Глава IV
В которой Адриан знакомится с нюансами развлечений Парижа;
~ La demeure de l'inconsolable ~
Вдоль Сены, там, где книжный рынок,
Среди бумажных мумий ты
Заметишь рваные листы
Анатомических картинок.
Давно таблицы стерлись там,
Но, кажется, художник ветхий
Подправил их иглою меткой,
Придал красивость их чертам
И, чтобы таинство за гробом
Возможно явственней открыть,
Он предоставил землю рыть
Лишенным кожи землеробам.
Ш. Бодлер
~ I ~
— Итак, ещё раз — сказал Агрест, нависая над картой. — Инциденты случились на улицах… Хильберт, Эрфюр и… Палец его путешествовал по исчерченной линиями бумаге. — … Бёррьер. — Да, Бёррьер, которая заканчивается сквером. Вот он, видите? Адриан кивнул. — Вижу. Карта была столь большой, что её пришлось расстелить на полу, потеснив мебель. Теперь Адриан, на пару с Роутом ползал по ней. Вернее по той её части, что обозначала Латинский квартал. — Мы должны найти что-то, объединяющее эти улицы. Например, сейчас очевидно, что все они примыкают к бульвару, — сказал Адриан, тыча пальцем в широкую линию. — А к ним, в свой черёд, примыкают совсем узкие проулки… какова этажность домов?.. Роут провёл ладонью по густым усам. — Не могу сказать. Это старые дома. Там разное число этажей. От двух до четырёх, плюс крыша. Эти слова звучали как зацепка. — Старые, вы говорите? Насколько?.. — Я не архитектор, мсье, а полицейский, — нахмурился Роут. — Но они стоят там со времён первого Императора, уж точно. Адри покачал головой. — Это важно, — сказал он. — Сейчас нужно понять, почему именно эти улицы интересуют одержимого. Может быть дело не только в том, что они узкие. — Все старые улицы узки. — Но есть у них общая история? Что-то древнее, быть может?.. Роут насупил монументальные брови, готовясь в очередной раз изречь вариацию на тему «это не мой профиль», как вдруг в дело вмешался один из его молчаливых спутников. — Есть, — сказал он с высоты стула. — Кое что-то есть. Когда Осман прокладывал этот бульвар, он сносил дома. И целые улицы. Уничтожены были как раз Хильдеберт, Эрфюр, Таранн, Бёррьер, а так же Сент-Март. От них остались одни только рожки, ножки и хвосты. Седоусый изумлённо уставился на коллегу. Тот в ответ смущённо повёл могучими плечами. — Я… ну вроде как там рос, — пояснил полицейский. Адри довольно цокнул языком. — Чудесно, — сказал он, ещё раз проводя пальцем по бульвару. — Это может пригодиться. «Пинкертонец» не ошибся. Казалось, что часть города будто ножом срезало. — Что-то ещё? — спросил Адриан. — Ну… там была тюрьма. Её тоже снесли к чёрту. Агрест поймал на себе встревоженный взгляд Нино. Ему эта история не больно-то нравилась. И большую часть рассказа он сидел, сложив на груди руки. Его даже не успокоила озвученная, и весьма соблазнительная сумма вознаграждения, которую назначила префектура. Четыре сотни франков! Если верить Кристоферу, это была сумма, которую рабочий получал за один только год. — Тюрьма?.. — Да. Тюрьма аббатства Сен-Жармен де-пре. Но сам-то я её не видал. Только слышал, что она, вроде, была. Адри стиснул переносицу пальцами, напряжённо думая. Итак, Осман разносил город в пятидесятых. Узилище стояло там до этого времени, но… кого там держали?.. — Там прежде содержали одержимых? — без особой надежды в голосе спросил Адриан. — Откуда ж мне знать?.. может и держали. Это ж аббатство. Ну она, типа, для монахов в основном, церковный суд и всё такое. Пережиток старого режима. Могли быть среди монахов ваши… одержимые?.. они ж божьи люди. — О да… — прошептал Агрест. — Божьи. Он мысленно укорил себя — слишком уж соблазнительной была эта «зацепка». Нельзя, ни в коем случае нельзя заранее цепляться за факт, который может оказаться просто мимо проходящим и сбивающим с толку. Адриан со вздохом поднялся на ноги. Следом за ним разогнулся и могучий Роут. Повёл плечами, разминая спину и шею. Этот человек не привык ползать над картами. Он действует иначе. — Primo, — сказал Агрест, кончиками пальцев поправляя сбившийся галстук, — мы должны узнать как можно больше об этих улицах. Странные истории, громкие дела, даже байки. Это касается и тюрьмы. Нам понадобятся старые карты. Роут снова насупил брови, но всё же кивнул. — Secundo, и вам это не понравится, я обязан осмотреть тела. Это даже важнее карт. Как можно скорее, пока их не тронул тлен. «Пинкертонец» секунду буравил Адри, невозмутимо заложившего руки за спину, взглядом стальных глаз. А затем снова кивнул. — Это скорее вам «не понравится». Но я догадывался что вы попросите. Всё уже готово. Тогда мы едем в морг. Сейчас. На лице Адри появилась вежливая улыбка. — Чудесные новости. Погода что надо. Да в такой компании! С вами хоть на кладбище, мсье Роут! — Очень смешно, — буркнул Кристофер. — Животик надорвать можно. Настроение у Адриана сложилось прекраснейшее. Явное присутствие одержимого, хитрого как Дьявол. И ни одной точной зацепки. Ради этого стоило жить. — И ведь я ещё не шутил, мсье. Нино горестно воздел к потолку глаза. Адри сошёл с карты, наскоро обулся. Резкими движениями влез в тесные объятия сюртука. После чего позволил Ильберту накинуть плащ на плечи. — Нино, ты, если хочешь, можешь остаться. Лахифф облегчённо выдохнул. Он попросту ненавидел мертвецов. Примерно так же, как Адриан собак. И у обоих были на это веские причины. — Но, — сказал Адри, натягивая перчатки. — У меня есть к тебе поручение. — Начинается. — Отнеси мастеру мою трость. Пусть её починят. И ещё. Раздобудь на вечер билеты. Посмотрим что-нибудь весёленькое. Лахифф сощурил карие глаза. — Весёленькое?.. надо полагать, зрелищ тебе за день не хватит?.. — Не дерзи, — пригрозил ему пальцем Адриан. — Плагг! Со мной. Ворон, который до этого успешно прятался на шкафу, с оглушительным воплем сорвался в полёт. Мазнул крыльями по лицам перепуганных, пригнувшимся пинкертонцам. — О-о! Это что за чёрт?! Плагг с карканьем, подозрительно похожим на хохот, вцепился когтями в плащ Адри. Клюнул волосы. После чего всех известил: — Чё-ёрт! Чё-ёрт! Один из громил осенил себя крестным знамением. Думал плюнуть, но вовремя опомнился. — Матерь Божья, заступница наша, — пробормотал Роут, — что это такое, Агрест, сэр?.. — Пардон, я вас не представил. Это Плагг. Плагг, это Сюрте. Для вас он ворон. Птица картинно раскланялась. — Дур-ачьё! А-р! — Просто цирк, — фыркнул в усы полицейский. — Чуял же, что не стоит связываться. Сердцем чувствовал. Помогай нам Бог. Но со мной эта штука не поедет.******
Полиция Парижа знала толк в экипажах. Или, по крайней мере, в них знал толк Кристофер Роут. Фиакр, в который его посадили, имел траурный колор, совершенно узкие округлые окна. Но рессоры столь замечательные, что Адри не сразу понял, когда экипаж тронулся. По крыше барабанили тяжелые капли дождя. Адри сидел спиной к движению, держа в руках нахохлившегося Плагга. Пальцы в перчатках задумчиво расчёсывали его перья, и птица в блаженстве закатывала бледную плёнку века. Троица сюрте уселась напротив. Так что единственным соседом Адри был его зонт, закреплённый на держателе. Вообще Адриан терпеть не мог зонты, и полагал их изобретением, направленным лично против себя. Они с трудом защищали от льющейся с неба воды. Ветер то и дело пытался вырвать их из рук. А если не выходило, изогнуть спицы, чтобы толкнуть Агреста на сцену оказии. Однако Адриан не привык прогуливаться без трости. Поэтому сегодня его тростью стал зонт с гнутой ручкой красного дерева. И именной медной табличкой у самого её основания. Это был подарок, но Адри никак не мог припомнить чей. Агрест отвлёкся от Сены, тянущей за покрытыми каплями стеклом свинцовые воды. Посмотрел на обшитый тёмной замшей салон. И решил, что для обычного фиакра экипаж движется больно уж валко. К тому же в городе обыкновенно запрягали только одну лошадь. Её сил вполне хватало для нужд. Кристофер, продолжая хмурить седые брови (и даже, как показалось Адри, усы), молча взирал на вертящего головой Адриана. — Скажите, — наконец нарушил тишину Адри, — отчего вы бронировали этот экипаж?.. Роут тяжело вздохнул, всем видом своим выражая немыслимое страдание, каковое приносило ему общество юнца. — Все экипажи сюрте усилены сталью, — буркнул он. — Уверен, в Англии так же. — Нет, боюсь вы ошибаетесь. На некоторые устанавливают клетки для преступников, и только. — Понятно. В таком случае делают они это напрасно. Экипаж полиции — очень притягательная мишень для любителей стрелять из толпы. Агрест понимающе качнул головой. Взгляды сюрте были прикованы к птице. Плагг, по счастью, бросил чудить — не иначе как опасался, что его вышвырнут на улицу, под дождь. В салоне воцарилось молчание. Агрест ждал, что Роут не сможет удержаться от одного из каверзных вопросов, которые, наверняка, роились в его седой голове. И не ошибся. — Что из себя представляют демоны? — спросил он, смотря одновременно на Адриана и… сквозь него. — Эфирная форма жизни, — без промедления ответил Адри. Ответ этот Роут мог бы найти в любом учебнике, если б потрудился его открыть. «Хотя», — понял вдруг Агрест, — «он наверняка прочитал всё, до чего смог дотянуться. Этот полицейский въедлив как щёлок, ни за что не поверю, что он пришёл ко мне неподготовленным, с пустой головой. — Что значит «эфирная»? — спросил служитель сюрте тоном, будто делал блондину одолжение. — Ёмко и коротко, то есть как вы любите, ответить на ваш вопрос я не могу, — предупредил Адриан. — Но если попытаться… то эфир — это всепроникающая среда, которая заполняет всё мироздание. Сообразно этой теории, свет не более чем колебания эфира. Если отталкиваться от идей Гюйгенса. Согласно модели Коши-Стонкса эфир состоит из мельчайших частиц… Он взглянул на сосредоточенные лица спутников и негромко вздохнул. — …более современные теории, например профессора Берта, полагают эфир чем-то вроде океана… психо-физической энергии, порождаемой колебаниями душ. Это теория так и зовётся, «теория душ». Согласно ей, душа находится в постоянном движении, чтобы удержаться за твёрдые объекты, коими являются наши с вами тела. Колебания порождают резонанс, который, в свой черёд, зовётся песней, или Гармонией. Её движения помогают бестелесным созданиям поддерживать своё… существование. В принципе. Агрест смекнул, что понятнее не стало. — Так как душа есть бестелесная часть нашего существа (по крайней мере одна из частей, известная науке) гармония не позволяет им исчезать полностью. Так появляются на свет акумы, амоки и… призраки. Последние не более чем анималии (по-другому «эхо»), которые, согласно Гюйгенсу, есть результат рождения света через вибрацию души. То есть почти бессильный фантом. Игра теней. Полицейский сидевший справа, и отличный от коллег каштановыми, явно подкрашенными усами, кашлянул в кулак. — Вы сказали, что души не «исчезают полностью». — Всё так. — Но как же Рай?.. Адри знал, что этот вопрос непременно прозвучит. Но за всю свою карьеру так и не научился на него отвечать. — Существование Рая, — осторожно произнёс Агрест, — наукой не доказано. Как и Ада, впрочем. Мы оставляем эти вопросы религии. Простите, я учёный, а не пастор. Как только мы найдём хоть единое свидетельство христианской загробной жизни… Теперь настал его черёд смущённо кашлять в кулак. — …прошу простить, если задел ваши чувства. В самом деле, мир полон загадок. Это одна из них. «Как Атлантида, кентавры, псоглавцы и Троя. Из той же сферы мифов и легенд». — То есть по вашему демоны — это души? — спросил Роут. — Вроде как мертвецы с того света? Эта формулировка заставила Адриана поморщиться, но в целом она была верна. Потому он неохотно кивнул. — Наверное, это души из Ада прямиком, — сказал тип с каштановыми усами. — Агенты Сатаны. — Отсюда их волшба, — чинно согласился его коллега. — Всем известно, что всякая волшба от Диавола. Кристофер выразительно посмотрел на Агреста. И задал самый тяжёлый для него вопрос: — Но ведь Дьявола нет?.. — Теоретически, — неохотно сказал Адриан, — может существовать экстраакума. Акума всех акум. Её можно было бы назвать Врагом. Но это противоречит христианской концепции, поскольку Враг только испытывает людей, толкает их на грех. А не вселяется в тела, чтобы творить зло. Однако что бы ни говорила религия, если экстраакума появится среди нас, и вселится, то это будет… — Абсолютное Зло. — Да. В точку. Но это даже не теория, а только смелая гипотеза. Пока нам нечего бояться. Ему очень хотелось свернуть с этой темы. Её избегал всякий уважающий себя спиритуалист. Потому он сказал: — Но вам интересны обыкновенные Акумы. Что же. Акумы, это эфирная паразитическая форма жизни, которая заставляет человеческую душу вибрировать так, как нужно ей. Как вы уже слышали, эфир состоит из мельчайших частиц. Наши тела состоят из них же. Всё сущее — и есть эти частицы. Так вот, эти вибрации вызывают движения упомянутых мной частиц, видоизменяя реальность так, как нужно акуме. Понимаете? — Нет. — Вот и мы не понимаем. И никто из живущих. Наши теории — только попытка объяснения множества престранных вещей. Например всех эволюций тел одержимых. Тех способностей и сил, какие им дают акумы. Однако есть факты. Акума может существовать сама по себе. Но не хочет. У неё имеется только одна очевидная причина вселяться во что бы то ни было. Это вибрации. Мы полагаем, что акума не может создавать их без хозяина. Но вот для чего это ей нужно — из одних только деструктивных наклонностей, или порыва творчества — непонятно. Адри усмехнулся. Шутка пропала даром: сюрте сидели с каменными лицами. И явно понимали через слово. — Как бы то ни было, атаки есть, и конца им не видно. Ясно так же, что акумы тесно связаны с психикой. То есть сознанием хозяина, телом которого пользуются. Даже вещи, которые занимает дух, обязательно должны быть памятными. То есть должны что-то значить для жертвы. Чем крепче связь хозяина и вещи, тем крепче будет сама акума. Всё это наталкивает на мысль, что акумам нужны не только тела, но и м-м-м… впечатления. Кристофер Роут всем видом старался казаться умнее, чем коллеги. Он кивнул с царственным видом человека, который милостиво принимает банальные и очевидные рассуждения ребёнка: — Вы хотите сказать, что они развлекаются. Как туристы. — Н-да. Вроде того. Я бы скорее сравнил это с прочтением книги, или посещением театра. Им не нужен, собственно, новый опыт. Потому это не туризм. Им нужны впечатления. Самой жертвы, реакций её тела и мозга. А так же реакция всех, кто одержимого окружает. Если это правда, то становится понятно, почему некоторые акумы спят по много месяцев. А то и лет. Человек может прожить половину жизни, будучи абсолютно одержимым. И узнать о недуге только под старость. Таким акумам хватает эмоций и впечатлений, которые им даёт мир. Затем — бам! — им «скучно», и они начинают эволюции тела. Эту разновидность духов мы называем «спящими». Адри болезненно поморщился — невольно он надавил на собственную рану, которая всё не желала заживать. — Но есть иной вариант, — продолжил он. — «Голодный». Акума в этом случае как алкоголик, подсевший на спиртное. Или больной на лундиниум… она зависит от «порций» впечатлений. Ей всякий раз мало, и нужно ещё. Причём чем дольше такая зависимость, тем серьёзнее изменения у самого одержимого. Взять, к примеру, инцидент в Жеводане. Я говорю о знаменитом «оборотне». О том, что наводил ужас на французов ещё до «года без лета». Сперва этот одержимый, согласно источникам, походил на человека. Но с числом жертв начинались новые трансформации. От года к году, чудовище становилось всё более жутким. И жертвы, которых он выбирал, были уже не стихийными, как в начале, а точечными. То есть сперва он убивал вообще всех, кого встречал. А уже через два года охотился только на девочек и мальчиков не старше тринадцати. Если с детьми возникали трудности, Зверь переключался на массовые убийства. То есть он делал всё, чтобы вызвать как можно больший… ужас. Адриан умолк. Указательный палец его поглаживал круглую голову ворона. Который, казалось, разнежился под ласками и уснул. Впечатление это было ошибочным. Духи не умеют отдыхать, они вечно голодны и живут информацией. Материальные преграды вроде стен карет для них сущие пустяки. Другими словами, Плагг, скорее всего, изучал местность. — То было порождение Сатаны, — сказал обладатель каштановых усов. — Легко прийти к этому выводу. Однако это «акума нигер», то есть чёрная акума. Но ведь есть и акумы белые. Хотя чаще они вообще себя никак не проявляют, предпочитая спать, однако факт — этим интересны положительные эмоции. Такие как смех. Чувство влюблённости. Благодарность… всё это. — Ангелы. — Угу. Но вы бы не хотели умереть от смеха, не правда ли?.. или утанцеваться до остановки сердца, как в случае с Мракабром. Слыхали про Чумной Пир? Впрочем… не будем. К счастью белые чаще спят. Проявляют себя в случаях исключительных несчастий. Как бы то ни было, акума, чёрная она, или белая, не знает меры. Её не волнует ваше здоровье. Мы вообще не знаем, способны ли они волноваться… — Отчего ж тогда эти «белые» всё время спят? Адри усмехнулся. — Видимо потому, друг мой, что мы счастливы чуточку чаще, чем несчастны. Даже в самые чёрные времена. Любое злодеяние, это действие, совершённое в полном отчаянии. Добрые поступки случаются в согласии с нашей природой. Это нам диктует сама жизнь. И коли вы верите в Бога, то должны знать, что Бог это любовь. Он почувствовал, что его занесло куда-то не туда. «Не тебе, » — напомнил себе Адри, — «рассуждать о таких вещах». Положение спас неугомонный пинкертонец с каштановой щёткой усов: — Одного не пойму. Почему их не называть человеческим языком? Я про акум. Демон, он и есть демон. — Ну, — сказал Адри, — полиция же не рассказывает прессе про «кровавое убийство». Вы говорите: «прискорбный инцидент». Полезно сглаживать углы. И потом, слово «демон» по природе своей антинаучно. Лингвистически противоречиво. К тому ж оно толкает на мысли о религии, что мешает трезвому восприятию фактов. Наука не терпит суеверий. — Просто слово дурное. Вот я о чём. Не наше. — Отчего ж? «Acumus». Это латынь, — объяснил Адри. — Acuo. Что значит «заточить, заострить». Или acus — игла. Потому что акума пронзает ваше сознание, подобно игле. Вы даже можете почувствовать это физически… словно раскалённый прут проходит меж извилин. Один укол невидимым жалом, и вы теряете волю. Себя. Кстати, мсье Кристоферу данное слово может показаться знакомым. Acumen — в английском языке это значит «проницательность»… Кристофер безошибочно уловил в этой реплике издевательскую иронию; но шутка была столь тонкой и прозрачной, что он не решился оскорбиться. И только поёрзал на удобном сидении. — Acumus. Corpus. Animae, — задумчиво произнёс Адри, и уставился в окно. Пожалуй, быстрее бы они дошли пешком. Всё то время, пока Адриан читал лекцию, экипаж плёлся по набережной — лошади шли шагом, сдерживаемые другими фиакрами. Мимо в дымке дождя ползли очертания Сите. Затем полицейский экипаж свернул на мост Нёф. И начал тащиться уже здесь. Древний, как сам Париж, сложенный из старого, замшелого камня, он помнил ещё Марию Медичи. Его тяжёлые арки нависали над стальными, пенящимися от дождевых струй, водами Сены. Впрочем, не смотря на погоду, тротуары его были заполнены народом. Причём (что Адри показалось странным) тех кто шёл на остров казалось больше, чем тех, кто желал его покинуть. Лошади мерно вышагивали по старинной мостовой, едва сдвигая ношу. И потому неприлично огромная масса экипажей смотрелась нелепым, презабавным парадом. Принимал его, как оказалось позднее, памятник позеленелой бронзы, изображавший короля Генриха под номером четыре. Парижане отчего-то невзлюбили монумент, возвышающейся сейчас над столпотворением чёрных крыш экипажей. Сперва, во время революции, его разбили, и зачем-то бросили в Сену. Во времена Реставрации отлили точную копию — короля вернули на прежнее место. Но затем грянула революция Июльская, и бронзовый монарх чудом только не искупался во второй раз. После его оставили в покое. Но, словно бы в отместку, забывали вовремя мыть. Теперь всадник был крепко мечен белыми следами, которые оставляли на нём чайки, настроенные по-республикански. Размеренную музыку осени разбил пронзительный свист гудка. Затем раздалось мерное «чух-чух-чух», от которого, казалось, сотрясался весь мир. Из-под сени моста вынырнул узкий силуэт парового ботика, на корме которого печальной тряпкой болтался флаг. Труба плевалась чёрным дымом, пускала в пасмурное небо весёлые светляки искр. На секунду мост заволокло чёрными клубами, запахло гарью. — А-а, — проскрипел за стенкой кучер, — штоп тебя сомы имели, пират епатый!.. Полицейский экипаж нырнул в это облако, а когда покинул его, очутился на площади Дофина; теперь Адри мог наблюдать бело-зелёного короля на высоком пьедестале в полную величину. Агрест пытался представить, какой силой воли и мускулов надо обладать, чтобы сдвинуть эту махину хоть на фут. Не говоря уж о том, чтобы устроить затем ванные процедуры… Обзор перегородил прегромаднейший омнибус, выкрашенный весёлой канареечной краской. По борту шла изогнутая злой кошкой надпись: «ГОРОЖАНКА». И, чуть ниже: «Минисер и компания». Художникам, оформлявшим экипаж этого показалось мало, и они намалевали ещё парочку реклам, выведенных фантазийными шрифтами. Империал омнибуса венчала внушительных размеров доска, объявлявшая о том, что в пассаже Нового Моста некий Кальвет открыл магазин готового платья «по лекалам Галгена». Адри встретился сперва взглядами с пассажирами, тесно сидящими у окон. Империал (то есть открытый второй этаж) по непогоде пустовал, и теперь дамы радовали своим присутствием кавалеров. Агрест поспешно отвернулся, переместил взор на другую сторону площади. Здесь так же было необычно много народа. Однако более всех из всей толпы выделялись одетые не по погоде моряки. В лёгких куртках и матросках, какие были у напавшего на Адри Упыря, они толпились у тумбы афиши, провожали экипажи взглядами. — Никогда не видел такой формы у моряков, — произнёс он. — И почему офицеры позволяют им столь небрежно одеваться?.. В самом деле, моряки носили одежду кое-как. Не потрудились застегнуть пуговицы курток. К тому же на головах их нашлось место не только кепи и бескозыркам. Но и цилиндрам. Полицейские переглянулись. А затем дружно загоготали. Адриан терпеливо взирал на них, надеясь дождаться объяснений. Но те никак не унимались. — Если вы позволите, — с мягкой улыбкой произнёс Агрест, — я бы хотел присоединиться к веселью. — Так… мсье. Они такие же моряки, как я — префект Парижа! — со смехом произнёс обладатель каштановых усов. — Это ж апаши. — Простите?.. — Апаши. Ублюд… то есть представители низов. У них такая мода. Вроде как, чтобы каждый порядочный человек знал с какой скотиной имеет несчастие столкнуться. Очень удобно. Адри изумлённо вскинул брови. — Чем же они знамениты? — Грабежами, насилием, поджогами, угрозами… господи, да как вы можете не знать? Это самые обыкновенные разбойники! В Лондоне подобные персонажи предпочитали одеться поярче, но при этом и — побогаче. Потому-то Адри был удивлён, увидев в столице моды разбойников, одетых как шуты на ярмарке. — Организованная преступность? Среди дня? — произнёс он вслух. — Это Сите, — пояснил Роут. — Посмотрите внимательно. Видите, здесь одни трущобы. Осман не успел разнести этот клоповник по камню, и теперь здесь улицы кишат от всякой мрази. Здесь и на Монмартре. «Раз они нацепили на себя эту форму, то явно дают всем понять, что не боятся ни полиции, ни Сюрте. Вот и сейчас мы катимся мимо них, вместо того чтобы сцапать хоть одного представителя этого маскарада». — Отчего, — не удержался Адриан, — они на Сите, а не на каторге?.. Вопреки ожиданиям, Роут проглотил этот вопрос с достоинством. И даже не хмурил бровей больше обычного. Только фыркнул в усы: — От того, что мы их не поймали. Нас мало. А эти черти при любом удобном случае разбегаются по щелям как крысы, где сбрасывают с себя эти тряпки. Присмотритесь к ним, сможете отличить одного от другого?.. то-то же. Половина ориентировок, которые мы получаем после ограблений, содержит в себе приметы вроде шрамов и татуировок. Но покажите мне хоть одну апашскую рожу без шрама и тату?.. хитрые твари. Даже усы носят на один манер. С тем чтобы после «дела» их сбрить! — Дошло до того, что кучера ночами больше не водят через Сите фиакров, — добавил мсье с каштановым колером. — Часты случаи, когда эти собаки останавливали экипажи только для того, чтобы донога раздеть богатых мадам. Просто ради развлечения! Им, видите ли, любопытно. Что они творят с людьми попроще вам лучше не знать. Приличных оммфе могут просто избить до полусмерти. Потому избегайте Сите после захода солнца, если вам дорога честь. Роут выразительно посмотрел на болтливого соседа, и тот прикусил язык. — Прежде я слышал о полиции Парижа только хорошее, — мрачно произнёс Адриан. А затем пояснил: — Я участвовал в облавах Скотланд Ярда. И не сказал бы, что там была армия констеблей. Компания в пятнадцать дубинок для них уже целое войско. — Зачем вам это было нужно? — прищурил серые глаза Роут. — Вынудили обстоятельства. Адри всё-таки задел его за живое. И потому шеф сюрте продолжил напирать: — Я слышал, что вас принимала королева. Однако, при этом вы ей не симпатизируете. — Это очень мягкое определение слова «неприязнь», — вскинув подбородок, произнёс Адриан. — Я не симпатизирую всем, чьи руки по локоть в крови. Её Величество в ней искупалась целиком. — Такое заявление заставляет меня думать, что вы «не симпатизируете» и Императору. Вы республиканец, мсье Агрест?.. — Полагаете, что руки императора по локоть в крови? Ого, какие революционные речи, — с улыбкой спросил Адриан. — Но будьте покойны. Я вне политики и вас не выдам. Впрочем, теперь можете арестовать меня за это. Но истинных взглядов на суть вещей я скрывать не привык. Он прямо посмотрел в глаза стража закона. «Вместо того, чтобы гонять вырядившихся в моряков люмпенов, вы охотитесь на политических преступников. Вернее, охотились — по всему судя уже и цензура не цензура. Болтунов становится больше, их уже не получается брать за одни только сплетни. А вот апаши как были, так и остались». — Расставим точки над i, — прохладным тоном произнёс Агрест. — Я могу «не симпатизировать» кому угодно. Вас это не касается. Другое дело, кому я «симпатизирую». Обычно в этот список первым пунктом входит полиция, а затем все, кто не в силах себя защитить. Такое обычно случается, когда первые заботятся о вторых. Я бы хотел, чтобы мои симпатии не менялись. Вы понимаете о чём я говорю, мсье Роут? Сюрте молчал. — Как только в мою юную голову закрадётся сомнение, что полиция вовсе не полиция, а гвардия, я тут же закончу ей помогать. И займусь частной практикой. Вы, конечно, будете в силах мне всячески мешать. А я, в свой черёд, вас раздражать. Рано или поздно вы меня арестуете, и тогда за акумами будут гоняться уже ваши люди. Без меня. Как вы оцените мои рассуждения, мсье Роут?.. — Если вас и арестуют, то за дело. — Любое дело можно сфабриковать, особенно если оно замешено на растворе политики. Однако мне беспокоиться не стоит. Сегодня, например, мне никто не пытался вменить убийство одержимого разбойника, который утонул в Сене ещё летом. И я, слава Богу, не сын какого-нибудь магната, который держит в руках лёгкую промышленность самой крупной страны Европы. И которым так удобно управлять через компромат на его беспутных сыновей. Один из которых повеса, а другой (страшно подумать!) колдун. Но к чему эти беспокойства? Вы представитель кристально честной организации, и потому я вверяю себя в ваши руки. Адриан наклонился к собеседнику, и, продолжая смотреть в глаза, произнёс: — Но это болтовня. Сейчас я предлагаю найти тварь, которая ломает человеческие судьбы. Найти и сделать то, что получится. Если вы полагаете, будто я испытываю к одержимым только научный интерес вы… заблуждаетесь. Я их ненавижу, мсье сюрте. И я готов сотрудничать хоть с Сатаной, если Сатана станет помогать людям, а не властьдержащим. Я на всё пойду, только бы лишить акум возможности убивать людей. То есть я готов вернуться к этому разговору, но только когда наш союз даст плоды. Если в том будет нужда. Мсье Роут провёл пальцами по усам. Быстрыми движениями поправил манжеты. — Вы правы в двух вещах, — сухо произнёс он. — Во-первых, это всё болтовня. Во-вторых, вы в самом деле мало похожи на сына магната. При всей манерности вам не хватает быть избалованным до светской тупости. — Приятно слышать. Но на кого ж я тогда по-вашему похож? — Это, — ответил Кристофер, хищно сверкнув рядом тронутых камнем зубов, — нам ещё предстоит узнать. Но пока вы сильно смахиваете на английского шпиона. Адриан широко улыбнулся. — В таком случае что-то получится, — весело сказал он, переходя на английский. Нарочно говоря как прожженный кокни, рождённый на паперти Сент-Мэри-ле-Боу. — Мы с вами два сапога пара! Trouble and strife — husband and wife. Правда, мистер Кристофер Роут, сэр?.. Адри понимал, что дёргает спящего тигра за усы, но недолгое знакомство с мистером из сюрте понемногу начало его выматывать. Нет, его нервов хватило бы и на месяц таких вот нескончаемых препираний (был опыт, поскольку на островах Адриана подозревали в том же самом, только шпионить он должен был на французский кабинет). Но в таких условиях отказать хорошей шутке он не мог. Огонь беседы угас. Роут сделал вид, что любуется грязной улочкой за стеклом, которое начало дребезжать на кочках. Адри последовал его примеру. Сите, сердце Парижа выглядело… грязно. Старинные дома, чьи первые этажи были выложены из древнего камня, упрямо росли в землю; всё что было выше представляло из себя фахферковую конструкцию, с торчащими из белёной стены балками. Узкие оконца с одной стороны улицы смотрели точнёхонько на окна стороны противоположной. И потому все как один были завешаны; Кое-где ушлые обитатели протянули верёвки, на которых мокло забытое бельё. Адри не к месту подумалось, что интимная жизнь местных жителей должна обладать особенным, ни на что не похожим колоритом. Экипаж переваливался на ямах с борту на борт. Колёса то и дело ныряли в лужи, которые на поверку оказывались преглубокой канавой. С хрустом и чавканьем наезжали на доски, переброшенные через грязь. При всём этом публика, которая лавировала между дорожными препятствиями выглядела не то что бы благородно… она была разной. Приличные платья и костюмы соседствовали с вытянутыми на спине жилетками рабочих. Перчатки — с закатанными рукавами. Цилиндры — с шерстяными кепи. Мужчины не стеснялись дымить трубками прямо на ходу, полностью игнорируя присутствие дам. Последние, в свой черед, игнорировали мужчин, неприлично задирая юбки для очередного прыжка через грязь. Если б кто-то захотел собрать в памяти пёструю коллекцию дамских чулок, ему непременно нужно посетить Сите. Карета вильнула на повороте, и улица сделалась шире, чище. Здания смотрелись куда более прилично — некоторые напоминали о золотой эпохе барокко (и напоминали бы больше, не покрывай их пятна грязи) вензелями и рюшами на фасадах. Иные были сильно древнее, из эпохи королей и мушкетёров. Тяжёлые, впечатанные временем в мостовую, хмурыми окнами-бойницами они неодобрительно взирали на потомков. Этот контраст эпох выглядел бы премило, не уродуй фасады безобразно сколоченные деревянные лестницы, которые начинались у парадной, и тянулись на второй этаж. К чему пользоваться одним всходом, когда можно двумя?.. Картину дополнял дождь, прибивший висящий над крышами смог; призрачными змеями он клубился у самой засыпанной листьями мостовой. Возле ног прохожих. Лап бродячих собак, которые во множестве брели по беспризорным делам, горестно понурив тощие шеи. Словом, остров Сите сейчас напоминал Париж пятидесятилетней давности. Во всём своём великолепии. — Теперь я понимаю, — пробормотал Адриан, — отчего Осман так взбеленился на старый город. — Не нравится? — спросил Роут. Как всегда угрюмо. — Напротив. Я поклонник глиняной старины. По-моему, чума и холера — это очень практично. Приятно, когда есть возможность уйти во цвете лет, не прибегая к войне и пистолетам. Есть в этом своя романтика. Однако мсье Осман, полагаю, будучи префектом ценил чистоту своих ботинок выше ностальгии по кардиналу Ришелье. — Только не излагайте этих соображений о чумах и холерах при мсье Буржуа. Боюсь ему понравится. — Да-да. Я уже вижу, что он так же любит по уши тонуть в прошлом. Улица вливалась в крохотную площадь, в круг усаженное древними, кряжистыми каштанами; их кроны сделались ало-рыжими, они шелестели под дождём цветастой листвой. Но сбрасывать её не торопились — старость часто бывает упряма. Тяжёлые ветви нависали над чернильным морем зонтов и цилиндров. Последний раз столько людей в одном месте Адри видел незадолго перед отъездом. Возле Судного Двора, где проходило дело «Тичборн против Лашингтона»; любой, кто прожил в Лондоне достаточно, не удивится страсти столичных жителей ко всякого рода тяжбам и судам. Громкие процессы исстари вызывали в этих людях необъяснимую ажитацию. Адри прожил в столице достаточно долго для того чтобы ничему не поражаться, но недостаточно, чтобы разделять эти мелкие страсти. Теперь же, очутившись во второй столице Европы, он снова столкнулся с необъяснимым скоплением. И Париж удивил. Поскольку скопление это было вокруг морга. Агрест с подозрением уставился на низкое, с приземистой крышей здание. Как и положено скорбному заведению, оно было выкрашено в депрессивный жёлтый цвет. Какой обыкновенно вызывает у людей привкус лекарств во рту. Словом, здание не выделяло ничего… кроме толпы. «Может это, всё же, суд?..». Он уже собрался было выходить, но кучер смело направил экипаж в толпу. — Р-р-р-азойдись! По-о-о-о-сторонись! По-о-о-о-лиция! Стихия, состоящая из одних только людей, неохотно уступала кучеру и его воплям. Но здесь нашёлся и минус. Парижане вообще не отличались осторожностью — не стали проявлять её и теперь. Полные праздного любопытства, они заглядывали в крохотные оконца экипажа, пытаясь высмотреть какую-нибудь сплетню. Перед Адри мелькал целый калейдоскоп лиц: от небритых и мятых морд, которые пришли сюда явно не только за зрелищами, до ухоженных мордашек юных дам. Пусть толпа расступалась перед экипажем, как Красное море перед Моисеем, но тут же смыкалась, грозя перевернуть тяжеленный экипаж. — Кто эти люди? — спросил Адриан. — Почему они здесь?.. Один из полицейских, сидящих на козлах, гневно дунул в свисток. — Э, ты! Я тебе! — Р-р-р-азойдись!.. Роут пожал могучими плечами. — Их всегда здесь полно, с самого утра. Это же морг. — Да но… — Адри задохнулся, не найдя аргументов. По его мнению всё и так было понятно. Ищейка сжалился над ним. — Парижане любят морги. Этот самый популярный, потому что расположен у реки. Понятнее однако не стало. — Они приходят смотреть на тела, которые вылавливают из Сены, — пробурчал Роут. — Многие находят это интересным. — Я видел тела, выловленные из реки. Даже мой желудок с трудом переносит такое зрелище, простите за прямоту. То есть не находит интересным. Равно как и мозг. Ему трупы почему-то так же не нравятся. Быть может это какая-то девиация, как полагаете? — Ну так речь о других телах. О симпатичных телах, мсье Агрест. Публике нравятся сорванные розы, если вы понимаете о чём я. Адриана посетила жуткая догадка. — Их что, выставляют обнажёнными?! — Да. Но дело не только в этом. Поймите, люди любят четыре вещи: осуждать, обсуждать, восхищаться и печалиться. Здесь как бы все четыре элемента слились воедино. Тело какой-нибудь торговки цветами вызывает в них ажиотаж, осуждение властями и нравами, восхищение красотой юности и печалью, что эта красота потеряна. Это была уже вторая фраза, сложенная необыкновенно поэтично для такого типа как Роут. Но Адри этого не заметил — его мысли занимало это немыслимое увлечение. В Лондоне так же были морги. Но в них не ходили как в театр. Существовали так же и анатомические театры, что уже ближе к делу. Но эти не были интересны никому, кроме студентов и медиков. Лондонцы не сразу, но успели отвязаться от привычки смотреть, как режут пожелтелый труп очередного безымянного забулдыги. — Но родственники… — Когда таковые находятся, им отдают тела. А если нет — для этого есть кладбище. В любом случае, не у всех семей есть средства, чтобы искать родственников по всем моргам. — Так-так, — сказал Адри, нервно поглаживая ворона. Тот проснулся и попытался клюнуть хозяина за палец. — То есть вы хотите сказать, что здесь и билеты выдают?.. — Конечно. Они идут в казну округа. — Это кошмар! — Это Париж, — поправил его Кристофер, переходя на английский язык. Истосковавшийся на чужбине, он почувствовал родственную душу. Пусть и заключённую в раздражающую обёртку. — Здесь все слегка безумны, и каждый округ по-своему. Они называют это «нравами». Наёмное убийство это «бретёрство». Просто убийство — «дуэль». Измена — «адюльтер». Всему находится оправдание. Сумасшедшие католики. Здесь даже священники спят с прихожанками, прости меня Бог! А эти прихожанки возвращаются к ним в субботу за отпущением грехов! Всё то, за что должны либо вешать за шею, либо выгонять взашей объясняется «нравами» и вызывает одобрение. К примеру, если вы не заведёте любовницу, о вас будут говорить как о прокажённом. Поэтому и Свет здесь похож больше не на Свет, а на бордель смешанный со стрельбищем. Он помолчал, чтобы затем веско добавить: — Вы привыкнете, если вздумаете задержаться. — Господи… — К тому же, — продолжил Роут, невежливо указывая пальцем, и уже куда менее миролюбивым тоном, — я уверен что большинство этих вот смотрельщиков здесь по вашей вине. Адри только возмущённо вздохнул. Его голова была слишком занята, чтобы сложить очевидные факты. К счастью, для озвучания очевидного в салоне имелся Роут: — А вы как думали? Прежде чем так называемого Упыря заберут ваши дружки из Сальпетриер… если вообще заберут… морг успеет сделать хорошие деньги. На мерзости люди глазеют так же охотно, как на прелести. Вы убили одержимого. Его доставили в ближайший морг. То есть на Сите. Теперь здесь дураков ещё больше чем обычно, большое вам спасибо. Ворон задрал клюв к потолку и выдал громкое: — Ха-ха-ар! Ищейка с подозрением посмотрел на птицу, но ничего не сказал. — А если б я его связал, и выставил на площади?.. — Тогда б вы сделались богатым как Крез, мсье Агрест. — Варварство. Роут чинно кивнул. Всё-таки, не смотря на профессию и годы в Париже, он был уроженцем островов. Для Англии варварство начинается там, где заканчивается Сити. Наконец, экипаж остановился. Полицейские спрыгнули с козел, и худо-бедно оттеснили толпу. — Будьте так любезны, — сдавленно произнёс Адри, — дайте мне пару секунд. Адри, закрыв глаза, глубоко вздохнул, как перед нырком. Он был готов ко всему, но не к массе Парижан, которые устремят сейчас на него взгляды. Он вообще не любил чужих взглядов и шепотков за спиной, хоть они и были частью его профессии. Агрест выдохнул. Посадив Плагга на плечо, решительно отворил тяжёлую дверцу экипажа. На уши его рухнул гомон дождя, смешанный с гомоном сотен голосов. Стараясь не смотреть ни на кого вообще, Адриан сошёл с подножки на землю. Быстрым движением надел на голову цилиндр, точную копию того, что стал добычей ветра. — Назад, назад, — ворчали полицейские, бесцеремонно отодвигая толпу. Впрочем, теперь делать это было куда как проще. Те что стояли близко, и ясно видели Адриана, прекратили возмущаться. Адри не видел, но был уверен, что взгляды направлены сейчас если не на его скромную персону, то на Плагга уж точно. Ворон нисколечко под ними не смутился. Он щёлкнул на людей клювом, после чего грозно каркнул. Наконец и Роут с товарищами покинул уютный салон. Сюрте, оставшиеся для Адриана безымянными, помогали полицейским расталкивать человеческую массу. Кристофер смело двинулся вслед за ними. Рядом шёл и Адриан. Десятки лиц слились в одно. Площадь пестрила от зонтов, сюртуков, изящных женских мантилий, накидок и мужских плащей. Теперь до Агреста дошло: они движутся не через хаотичную толпу, а хитро закрученную очередь. Впрочем, благодаря крикам и понуканиям, ближе к лестнице люди расходились куда как охотнее. — Вот же, — сказал Агрест, поднимаясь по выщербленным ступеням, — кажется я забыл в кэбе зонт. — Думаете вернуться? — буркнул Роут. — Благодарю покорно, нет. Давайте займёмся делом без него. Они миновали претяжёлые, крашенные в чёрный, дубовые двери. За ними, вопреки ожиданиям любого, кто видел их впервые, было не царство Аида. Всего лишь широкий коридор — на стенах, обшитыми деревянными панелями плясали отблески газового света. Здесь же располагалась закрытая сейчас билетная касса. Подле неё стояли четверо прилично одетых усатых джентльменов — очевидно контролёров, ответственных за поток посетителей. Они было расправили плечи, но, завидев полицейскую форму провожатых, молча отступили, давая пройти. Очереди были и здесь. Но куда как скромнее. Люди терпеливо ждали у стен, когда же запустят их группу. Они встретили «новичков» полными любопытства взглядами. Плагг, довольный эффектом, шумно отряхнул перья. Коридор заканчивался стеной мутного стекла, за которой, как призраки, двигались неясные фигуры. По обе стороны стены имелись двери с подтянутыми привратниками. Адри полагал, что Роут обратится к ним, либо просто распахнёт створки. Но вместо этого он рявкнул: — Пуассон!!! Сюда, живо! Ждать его пришлось недолго. Пару мгновений спустя раздался топот, какой издаёт бегущий человек. Правые двери распахнулись, и в коридор едва ли не выпал невысокий старик в медицинском халате, надетом поверх скорбно-чёрного жилета. — Ды-ды-ды-ды, — затараторил он, приближаясь, — ды… да, я уж-же здесь. Н-не ны-ны-ны… надо шуметь. Он остановился напротив служителя сюрте. Затем взгляд его блеклых глаз переместился на Адриана и Плагга. Ворон чванливо качнул головой. Теперь Агрест видел, что перед ним вовсе не старик, а вполне ещё молодой человек. Просто седой, как лунь. Белые волосы зачёсаны с аккуратным пробором, а лицо, лишённое баков, гладко выбрито. Оно находилось в постоянном движении. Правый глаз юноши часто и неритмично дёргался. В полном согласии с уголком рта. Словом, заикание было не единственной его проблемой. — Итак, Пуассон, — сказал Роут, понижая голос. — Это мсье Агрест. Мсье Агрест, это Пуассон, временно исполняющий обязанности коронёра при этом морге. Адри с вежливой улыбкой пожал протянутую ладонь. — О… о… чень приятно, — произнёс Пуассон. — Ды-ды-ды… да-авно вас ждём, мсье Агрест. На-на… самом деле я та-анатолог. А… а… не коронёр. — Давай уже к делу, — буркнул Роут. — Ты должен показать ему трупы. — Те-те-те… «Тела?..» — …те-те-те несчастные прямо да-ажидаются вас, мьсе Агрест. Ка-ка-ка… как и мы. В-в-в… — Всё потом, — перебил его Роут. — Веди нас. Пуассон быстро кивнул полицейскому. И снова нырнул меж створок дверей. Шаг у него был скорый, и потому Адри нёсся сейчас через неприглядный, слабо освещённый коридор, с выгнутым потолком, достойным винного подвала. Ну или склепа. В воздухе с каждым шагом всё сильнее пахло формалином. — Есть одно дело, — тихо, сквозь зубы, произнёс Роут, — которое нужно утрясти, мсье Агрест. — Я весь внимание. Адри едва увернулся от погасшего плафона, торчащего из стены. — Я обещал этим чудикам из склепа, что вы будете позировать для фото. Адриану пришлось заручиться всей выдержкой, какая была, чтобы не фыркнуть. — На стол ложиться не нужно?.. впрочем, чего не сделаешь для сюрте. — Не нужно. Просто постоите рядом с Упырём. И всё. — Кхм. Коронёр, который был вовсе не коронёром, вывел их из формалинового сумрака в куда более пахучее помещение. С таким же низким, сводчатым потолком, полом, устланным плиткой; на длинных цепочках здесь висели лампы, дающие желтоватый свет. Здесь, вдоль одной из стен длинным рядом стояли столы. Приподнятые так, чтобы зрителю были видны не только пятки покойных, но и всё, что составляло их суть. Сейчас все столы, кроме одного, пустовали. На нём, центральном, лежал вытянув лапы вдоль тела, Упырь. С последней встречи он будто бы похорошел; по крайней мере вновь обрёл нижнюю челюсть. Её медики дотошно скрепили проволокой. Из одежды на синекожем была только повязка, наброшенная поверх таза. Белые глаза таращились в пустоту. Второе око анатомы заботливо вернули в глазницу — Агрест иронично нашёл эту заботу милой. Скудные пряди волос теперь не липли к обнажённому черепу, а даже презабавно пушись. Хотя острые акульи зубы оставались такими же, обнажёнными в жутком оскале. Жилистые запястья и щиколотки были перехвачены толстыми ремнями. — А ба, — вздохнул Адри. — Да вы его причесали никак?.. — Па-па… рдон?.. — Мсье Агрест изволит шутить, — процедил Роут, — он большой шутник. — А? Ды-ды… да. Ю-умор, это хорошо. По-омогает в работе. Адриан повернул голову. Упырь отвлёк его от главного — одна из стен отсутствовала. Вернее частично: её место занимали высокие, в пол, окна из тонкого стекла. По ту сторону тянулось медное ограждение, на которое сейчас напирала толпа. Впереди всех, как обычно, были дети. Затем дамы, а уж потом — мужчины. Вся эта кампания негромко что-то обсуждала, неотрывно глядя то на Упыря, то на визитёров. — Мо-мо-мо… гу я па-апросить вас об о-одолжении? — спросил Пуассон. — Разумеется, — Адри с улыбкой качнул головой. — По-пока мы ждём х-х… художника, про-о… — Прочитайте им лекцию, — нетерпеливо перебил его Роут. — Будьте любезны, Адриан. Через стекло всё слышно, но будет хорошо, если вы не будете стесняться повысить голоса. Адри закрыл глаза, собирая в кулак всё терпение. Хотел было вздохнуть, но передумал — воздух переполнял головокружащий формалин. «Ты хотел почитать лекции в Париже?..» — подумал он. — «Наслаждайся». Адри стянул цилиндр, локтем прижал его к боку. Затем встал рядом со столом, на котором скалил зубы одержимый. — Дамы и господа! — произнёс Адриан, как мог ясно. — Меня зовут Адриан Агрест. Люди в толпе начали удивлённо перешёптываться. Дверь за их спинами распахнулись, и в помещение зашла новая порция посетителей. Адри терпеливо подождал, пока люди распределяться вдоль ограждения. Десятки глаз с интересом следили за ним. Адри обворожительно улыбнулся. — Итак, меня зовут Адриан Агрест. Доктор Агрест. Я спиритуалист. Весельчак, который скалит зубки — не что иное, как тритон. Весьма распространённая разновидность заложного одержимого. Вы спросите меня, что такое «заложный одержимый»? Я отвечу — это форма одержимости, которая проявляется только вместе с первыми признаками смерти. То есть едва только плоть касается разрушительная сила тления. Обыкновенно это случается в первые же часы после смерти… Он говорил, улыбался. Толпа слушала молча и жадно. — …поэтому, друзья, не стоит бояться кладбищ; и уж тем более не стоит тревожить покой усопших, с тем, чтобы пронзить их колом. Кто спорит, дело это увлекательное, хотя и бесполезное. Наши обычаи устроены так, что люди стараются не погребать тело сразу. Между досадным инцидентом и могилой проходит времени достаточно, чтобы убедиться в том что ваш усопший дедушка не собирается тащить вас с собою. Надеюсь, этот урок мы усвоили ясно. Теперь больше о нашем тритоне. Как и его родственники, русалки и мелюзины, он обитает в илистом дне водоёмов. Способ, каким он добывает себе жертву, скучен до банального. В сильный дождь, ночью, тритон подкрадывается к жертве, и утягивает её на дно. После чего акума передаётся несчастному. Но для чего ему такие зубы, спросите вы?.. Что же. Этими зубами и когтями он обескровливает тех, кто не спешит тонуть. Либо просто из соображений своей хищной природы. Другими словами, чтобы наводить ужас. Самые частые его жертвы, это ослабленные алкоголем люди, а так же женщины. И, конечно, дети. Помните, я упомянул про дождь? Так вот, расслабляться нельзя и в ясную погоду. Часты случаи, когда его собратья, — Адри указал цилиндром на зашитую грудь одержимого, — хватают пловцов за ноги, и утягивают на дно. Пока Адриан говорил, на сцене появился фотограф. Он вкатил высокий шкаф на невероятно скрипучих колёсах. Какое-то время устанавливал на треногу аппарат. Затем возился с реактивами. И, когда Адри рассказал и про русалок, и про мелюзин, и даже про нептунов, сжалился наконец. Жестом показал — можно начинать. Адри умолк. Последовало мгновение тишины, после чего толпа загалдела так, что задрожали стёкла. Фотограф спрятался под покрывалом. Помахал Агресту рукой. — Мсье Роут, — мстительно произнёс Адриан. — Вы мой должник, не так ли? Будьте добры встать по другую сторону стола. Пускай мы войдём в историю втроём. Я настаиваю. Это была блестящая мысль: теперь Роут уже не сможет продолжить утомительные пытки на тему Упыря и его преждевременной кончины. Попав на фото, он как бы подписывался в законности того, что сделал с ним Агрест. Роут скривил лицо, но всё же повиновался. Адри никак не мог найти подходящую позу. — Э… снимите шляпу, — командовал фотограф, — хотя нет. Наденьте. Чуть на бок. Э? Да, вот так. Расстегните пуговицы на плаще. Ага. Чудесно. — Быть может взять его за руку? — поинтересовался Адриан. — По-моему слишком уж высок накал драматизма. Это всего лишь тритон. — Э? Зачем?.. не стоит. Накал что надо. — Или мсье Роут возьмёт его за руку?.. это было бы символом примирения закона и мокрого беззакония. Фотограф вынырнул из-под покрывала. — А это мысль! Роут в гневе выпучил глаза. Скулы его покраснели. — То есть, — быстро произнёс художник, — я хотел сказать не это. Вы, мсье… живые, можете пожать друг-другу руки над телом. Это будет впечатляющий снимок! Оба повиновались. Ослепительно пыхнула вспышка, подняв к потолку тучу искр и едкое облако какой-то химической дряни.Теперь же слушаем: bad guy — Vitamin String Quartet