~ Шошанна ~
Шошанна полагала себя девушкой исключительной. Об этом ей говорило собственное отражение: круглое личико, крошечный рот с по-детски пухлыми губами, которые складывались в очаровательный бантик. Когда этот рот милостиво улыбался, на щеках появлялись милые ямочки; большие карие глаза с длинными ресницами могли бы принадлежать робкой серне. В дополнение к этому шёл аккуратный носик и родинка над верхней губой. Шоколадные волосы струились по чуть смуглым, словно тронутым загаром плечам, и, сообразно моде, опускались сильно ниже талии. Шошанна любила свои волосы — они так же были особенными. Отражение она любила столь же сильно. Хотя порою оно огорчало владелицу: брови казались ей чуть гуще, чем следовало. Природа могла бы наградить Шошанну благородной бледной кожей, но вместо этого, от батюшки, подарила кожу по-южному смуглую. А так же несколько худощавую фигуру (что было не то что бы недопустимо, поскольку Шошанна знала как привести её в форму), при крупной груди, умопомрачительно высокой талии, длинных ногах и широких бёдрах. Словом, кто хоть поверхностно знаком с модой, мог бы сказать — природа сделала Шошанну почти что образцом для девичьего подражания. За исключением, конечно, досадной смуглости, и чуточку выпиравших под нею рёбер. Красивой девушке полагалось обладать лёгкой пухлостью позднего подростка, имея при этом грацию взрослой женщины. То есть не слишком полной, и не слишком худою. Идеальная красавица бледна, но бледна не как больная чахоткой (хотя это тоже было крайне модно!) с нездоровой желтизной. Светлоликой деве полагалось иметь здоровый румянец на щеках. Проблему кожи Шошана безуспешно пыталась решить белилами (о пользе свинца, содержащегося в них Шошанна не знала, и знать не хотела), кремом «Симон» и пудрой, сделанной из собранных в России фиалок. Шошанна была девушкой наблюдательной, и ясно видела, что весь этот арсенал дам Света ей нисколечко не помогает. И потому наша кареокая красавица стоически приняла этот недостаток, оставив для себя только румяна (чтобы подчеркнуть пышущее здоровье, которое ясно выражается на щеках), карандаш (чтобы придать чёрным глазам блеска) и бальзам для губ, с которых не мечтал сорвать поцелуй разве что слепой мужчина. Проблема фигуры решалась проще, но метод был утомительный и непостоянный. Для этого полагалось правильно кушать, когда треклятая худоба проявляла себя слишком уж явно. И не кушать, когда становилось ясно, что Шошанна позволила себе лишнего. Наша героиня была результатом союза горничной и подавальщика кофе из кафе «Белая Роза». Семья ютилась на «чердачном» этаже, среди десятка им подобных. От соседей семейство отделяли досчатые перегородки, которые создавали одну лишь видимость уединения, столь необходимого молодой чете. Наверное потому-то Шошанна в семье была единственным ребёнком. В шесть лет её отдали на обучение в школу при монастыре Бенедектинок, что на Монмартре. Родители полагали, что строгие монахини обучат дитя не только чтению, но и привьют ей любовь к труду и скромности. Как часто случалось, всё случилось с точностью наоборот. Шошанне не давалась игла. Она ненавидела стирку. Монахини требовали от взрослеющих учениц богобоязненности и нравственной чистоты, однако почему-то забывали подавать в этом пример. К концу обучения Шошанна не видела особой разницы между юной монашкой и девушкой из Пале-Руаяля. Хотя (поправляла она себя) разница есть: за то, чем грешили некоторые монашки, обитательницам Пале полагалось брать деньги. Но Шошанна полюбила чтение. Губя зрение, она вечерами сидела подле свечи, и жадно вчитывалась в строки, рассказывавшие о вещах малодоступных, фантастичных, светских. Ей хотелось носить красивые платья с кринолином. Танцевать на балах, есть с дорогой посуды, и, конечно, влюбиться. Родители не видели ничего порочного в том, что дитя читает книги — в конце-концов для того её и отдали учиться. К тому же она научилась считать. А это значило что она могла стать гувернанткой при богатом доме. Сиделкой с детьми. И даже дослужиться до экономки, что совсем было уж приделом мечтаний. В тринадцать Шошанна освоила первую свою профессию: она торговала цветами на бульваре Итальянцев. За торговое место родителям пришлось заплатить полиции, но оно того стоило. У коллег Шошанны букеты покупали мсье, прогуливающиеся в паре с дамами; к нашей героине чаще подходили одинокие оммфе, которых здесь бродило куда как больше. Книги учили её красиво говорить. Бульвар учил говорить правильно. Шошанна видела столько холостяков за один только день, что научилась понимать очень многие вещи по одному только взгляду. Например, есть ли у мсье деньги. Или супруга. Или подруга. Или то и другое одновременно. Сколько ему лет, и чего он хочет. В четырнадцать Шошанне поступило первое непристойное предложение. Любая на её месте забилась бы в угол, и залила щёки горькими слезами. Но наша кареокая смуглянка, хотя и напугалась, сделала далеко идущий вывод, который определил её счастливое будущее. В своей крохотной «келье», отгороженной от родительской одной только ширмой, она встала перед треснутым ростовым зеркалом. Сбросила дешёвое, безвкусное льняное платьице (которое родители взяли с рук старьёвщика). И посмотрела на себя придирчивым, незамутнённым взглядом. А затем поняла, что ей нравится нравиться. Даже больше, чем носить шёлковые юбки и дорогой корсет. Она прекрасно понимала, чем это может для неё кончиться, понимала так же и о многих смертельных опасностях. И потому отложила задумку на попозже, продолжая оттачивать мастерство невинного кокетства. В пятнадцать наша героиня, не без помощи матушки, поступила на службу в свой первый дом. Гувернанткой. При доме, помимо утомительных обязанностей, имелся молодой оммфе. В чьей постели Шошанна оказалась чуточку раньше, чем кожа на её тонких пальцах сделалась грубой от постоянной стирки. Далее были не вполне искренние слёзы, обвинения и обещания лишить себя жизни. Но перед этим обратиться в газету с последним разоблачающим признанием. Шошанна потеряла работу (которую ненавидела), но приобрела приличную сумму в обмен на молчание. В шестнадцать лет наша героиня окончательно разругалась с родителями, но сумела снять для себя жильё. А так же купить в магазине готового платья что-то получше грубой «робы» прачки. Всё шло как нужно. Потому что Шошанна, по собственным соображениям, была исключительной. Во-первых, она была красивой. То есть сам Бог с небес отметил её особенность. И пусть завистники скажут что это не более чем удача и дар юности, малышка Шо полагала, что и удача не даётся в руки кому попало. Во-вторых, Шошанна была в меру умна (и не в меру по собственным впечатлениям). В-третьих, по-холодному цинична. Что вообще считается чертой бессердечного злодея, но бессердечной, и уж точно злой Шо не была. Она влюблялась, горячо и искренне. Она готова была бросить всё ради Него, однако… ей очень хотелось иметь туфельки из тиснёной кожи. И потому Шо выбирала тех, кто мог её потребности удовлетворить. Семнадцатилетие наша красотка встретила девой полусвета. Теперь она звалась Эсмеральдой, в честь героини романа Гюго (которого, к слову, Шо очень любила). Тем самым главный свой недостаток она повернула себе на пользу. Она не оказывала услуг, не брала денег за любовь. Она принимала подарки за одни только улыбки. Старое доброе правило «не заманивай мужчину в сад, если не собираешься приглашать в дом» Шошанна послала к чёрту. Эсмеральда была красива настолько, что могла себе это позволить. У неё было много друзей. И если что-то с кем-то складывалось не так, они помогали решать разногласия. В саду её топталось много молодых людей, щедрых на подарки. В доме оказывались мужчины постарше, как правило обременённые нелюбимыми супругами. Но этим избранным полагалось доказать свою любовь и состоятельность. И даже вечера в роскоши ресторана «Божоле» на сорок франков было мало. Любовнику полагалось быть вежливым, утончённым и изобретательным. Красивым быть не обязательно — всё-таки Шо была реалисткой. Она давно заметила, что игры в «кошки-мышки» за чем-то недоступным для мужчин куда увлекательнее, чем пошлое раздвигание ног по первому же признанию. И что деньги не всегда идут об руку с приятной внешностью. Словом, она сделалась успешной лореткой, фамм галант, «женщиной без имени» — на языке Парижа. Содержанкой — на понятном всем языке. И хотя большая часть денег уходила на гардероб, Шо сумела сменить жильё на кое-что поприличнее. Она часто бывала в театрах, опере. Два раза её приглашали на бал. И ни разу — замужем. Последнее было досадным недостатком. Нет, замуж её звали, причём постоянно. Другое дело, что предложение поступало от совсем неподходящих молодых людей. Но это было не так уж важно. Поскольку Шошанна умела копить деньги. И у неё был план. Который вырос из увлечения. Как уже говорилось выше «Эсмеральде» нравилось нравиться. Её приводил в экстаз вид дрожащего от восторга мужчины. Её возбуждали затуманенные пороком глаза, дрожащие пальцы, сбивчивые признания. Настолько, что даже печально-короткие минуты греховной связи становились для неё желанными. Однажды судьба свела нашу героиню с фотохудожником, владевшим крошечным ателье. Она согласилась раздеться перед камерой, и в обмен получила феррографию — металлическую шкатулку с собственным портретом нюд. Этот портретец она подарила второму своему любовнику, который дар оценил столь высоко, что Шошанна смекнула — на этом можно заработать. Позже она сделала много таких снимков. Исключительно для памятных подарков. Но теперь она упорно копила франки, чтобы открыть собственное фотоателье, где она могла бы на пару с подельником феррографировать дурёх, а снимки продавать. За большие, просто сумасшедшие деньги. Очень скоро она узнала о «мокрой печати», которая позволяла не делать одну только копию, уязвимую к свету, а целые горы снимков! Их можно было распечатать, подшить в журнал, и… зарабатывать! Перспектива очутиться в каменном мешке Шошанну совершенно не пугала. Во-первых, то что было незаконно при Императоре, должно было потерять силу с его смертью. Во-вторых, как я говорил, у неё имелись друзья. За месяц до сегодняшнего вечера наша героиня познакомилась с Джоджем Бринтоном. Джорж обожал светографию. Но на этом его достоинства заканчивались. Он был ниже Шошанны на целую голову, обладал сложением неопределившейся в форме амёбы, а также безвкусной шкиперской бородкой с начисто выбритой тонкой верхней губой. И, что самое ужасное, он был студентом, который этой весной приехал откуда-то из сельской Америки. То есть не имел ни су. Но у него имелась своя передвижная лаборатория печати. Потому «Эсмеральда» позволяла ему раз в неделю прогуливаться с собой по латинскому кварталу. Как сегодняшним осенним вечером. Для вечернего променада она выбрала довольно чопорное и жутко дорогое платье тёмно-фиалкового шёлка. Дробно стучали по брусчатке её каблучки, под юбками в такт шагу благородно покачивался высокий тюрнюр. Украшенный сверху цветами из атласных лент, он приподнимал их над землёй. Так, чтобы любопытный взгляд мог оценить остроту носка светло-коричневых сапожек, купленных совсем недавно в лавке Жорже на Пале-Руаяль. Для знатока это говорило о многом. Тем, кому было недостаточно, могли обратить внимание на тонкую кожу светлых перчаток. И, конечно, фиалковый тонкий жакет с перламутровыми пуговками. Жакет был сшит по её меркам, а потому сидел на корсете без единой складочки, подчёркивая и прямую спину и талию и грудь. На последней лежало кружевное жабо с агатовой камеей. А волосы, которыми так гордилась Шошанна, были забраны в сложную причёску, прикрытую от погоды крохотной шляпкой с фиолетовым пером. Мысли девушки сейчас были о совершенно ином платье. И ином мужчине — не том, что семенил сейчас рядом с ней. Спутник совершенно не подходил ей ни костюмом, ни походкой. Он не умел гулять. Ступал по-студенчески широко, словно бы не прогуливался с девушкой, а опаздывал на лекцию. Шошанна избегала смотреть на него — взгляд её карих глаз оскорблял этот дурной потёртый цилиндр (неужели, хоть бы и для неё, нельзя было раздобыть что приличней?). Пиджак с кожаными вставками на локтях (и в этом ты отправляешься со мной на променад?..). Какой-то затрапезный жилет, который туго обтягивал наметившееся брюшко. И совсем уж безвкусную болотно-зелёную бабочку. «Какой кошмар! И всё это на Сен-Жармен! Все это видят. Я здесь словно гризетка. Ну почему я не оставлю его?.. Отчего я решила, что во всём Париже мне подходит один только фотохудожник?..» Фотохудожников в самом деле было полно. Но такого как Джордж нужно было ещё поискать. Он был словно глина — принимал любую форму, любые условия. Из него можно было вить верёвку. Словом, Джордж очаровательно жалок. Но Шошанна не могла его терпеть больше, чем один вечер в неделю. — Ах, Эсмеральда, — лепетал он, будто бы пытаясь обогнать её и заступить дорогу. Девушка не сбавляла шаг, поскольку знала, что в таком случае юноша начнёт бегать вокруг неё кругами, как болонка вкруг столба. — Милая Эсмеральда! Вы… вы… необыкновенно. Необыкновенно! Девушка, с трудом сдерживая вздох, прикрыла глаза веками. Французский Джорджа не был безупречным. Иногда ей было сложно уловить даже самые простые и понятные мысли, которые парень пытался до неё донести. — Благодарю, Жорж. Вы так любезны. Он хотел что-то сказать, но запнулся. Краснея, задумался, выбирая из всех реплик, находившихся в распоряжении самую лучшую. — Я думал о вас всю неделю. Вы не шли у меня из головы… «Ох. Да неужели?.. ай-яй, Жорж». В ответ девушка только улыбнулась. — А думали вы об ателье?.. — Об?.. А! Да. Да! — горячо закивал он. — Of course! Конечно! «Конечно же ты думал. Но ты тянешь, тянешь и… тянешь. Ты боишься, ну что за человек? Разумным будет обучиться у него этим мудрёным штукам химиков от которых трещит голова. Это сложно, но лучше, чем терпеть эти масляные глазки и пыхтение. Боже, он что потеет? У него блестит лицо. А ведь на улице совсем не жарко. Кошмар». Шошанна за неделю забывала, каким докучливым может быть этот большой ребёнок. Свидание отрезвляло её, затем снова проходила неделя, она остывала и… всё начиналось заново. Девушка полагала, что их отношения станут проще после того, как она скинет одежду перед камерой этого лопуха. Но нет, это всё значительно усложнило. Радовал только прибыток. «Будь ты симпатичным… ну хотя бы совсем немного!..» Эта мысль ввергла её в пучину уныния. Вокруг шумел самый молодой бульвар Парижа. Сен-Жармен. Детище Османа, которое поглотило улицы Эрфюр и Таранн, но взамен дало три с половиной километра красоты. Книжные лавки здесь соседствовали с кафе, чьи террасы по хорошей погоде захватывали куски бульвара. Стёкла заведений отражали многоликую и престранную публику, обыкновенно обитающую здесь: студентов с их до неприличия юными гризетками, одетыми в цвета, подошедшими бы шкафной моли; седобородых профессоров, нищих писателей и художников. То есть тех, кто составлял многоликую богему современного Парижа. Дорогие костюмы и платья соседствовали с протёртыми пиджаками, вроде того, какой таскал сейчас Джордж. Публика не была так изысканна, как на Гентском бульваре, но Шошанна любила иногда здесь прогуляться. Должно быть, её по старой привычке влекли книжные полки, желтевшие сейчас за стеклом витрин. Или разного рода чудаки, с которыми не интересно флиртовать, но всегда можно от души посмеяться. Кроме того, вечерами уличные артисты здесь давали представления. И это совсем не те пошлые штуки, вроде цыган с обезьянками или глотателями огня, как на бульваре Тампль. Нет. Здесь было полно небольших театров на полсотни мест, и представления иногда давали прямо на улице. И любой желающий, кто знал слова, мог присоединиться. Что порождало презабавные моменты. Да что там. Где, как не здесь вместо «человека-рекламы» дурно бьющего в дурацкий колокольчик ты скорее встретишь взлохмаченного поэта, выкрикивающего стихи?.. Ах! Как можно не влюбиться в красные рамы учёных лавок, набитых всякой непонятной всячиной?.. Здесь и глобус, и медный секстант, и телескоп. И чучело совы. Вы влюбитесь в лотки с подержанными книгами, которые обыкновенно выставляют в хорошую погоду. В певцов, которые красивыми голосами выводят баллады вроде «Люпина в октябре»… Этот бульвар — дом целого ряда парижских издательств. Здесь трудится Эжен Пиру, здесь сердце столичной журналистики. Здесь рождаются новости. Однако мысли девушки были сейчас не о книгах и газетах. «Ну вот если б он был красив, » — продолжала размышлять Шошанна. — «Я б ему дала. Он же этого добивается. Но что дальше?.. его бы убили на дуэли, как того дурачка… как же его звали? Боже, даже имени не помню…». Прогулка начала утомлять Шошанну. Джордж нёсся слишком уж быстро. К счастью небо над бульваром начало темнеть. Фонарщики, дымя трубками, уже тащили складные лестницы. И кое-где зажёгся свет. Бульвар, как по мановению волшебной палочки начал обряжаться в желтоватый свет, словно девушка в платье. И свет этот делал его только лучше. Кучера зажгли каретные фонари на фиакрах. Воздух гудел от цокота копыт, музыки и пряного осеннего ветра. Ведь сегодня, под вечер, как на зло, задалась хорошая погода. Разве что сейчас ветер сделался крепче, и это могло кончиться дождём. Шошанна размышляла, как бы поскорее арендовать двухколёсный кабриолет, чтобы вернуться домой. Там её ждало бальное платье. Бал! Она зажмурила глаза от удовольствия. Золотое, с открытыми плечами и глубоким декольте. К нему полагались белые перчатки… платье это было ну почти как у Буржуа в сентябре. Разве что такой золотой парчи Шошанна себе позволить не могла. К платью полагался принц. И он у малышки Шо уже был. Белокурый красавец, гусар. Сын Агреста! От мысли, что ей удалось подцепить такое чудо, кружилась голова. Если выстроить с ним грамотную связь, можно получить очень и очень многое… …или ничего. Но и что с того? Он красив. Она молода. И у неё есть бальное платье. Что ещё нужно?.. Шошана задумалась, и только сейчас поняла, что спутник повёл её куда-то не туда. Они свернули на примыкавшую к бульвару улицу. К огорчению девушки, подальше от наёмных кабриолетов и фиакров. — Жорж, — мягко произнесла девушка, — позволь узнать, куда мы идём?.. — О, — ответил юноша. — Мы… э… я хотел сделать тебе сюрприз. Но раз вы спросили, я… нет, это всё-таки будет сюрприз. Шошанна страдальчески подняла глаза к тёмному небу. Теперь она узнала улицу Бёррьер, которая кончалась сквером «Флор». Последнее было весёленьким местечком, где ещё пятнадцатилетняя Шо, совсем зелёная сопливка, любила проводить время. Там вечерами студенты зажигали гирлянды, расставляли столы, создавая что-то вроде кафе под открытым небом. «О боже милостивый, что угодно, только не это! Помоги мне, Боже!». — Ах, я так боюсь сюрпризов, — капризно протянула Шошанна. — Они полны коварства. Будьте милосердны, расскажите мне прямо сейчас! — Э? Прямо здесь? — растерялся фотограф. — Но… но… Шошанна остановилась и пленяюще затрепетала ресницами. — Вы не задумали дурного?.. — с улыбкой спросила она. — Я?! Что вы, что вы, нет! Я просто… — он густо покраснел. И, заикаясь, продолжил: — По-понимаете, я много думал. О… вас. Я размышлял о конечности жизни… о том как мало времени отпущено нам. И быть может уже завтра меня может не стать, я не решусь сказать… — Я напоминаю вам о смерти? — Нет! Дорогая Эсмеральда! Как можно?.. я только… «Он собрался звать меня замуж. Это катастрофа. Жорж, посмотри на себя! И на меня! Неужели тебя ничего не смущает?.. Да как ты можешь думать такое. И потом, это такая наглость! Мы едва знакомы!». Тот факт, что Джордж уже имел счастье видеть её без одежды как-то ускользнул из стройной логической схемы девушки. Положение нужно было спасать. Либо прямо сейчас разорвать этот нелепый полусоюз. — Послушайте, милый Жорж, — произнесла Шошанна, — и я должна признаться вам. Мне от этого неловко. Дело в том что я спешу. Минуты, проведённые с вами, ценны чрезвычайно… Она выразительно посмотрела в сторону Бульвара, который был ещё ясно видным золотым прямоугольником в тесных объятиях улицы. Шошанна почувствовала себя неуютно. Узкая улица пахла сыростью. Окна на всех трёх этажах казались пустыми и безжизненными. Даже алый кирпич, поросший понизу мхом смотрелся зловеще. «Как странно. Прежде мне здесь нравилось». — …но я должна идти. — Прямо сейчас? Она, состроив самую печальную мину, кивнула. — Ну тогда, — он набрал в грудь воздуха, — тогда я скажу это здесь. Милая Эсмеральда! Я… Девушка одарила самой обаятельной своей улыбкой. И провела манёвр, какой проводила тысячу раз: сделала так, чтобы он подхватил её под руку, и направилась к спасительному бульвару. Джордж умолк, и послушно засеменил рядом. Он безобразно мял боком её юбки, но это была жертва, на которую Шошана готова была пойти. — Скажите, — как ни в чём ни бывало, произнесла она. — Вы слышали об Агресте?.. я имею в виду Агреста-сына. «Пусть займёт дурную голову ревностью. Сейчас я скажу, что он пригласил меня на бал. И тогда, быть может, поймёт что мы с ним только друзья.». — Агреста? — переспросил фотограф. Нога его провалилась в выбоину брусчатки. Он чудом устоял. — Да-а… слышал. Это… вы имеете ввиду того охотника на демонов, из Лондона?.. Шошанна удивлённо фыркнула. Охотник? На демонов? Что за нелепица? — …у него ещё говорящий ворон, который предсказывает будущее. И арап в чалме. — Нет же, — не без раздражения произнесла девушка. — Я говорю об Агресте из Парижа. А не о всяких… фокусниках и чудаках. Тот, из Лондона, должно быть, однофамилец. Было бы странно, если б у самого Агреста в сыновьях числился кто-то подобный. Либо же это обманщик, взявший звучный псевдоним. — Хм. Сомневаюсь. Выходит у него два сына. Так интересно. — Что же интересного вы в находите в… этом?.. Парень замялся. — Я… это, право, смешно. Но я, когда ещё жил в Сент-Огастине, услышал о нём, и хотел заняться тем же. Батюшка поднял меня на смех. Девушка рассмеялась, хотя это было совсем невежливо. — Право, вы хотели? Но почему? Вы любите фокусы?.. Шошанна ничего не знала о лже-Агресте, но ей почему-то представился фокусник в цилиндре и с ручной птицей. Каких полно в Париже. — Речь не о фокусах. Впрочем… не важно… Бульвар был спасительно близко. — …Эсмеральда. Я должен сказать. Я люблю вас. Девушка печально вздохнула. — О. — Тихо произнесла она. — Однако… это так… скоро… но вы не знаете меня… — Мне кажется, я знаю вас всю жизнь! — горячо произнёс студент. — Вы не идёте у меня из головы! «Как жаль что здесь нет твоего батюшки». — Я могу оказаться лишь вашим сном. Грёзой. Наваждением… словом, вы любите другую. — Нет же! Вас. Вы удивитесь, но… «Чем ты собрался меня удивить? Вшами в бидонвиле, или где ты там живёшь?..» — …простите, Жорж, — перебила его девушка. — Для меня это слишком внезапно. Студент смиренно опустил нос. Нервно поправил цилиндр. Шошанна не надеялась даже, что это охладит его пыл. Скорее наоборот. Но сейчас, хотя бы, она была спасена. На один чудесный вечер. До Бульвара оставалось не больше двух десятков неторопливых шагов. Мыслями она была уже в окружении золота, фраков и бриллиантов. Уши заполнял ритмичный вальс. «Ведь я говорила себе, что встречу его второй раз. И я встречу Агреста. Клянусь всеми святыми, чего бы мне это не стоило!». А затем… …свет погас. Мир потонул во тьме. Девушка испуганно замерла. Часто заморгала, и первой её мыслью было: «боже, я что, ослепла?». Звуки жизни: скрип фиакров, цокот копыт, музыка и ропот разговоров, секунду всё это ещё катилось эхом по узкой улице. А затем стихло и это. Темнота превратилась в тишину. Которую, мгновение спустя нарушило истошное, пронзительное лошадиное ржание. Следом за ним до ушей Шошанны докатился звук, похожий на рокот далёкого моря, бьющегося о скалы. Это испуганно кричали люди. — Жорж, Жорж, — быстро произнесла девушка. — Я с вами, всё в порядке, — сдавленно произнёс он. «В порядке? Нет, всё совершенно не в порядке! Меня не должно быть здесь! Не должно». Она почувствовала, как от захватившего сердце ужаса подгибаются колени. И вдруг случилось чудо. Фонари за их спинами робко затлели, даруя обманчивый полусвет. Газ с шипением набирал силу, он разгорался. Бульвар при этом продолжал тонуть во тьме. Шошанна видела одни только обманчивые контуры домов на противоположном его конце. Она резко развернулась на каблуках. Улочка была уютно освещена. Это была удача. — Бежим, — выдохнула девушка, увлекая спутника за собой. — Да, к-конечно, — повиновался он, — но куда?.. — Куда… угодно. Но дальше! Пару секунд они бежали в тишине, которую нарушали только отдаляющиеся крики. Эхо их шагов металось между старыми стенами. «Ты так нёсся на бульваре! Почему ты не можешь идти быстрее?!». Шошанне казалось, что спутник тормозит её. Но она не могла его бросить. Она скорее бы умерла, чем осталась сейчас наедине со страхом, среди фонарей. Ступни влажно шлёпали по горбатому камню мостовой, поднимали брызги, которые оседали на юбках платья. Быстрее же, быстрее! Она обернулась. И едва не упала. За её спиной, всего в трёх метрах была… тьма. Фонари гасли ровно там где они были всего секунду назад. Темнота гналась за ними. — О Боже, — прошептала она, — нет, нет… Боже!.. — Эсмиральда… вы… что случилось? Почему вы так боитесь? Ведь это просто погас свет, — произнёс студент, тяжело пыхтя, едва поспевая за спутницей. — Где-то на газопроводе случилась авария… — Вы что, глупы? — резко ответила Шошанна. — Это он! Он! — Да кто же? — Фо… фонарщик… У неё не было ни времени, ни желания говорить сейчас о Фонарщике. О котором было известно только то, что был он ужасной смертью воплоти. Суеверный, животный ужас захватил тело девушки, заставлял её, бежать, спотыкаясь. Сердце билось о рёбра, стянутые тугим корсетом. «Я не хочу умирать. Я не могу умереть! Не я, не я! Нет… это невозможно! Это сон, сон, сон…» Она подняла глаза, надеясь увидеть весело освещённый сквер, наполненный студентами. Но встретили только стену чернильной тьмы. Девушка едва не ворвалась в неё. И успела остановиться в самый последний момент. Свободной рукой ухватилась за коренастый столб фонаря, по инерции сделала три шага вкруг него. Тьма догоняла беглецов. Шошанна, в ужасе распахнув карие глаза, в которых тонули многие, видела это. Фонари гасли. Один за другим. В каком-то ровном ритме. Теперь их оставалось четыре. Затем три. Два… Из груди девушки вырвался стон отчаяния. Испуг вырвался наружу, и девушка, сотрясаясь, горько зарыдала. Она прижалась грудью к холодной, покрытой влагой бронзе фонарного столба. По щекам текли горячие слёзы. — Нет, нет, нет, — шептала она. Студент, удивлённо озираясь, стоял рядом и недоумённо крутил головой. — Боже! Что с вами? Уверяю, вам нечего бояться, это только темнота! Девушка отчаянно замотала головой. Она вскинула голову, и в тщетной надежде вперила взгляд в дрожащий огонёк газа, что танцевал сейчас под стеклянным куполом. — Гори, фонарик, пожалуйста, гори, милый… не гасни… не гасни… Случилось второе за вечер чудо. Свет не гас. Сердце прыгало где-то в районе горла. — У… тебя есть ор-ружие? — мелко стуча зубами спросила Шошанна. — Оружие? А. Да, конечно, я взял с собой револьвер. Он где-то… здесь… Она вдруг вспомнила, что и у неё есть пистолет! Крошечный, но заряженный. Одинокой девушкой быть опасно. Особенно если ты хорошо одета. Шошанна с трудом оторвала взгляд от огонька. Дрожащими пальцами потянулась к закреплённой у юбок крохотной сумочке. — Не бойтесь, я защищу вас. Шошанна нервно рассмеялась. — Ты?! Студент бросил на неё полный обиды взгляд и, наконец, заткнулся. Улица снова тонула в тиши. Только шипел газ, вырываясь из горелки. Где-то звонко капала с крыши вода. Шошанна уже почти нащупала оружие (или это была пудреница?..) когда на дрожащей границе между светом и тьмой метнулась небольшая, с собаку размером, тень. Девушка пронзительно взвизгнула. Забыв о пистолете, пальцем указала туда, где только что промелькнуло бесшумное нечто. — Там! Т-там! Стреляй! Студент, который до этого возился с пиджаком, пытаясь извлечь из внутреннего кармана револьвер, наконец извлёк оружие. Повертел его так и эдак. Затем попытался двумя пальцами взвести курок. — Стреляй! Там… там… Но «там» уже определённо ничего не было. — …что-то небольшое. Вроде с-собаки, — стуча зубами, произнесла Шошанна. — Я не хочу. Не хочу… ну почему… Она зажмурила веки, из глаз брызнула новая порция горячих слёз. — Быть может это крыса? Нечего бояться. Над крышами с гулом пронёсся ветер. И девушка, в очередной раз исторгнув перепуганный визг, подогнула колени. Но хуже всего было то, что огонёк в фитиле опасно задрожал. Каким-то чудом спасшимся от паники краешком сознания Шошанна обратила внимание, как жутко начали танцевать тени. Их даже стало больше. Девушка до боли вцепилась пальцами в бронзу. Заскрипела кожа перчаток. — Я не хочу ум-мирать, — произнесла она. Грудь ритмично вздрагивала от всхлипов, словно несчастную охватил приступ икоты. Это было смешно, нелепо; как и слёзы, которые смыли с глаз, размазали по щекам умело нанесённый уголь. Разумная часть Шошанны сквозь зубы шипела и требовала, чтобы девушка немедленно взяла себя в руки. «Нет. Нет! Так мы не будем играть!». — Играть? – одними губами прошептала девушка. Как это вообще могло прийти ей в голову? — Играть, — донёсся из темноты нежный тонкий голос. — Мы будем играть. Джордж выронил револьвер. Оружие с металлическим звоном ударилось о мостовую. Студент попытался его поднять, но не преуспел. «Идиот!». — К-кто? Кто там?.. Тьма не ответила. Только снова на краю света и тьмы мелькнуло что-то быстрое, едва различимое глазу. «Это ребёнок?». — Темнота и мотыльки, на бульваре огоньки, — на манер считалки протянул голосок. — Очень важно не моргать. Будем весело играть! Шошанна чувствовала, как дрожит каждый мускул её тела. Корсет давил так ужасно, что нечем было дышать. Но она дышала, и дышала глубоко — так что слышала, как жалобно поскрипывает каркас и пружины. Ребёнок весело хихикнул. Но голос его не имел эха. В отличии от её дыхания которое, казалось, вытеснило иные звуки, и гуляло теперь по залитой тьмой улице. — Старая плесень, древние стены, — пропел он. — Шошанна, посмотри на тени! Девушка послушно переместила взгляд от границы света и тьмы. И посмотрела на стены. Сама не зная зачем. Её тень, до этого слитая со тенью столба, вдруг отделилась. Обрела человеческую форму. А затем началась форменная чертовщина. Тень закружилась будто в танце. Вскинула над головой руки, как заводная балерина. Завела их за спиной, и начала расшнуровывать корсет. От границы полусвета отделились новые тени. Угловатые, кривые — такие бывают осенью от старых, сбросивших листья деревьев. Эти ветви тянулись к её чёрному, двухмерному двойнику. «Я лишилась рассудка. Я сошла с ума от страха. Как жаль…» Шошанна вдруг ясно поняла, что как только ветви коснутся её тени, случится что-то непоправимо ужасное. Она нашла в себе силы отлепиться от столба. Бросилась к «ветвям», и приподняв руками юбки, попыталась затоптать их каблуками. — Эсмеральда? Что вы?.. делаете? — с ужасом в голосе спросил студент. — Помоги же мне! Помоги! Мы должны их убить! Каблуки выбивали из бугристой мостовой брызги. Но это не помогало. — Быстрее! — взвизгнула она. — Я должна жить! Джордж непонимающе таращился на спутницу. Тень коснулась тени. И её двумерный двойник сорвал с себя корсет. Шошанна в ужасе прислонила руки ко рту, из которого исторгся горестный вой. — На четверг и троицу, кукла с куклой сходится! Станем роли раздавать. Ты, Шошанна будешь… блядь… В ушах пронзительно запищало. Что-то вроде раскалённой иглы вонзилось в затылок девушки. Как острый приступ мигрени — девушка вскрикнула от боли. Сжала виски руками. А затем боль ушла. На её месте осталось ясное, кристально-чистое озарение. Она вдруг словно бы увидела себя со стороны. Зарёванную, жалкую, беспомощную, с перепачканными уличной грязью юбками. Жалкое зрелище! Девушка медленно распрямила спину. Расправила плечи. Страх уходил из её тела. Его место занимали ритмичные, заполнявшие жилы волны тепла. Хорошо знакомого любой женщине тепла. Шошанна блаженно улыбнулась. Это было так приятно — не бояться. Словно после тяжёлого дня выпить бокал вина, и чувствовать, как по телу разливается жидкий огонь, вытесняющий усталость. Голова её кружилась. Она подняла над головой руки. Разве стоило бояться? Просто смешно. Но как же здорово — не испытывать страха. Чувство освобождения захватило её, подарило крылья. Хотелось петь и танцевать. Взгляд девушки остановился на Джордже. — Жорж, — с улыбкой произнесла Шошанна. — Мне ужасно жаль. Я напугалась. А затем вдруг поняла что это было. То, чего не нужно бояться. Вы меня понимаете?.. Жорж медленно кивнул. Большим пальцем поправил цилиндр. — Я… э… рад, что вам лучше, мадемуазель. Она сделала шаг ему навстречу. В ушах гремел вальс грядущего бала. — Перед тем как погас свет, — продолжила Шошанна, — я хотела сказать, что опаздываю на бал. — В самом… э… деле?.. Он часто заморгал. Боже! Как ему это шло! И это, и глупая шкиперская бородка. «Вообще», — подумала Шошанна. — «Он в самом деле привлекательный мужчина. Есть в нём что-то… почему я раньше этого не замечала?..». — Да-а, — с улыбкой пропела девушка. Легонько коснулась пальцем кончика его, похожего на картошку, носа. — И только сейчас поняла, как глубоко заблуждалась. Мне не нужен бал. Я хочу быть с вами, Жорж. Даже на этой грязной улице. Пока есть свет, она мила. — То есть... вы… — он часто задышал. «Он меня хочет. Черт возьми, он меня хочет! Хо-хо!». — Да, я решила остаться с вами. — Я… я… полностью ваш! Я люблю вас! Она подошла к нему вплотную. Коснулась обтянутой корсетом грудью его груди. Пальцами в перчатках провела по щеке. — Но ведь я ужасно порочная женщина. Я делала страшные вещи, и вела дурную жизнь. — К… клянусь, — запинаясь проговорил студент, — это не остановит меня! Я люблю! И потом, это в прошлом… — Да, — согласилась Шошанна, с улыбкой поднимая глаза к небу. Она игриво повела тазом. — Хо-хо. Но мне требуется покаяться перед вами. Вы должны знать правду-у… — Я приму вас любой! — Но вы должны услышать. Я спала с мужчинами. И сплю. Не то что бы это приносило мне удовольствие… хотя о чём я? Это было весьма приятно. — Гм. — Вы разочарованы?.. — Нет… нет, что вы! — Вот, я в вас не ошиблась, — прошептала она, заглядывая ему в глаза. — Я должна покаяться. Это важно. — Н-э?.. — Я хотела пропустить того красавчика в мой дом, минуя сад. Этим вечером. Я думала, пусть это случится хоть на клумбе. И знаете что сейчас? — Ч-что?.. — На его месте должны быть вы, мой Жорж. Вы… и никто другой. Студент громко сглотнул. Попытался что-то сказать, но не смог. Девушка коснулась его щеки своей. Одними губами прошептала: — Ты хочешь меня? Он нервно кивнул. И Шошанна почувствовала, как гуляющий по телу жар сосредоточился в самом её животе. Он грел, как печь холодной зимой. Её ресницы мелко задрожали, дыхание сделалось сбивчивым. Она знала ответ и без этого кивка. И уж точно знала, чего хочет сама. — Я… тоже… — произнесла она, прикасаясь губами к его виску. — Сейчас… Тонкие пальцы в перчатках ухватили ткань жакета. Шошанна чувствовала, что перестала контролировать себя; происходило что-то немыслимое. И это её веселило. В жизни нужно всё попробовать! Но для начала… Она начала расстёгивать пуговицы жакета. Но пальцы дрожали, не слушались, и потому она попросту потянула ткань в разные стороны. Жалобно заскрипел под этим порывом шёлк, на мостовую брызнули перламутровые пуговки. Девушка завела руки за спину, чтобы расшнуровать корсет. «Не в перчатках же!». Она зубами стянула их, безжалостно бросила в грязь. — Помоги же мне, помоги, — шептала она, прислоняясь к Джорджу. — Умоляю… быстрее… — Но… уместно ли, доро… гая?.. здесь ребёнок! — Пусть учится. — Я-а… я-а… э-э… никогда… — И ты научишься. Её ногти скребли по броне корсета, срывая ногти. Пока пальцы не ухватились за тонкие лямки. Она потянула их в сторону, и дышать стало значительно легче. С тихим стоном, девушка ухватила края лифа, и потянула их вниз. Безжалостно разорвала ткань сорочки. Стиснутых пленом грудей коснулся холодный воздух, вызывая толпу мурашек, поднявших ягоды сосков. Ещё никогда Шошанна не чувствовала себя такой отчаянной и… такой возбуждённой. Она высвободила грудь, которой так гордилась. — Твоё, это твоё… ну же… ну же! Он коснулся губами её вздёрнутых ключиц. И девушка почувствовала, что от влаги там, внизу, липнет к коже сорочка. — Поцелуй меня, поцелуй… — горячо прошептала Шошанна. Стиснув рукой её грудь, он робко коснулся губами её губ. Голова кружилась. Где-то вдалеке эхом катился задорный, радостный детский смех. — Ха-ха-ха-ха! Да! Да! Ха-ха-ха! Шошанна запрокинула к небу голову, подставляя шею под его поцелуи. Под его укусы. Спину царапали чужие ногти. — Ха-ха-ха!.. Девушка рывком собрала верхние юбки, безжалостно сорвала их. Со стоном впилась зубами в его щёку, с наслаждением чувствуя, как солёная кровь заполняет рот. Кровь своя. И чужая. А затем Начался настоящий Ад.Теперь же слушаем: Storm — Blackmore's Night