~ III ~
Гостиную заполняли собой три рослых джентльмена. Троица прикладывала все усилия, чтобы казаться незаметными. Теми, кто легко сливается с толпой. Но на этом фронте потерпели сокрушительное поражение. Одержав, впрочем, победу на иных фронтах — например, на линии внушительности и значимости. Это, а ещё скромные серые костюмы при только входящих в моду котелках, было отличительной чертой всех агентов сыскных служб, какие только попадались Адри. Их он на манер бывших колоний именовал «Пинкертонцами». Сегодняшние три гостя, конечно, никакими пинкертонцами не были. В них вообще не было ничего американского, как, впрочем, и французского тоже. За исключением, пожалуй, чистейшего столичного языка. Крепко сбитые, широкоплечие, они из-за одного только среднего роста не дотягивали до высокого звания «громил». Обветренные улицей лица, казалось, принадлежали горельефам, высеченным прямо в замшелой скале. Все трое носили так же усы при гладко выбритых висках и траурные галстуки — бабочки при накрахмаленных воротничках. Только один, с абсолютно седой щёткой под носом, имел при себе монокль; из-под серой полы его пиджака выглядывала золотая цепочка часов. Несомненный атрибут статуса английского джентльмена. Он, конечно же, в этой незаметной толпе был главным. Гости с порога повели себя не слишком-то учтиво. Передав дворецкому плащи, они заняли свободные места. Причём самый крепкий и самый седой одним взглядом умудрился согнать Нино с кресла. Этот, бесшумно опускаясь на сидушку, извинился за вторжение. Но почему-то забыл представиться. Адри с интересом изучал гостей, ожидая, пока те обозначат цель визита. Чего-то ждал и седой господин. Его пальцы в коричневых перчатках крепко сжимали набалдашник дорогой трости. На коленях лежал свёрток, завёрнутый в упаковочную бумагу. — Ильберт, — мягко произнёс Адриан, — будь так добр, принеси нам кофе. Или нет. Постой. Нам больше подойдёт чай. Довольный шуткой, он усмехнулся, и засунул мундштук трубки в уголок рта. Седой, казалось, насмешки не заметил, и, чуть качнувшись, произнёс: — Благодарю, спасибо. Не откажусь. За окном ужасная погода. Впрочем, я бы предпочёл кофе. — Одну минуту, — сухо произнёс Ильберт, прежде чем удалиться. Серые как сталь глаза впились в лицо Адриана. Агрест кожей чувствовал, что его изучают, анализируют, взвешивают. И прямо сейчас находят до неприличия молодым. Но неоперённый юноша сумел определить родину усача, и это его явно нервировало. — Во Франции, знаете ли, ничего не понимают в чае, — произнёс седой, продолжая щурить холодные, в обрамлении морщин, глаза. — Не успел оценить, — ответил Адриан. — Но впредь я буду полагаться на ваше мнение. — Вы скоро убедитесь в его правоте, — произнёс незнакомец. — Что же. Настало время представиться. Однако вы уже догадались кто мы такие. Адри пожал плечами. — Полиция, я полагаю. Или вы предпочитаете наименование «Сюрте»?.. простите мою неосведомлённость, я здесь недавно, потому не знаю как лучше. — Сюрте занимается уголовными делами. Полиция — всеми остальными. Поэтому всё-таки «Сюрте», мсье Агрест. — Понимаю. Усач, бросив на Адриана финальный, испытующий взгляд. Прислонил к поручню кресла трость. И, наконец, приступил к делу. Быстрыми, безжалостными движениями разорвал упаковочную бумагу, бросил её на тлеющие угли. Адри с интересом наблюдал за этими манипуляциями и попыхивал трубкой. В свертке, как и предполагал Агрест, оказалась трость. Которая прежде принадлежала Адриану. Вернее то, что от неё осталось — лакированное чёрное дерево со свинцовым сердечником почти не пострадало. Но клинок на пружине погнулся, и жалко торчал немного вбок. Набалдашник в виде кошачьей головы кто-то успел отвинтить. Но это, несомненно, была его вещь, хоть и обезглавленная. Вандала ждало горькое разочарование. Оголовье было ничем иным, как посеребрённой сталью. — Скажите, мсье Агрест, вы узнаёте эту трость?.. Адриан кивнул. — Да, мсье. Это моя вещь, я потерял её, обороняясь от одержимого. Полагаю, вы навестили меня не для того чтобы её вернуть. Впрочем, быть может, вы хотели пожелать мне доброго здоровья?.. Двое мужчин, сидевших поодаль, переглянулись. Агрест и в этот раз не скрывал насмешки. К стражам закона он относился с симпатией — всё-таки его деятельность заставляла его пересекаться с ними регулярно. Другими словами, относился к ним почти как к коллегам, и потому позволял себе вольности. — Моё имя — Кристофер Роут, — холодно произнёс седой. — Я — Старший Следователь Сюрте. Эта вещь была найдена на месте убийства. В ночь, когда обозначенное убийство было совершено. Что вы на это скажете? «Кулаки у него, должно быть, крепкие», — подумал Адриан, разглядывая выпирающие под кожей перчаток костяшки. — «Готов поспорить, в этом убедился не один нос». — Скажу что это ужасно. Однако, я сомневаюсь что вы думаете, будто я перегрыз горло несчастному кучеру. Для вас очевидно, что я не пёс. — А я, — сказал Роут, снова щуря глаза, — не говорил что убитому перегрызли горло. — Всё верно. Это сказал я, — пыхнул дымом Адриан. — Сказал вполне очевидную вещь. Кучера убил тритон. При наличии острых зубов неудивительно, что это излюбленный его метод расправы. — Зачем, по-вашему, этот «тритон» убил кучера?.. Адри разбил облако дыма ладонью. Указал мундштуком на окно. — В Париже ужасная погода, как вы заметили. Может, у него было плохое настроение, и он счёл нужным испортить его окружающим. — Вы смеётесь. — Как можно. Я иронизирую, — в тон собеседнику, ответил Агрест. — Тритоны убивают зубами. Это зафиксированный наукой факт. Для чего они это делают — одному Богу известно. Обычно эти одержимые, как и их родственники, утягивают жертв на дно. Без кровавых подробностей. — Этот поступил иначе. Адри выбил из трубки пепел в крошечную фарфоровую пепельницу. «Откуда она только взялась?.. не припомню, чтобы Нино её приносил». Неспешными движениями начал набивать люльку заново. Он делал это нарочно, чтобы Следователь ясно видел — его пальцы не дрожат. — Иначе, — согласился Адриан. — Но, как я уже сказал, у одержимого было плохое настроение. Возможно, это я выбил его из душеного равновесия. Если можно так выразиться. — Вы спровоцировали драку? — Это вы так сказали, — мягко укорил собеседника Адриан. — Не я. Что касается меня — я всего лишь не захотел отправиться на дно морское в объятиях нападавшего. Пардон! На дно речное. Он улыбнулся мсье Роуту самой обворожительной своей улыбкой. И снова закусив мундштук, вопросительно поднял брови. Всем видом демонстрируя, что беседа доставляет ему величайшее на свете удовольствие. — Будет хорошо, если вы начнёте рассказывать всё по порядку, — невозмутимо произнёс Кристофер. Усы его были подстрижены на армейский манер. Что лучше любых документов выдавало прошлое их обладателя. «Списанный со службы Её Величества офицер осел во Франции, и занял себя служению закону. Любопытно. Как только не кидает судьба людей». — Ночью, когда произошло убийство кучера, я прогуливался вместе с моим другом по набережной. От прохожего мы узнали, что в доме, мимо которого мы шли, моя старая знакомая даёт приём. Я отправил моего друга, мсье Лахиффа, узнать у прислуги, не приглашён ли я на сие мероприятие. Пока тот отсутствовал, я подошёл ближе к реке. Где и встретил мсье Тритона. Он выглядел бодрым и совершенно живым, хотя давно был мёртв внутри. Мсье Тритон недвусмысленно указал на намерения утащить меня под воду. А именно — рычал, хлюпал и набросился с кулаками. К счастью, мне уже доводилось встречаться с родственниками мсье Тритона, и потому я знал чего ждать. Следователь терпеливо слушал, постукивая пальцами по могучему колену. — К сожалению, борьба за жизнь затянулась, — продолжил Адриан. — Говоря по чести, я начал проигрывать, поскольку было темно и мокро. Но мне удалось ошеломить нападавшего, после чего я отступил. То есть заполз под брюхо кареты, надеясь выбраться в место, где света чуточку побольше, чем в угольной шахте. Один из спутников усатого фыркнул. А затем, виновато кашлянув, сделал вид, будто рассматривает принт на мебели. — Вы говорите, было темно? — Ужасно темно. Ветер загасил фонари. — В таком случае, как вы узнали что напавший на вас гражданин — «тритон», чья порода вам знакома?.. — Точно так же, как узнал что вы — отставной полковник артиллерии армии Её величества, мистер Роут, — спокойно произнёс Адриан. — Полковник вы, потому что не носите баков. Чины выше полковника обыкновенно их имеют, подражая глупой моде. Вы же служили долго и честно, следовательно я нахожу маловероятным что вам выписали чин вышеозвученного. За артиллериста я вас принял потому что вы, простите, глуховаты на левое ухо. Вы поворачиваете голову вот так… когда я говорю. Ещё вас беспокоит тремор левой руки, возможное последствие контузии. Роут нахмурил серые брови. — Мой род деятельности, — продолжил Агрест. Он чиркнул спичкой, поднёс её к сухому, как порох, табаку. Длинными затяжками начал раскуривать трубку, — связан с наблюдательностью. Она спасает жизнь. Я жив, а следовательно наблюдателен. Прошу не счесть это за нескромность. Это ответ на вопрос. «Пинкертонец» медленно кивнул. — Это мало похоже на прямой ответ. Но я его приму. — Благодарю покорно, — вздохнул Адриан, взмахами кисти затушив спичку. — Хорошо что вы не просили прямого ответа. А не то я бы пропал. — Продолжим. Вы сказали, что прогуливались с мсье… Лахиффом. По набережной. В такую погоду? Мне это кажется странным. Адри усмехнулся. — О. Я много лет провёл в Англии. При таком дожде снова будто бы почувствовал себя как дома. И потом, я спиритуалист, нам профессией положены странности. — Я знаю кто вы, доктор Агрест. Скажу вам прямо — всё указывает на то, что вы нарочно вызвали «тритона» в ту ночь, чтобы спровоцировать конфликт. Вы хотели представить себя городу как можно эффектнее. Адри изумлённо вскинул брови. — В самом деле?.. Но хорошо, что вы признали в одном из убитых одержимого. Я уж было начал опасаться, что мне придётся это доказывать на словах. — Я этого не говорил. Адри выпустил дым сквозь ноздри. Лицо его приняло меланхоличное выражение лондонского денди, которому наскучила не только эта беседа — но и сама жизнь. Выражать разочарование иначе Адриан попросту не умел. — Вы видели труп, — сказал Адриан, — вы запросили справку в Сальпитриер. Вам ответили. Вы знаете что это был одержимый. Открытым остаётся один вопрос: когда мы перейдем к делу, которое и привело вас сюда?.. Кристофер выглядел как скала. И вёл себя подобно ей же. Непоколебимо он гнул свою линию: — Произошло убийство. Имеются две жертвы, свидетели и тот кто стрелял из револьвера. Стреляли вы, доктор Агрест. — Да, да, всё так. Но один из участников на момент событий был напрочь мёртв, в человеческом понимании. И это был не я, господин следователь. Газетам верить не стоит. Посему давайте вместе, вдвоём, разрешим загадку — кто же это был?.. потратим час, а быть может два. Впрочем, я не против. Это было грубо. Но Адри начало раздражать неуёмное упрямство. — Юридически ваш «тритон» был жив. Вы убили его. — Как бы то ни было, это самооборона, — устало произнёс Адриан. — Ни одна живая душа, гражданин она, или гражданка, или дворовая кошка, не пожелает умирать безропотно. И даже упомянутой кошке закон не отказывает в обороне. Однако, если хотите, можете сопроводить меня в кандалах туда, где я буду ждать суда. — В самом деле, — фыркнул Нино, — долго ещё? К чему эта утомительная канитель? Вы переплюнули Ярд этим словесным крючкотворством. Перед вами охотник на демонов. Он остановил одержимого. Чего неясно?.. Усатый наградил Лахиффа холодным взглядом. — Неясна ваша роль в этой истории. Вы отвлекали свидетелей, мсье Лахифф? — Он утомлял свидетелей, мсье следователь. Это бесчеловечно, однако не нарушает закона. — Я спрашиваю не вас, мсье Агрест. В гостиную вошёл Ильберт. Раздал гостям чашки, и тем слегка разрядил накалившуюся обстановку. Лахифф же начал бубнить о том где был, с кем и о чём разговаривал всё то время, пока Адриан возился под экипажами. Когда тирада была кончена, в гостиной повисла тишина. — Отчего, мсье Кристофер, — спросил Адриан, расслабленно откинувшись на спинку, — отчего вы не хотите со мной сотрудничать?.. — Прошу объясниться. Адри приподнял светлые брови. Человеку, хорошо его знавшему, это сказало бы о многом. В первую очередь о крайней степени раздражения. Агрест был из той породы людей, которая просто ненавидит указывать на очевидные вещи, а также повторять дважды. — Вас послали сюда убедиться всё ли в порядке с моим здоровьем, — ровным тоном произнёс Адриан. — И если так, то изложить суть дела, которое беспокоит Сюрте. Вы навели справки, узнали кто я, сколько мне лет. Вам показалось оскорбительным — иметь в помощниках юношу, щёголя, балбеса и сына нувориша в одном лице. Вы заслужили честь служить людям собственными кровью и потом. Вы её, простите, выгрызли в камне, которым окован Париж. И теперь вам нужно на равных работать с таким вот типом. Вас это бесит. И потому вы решили довести сыночка шёлкового магната до белого каления, поскольку он спесив и изнежен. Для этого вы прихватили его трость, а так же озвученные упрямые аргументы, призывающие к вине. Белоручка должен оскорбиться за непризнанный «подвиг», выгнать гостей взашей. После чего вы со спокойной душой доложите господину, который вам всё это поручил, что договориться с явным шарлатаном не вышло. Он закрыл глаза и сделал паузу, слушая, как барабанит по стёклам неуёмный дождь. — Всё так? — наконец, спросил он. Адри не видел лица собеседника, но готов был поклясться, как скрипит кожа перчаток на сжатых в кулаки ладонях. — Меж тем, — продолжил Агрест, — напомню вам, что могут погибнуть люди. В том числе и ваши люди. Хотя они уже погибли. Вы наверняка посылали их решить проблему ружьями. Но ружья не помогли — творится какая-то чертовщина, в ней нужно разобраться. И сейчас уж точно не до возни с юным Агрестом. Адриан потёр пальцами глаза. С трудом преодолевая зевоту, закончил: — Я всё это уже проходил, мсье следователь. В Лондоне. Теперь тешу себя надеждой, что наш локомотив проскочит эту станцию, и мы начнём заниматься делом, которое нам поручили. Он отворил веки. Зрелище пред ним предстало презабавное. Человек-скала не знал куда себя деть. Ему было тесно в сером пиджаке, в чужой гостиной. В целом доме. Он хмурил брови, то ли выдумывая ответ, то ли борясь с гневом. Однако Адри верил, что рассудок победит. Иначе не стоило вообще связываться. — Короче говоря, — надменно произнёс Нино, — «Ну»?! Чем заслужил презрительный взгляд стальных глаз. Такого рода взгляды вообще были привычными для Лахиффа, и действовали они на него примерно так же, как вода на гуся. — Вы, — сказал Кристофер, обращаясь к Агресту, — оказались чуточку хитрее, чем я сперва решил. Вы в самом деле охотитесь на «демонов»? Вопрос был из разряда опасных для собеседника. То есть тех, над какими младший Агрест мог рассуждать часами. Но теперь было не время вступать в полемику. И Адри уступил: — Да. Можно так сказать. Будет хорошо, если мы заменим «убить» на «поймать». Адри послышался шумный вздох облегчения, который исторг из себя Нино. — Вы способны поймать любого «демона»?.. — Нет, — без колебаний ответил Адриан. — А убить?.. — Нет. Усатый удивлённо хмыкнул. — У Ярда иное мнение. Адри пожал плечами. — Primo, всегда найдётся рыба крупнее. Secundo, мы не знаем всех акум на свете. Tertius, я всего лишь человек, и у меня нет возможностей одержимых. Потому не берусь судить. Скотланд Ярд преувеличивает. Быть может потому что рад от меня избавиться. — Отчего вы полагаете что Ярд этому рад? — тут же уцепился Кристофер. — Люди, ходящие под смертью, суеверны. Они считают, что я притягиваю к себе одержимых. И несчастья. Однако это не более чем заблуждение. Об этом вам скажут те констебли, которых я имею честь считать своими друзьями. Кристофер Роут не торопился произнести хоть слово. Он боролся с собой, но всё же выдал: — Вы очень странный молодой человек, мсье Адриан Агрест. Очень. Что означало «я видел людей. Я занёс их в каталог, разбил по спискам. И вы не вписываетесь в него. А все кто не вписывается обыкновенно становятся самыми опасными преступниками». Адри согласно кивнул. Всё было так. — Да, — ответил он. — Теперь мы можем перейти к делу? — Пожалуй что… придётся.******
Официальная бумага, с печатью и подписями сказала бы любопытному, что в Париже обитает не меньше трёх миллионов человек. Ошеломляющая цифра, о которой коренные парижане стараются не думать. Три миллиона сердец, бьющихся в разном ритме. Мечтающих, томящихся, счастливых и обеспокоенных. Ужасная прорва народа. Конечно, не все из них заняты делом; куда меньше тех, кто занят делом, для которого был создан. Они населяют многоквартирные дома, хлипкие лачуги трущоб и старинные особняки. На чердаках, так близко к Богу и Небу, и в древних винных подвалах — все эти люди, грязные, оборванные, или надушенные духами, облачённые в редкий шёлк всё это — Парижане. Гризетки, Лорнетки, юные театральные «крыски», которые лоретками ещё только станут, торговки, уличные кричальщики, кучера Омнибусов, уборщики, полотёры, лакеи… на исполинскую цифру с шестью нулями найдётся своё занятие. Но на самом деле, и это большой секрет, дорогой читатель, Парижан куда больше. Всё дело в том, что настоящий парижанин (даже если он родился в Нормандии) изворотлив. Быть зачисленным в список, занесённым в таблицу, противоречит его природе. Кроме того, всем известно, что как только ты попадаешь в список, у правительства на тебя появляется зуб. Как минимум, тебе придётся платить налог. Поэтому изворотливые парижане изобрели три миллиона способов, как не попасть «на карандаш». Париж населяет четыре миллиона. А быть может даже больше — ведь никто не считает кузнецов, молочниц, проезжих крестьян, которые вливаются в официальную цифру. И зачастую задерживаются в столице на недели, месяцы. Годы. Война обескровила Францию, выжала соки из её земли. И чёрное крестьянство библейской тучей саранчи двинулось на города. Там бывшие хлеборобы стали превращаться в посредственных плотников, великовозрастным подмастерьев шорников и прочая. Милая пастушка Жаннет! Твоя семья любила тебя. Ты была вскормлена парным коровьим молоком, и от того тело твоё крепко и полно жизни. В закатных лучах розовели твои щёки, а рыжие волосы покрывал накрахмаленный чепец. Ты стригла овец, помогала собирать урожай, поцелуи солнца рождали на твоём округлом лице веснушки. Но затем пришла Война. Она забрала твоего старшего брата. Потом отца. Солдаты Франции реквизировали урожай, который ты тяжким трудом получила на равных с матерью. Кони пруссаков вытоптали пшеницу. Всадники смяли и бросили прочь твою честь. Но их ждёт расплата. Тысячи гниющих тел заполнили придорожные канавы — их чёрные рты раззявлены в безмолвном крике. У них нет зубов, у них нет сапог. Зубы вынули бродячие мародёры. Как и зубы Петра, твоего брата; они украсят чью-то живую челюсть — ведь и старикам нужно чем-то жевать. Сапоги его забрал товарищ — в армии всегда нужна запасная пара, потому что ноги — то, чем живёт армия. Петр. Три года назад ты был братом Жаннет! Теперь ты часть чудовища, мёртвой армии гниющей плоти. Её смрад тянется над полями, изгоняет животных из лесов — королевские олени бегут, не в силах выдержать дух смерти. Над твоим телом вьётся орда мух. Их так много, что не видно солнца, а от гула не слышно слов молитв, которые возносят по всей стране служители Божьи. Итак, Жаннет. Ты бежала в Париж. Холера, спутница войны, досуха выпила твою мать, и теперь она в земле. Ты совсем одна. Здесь, в лабиринте улиц нет коров, нет овец, и нет золотых полей. Ты не нужна ни в мастерицах, ни в подмастерьях. Но у тебя есть тело, и ты распорядишься им за десять су. Твои груди будут мять мозолистые руки стекольщика. А быть может и золотаря. Ты переживёшь бомбёжку Парижа. Голод осады. Резню комунны, её чёрные недели, утонувшие в грохоте выстрелов и пороховой гари. А затем ты умрёшь. Быть может сифилис сожрёт твою плоть, или это будет обычная простуда, которую ты не стала лечить. Это не имеет значения. Ты умрёшь, Жаннет. А ведь тебе всего пятнадцать лет. И тебе не посвятили стихов. Не подарили даже сорванного на обочине цветка. Но и ты, нашедшая покой на кладбище Невинных, тоже парижанка. Твоя смерть никого не привела в ужас, ведь при четырёх миллионах горожан смерть — это повседневное, будничное явление. Как и чудо рождения. Переизбыток вкуса лишает нас чувств — vita nostra est! Но ты была, и мы это запомним. Лично я сниму шляпу пред зыбкой тенью, которой ты стала. Что же до цифр, то парижане в самом деле привыкли к убыли и прибыли. Они привыкли к смерти. Покиньте по линейке начерченные улицы, залитые светом бульвары. И вы столкнётесь с их философией спокойного принятия неизбежного. Вернитесь к свету сытой жизни, и вы не найдёте рефлексирующих меланхоликов, которые готовы сложить поэму о увядающем цветке. Эти две позиции объединяет одно: всякий, и стар и млад, до поры полагает себя бессмертным. Смерть, это то что бывает с другими. Так что, по итогу, последнюю секунду все из них испытают непередаваемое словами чувство крайнего изумления. «Эй! Почему я?..». Однако некоторые смерти всё-таки запоминаются парижанами. Человеческий разум устроен так, что легко подмечает повторяющиеся детали. Иногда это играет шутку: так, чётко зная где на лице расположен нос и рот, мы способны рассмотреть человеческий лик даже в мёртвом камне. Поэтому случаются ошибки. Но только не в этот раз. Город встрепенулся. Горожане кожей чувствовали, что на них начали охоту. Всё началось с мрачных утренних находок. Дворники — отнюдь не самые ранние пташки, но им приходится держать нос у самой земли. Они-то и находили тела. Всегда парами. Мертвецы сжимали друг-друга в объятиях, как страстные любовники. Одежда их была порвана, а прочие детали мы пока опустим. Скажем пока, что были они ужасны. Случаи повторялись в течении месяцев, и многие нашли это странным. Люди стали внимательно следить за городом. И они заметили, что вечерами, когда город ещё не спал, на некоторых улицах гас свет. Тьма словно бы прогуливалась вместе с горожанами, но всякий раз останавливалась в узких улочках. Где на утро и находили страшные свидетельства жестокости Прекрасной Эпохи. Люди меняли маршруты вечерних прогулок, но это не помогало. Тьма двигалась как ей думалось. И тогда разум Парижан придумал Фонарщика. Потому что у всего должно быть имя. Итак, жертвы становились регулярными. Сам префект полиции в ужасе схватился за голову. Было преступление, был его состав. Но не было преступника! И, меж тем, ясно было всем — преступник есть. Он жив и ненасытен. Сама логика правосудия не подходила под такие вот случаи. А это значило, что здесь, в Латинском квартале промышляет одержимый. Теперь мы вернёмся к нашей Жаннет, которую мы бессовестно оставили в общей могиле, на кладбище Невинных. Увы, она не оживёт. Однако её судьба напомнила мне судьбу интересной нам девушки, которую зовут Шошанна.