его не волнуют. — Но она уже помолвлена. Здесь нас и в самом деле, выражаясь языком дна, «обошли». Брат картинно зевнул. — Эта проблема решается легко. Достаточно нанять бретёра, который спровоцирует дуэль, и наш женишок отправится на Пер-Лашез. — Как низко! — вспыхнул Адриан. — Надеюсь ты шутишь! Брат ответил долгим, задумчивым взглядом. В зелёных глазах плясало что-то недоброе. Губы снова сложились в улыбку. — Конечно шучу. Не трать нервы, мой дорогой Адри. Он закинул в рот оливку и подмигнул всё ещё красному от гнева младшему брату. Нервным движением вытер руку о салфетку, брезгливо отбросил её в сторону. — Это все предложения от вас? Всё что может моё наследие? — спросил Габриэль. Феликс развёл руками. Не прожевав как следует, ответил: — А что мы ещё сумеем здесь решить? Не хочет — ну и ладно. Досидится до старой девы. И потом, даже если она выскочит замуж, это быстро кончится разводом. А при разводе, как ты знаешь, все её земли, все деньги, короче всё приданое вернётся очаровашке Хло. Включая, кстати, амулет. Юридически муж может претендовать только на совместно нажитые деньги. То есть на доход с земли. В лучшем случае муженёк останется в Хлоиных долгах. Ну ещё с кубком «я первый кто в ней побывал». Однако ж готов поставить две тысячи на то, что кубок этот будет поддельный! — Прекрати же её порочить! — резко прервал его Адриан. — Твоя обида понятна, однако такие рассуждения — низкая, пошлая месть! — «Обида», — скривился Феликс. — Да в пору открыть шампанское как на празднике. — Как бы то ни было, это недостойное джентльмена поведение! — Ну ещё, — рассмеялся брат, — вызови меня на дуэль из-за этой дуры. И потом, здесь тебе не Англия. Это Франция. А ещё я думал — мы в кругу семьи, где положено говорить открыто. Адри бросил на него полный негодования взгляд. — Да. Но… — Ладно. Не кипятись. Напишу на неё эпиграмму. Полсотни Париж уже сочинил, будет ещё одна. Полсотни первая. Издадим, как наберётся тысяча, в золотом тиснёном переплёте. Кстати, поспорить готов, что парочку и ты от себя добавишь. — Я не сочиняю стихов, — всё ещё негодуя, соврал Адри. И покраснел. — Брешешь! — хохотнул Феликс. — Чтоб такая чувственная зануда как ты, да и не сочинял! Но если и так, то я тебя научу. Как это делается в нашем Свете. «В её чернильницу перо один холуй макнул — и возгордился. Но в темноте поторопился — так-то, брат! — что крышечку отворотить не потрудился…» — Поражающая воображение пошлость. — Но она тебя поразила! В этом весь смысл эпиграмм. Они умолкли. Отец, на удивление терпеливый, чего-то ждал. Адри догадался чего, и потому нехотя произнёс: — Значит вся проблема в том, что… Буржуа решили, что мы претендуем на амулет? И свадьба затеяна только за этим? — Ба! — хохотнул Фелкс. — Какой могучий ум! Возьми себе кексик. Мне вот интересно, у вас все в Скотланд Ярде такие? Хотя-а… с другой стороны, Адрикин прав. Послушай, папа. Это ты затянул с предложением, а не я. — Молчи, — велел Габриэль. — Сегодня Буржуа нужны нам больше, чем мы им. Увы, это неприятная правда. Мои недоброжелатели не видят сна — они плетут интриги. И это лишь малая часть их действий. Недалёк день, когда они надавят на Префекта, а тот — на нового Императора. Я знаю, что в столе Наполеона — Луи лежал документ о новом законе, направленный против владельцев шёлковых мануфактур. К счастью, не подписанный. Мне удалось убедить монарха в своей лояльности — часть пушек его игрушечной армии куплена на мои деньги. Но Франция боится монополии. Другие страны боятся её не меньше. Не пройдёт и пары лет, как наше дело разорвут на части и раздадут нуворишам вроде Буржуа. Или, скорее, родственникам Бонапартов. Он посмотрел на сыновей. Вздохнул. И закончил спич так: — Очень тяжело добиться могущества. Но ещё сложнее его удержать. И кого Господь послал мне в подмогу? Двух балбесов. Идиотов. Один — кутила, картёжник, бабник и пьяница, которого того гляди прихлопнет на войне сын какого-то грязного бюргера. Другой — ищейка чужой страны и к тому же… колдун. Наш статус овеян помазанием святой церкви, а он, как последний язычник, плюёт на это благословение, проводя бесовские ритуалы. Про одного моего сыночка шепчутся, что он бестолковая казарменная вошь, про другого — что тот магик-шарлатан и английский шпион. Можете ли вы этим заслужить доверие Бонапартов? Нет. Не станет меня — император сотрёт вас в порошок, вышвырнет вон из страны. Вы пустите нажитые средства на ветер. Один превратит особняк из фамильного гнезда в бордель. И продаст в уплату карточных долгов. Другой сделает из него лечебницу для одержимых бесами. Всё это — правда. Так что не стоит удивляться, что даже мещане — Буржуа брезгливо воротят от вас крестьянские носы. Сейчас нам подают руки из жадности. Но скоро будут подавать из жалости. А там перестанут вовсе. Братья молчали, опустив взгляды. — Итак. Я принял решение. Так как до сего дня ни один из вас не доказал, что достоин своей фамилии, и всё что вы делали было только направлено против неё, наследство достанется тому, кто первым докажет обратное. Все земли, все деньги и мануфактуры будут выписаны на того, кто приведёт под нашу руку этих плебеев Буржуа. Другому из вас не останется ничего. Феликс оторвал взгляд от скатерти, неверяще уставился на отца: — Ты, должно быть, шутишь? Ты превращаешь всё в глупое пари? Ты, знаменитый Габриэль Агрест, который распекал меня почём зря за игру в карты?! С брата слетела вся весёлая спесь. — Напротив, — пронзил его взглядом отец. — Я очень серьёзен. И советую отнестись к этому не как к игре, а испытанию, которое определит ваши судьбы. Соответствующий документ подготовлен. И в нём нет имени. Пока что. Брат умолк — Адри чувствовал, как тот нервно притоптывает прикрытой скатертью ногой. Надеяться на Феликса было нечего, он всегда был импульсивен и вспыхивал как спичка по ничтожному поводу. Однако и надеяться переубедить отца глупо. Пусть Адриан не знал его так хорошо как брат, всё же кое-какие впечатления в сознании эта долговязая, грозная фигура оставила. Но не попытаться он не мог — иначе не был бы Адрианом. — Отец, — сказал Адри. Холодный взгляд переместился на него. — Я верю, что твоё решение мудро с точки зрения стратега. Верю, что мы в самом деле оставили рану в твоём сердце. Но подумай проще — этим ультиматумом ты сталкиваешь нас лбами. Между горячо любящими родственниками рвутся все узы, когда дело касается наследства. И его дележа. Габриэль медленно кивнул. — Признаться, это меня останавливало. Раньше. Но теперь обстоятельства переменились. Адри задумчиво развёл, а затем вновь соединил ладони. Он чувствовал здесь какую-то тайну, загадку. И было бы враньём сказать, что решение таких головоломок не приносят ему удовольствие. Но прежде они касались чужих людей, чужих судеб — он играл, ставя на кон только честь или жизнь. Однако всё это пустяки рядом с честью и жизнью близких людей. И… прошлого. «Что же такое случилось в твоём окружении, отец, раз ты решил будто это стоит семейных уз?..» Ответ, с наскока, получить было невозможно. — Ты не хочешь нам… что-то рассказать? — спросил Адриан, поднимая на отца взгляд. Старший Агрест удивлённо вскинул бровь. — О чём ты? Адриан печально вздохнул. — Про «обстоятельства», которые «переменились», — без особых надежд начал он. — И я не о нашем скверном поведении. Я говорю о Буржуа. Их взгляды встретились. — Отчего сегодня они сделались для нашей семьи важнее, чем были? — продолжил юноша. Отец колебался. Секунду — но колебался. — Это вас не касается, — сухо ответил Габриэль. — Ваша задача в ином, и она проста. Если верить людям, это прямо-таки профиль моих сыновей — соблазнять светских куриц. Всё что от вас требуется — капелька энтузиазма. Остальные вопросы я в состоянии уладить самостоятельно. Феликс недоумённо покрутил головой. — Я что-то выпал из беседы, — сказал он с ноткой раздражения, — о чём речь? — О том, что нам угрожают Буржуа, — ответил Адриан. — Я только хотел узнать чем именно. Адри сказал это, и по взгляду отца понял, что ошибся с брошенным наугад предположением. Впрочем, это было скорее приятная новость. «Ошибаться,» — напомнил себе юноша, — «хорошо. Теперь я знаю чуть больше чем ничего». Ужин закончился в напряжённом молчании.