Глава V
В которой начинается охота;
Le maître des lanternes
Есть наклон лучей особый
В зимнем Предвечерье —
Что томит как звук органа —
В опустевшей церкви
Боль томит небесной раны
Хоть не видно шрама —
Только всё внутри иначе —
Холодно и странно
Этому никто не учит —
Это та Остуда,
Что нам царственное горе
Шлёт - из ниоткуда —
Как подует — скалы вздрогнут,
Роща притаится
Как замрёт — в дали огромной
Смерть зашевелится
Эмили Дикинсон, пер. Г. Кружкова
~ I ~
Если вам повезло жить в то же время, что и Адриану Агресту — и, особенно, если делаете это в крупном городе! — вы непременно столкнётесь с такими типами, как фланёры. Не бойтесь. В них нет ничего ужасного. Напротив. Это люди, сумевшие превратить в искусство то, что искусством никогда не являлось. Ни до, ни после. Подобно восточным мудрецам, созерцающим что-то незначительное (например, крупный камень, или дерево вишни), фланёр наблюдает… улицу. И если мудрецу положено сидеть (чем смиреннее у него это получается, тем лучше), то фланёру положено бродить, созерцая всё, что кажется ему интересным. Прикладывая при этом вполне восточную мудрость и наблюдательность ищейки. Словом, любой фланёр — слоняющийся зевака, но не любой зевака — фланёр. Так, настоящий созерцатель улиц не последует в места, куда стремится толпа. Нет! Ему интересны закоулки и детали, на какие обыватель не обращает никакого внимания. То, какие кареты выезжают из каких ворот; как часто сменяются в доме N привратники; какие афиши дворники срывают в первую очередь, а какие не замечают. Кто гуляет на бульваре. Когда, и с кем. Кто заказывает на дом ванную чаще, чем два раза в неделю… Сотни, тысячи мелочей, которые складываются в портрет одной улицы. Фланёр изучает городскую жизнь, как энтомолог блоху через линзу микроскопа. Конечно, не всякий может сделаться таким учёным улиц. Для этого нужно, чтобы у вас было предостаточно времени, а значит и средств. Обыкновенно во фланёры заделываются молодые рантье, чьи доходы определяют купленные акции всякого рода изобретателей, фирм, а так же компаний. Рантье живут на годовой процент, получаемый с бумаг, и потому считаются порядочными буржуа, решительно ничем не занимаясь. Так же путь фланёрства соблазняет столь же молодых детей рантье, внуков рантье, а иногда, в случаях завидного долгожительства, даже правнуков рантье. Отпрыски иных профессий обычно с малолетства приобщены к семейному делу. Как раз с тем, чтобы они не шатались по улицам. Если иметь в расчёте, что среди буржуа подавляющее большинство как раз и являются рантье, не стоит и удивляться, что фланёрсвует каждый третий молодой человек мещанского сословия. Эта субкультура манит юношей поэтичной таинственностью. Хотя фланёры редко бывают интересны как собеседники (однако бывают исключения), в этом некоторые находят отдельный шик непонятного светом гения. Вокруг них витает лёгкий дух снобизма, но в остальном и целом, они славные, абсолютно безвредные парни. До момента, пока их не сманит на службу сюрте. Адриан Агрест не был рантье. Никогда не покупал ценных бумаг, не вкладывал средства в чужой талант, по вполне прозаичной причине — в его карьере не случалось времён, когда водились лишние деньги. Бывали прорывы, когда благодарные представители достойных сословий повышали гонорар. Были и дамы, готовые поддержать доброе дело спиритуалиста щедрым пожертвованием (что давало злым языкам поводы для разного рода слухов. Тем боле что дамы эти, счастливо прозябали во вдовстве). Но у доходов не было систематики. Мещанин, и уж тем более буржуа, выше прочего ценят стабильность — и не напрасно. Словом, младший Агрест на роль фланёра не подходил. Но он был — поверим современникам! — самым исключительным фланёром Европы. Наблюдать улицу было частью его профессии. Днём, ли ночью — это не имело значения. За одну неделю Адри порою проходил столько, сколько в среднем не делал полисмен и за месяц. Его зелёные глаза выхватывали из пейзажа самые крошечные детали. Из которых, как известно, складывается портрет города. Однако исключительность (как фланёра) была не в этом. Дело в том, что занимался всем этим Агрест отнюдь не ради развлечения.******
Сегодня маршрут нашего героя пролегал по бульвару Сен-Жармен. С наскоро (и, прямо скажем, безобразно) починенной тростью в руке, Агрест вышагивал по ровному тротуару, мощёному тёсаным монмартрским камнем. Сейчас утро; дождь перестал ещё ночью, и к рассвету распогодилось так, что небеса порадовали Париж по-светски холодным солнцем. Оно поднималось над сланцевыми крышами многоэтажных домов, весёлыми лучами заливало не успевшие сойти лужи. Искрилось на влажных жёлтых листьях высаженных по бульвару деревьев. Беспардонно заглядывало в окна на солнечной стороне; стёкла сияли до боли в глазах, от чего даже в тени были видны прямоугольные солнечные зайчики. Адри, постукивая тростью, чинно шёл мимо открывающихся магазинов, буланжери и ещё пустых уличных лотков. Вообще и бульвар, и наш герой прекрасно подходили друг другу. Как пара, чей союз предопределён на небесах. Молодой человек в белом цилиндре и сюртуке, какие надевают в Англии на утренние визиты, выглядел свежо. Словно бы вдосталь выспался этой ночью (это было не так!). И бульвар сейчас смотрелся свежо; А ведь и он так же не выспался! Только чуточку прикорнул, прежде чем его разбудил грохот подков возвращающихся с балов гуляк. И снова, только погрузился он в сон, как по мостовой, в четыре утра, потянулись телеги рыночных торговцев. Эти выставляют товар в самую рань, чтобы уже к восьми сдать сыры, молоко, овощи да мясо перекупщикам. Которые и продают вам снедь в галантерее. А уж там наступило настоящее утро. На этом сходство не заканчивалось. Адри был, несомненно странным учёным, но всё-таки доктором! Впрочем, все видные учёные той эпохи были немного авантюристами и мечтателями. И бульвар принадлежал науке! Об этом говорило стекло витрин, украшенное надписями в духе «товары для астрономии», «аптека Бёлдерфа и сыновей», «Букинистика Лартье». При желании можно здесь найти и магазины готового платья. Да только и платья в основном мужские, с ассортиментом, рассчитанным на людей науки. К бульвару примыкали древние улицы, которые вечерами принадлежали студентам. Здесь всё дышало молодостью и наукой. Хотя сейчас Адри не чувствовал с бульваром никакой связи. Он его ещё не понял, не распробовал на вкус. И потом, его разум занимали вещи, относящиеся исключительно к делу. Никакой поэзии. Адри пару раз останавливался передохнуть на террасах кафе. За столиком, под укрытием брезентового козырька, он заказывал чашку кофе и газету. Говоря откровенно, ему не нужно было ни первое, ни второе. Он выбирал заведения из чисто стратегических соображений. Так, чтобы как можно лучше видеть бульвар. И геометричные порталы старых улиц, которые в него вливались. Положив ногу на ногу, он потягивал густой напиток. Щурил изумрудные глаза, выискивая детали. Они попадались, но что-то всё не те. Так, например, он заметил как из двора особнячка, чьи решётчатые ворота выходили прямо на бульвар, выехал расписанный вензелями тёмно-синий экипаж. В этот же момент на втором этаже отворилось окно. Женская рука выставила на подоконник горшок с бледно-розовой геранью. Затем из увитой жухлым плющом калитки вышла троица смешливых юных горничных в форменных платьях. Девушки несли в руках объёмные, но пока пустые корзинки. Адри раскурил трубку. Ноги его ныли после ночной прогулки, тело требовало сна, но парень успешно боролся со слабостью. Он наблюдал, как наблюдает матёрый кот за вверенной территорией. Терпеливо ожидая, пока проскочит мышь. По всем признакам никаким мышам здесь быть не полагалось, но опыт подсказывал — добыча где-то здесь. Просто сиди и жди. Не прошло и десяти минут, как из той же калитки вышла степенного вида гувернантка. За руки она вела парочку детишек. Брат и сестра. И если будущая девушка вела себя достойно, то завтрашний юноша, не отрывая от сиделки руки, с размаху прыгнул обеими ногами в лужу. За что получил строгий выговор с английским акцентом. Как только и эта троица скрылась из виду, в окошке снова мелькнул рукав сорочки. Женская рука поспешно убрала фиалки. На их место встал горшок с распустившимися розами. Адри со вздохом погрузился в газету. Он уже минут десять как наблюдал молодого человека, который прохаживался туда-сюда по одной стороне улицы. Агресту было совершенно не интересно, как пылкий любовник преодолеет ограду. Лично он бы воспользовался вон той старой яблоней, что опёрлась стволом о забор. Тем более что её от любопытного взгляда сейчас закрывал распряжённый экипаж. Лишённый колеса, а значит вставший здесь надолго. Глаза пробежали по строчкам. Сегодня пресса писала вздор. Первую полосу «Журналь де Деба» занимало лицо юного Четвёртого Наполеона. Однако же на второй странице Адри увидел… себя. «Плоды союза Парижа и Скотланд Ярда» — гласил заголовок. Ниже шло фото, для которого Агрест и позировал вчера. Вместе с мистером Роутом. Перепечатка фото вышла скверной, однако ценность выражения лица Кристофера не пострадала. Так должен выглядеть полицейский, которого заставили съесть целый лимон. Вместе с кожурой. Столько муки не было и в ликах святых на картинах эпохи Возрождения. Адри смотрелся чуть получше. Хотя можно было бы подумать, что младший Агрест только что выстоял ночное бдение. Лучше всех удался Упырь. Скорее всего потому что единственный не шевелился в кадре. Он улыбался читателю во все острые зубы, источал природное обаяние, какое не смогли перебить ни служитель сюрте, ни Агрест. Мужчины жали руки, упырь улыбался — всё выглядело идеально. Адри пообещал себе, что повесит это фото в гостиной. Только бы почаще видеть физиономию Роута именно в этом варианте. «Журналь де Деба» считался приличным изданием, и потому в нём не нашлось ничего, кроме сухой сводки об этой «встрече на Немане». Но и то было неплохо — публикация в «Деба» давала надежды на новые заказы. «Пти Журналь» так же разжился знаменитым фото. Правда качество его упало ещё ниже, и Агрест на пару с Роутом напоминали родственников Упыря, которые собрались над постелью больного дядюшки и только что успешно поделили наследство. «Пти» ожидаемо переврал лекцию Адри, превратив её в «речь». Которую он «торжественно держал». Хотя по памяти Адри держал за тот визит сперва руку служителя порядка, а затем медицинский инструмент. «…в каждом пруду, в каждой канаве вы можете встретить вот такое чудище» — утверждает эксперт. Здесь читатель может справедливо заметить, что уж чего, а канав в Париже хватает. К тому же, у нас имеется знаменитая река! И о ней охотник так же держал речь: «эти твари обитают в иле, коим изобилует Сена. Один Бог может знать, сколько их там, в мутной глубине…». Эти слова вселяют тревогу. Но и надежду! Теперь мы, наконец, видим робкий росток правды среди поля лжи. С одной стороны, гость столицы озвучил истину, известную каждому жителю: люди пропадают, и пропадают не бесследно. Тела несчастных находят в канавах, их вылавливают из реки — как раз в этих местах и обитают упомянутые мсье Принцем тритоны. С другой, что нам ждать от этого рукопожатия?.. Маловероятно, что уже завтра столичная полиция начнёт нырять в мутные воды Сены затем, чтобы спасти нас от гибели. И мы спрашиваем себя: а станет ли это делать Принц? Возможно сейчас он, незнакомый с нашими обычаями, полагает, что полиция не станет бездействовать…» Повеселил Адриана один только «Шаривари», знаменитый карикатурами даже за морем. Первую полосу занимал презабавный рисунок, на котором отметились трое. Усатый инспектор обнимал за хилые плечи зубастого упыря. Тот, в свой черёд, положил руку на спину юноше с короной на голове — та была надета поверх цилиндра. Все трое отплясывали разудалый канкан. Юбка имелась только на Упыре, но было ясно, что здесь художник едва-едва сдержался. Не захотел, видимо, оказаться в каменном мешке. Но всё-таки вставил шпильку. Над головой полицейского вился жирный ворон. Вился неспроста: на пиджаке служителя закона наблюдательный читатель мог заметить характерный белый след. «Танцы на Сите. Заглядывайте в морг, у нас весело! Фокусы, красотки и немного некромантии!» — гласила подпись. — Лучше не скажешь. Адри пообещал себе, что повесит над камином и эту картинку. Впрочем, все три номера он оставил на столике кафе — что было для Парижа обыкновенной практикой. Жители столицы обладали фантастической жаждой новостей, и потому газеты передавались как летучки. Агрест об этом ещё не знал, но кое о чём догадывался. К примеру о том, что все эти новости дойдут до отца быстрее, чем Адри успеет сказать «быстрее». Даже если Габриэль в самом деле играет затворника и не выписывает вообще ничего. Новость просочится, хоть бы и в облике сплетни. «Я искал хозяев города, и вот они. Прямо здесь, на этом бульваре, » — размышлял Агрест, возобновляя прогулку, — «сидят в редакциях, носятся по улицам. Газетчики. Старый Наполеон их прижал. А пока в силу не вошёл Наполеон поновее, они дышат полной грудью.». Оставалось придумать хоть бы пару слов для отца. Впрочем, решил Адри, он не станет слушать никакие мои слова. В последнюю нашу встречу он был убеждён, что мы с Феликсом конченые люди. Равно так же в предпоследнюю он был убеждён, что и Франция — империя, которую ждёт печальный конец. «Не то что бы он оказался неправ. В обоих случаях. Правда всегда сложнее, чем сухая характеристика». На мостовой трудились дворники. Самые матёрые из них, с длинными бородами, мирно дремали, опершись о столбы. Те, что помоложе, в засаленных фартуках, носились от бордюра до бордюра, выставив перед собой громадные щётки. Щётками они сгребали оброненные конями яблоки. А делали это быстро, потому что даже в ранний час бульвар был полон транспорта. Едва-едва начали появляться первые фиакры — это спешили на работу стряпчие и служащие банков. Те из них, кому не повезло жить поблизости от работы. Вот пронёсся, подняв грязную волну из лужи, двухколёсный кабриолет. Складная крыша его была откинута, и ранние прохожие могли наблюдать двух молодчиков, один из которых дремал на плече у товарища. Другой цепко сжимал бутылку, и так же спал, но только запрокинув голову назад. Кучер, которому явно проплатили часы, а не метры, честно выполнял порученную работу. Но в основном утро на бульваре, это история не о каретах, фиакрах и прочих быстрых колесницах. Сейчас по нему тащились самые обыкновенные телеги, крытые тентом фургоны и цистерны. Всё это двигалось неспешно, надсадно скрипя и ругаясь с козел на дворников. За последние двадцать минут для Адри самой примечательной частью пейзажа стала переносная баня. Обликом она напоминала Лондонские пожарные экипажи. Возможно, читатель не бывал в Лондоне, и потому я поясню. Представьте себе небольшую котельную, установленную на четыре колеса. Если в вашем воображении нарисовался прегромадный бак верхом на телеге, и над всей конструкцией возвышается коптящая труба — вы не ошиблись. Вокруг этого котла навешаны десятки банных приспособлений. Включая, конечно, надёжно принайтованные чугунные ванны. Всё это добро тащила пара в край замученных лошадей. Чёрных то ли по масти, то ли от дыма. Судя по пригнутым шеям, и вымученным шагам, ноша была непосильно тяжелой и для четвёрки сильных коней. Во главе несчастных животных вышагивала парочка мсье, которые попеременно били в колокольчик, и истошно орали о том, что баня уже прибыла. И все, кто мечтает быть чистым, могут приобщиться прямо сейчас, по вполне сносной цене. Повозка двигалась столь медленно, что шедший позади неё парень с лопатой на плече, успевал открыть заслонку и, когда надо, подкинуть в топку порцию угля. Тележку с углём пёр привычный ко всему ослик — он замыкал эту коптящую процессию. Лёгкий ветерок гнул к земле чёрный дым, и спешащие с детьми гувернантки лавировали, пытаясь от него увернуться. Адри рассудил, что и его белоснежному сюртуку с дымом встречаться не стоит. Он нарочно сбавил скорость, надеясь, что адова колымага уедет подальше. Но тут, как на грех, из окон третьего этажа кто-то крикнул молодчикам, что готовы арендовать и ванну, и идущую в комплекте горячую воду. Баню поспешно свезли на тротуар. Из трубы в небо порснули искры. Агрест поспешно сменил сторону бульвара. Нос щипало от волнующего желудок запаха свежеиспечённого хлеба. Пока магазины только думали открываться (то есть пока хозяева зевали внутри, а их комми мыли стёкла уличных витрин), пекари трудились вовсю. Говоря по чести, начали это благородное дело они ещё с первыми лучами рассвета, и теперь уже отходили от разогретых печей. К этим печам спешили сейчас небогатые хозяйки в застиранных платьях. Нагруженные корзинами они выстраивались в шумные очереди возле пекарен и буланжери. Не имея в квартирах очага, им где-то нужно было готовить обед — прогретые за утро печи подходили для этого идеально. Так и пекари отбивали цену дров, и мужья достойных женщин могли надеяться на готовый обед. Или, хотя бы, ужин. Но хлеб… как он пах! Его аромат заполнил бульвар. Он заставлял думать о хрустящей булке, только что вынутой из раскалённого жерла печи. О круассанах и сотнях видов хлеба, без которого не может жить Франция. Как и без сыра с вином. Не зря говорят, что если отнять у парижанина хлеб, он будет пьяным и голодным. А если сыр, то он будет не только пьян, но и мёртв. Отнять же вино у француза до сих пор не получилось вообще ни у кого. Подстёгиваемый мыслями о сдобе, сырах и винах, Адри начал идти чуточку быстрее, чем полагалось фланёру. Не к месту ему начали лезть в голову образы девушки с самой хлебной фамилией на свете. «Интересно, что она о нас подумала?» — размышлял Агрест, огибая очередную лужу. — «А… не всё ли равно?..». Ему должно было быть «всё равно». Любая попытка интереса наверняка бы истолковалась неверно со стороны мсье Дюпена: наверняка он бы подумал, что молодой и богатый хлыщ вздумал заиметь себе матреску. Всё-таки между Агрестами и Дюпенами была пропасть, и пропасть непреодолимая. Любой бы воспринял как шутку даже мысль о таком союзе семей. Не то чтобы он был совсем недопустимым — но, как минимум, странным. Адри же не мог даже помыслить о том, чтобы расстроить Томаса. И уж тем боле оскорбить! Колоритный пекарь ему по-человечески нравился. Беда была так же в том, что и Маринетт могла бы ему понравиться. Могла — но это стало бы кощунством по отношению к памяти о Бриджитт. Да и к самой Маринетт — бесчестно. Адри ещё с вечера, под усталый трёп Нино, решил, что справится с глупым сердцем. И объяснит самому себе — между Бриджитт и Маринетт нет ничего общего. И бедная девушка не виновата, что где-то за морем жила её копия, которую он… любил. Он убедил себя, что его волнение не более чем шок, остаточный эффект от столкновениями с тенями прошлого. Что и мысли допустить нельзя… «Время», — напомнил себе Адриан, — «время всё лечит и расставляет на места. Уже скоро будет понятно, что Маринетт совсем другая. Что это самая обыкновенная пекарская дочка с обыкновенными мещанскими радостями. Вспомни хотя бы её платье. Ну разве Бриджитт надела бы красное в оперу?.. Ты не сделаешь её счастливой. И она тебя. Точка». Он болезненно сморщил лоб, коснулся пальцами виска, словно бы от приступа мигрени. Всё выходило не «как надо». Вернее совсем «не как надо». Адриан привык не радоваться письмам отца. Поскольку в них он его только отчитывал. Сперва за то, что сын махнул рукой на карьеру, и разменял квартет из золотых львов Кембриджа на синий андреевский крест университета Эдинбурга. Хотя это были ещё цветочки — Габриэль полагал, что у сына есть ещё шанс. Всё-таки было время, когда в холодных стенах этого университета преподавал сам Сэр Адам Смит. А значит Адриан мог ещё сделаться умелым экономистом. Габриэль в этих надеждах забыл, что там же учились, помимо экономистов такие высокие умы как Дарвин, Максвелл и Юм. А ещё там же располагалась единственная в Королевствах кафедра спиритизма и гоэтии. Здесь трудился в своё время знаменитый демонолог Роберт Тёрнер. И теперь на кафедре властвовали три столпа молодой науки: Вудман, Уэскотт и МакГрегор Маззерс. Конечно, старшему Агресту было невдомёк, что сын направил стопы в холодные горы Шотландии именно из-за них. Когда до него дошли слухи, чем на самом деле занимается младший сын… о, сказать что Габриэль был в ярости, значит не сказать ровным счётом ничего. Глава фамилии в один миг лишил сына любой поддержки — и не сказать, чтобы Адри об этом не пожалел. Ему предстояло пережить непростые времена, однако Адриан справился. Его затянул водоворот событий, встреч, месяцы скитаний и, конечно, приключения. Одна часть Адриана была безмерно счастлива. Другая чувствовала себя преужасно. Агресту казалось, что его оторвали от чего-то важного, от источника силы — и дело было вовсе не в деньгах. Не проходило и дня, когда Адриан не чувствовал себя крошечным, беззащитным, лишённым чести и фамилии. А затем Габриэль прислал ему письмо с требованием вернуться. Адриан уцепился за это послание, как утопающий цепляется за тростинку. Ему подумалось, что как только он ступит на землю Франции, все его демоны останутся в Британии. Все ошибки и грехи. Агрест готов был даже начать новую жизнь — он понимал, что все эти истории с одержимыми закончатся могильной плитой. Быть может, она была бы скучна… но ведь он по-настоящему и не знал «скучной» жизни! Может в балах, вечерах и приёмах, в размеренном существовании за бумагой и прогулками нет ничего ужасного. Может он бы смог снова полюбить?.. по-глупому метнуться с головой в омут… И вот едва ли не стоит на его краю. Да только омут тот же самый. Сама Вселенная словно насмехалась над ним. Чисти улицы как раньше, говорила она, а чтоб ты не забывал кто ты есть, вот тебе кольцо и копия той, кого ты любил. Ничего ещё не кончено, у тебя передо мной счёты, Агрест. Ты продал самое ценное, что я тебе дала — душу! — а теперь… плати. Адриан зажмурился, глубоко вдохнул пропахший дымом и выпечкой воздух. «Работа. Сосредоточься на работе. Отец не виноват, что он таков. Мир не виноват, в том, что он таков. Хлоя ни в чём неповинна. Ты сам — большой любитель строить замки из песка. Если есть виноватый, то это… ты. Поэтому работай и выплачивай людям долг.» На самом деле, даже ранним утром о девушках хотелось думать больше, чем о Фонарщике со всеми его трупами и фонарями. Адри сам понимал, что это слишком уж тревожная для него перемена — ещё неделю назад он был холоден и к отношениям, и всем тем радостям (приличным и не очень), которые за ними следуют. Даже письма Хлои он воспринимал как нечто дружеское, и волнующее лишь слегка. Но стоило один раз сходить в Оперу… «Право слово, всё это звучит как дурной анекдот…». …и что-то внутри него пришло в движение. Может быть, дело было в Нуаре, который слишком уж истосковался в неволе. В дни, когда Адриан рисковал выпустить его на свободу… словом, в такие дни Адри ходил сам не свой. И да, чего таить греха, иногда делал глупости. Влияние чужого разума, пусть и скованного железной волей, просто так не отменишь. А может быть виновата была и Маринетт?.. «Маринетт… звучит как музыка. Как спокойное море перед началом шторма. Почему, ну почему её не могли назвать как-нибудь по-сельски? Например, Софи?». Маринетт… от одного имени Адри становилось как-то… странно. Словно кто-то лишал его тело воздуха, и… «Впрочем, это невозможно. Нет. Даже если бы я, в самом деле, что-то мог испытывать к женщине, помимо обыкновенных физических потребностей. Даже если бы она ответила мне взаимностью. Даже если бы она была не глупа и полна достоинств, кроме тех, что очевидны для любого мужчины — это был бы мезальянс. Кроме того, Маринетт, едва только узнав об истории с Бриджитт, непременно бы решила, что все мои слова и поступки (которых не будет!), это тень любви к другой женщине. Я не имею права на чувства, и особенно — на чувства к такому невинному созданию, как мадемуазель Дюпен. Эта тема закрыта. Быть может, будет даже лучше, если Хлоя окажется ребёнком Света и порока, во что я не верю. Если всё окажется так, как говорит Ильберт — потому что это та судьба, которую я заслужил». Но Вселенная продолжала смеяться. — Мсье! Мсье в белом костюме! Агрест, застигнутый врасплох, едва не налетел плечом на столб фонаря. — Мсье! — окликнул его девичий, с лёгкой хрипотцой, голос. Адри сперва мысленно пересчитал всё, что нёс на себе — вдруг, что забыл на столике? Нет, даже трость была при нём. И белоснежный цилиндр. Он поспешно обернулся. К нему, через дорогу, спешила девушка в скромном дневном платье. Шотландская клетка сперва сбила Адриана с толку, но затем он узнал смуглое лицо креолки. Шоколадные руки сжимали крохотную корзинку. Конечно, это была Сезар. Ловко обогнув крытый тентом фургон, девушка ступила на край бордюра. Адри запоздало подал её руку, помог забраться. — Мадмуазель, — произнёс он, приподнимая цилиндр. — Мсье, — в тон ему ответила Сезар, выбрав английский язык, что немало льстило, — я уж было думала, что придётся на весь бульвар кричать ваше имя. Но тогда мы бы не отделались от зевак. Это «мы» обещало, что и от Альи он так же запросто не отделается. — Весьма… дальновидно с вашей стороны. Благодарю. Девушка взяла его под руку, и Агресту не оставалось ничего, кроме как продолжить фланёрствовать, но уже в компании. — А вы заставили нас поволноваться, — как бы между прочим заметила Сезар. — В самом деле?.. — О да. Мадемуазель послала меня проведать вас спустя час после нашего прибытия. А ведь и мы уже вернулись поздно. То есть время было глубоко за полночь! Ваш дворецкий меня вовсе не утешил — сказал, что вы и не думали пока появляться, но уверил меня, что переживать не стоит. Тогда я отправила хозяйку спать. И зашла спустя ещё час… теперь мы волновались уже на пару с Ильбертом. А затем я решила скоротать время за чтением в кровати, где меня сморил сон. Адри почувствовал, как алеют его щёки. В самом деле, получилось очень некрасиво. — Мы пришли под утро, — объяснил Адриан. — Понимаете, я очень люблю гулять. — Ох. Нипочём бы не догадалась, — ровным тоном произнесла Сезар. — Мадемуазель послала меня к вам утром, когда все дела по этажу были сделаны. И, чтобы вы думали?.. я снова не застала вас на месте. Одно радует — Ильберт успел заметить краешек вашего сюртука, который мелькнул в двери. Мсье Адриан, вы неуловимы как воскресный день. По счастью у вас двое дворецких, и вот уже второй поведал добрую весть, что вы вернулись домой целиком. Правда только что упорхнули… вжух, и нет! Открою тайну: я уже начала волноваться, что вы таким манером избегаете добрососедского общества. А затем я встретила вас здесь, на бульваре! Какой сюрприз. «Меня отчитывает соседская экономка. Какая прелесть!» Однако ему нравилось, что в этой родной и в то же время чужой стране обычаи позволяли общаться прислуге с господами «за панибрата». Адриан был убеждённым републиканцем, и его немало смущало, что с Лондонской прислугой говорить было невозможно. Кроме случаев, когда Адри надевал простое платье, маскируясь под рабочего. Это было не забавой, а частью работы. Однако дома он не мог найти собеседника, исключая, конечно, Нино. Агрест глубоко вдохнул, готовясь выдать порцию оправданий. Но затем выдохнул, и только сказал: — Прошу меня простить. Мне… в самом деле, очень неловко. — Могу вас понять! — Да-а… и… м-м-м… я не имел намерения оскорбить ни вас, ни мадемуазель Маринетт. Понимаете, всё дело в Фонарщике. Время не ждёт. Адри поймал себя на мысли, что Сезар первая, кому вот так запросто удаётся вытягивать из него информацию. Легко и непринуждённо. — О, понимаю. Ваша прогулка — так же часть охоты. Но вы не спали! Оммфе пожал плечами. По его мнению, говорить здесь было не о чем — викторианская мораль порицала такие праздные вещи, как сон. Но этикет обязывал вставить хоть бы незначительную реплику. Сезар снова обрела над ним сверхъестественную власть, и Адриан потерял осторожность. — Здесь было бы уместно клише о том, что «зло не дремлет». Но оно вполне себе дремлет днём. Одержимый не появлялся при свете солнца, а значит… Он вздохнул. — Да-да?.. — спросила Сезар, лукаво улыбаясь. — …нужно успеть до захода. Я обязан осмотреть бульвар вдоль и поперёк. Креолка заглянула в его лицо. Хлопнула ресницами. Но на этот раз Адри не поддался чарам, и ответил сдержанной улыбкой. — Ну что ж, — нашлась Сезар, и широким жестом указала на улицу, — я вижу вдоль, и вижу поперёк. Пока для меня у госпожи нет дел, и, быть может, я окажусь вам полезной?.. или вы предпочитаете одиночество философа?.. Агресту ничего не оставалось, как снова улыбнуться: — Вы окажете мне честь. — Решено! Теперь и я буду охотницей, — рассмеялась Сезар. — На половину ставки. Другая половина принадлежит жилым этажам, а так же галантерее, в которую я хожу по утрам. Адри задумчиво посмотрел на смуглое, кареглазое лицо. Девушка улыбалась так часто, что можно было ослепнуть. Джентльмен решил, что сейчас самое время расставить точки над «i». Его раздражала недосказанность в людях, вызывавших у него симпатию. Не меньше этого Адри хотелось свершить маленькую месть за неуместный материнский тон. — А ещё перу, — тихо произнёс Адриан. — Кёс кэсе?.. — перешла девушка на французский. Кажется, ему удалось сбить её с толку. — Перо. Которым обыкновенно пишут письма, — объяснил Агрест. — А так же статьи и памлфеты. Да вообще всё, что приходит в голову и достойно бумаги. Девушка стушевалась, и Агрест понял, что угодил в цель. Непонятно пока было только — в какую из. — О. Допустим… но… как вы к этому пришли? Адри сощурил глаза. — На вашей очаровательной щеке следы от мелких капель чернил. И ещё эти милые точечки не пальцах правой руки, которую вы лишили перчатки. Это заставляет меня думать, что вы пишите, и пишите много. Хотя урывками. Сезар быстро глянула на кисть. Но прежде попыталась машинально затереть большим пальцем несуществующие пятна. — Вообще вы левша, — продолжил Адри, чувствуя себя совсем неблагородным мстителем. Но удержаться было невозможно. — Потому что носите перчатку на левой руке. И правая кисть ваша чиста, но вы… себя выдали. Вы — писатель. Из всего сказанного истиной было только то, что Сезар стянула одну перчатку (очевидно, в галентерее, чтобы удобнее было считать деньги) да так и забыла надеть. Остальное — не более чем догадки. — Ах, — сказала Сезар, не без азарта в голосе. Полные африканские губы изогнулись в улыбке. — Вот как! Вы ужасно коварный человек, мсье Адриан. Однако не буду врать, с вами интересно пикироваться! — И я вас раскусил, не правда ли? Она звонко рассмеялась. Погрозила пальцем. — Ой! Не-ет, Адриан, вы преждевременно играете триумф! Ведь я вам ничего не сказала. «А этого и не нужно, » — подумал Агрест, — «всё ясно как день. У вас повадки ищейки, острый ум и невысокая должность. Вам судьбой написано стать акулой пера. Иначе к чему эти постоянные поиски сенсации?..» Адри не то что бы не любил журналистов. Он относился к этой породе людей с разумной осторожностью. Как относятся к горящей лошади, которая мечется по забитой сеном конюшне. Или ты оставишь её тут, где она всё подожжёт; или выпустишь на волю, где она подожжёт что-нибудь другое, но уже не твоё. Продолжать эти кокетливые игры Агресту не хотелось совершенно. Они отвлекали от дела; кроме того, Адри не хотелось, чтобы мадемуазель Сезар начала ему нравиться. — Вы можете задавать любые вопросы, какие вам заблагорассудится, — произнёс Адриан. Усталость понемногу брала своё. — Я отвечу на них. Как только вы сознаетесь, на какое издание работаете. Сезар картинно приложила палец к губам, подняла к подёрнутому кудрявыми облаками небу глаза. — В данный момент, — протянула она. Впрочем, не слишком уверенно, — это «Пти Журналь». Но вообще я пишу везде, где меня захотят услышать. — Понятно. Что же, теперь вы можете не тереть украдкой щёку. На ней ничего нет. Я блефовал. — Ах! — В самом деле, мадемуазель, — улыбнулся Агрест. — Как можно подумать, что вы упустите такую мелочь? Вы следите за собой. Изъянов нет ни в вашем лице, ни платье. «Другими словами, вы — педант. Но вы всё-таки девушка, которой хочется нравиться. Разумеется, не мне, но ведь случайных встреч немало… очень неуютно разгуливать по бульвару, понимая, что твоё лицо перепачкано чернилами». — Теперь, — произнесла Сезар со вздохом, — я уже не знаю, как относиться к вашему коварству. И… м-м-м… прямоте?.. словом, я побеждена и потеряна. И чувствую себя странно. Ага — ухмыльнулся Адри — как же! — Что вы намерены теперь со мной делать? — продолжила Алия. Агрест никак не мог понять природу кокетства Сезар. То ли оно было умышленным, то ли естественным. Как человек, в целом знакомым с противоположным полом, особенно с кокетливой её стороной, он решил, что и сама Алия не знает ответа на этот вопрос. — Теперь, — продолжил Адриан, — я намерен гулять с вами, покуда вы не решитесь избавиться от моего общества. — О?.. даже не смотря на то, что я журналист? Мне показалось, вы недолюбливаете нашего брата. — Вообще да. Но вы очаровательны настолько, что ставите меня в неловкое положение. С одной стороны прежде я бы не стал работать рядом даже с самым талантливым автором. Он может клятвенно заверить меня, что поразит читателя репортажной точностью. Но затем муза клюнет его в темечко, и всё будет переврано. Ради драмы и проблематики, конечно. С другой, личная симпатия к вам делает меня безоружным. Я просто не могу сказать вам «нет». Прежде, чем девушка успела справедливо оскорбиться, Адри добавил: — Я и сам попрошу вас о компании. Вы окажете мне честь, мадемуазель Алия? — Да-а. Но-о… страшно признаваться, вы меня запутали! — О. Я скользкий тип. Прошу меня простить. Сезар снова рассмеялась. На этот раз куда громче. — Мсье Агрест, — мурлыкнула она, по-лисьи щуря на собеседника карие глаза, — каюсь, я хочу писать о вас статьи. Вы персонаж, который будет интересен читателю. И вы живёте буквально за стеной моей комнаты! Ну как здесь можно удержаться? Адриан ответил пожатием плеч. Ему была близка проблема стен. И тех, кто живёт за ними. — Вы сказали, что я могу задавать вопросы. Значит ли это, что я могу писать о вас?.. — спросила Сезар. Агрест медлил с ответом, рассматривая экипаж, понёсшийся мимо. В его чёрных лакированных бортах отражалась искажённая улица. Равно так искажают мир и писатели, но это не значит, что нужно затирать лак и разбивать зеркала. С оптикой бороться бесполезно. — А как я могу вам запретить? — наконец ответил джентльмен. — Вы, как я уже говорил, поставили меня в странное положение. Я не могу вам отказать. Но, всё-таки, я бы не хотел, чтобы обо мне писали. Даже такой исключительный человек как вы. Сезар снова захлопала ресницами. — Почему-у? Адриан, подумайте сами. Разве известность сделает вам плохо? По-моему она только поможет… приведёт людей… и… ох, — смутилась креолка, — я не имела в виду, что вам нужна работа. Я только хотела… — Известность, говоря избитыми фразами, палка о двух концах. С одной стороны, она в самом деле помогает… в некоторых вопросах. Но вредит куда как больше. Люди смотрят на человека без имени сквозь пальцы. Они прощают ему грязь на ботинках и круги под глазами. И его ошибки проходят мимо них. Но когда за ним начинают следить… за каждым шагом, люди не прощают уже ничего. И ничего не забывают. Есть вещи и похуже… Он вздохнул. Машинальным движением вытащил часы. Откинул крышку. И слишком поздно смекнул, что забылся — Сезар, второй человек в Париже (после Хлои!), кому стоило бы эти часы показывать. Большим пальцем он захлопнул их, надеясь, что креолка ничего не заметила. — …хуже то, что от такого человека начинают ждать чуда. Если чудо не случается, его выдумывают. А уж если случается, из него раздувают невесть что. Из-за чего, к слову, мои коллеги и без того смотрят на меня косо. Как на позёра и авантюриста, я имею в виду. Мне это совершенно не по душе — я никогда не желал внимания толпы. Для меня это желание чуждо и даже отвратительно. Однако это не всё. Самое ужасное случается, когда я совершаю ошибки. В такие моменты читатели газет способны потерять почву под ногами, что, кстати, делает из них великолепную мишень для акум. Представьте, что вам приходится жить под гнётом чужого ожидания. Каждую неделю вы, по её мнению, должны совершать подвиг. Это… невыносимо. Алия наградила его полным сочувствия взглядом. — Вы уже проходили через это? В Лондоне? — спросила она. Агрест кивнул. — Да, ощутил в полной мере. Слава сводила в могилу даже художников, которые не могут делать карьеры без неё. Нам слава ни к чему. Алия задумчиво покачала головой. Сделала вид, что изучает небо. А затем, как бы между прочим, произнесла: — В Лондоне… надо полагать, там осталась и ваша дама сердца. Адриан нервным движением коснулся полей цилиндра. Затем медальона, пронзившего узел галстука. — Да, — сухо ответил он. — В некотором роде. — Угу. Хм. Понятно, — произнесла Алия. — Наверное, она очень огорчится, когда узнает, что вы носите с собою портрет своей новой соседки. Так что об этом я, пожалуй, писать не стану. Это явно не та часть славы, которую вы хотите получить… Адриан обругал себя последними словами. Хотя надеялся, что ему удалось сохранить невозмутимый вид. — …нет-нет, мсье! Я вас не осуждаю. Париж — город любви. Мы, французы, не отрицаем ни одну из её форм. Если между двумя людьми возникли чувства, разве могут быть преграды? Это несправедливо, выдумывать препятствия. И я, только не обижайтесь, нахожу сухую английскую мораль глупой, даже отвратительной, противной нашей природе. Что же до Маринетт, уверяю вас, она особенная девушка, и… — Не расстроится, — прервал её Адри, это было грубо, но Сезар явно понесло не туда. — А?.. пардон?.. Креолка подняла на него вопросительный взгляд карих глаз. Адриан сбавил шаг, а затем они оба остановились. Агрест колебался. Но в итоге пришёл к выводу, что Сезар либо выведает всё у Нино. Либо замучает Адриана насмешками. Ему же краснеть не хотелось чуточку больше, чем погружаться в прошлое. — Бриджитт… — произнёс Адри. Он полагал, что сможет произнести её имя легко, но тут же почувствовал, что оно, как и прежде, вызывает едкую боль. Агрест вздохнул и продолжил: — Бриджитт не расстроится. По ряду причин. Во-первых, её нет с нами. Сезар раскрыла рот, поспешно отвела взгляд. Соединила руки в неловком жесте. — О, — выдохнула она. — Простите… мне жаль. — Во-вторых, — продолжил Агрест. — На портрете изображена вовсе не мадемуазель Дюпен. Адри достал часы из нагрудного кармана. И, прежде чем открыть крышку, добавил: — Я покажу его вам. Но только потому, чтобы вы не сочли, будто я что-то имею… в отношении вашей хозяйки. Только раз. И я уверен, что ни одна душа больше об этом не узнает. Он вложил раскрытый хронометр в смуглую ладонь. Сезар, до смерти смущённая, не смогла перебороть любопытства. Взглядом она жадно вцепилась в лицо на портрете. — Но ведь… — пробормотала Алия, поворачивая часы к свету. — Боже, сходство поразительное! Согласитесь же, Адриан! Эти глаза. И… ох, я такая глупая, мсье! Когда бы вы успели добыть портрет Мари? Это… это… Она прищурилась, рассматривая золотую вязь, идущую по краю портрета. Адри знал каждый завиток — её нанесла сама Бриджитт. «Моему А. С любовью, навеки твоя…» — ОНА, — прошептала Сезар, прижав руку к сердцу. Девушка быстро глянула на Адри, и тот прочитал в её глазах ужас, смешанный с сочувствием. — Как это всё… ужасно, мсье Адриан. Как несправедливо! Господи, у меня просто… нет слов… Быстрым движением, словно боялась передумать, она вернула ему хронометр. Адри вернул его в карман. — Не представляю, что вы чувствуете, — сказала Алия, пальцами касаясь его рукава. — Должно быть, это похоже на Ад. — Да, — ответил Адри, выдавив улыбку, которая вышла кривоватой. — Вы точно и кратко выразили мои ощущения. Как и положено писателю. — Маринетт… — Думаю, мы оба понимаем, что ей об этом знать совершенно не нужно. Эта история не должна её касаться. Даже краем. Тем более что мадемуазель вполне может попросить вас узнать детали. И, уверяю вас, это сделает только хуже. — Да-да. Конечно! Вы правы! Но… Адри посмотрел на неё с укоризной. И Сезар покорно умолкла. Он подставил ей локоть — девушка так же послушно просунула в него руку. Парочка продолжила прогулку в полном молчании. Конечно, долго оно продолжаться не могло. Натура Алии была выше любого сочувствия и такта. — Гм. Всё же они удивительно похожи. Может быть ваша Бриджитт… Адри вздрогнул — и Сезар это почувствовала. Но всё-таки продолжила: — …родственница семье Дюпен? — Нет, — резко ответил Адри. И тут же мягче добавил: — Это маловероятно. У неё была довольно известная фамилия. Да, они были французами. Но бежали на остров ещё во время революции. Полвека браков с английскими родами могли бы уже сделать дело. Вот что я имею в виду. — Но шанс всё-таки остаётся. Узнать не так чтобы просто… однако… Агрест поджал губы. — Мадемуазель Сезар, — холодно произнёс он. — Сейчас вы пытаетесь узнать её фамилию. Что, несомненно, наведёт вас на то как и при каких обстоятельствах умерла Бриджитт. И ещё на кое-какие вещи. Мне это решительно не по душе. Говоря прямо, я бы не хотел, чтобы кто-то заглядывал в некоторые мои шкафы со скелетами. Сезар, изумлённая таким отпором, молчала. Адри же про себя начал мучиться из-за того что нагрубил. Причём нагрубил напрасно. — Мы были обручены, — продолжил Адиан. Он и сам не верил, что начал говорить на эту тему. Даже спустя полтора года это оказалось болезненным мероприятием. — Но обручены тайно. К сожалению для нас двоих, Бриджитт была в шаге от помолвки явной. На том настаивали её родители — меня они как подходящую партию рассматривать не желали. — В самом деле? Но почему?.. Адри усмехнулся. — О. Начать стоит с того, что я не богат. Если не сказать что беден. Я младший в семье, а значит не могу претендовать на всё, что держит в руках отец. Прямой наследник — Феликс. Мне, как второму ребёнку, полагается малый процент, и то в случае, если нанятые братом стряпчие не распишут всё в его пользу. Продолжить стоит тем, что её семья — упёртые роялисты. Даже спустя столько лет они бесятся от одного только упоминания о фамилиях «фальшивой знати». Для них моя кровь недостаточно голубая — это уж точно. Он помолчал секунду, погружаясь в воспоминания. На мгновение Адри снова очутился под тёплым июньским дождём Лондона. И он с удивлением обнаружил, что не все воспоминания содержат в себе яд. Есть в них и те, что содержат один только свет. — Всё началось в Эдинбурге, — сказал Агрест, — очень странно. И, по-моему, смешно…