Призрак Розы
Эдинбург
Всё началось странно и смешно. Лето — пора отъездов. Жара гонит людей из крупных городов куда-нибудь, где обитает живительная прохлада. К тому же солнце — второй враг дочерей, жён, кузин и сестёр, словом всех, кто составляет слабое сословие городского мира. Первым врагом по сей день является старик время. Что же до солнечных ванн, в Англии быть смуглой не просто некрасиво, а даже неприлично. Что скажут люди, когда на балу, в платье, открытом взгляду больше некуда, кто-то видит презренно-коричневую шею, контрастную белым плечам? От коварного солнца на модной фарфоровой коже появляются подлые веснушки. Даже у тех, кто их отродясь не носил. Потому леди, если она ещё думает блистать, бежит прочь от солнца. В тень! В леса. Или, что является вариантом наилучшим, в прохладную Шотландию. Здесь, среди невысоких гор и высоких горцев леди пережидает самое неблагоприятное время года. Солнце заглядывает и в Эдинбург, но в сравнении с югом острова это скорее визит вежливости от соседа, который тебя не может терпеть. Он краток, как сон старика. А ещё в горах целебный воздух — это известно всем. Семейство де Шен знало это лучше прочих, потому как имело в распоряжении усадьбу, расположенную неподалёку от Эдинбурга. Усадьба эта была пропитана духом старой Шотландии. Каждый дикий камень, из которого сложены стены, высокий забор, увитый диким плющом, острая кровля — всё кричало об этом. Другими словами, усадьба была старомодна, по-средневековому сыра, огромна, неуютна и попросту уродлива. Местные старожилы говаривали, что она сложена из камней замка какого-то древнего горного клана, который разобрали «сассанахи». И потому населена призраками. Так или нет — Адриан не знал. Зато знал, что настоящий шотландец слышит банши по три раза в месяц, и находит дурное предзнаменование везде, куда падает его взор. Факт — на земли лорда де Шен (в сей части страны) очень часто опускалась пелена тумана, особенно в ранние часы. В чём нет мистики, поскольку расположены они довольно высоко. Здесь часты туманы и внезапные дожди. Местные не любили этих земель и держались стороной. Просто потому, что делать здесь было совершено нечего. Адри справедливо полагал, что и ему нечего делить с сэром лордом де Шеном. Тем более лорд практически не бывал в Эдинбурге. И уж тем более нечего ему было делать в стенах Университета. Или пабах, чьи двери открыты студентам. То есть жизни младшего Агреста и старшего де Шена существовали параллельно, примерно как небо и земная твердь. Но затем в городе появилась его дочь. Ах, Эдинбург! Один из самых странных городов запада и уж точно самый странный — Королевства. Пока другие росли вширь, столица Шотландии росла вверх. И во времена, когда её посетил младший Агрест, могла удивить пилигримов двенадцатью этажами домов, невероятно узкими улицами, которые превращались в затяжные лестницы. Здесь женщины с воплем «гардилу!» до сих пор выплёскивают на головы прохожих обмылки. Крыши Эдинбурга настолько остры, что режут тучи и потому на город потоками льются дожди. Узкие окна не видят горизонта, они смотрят на соседние окна. И в одном доме, на одной лестнице, запросто можно встретить рабочего с огрубевшими от мозолей руками и наследника высокой шотландской фамилии. Их апартаменты вполне могут быть разделены одной стеною; такого духа республики и равенства не встретить и в Париже. Адриан влюбился в столицу, а столица сразу же полюбила его. Как и любого, кого не смущает теснота, льющиеся на головы помои и подвыпимшие горцы. Он с удовольствием гулял по Королевской Миле, единственной широкой улице, которая тянулась через весь город. Зарисовывал Касл Рок, мрачные, в потёках воды, стены королевского замка. Мода доходила сюда с большим запозданием, и потому эдинбургцы одевались без серьёзных притязаний. Адри с его происхождением, акцентом и тонким вкусом тут же приобрёл славу иконы моды и бонвивана. Он не тонул в кутежах как иные студенты, и потому заслужил уважение стариков. Любили они гостя из Парижа ещё и потому, что он обожал их слушать. Но настоящий почёт Агрест приобрёл, когда на руинах Холируд завелся одержимый. Сперва он только пугал запоздалых гуляк, и потому его терпели как часть северного колорита. Старожилы узнали в нём Глаштига, персонажа сказок — потому как, по мнению свидетелей, имел человеческий вид только наполовину; оставшаяся часть Глаштига была опознана как козья. Как известно всякому горцу, Глаштиг должен являть собой союз человека и козла. Акума, согласно природе акум, не мог остановиться на одних только испугах. Он перешёл к убийствам. Всё было как по учебнику: сперва это были бродяги, но затем одержимый вошёл во вкус, и взялся за детей. Утаскивал их в тоннели, которых несчётное множество под Королевской Милей. Городской совет немало возбудился на эту новость. Если с потерей забулдыг он мог ещё смирится, то на детей у города имелись планы. Мэрия поручила полиции разобраться с одержимым, но констебли напрочь отказывались лезть под землю, и только разгуливали ночами по Миле, стучали в колотушку, мешая людям спать. Этот стук нисколько не мешал Глаштигу делать то, что у него получалось хорошо — красть детей. Когда козочеловек начал вламываться уже в дома, новость о бестии дошла до Лондона. Из столицы на поезде прибыла экспертная комиссия, которая заключила что, быть может, никакого Глаштига и нет, но вот дело рук его без всяких сомнений процветает. Городскому совету было поручено решить рогатую проблему любыми средствами, и в кратчайшие сроки. Однако, как уже объяснил автор, полиция оказалась бессильна. Причина довольно проста — трудно найти человека храбрее чем горец, но, в то же время, нет на свете существа более суеверного. Магистрат вспомнил об Университете. А именно — кафедре спиритуализма. Студентов здесь имелось немало. И они с великим удовольствием взялись за консультацию констеблей. По их мнению, самым верным решением было разделиться на две группы; пока одна дежурила у входов, мешая одержимому покинуть убежище, вторая должна была спуститься в катакомбы и дать неприятелю бой. Констебли слушали специалистов со всем прилежанием, но только укреплялись в мысли, что лезть под землю — плохая идея. Потому только удвоили количество патрулей, причем рядом с выходами из подземелья они старались не появляться вообще. Глаштиг сошёл с ума от счастья, и научился зверски орать на луну. Что в купе со стуком колотушек доводило все сословия столицы до состояния нервного истощения. В этот высочайший момент напряжения страстей на сцене и появился младший Агрест. Помимо прочих достоинств (вроде образования) он обнаружил в себе полный иммунитет к суевериям и страху перед замкнутыми пространствами. Новость о том, что кроткий француз, бонвиван и модник с белокурыми локонами сойдётся в битве с Глаштигом была встречена с чисто шотландским юмором. Город ждал развязки. Агрест же не стал изобретать колесницу и воспользовался тем советом, какой давали констеблям его будущие коллеги. Без труда вычислил самый популярный у одержимого выход на поверхность. Вооружился двуствольным капсюльным ружьём, укоротив, впрочем, его до приемлемых размеров. Навесил на ствол масляный фонарь и, замотавшись в шотландский плащ (там, куда он собирался, бывает холодно) полез под землю. Встреча двух противоположностей стала внезапной для обеих сторон. Одержимый и охотник столкнулись нос к носу уже третьим поворотом. Был вечер, и Глаштиг собрался на променад. Трудно сказать, кто из двоих был удивлён встречей больше. Однако только Агрест поступил правильно — не тратя время на тонкости этикета, он поприветствовал одержимого крупной дробью в мохнатую грудь. Затем, когда естественные конвульсии чудища стихли, начертал на стене схему Дюрка-Марсона, и поймал мечущуюся бабочку в пузырёк из горного хрусталя. Равно как делали его коллеги в диком средневековье, во времена Чёрной Смерти. После случилась заминка — те из констеблей, что слышали выстрел, очень хотели посмотреть на чудовище. Им, как людям суеверным, требовалось материальное доказательство подвига. Банка с акумой их нисколько не впечатляла. Потому Агресту пришлось идти на кафедру анатомии за пилой, и уж ею отпиливать рогатую голову. Наверху Агреста ждала Эдинбургская пресса. Вид юноши, завёрнутого в традиционный плащ, да ещё и с козьей головой в руке, показался им зрелищем достойной фотографии. Кто-то из местных нашёл в чулане старинный берет с пером и, не слушая возражений, укрыл им светлую шевелюру. Офицер полиции сунул в руку Адриана палаш. Юношу заставляли позировать с трофеем не меньше часа. Агрест краснел, бледнел и пугался больше, чем когда повстречал Глаштига. Глаштигу же было всё равно. Его голова, не считая вываленного языка, позировала идеально. Не прошло и двух дней, как героический даггеротип очутился в Лондоне, где произвёл фурор невиданной прежде силы. В стане традиционалистов Шотландии случилась восторженная истерика. Эдинбург начал мучить героя приглашениями, от которых он не смел отказаться. У Британии, казалось, имелось всё. Она простиралась от восхода до заката. Но, и в этом сознался бы любой подданный короны, чего-то не хватало. Писатели строчили книги, поэты — вирши. Художники трудились над полотнами. Армия сеяла хаос и ужас в колониях. Однако это было не то. И, как теперь стало ясно, старушке Англии до смерти не хватало такой банальности, как юноша с шотландским палашом и окровавленной головой усекновенного врага в руке. Простые человеческие радости не имеют срока годности, и остаются актуальны как веке в девятом, так и в девятнадцатом. Словом, звезда Агреста вспыхнула, и не думала падать с небосвода славы. Хоть он и бежал от неё, как должник от приставов. И, равно как приставы, она находила его везде. Были у неё, сказать по правде, и неприятные стороны. Так злые языки на кафедре спиритуалистов выдумали пошлый термин под названием «экзорцизм Агреста». Под который попадала любая пальба по мишеням, а так же тонкие вопросы, решённые грубыми методами. Седобородые учёные мужи в среде спиритуалистов гундели и раздражались — им, отцам-основателям науки, вовсе не хотелось браться за оружие и рубить одержимым головы. Бог не создавал их для активного образа жизни. А если и создавал, то раньше надо было подавать знаки — теперь уже поздно что-то менять. Война, это негигиенично. Это опасно. Но это именно то, что начали требовать от них власти в городах больших и малых. Словом, теперь Эдинбург полюбил Агреста. Юноши заказывали себе палаши, береты и плащи в клетку. Глядя на такие перемены моды, полиция впала в понятную меланхолию. Отказалась исполнять долг перед короной и обществом. Палаши мигом запретила мэрия, и потому их тотчас же заменили на ножи скин-ду. Когда запретили к ношению и скин-ду, пробудилась партия традиционалистов. Против них выступили отставные военные, которые считали ношение оружия привилегией тех, кто имеет мундир. Их поддержал и Лондон — там ещё помнили, на что способен горец, когда в его руках оказывается палаш, на бёдрах — юбка, а на плечах нет красного мундира. Впрочем, традиционалистам было всё равно: они пробудились не для споров, а чтобы кулаками проверить мягкость сасанахских лиц. Ибо занятия более традиционного припомнить просто невозможно. Когда страсти поутихли, сошлись на том, что носить можно одни только муляжи скин-ду. А плащи не должны изображать ни один тартан существующего клана — впрочем, здесь никто Америк не открыл, поскольку тартаны были запрещены ещё до появления Агреста с его рогатым трофеем. Модникам хватило и этого. В конце-концов, они не планировали возвращать независимость королевству. Им только хотелось нравиться девушкам. А девушки, известное дело, плохо разбираются в тартанах и холодном оружии. Девушки — создания впечатлительные. И, как положено впечатлительным созданиям, они впечатлились тем, что сотворил Агрест с ночным крикуном, который целый год мешал им наслаждаться сном. Будь у них возможность, пила, или, хотя бы, муляж палаша, они провернули с Глаштигом те же анатомические манипуляции, а затем пронесли трофей, наколотый на черенок, через весь город. Потому что там, где не справляется гэльский мужчина, за дело берётся гэльская женщина, а такие вещи добром не кончаются. Стоит ли удивляться, что по юному Агресту в тот год томно, полными девичьими грудями вздыхал слабый пол Эдинбурга?.. дворянки томились бездеятельно, мещанское сословие, однако же, не столь скованное моралью эпохи, делали это активно. Настолько, что Адриан, которому хоть и льстило внимание, предпочёл бы обойтись без оного. У него не было планов на матримониальную часть жизни. Он был из тех молодых людей, что не разменивались по пустякам, наивно полагая, будто их ждёт впереди что-то особенное. Словом, внезапной своею славой он не пользовался, что только подогревало накал страстей. И потому, когда в окрестностях появилась носительница гордой фамилии де Шен, общество немало возбудилось. По городу пронёсся эскадрон слухов. Было известно, что де Шен не просто хороша собою; всё куда серьёзнее: она невероятная красавица, из тех, что сиды крали в мир Ши. Другой части населения, которая не привыкла сидеть сложа руки, зато привыкла хватать судьбу за хвост, стало так же известно, что у юной леди острые зубки. По слухам, она обладала талантом «срезать» поклонников столь умело, что те неделями ходили сами не свои. Особо впечатлительные думали наложить на себя руки. А, меж тем, от взгляда голубых глаз на траве замерзали росинки. Их обладательница была образована, умна, и умом этим могла уничтожить сердце неосторожного поклонника. Всё это, а ещё то, что к птице такого полёта было совершенно невозможно подобраться дважды (не оказавшись в околотке), создало ей репутацию самой неприступной крепости Шотландии. Потому смелый вымысел неспокойного обывателя тут же ментально свёл два непокоримых сердца. Кому ещё по силам растопить холод красавицы, как не герою Эдинбурга? На его счету голова врага! Которая, к слову, отправилась на вечное хранение в формалиновую колбу, где и пребывает по сей день, развлекая зевак закатанными бельмами глаз и вываленным языком. Чудна жизнь: она пережила всех героев романа! Уж нет ни оного портрета красавицы де Шен, а голова всё так же взирает на студентов из формалиновых глубин… Ну а тогда, бери, да предъявляй, и дама твоя — такова была логика храбрых горцев. Из тех, разумеется, что не разучились носить килт. Город жил ожиданием. Однако Агрест не торопился ничего и никому предъявлять. Весь май он пытался изловить одержимого, прозванного Летуном. Заражённый ночами отращивал крылья, и развлекал себя полётами над острыми крышами. Агрест крыльев не имел, и потому коротал свободное от лекций время тем, что караулил одержимого на чердаках. День ото дня ему становилось ясно, что изгнать акуму мирным путём решительно невозможно. Здесь нужно сделать отступление. Сказать, что где-то между появлением де Шен и первым подлунным явлением Летуна затесался Нино Лахифф. Авантюрист по форме и содержанию, он сперва поддался моде носить клетку, а затем и вовсе увязался за Адрианом, полагая, что юный спиритуалист станет его билетиком к мечте. Никто не мог сказать, когда это дитя Индии появилось в городе, и, самое главное, с какой целью. Кажется, он просто сел не на тот поезд. Но цель его была прозаична. Лахифф мечтал о славе охотника. Сердцееда. Первооткрывателя. Всё это (по его разумению) было у Агреста. Нино счёл это личным оскорблением, попытался сделаться соперником, даже вызвал Адриана на дуэль. Дуэль состоялась, но Адри отказался стрелять в носатого задаваку, и тем заработал его дружбу. Потому как Нино (впрочем, слишком поздно для себя) узнал, что младший Агрест — стрелок отменный. Но вернёмся к одержимому. Он летал, заслоняя кожистыми крыльями звёздное шотландское небо. Когда то позволяла погода. Полёты, сами по себе не нарушали английских законов. Более того, Летуна видели одни только часовые, но не могли описать толком что, собственно, из себя Летун представляет. Мнения разделились. Горожане видели в нём будущего похитителя детей. Полиция — неприлично крупную летучую мышь. Церковь — Дьявола во плоти, явившегося, чтобы смущать души робких. По мнению же городского совета Летун был совершенно безвреден. Не трогал ферм, не крал детей, и даже не заглядывал в окна. Перелетал только от увенчанных шпилями башен многочисленных флигелей, где отдыхал, сложив могучие крылья. Ничего серьёзного. Покуда подданные короны не научились передвигаться по небу такое соседство легко терпеть. Однако у науки имелось твёрдое мнение, что безвредных одержимых не существует. Всё их существо направлено во вред людям — громкие злодеяния, это вода и хлеб акум. А значит Летуна должно остановить. — Поймите же, — объяснял Адриан вице-провосту, которого поймал на лестнице Магистрата, — то что Летун сегодня такой спокойный, говорит о том, что мы имеем дело с новорождённой акумой. Уже скоро он войдёт в стадию нимфы, и пострадают люди! Последняя его форма, имаго, принесёт беды грандиозного масштаба. Ведь он умеет летать ночами, а значит неуловим! И вот ещё мысль — с большой вероятностью заражённый прибыл на корабле, искать его среди горожан нет никакого смысла! То есть он совершит злодейства и уйдёт безнаказанно. Быть может он уже убивал, но в других портах — необходимо запросить отчёты… Сэр Уильям Бруш, назначенный заместителем главы города, был полон здорового скепсиса. Новость о том, что Летун не из местных вселял в него надежду на то что проблема пройдёт сама собою, как снег в долинах. А если начать за ним охоту, то имеется немалый шанс поднять ненужный шум, опростоволоситься, потеряв Летуна как явление. Опыт видавшего жизнь человека подсказывал: одержимые появлялись и до козлоголового Глаштига, но как-то обходилось без грандиозных масштабов. Опыт чиновника диктовал: если что-то худо-бедно работает — не трогай. Говоря иначе вице-провосту было удобно считать что Адриан ищет славы за счёт магистрата. — Допустим, сэр. И чего вы хотите от нас? — раздражённо вопрошал вице-провост. — Нужно разместить констеблей на всех крышах, где видели Летуна. Это для начала. Затем необходимо провести перепись всех моряков, прибывших в порт с начала событий. Так мы найдём заражённого, или хотя бы изолируем его от города. — О да. Блестяще. Давайте запрём в тюрьме полтысячи ни в чём неповинных моряков. Что же до констеблей… Мы столь успешно загнали их в подземелье, что они наверняка полезут и на крыши. Голос его был полон ядовитого сарказма. — Я подал им пример! Акумы не бесплотные духи! Их можно победить! Моряков же не нужно нигде запирать, мы попросту устроим им карантин на день и проведём досмотр! — Юноша, — пытался сбежать Бруш, — уверяю, магистрат не станет потакать вашим… желаниям стать более знаменитым, чем вы есть. Если жаждете славы, полезайте на крышу сами. — Однако, — вспыхнул Агрест, — знаменитым меня сделали именно вы! Вы и Лорд-провост! Вместо того, чтобы привлечь армию, завалить входы в подземелья, вы бессовестно бездействовали! Я — памятник вашей беспечности! За эти слова Адриан не попал в околоток только чудом. Однако ж нажил себе смертельного врага. Но всё же последовал совету, и полез на чердак сам. Майской ночью, на излёте весны, когда мрак особо короток, ему повезло. Рассвет застал Летуна на особо приметном шпиле дома под номером пятнадцать на Апроч-роуд. С моря дул лёгкий бриз, небо, ещё хранящее на себе серебряные гвоздики звёзд, по-утреннему зеленело. Тени клубились внизу, на затянутых туманом улицах. Крыши же просматривались прекрасно. Погода подходила для стрельб просто изумительно. Адриан на пару с Нино, поскальзываясь на замшелой черепице крыш, подобрались к летуну настолько близко, что до цели их отделяло ущелье улицы. Можно было без труда рассмотреть и крылья, и костлявую, бледную спину одержимого. Юный спиритуалист вскинул винтовку — эхо выстрела разнеслось по всему городу, разбудив всех, кого не подводил слух. Промахнуться с такого расстояния было невозможно, и, разумеется, Адриан попал. Одержимый жалобно завизжал. Отлепился от шпиля. С грохотом покатился по крутому скату крыши. И рухнул вниз. Триумф охотникам омрачило одно обстоятельство — наповал убитое чудище приземлило преогромные телеса прямиком на экипаж с вензелями Лорда-провоста Эдинбурга. Чудище вмяло крышу до самых рессор, в щепки разнесло лакированные стенки и кровью залило богатое убранство салона. На этом посмертные приключения Летуна не закончились. Перепуганная двойка чёрных как смоль лошадей пришла в неистовство. Они, с берущим за живое ржанием, взяли с места в карьер, понесли тело убиенного сперва по Апроч-роуд. Затем с грохотом выкатили экипаж на Королевскую Милю, и понеслись уже по нему. На выстрел, ржание и гром копыт из окон выглядывали неравнодушные к новостям горожане. И с изумлением наблюдали катафалк прямиком из Ада — его обломки несли тело, отдалённо похожее на человеческое; огромные кожистые крылья мели древнюю брусчатку Мили. Зрелище было из разряда лишающих сна и покоя. Драматизма этой картине добавлял эскадрон конной полиции, который, пытаясь перехватить колесницу, звенел подковами на всю столицу. Когда главная улица Эдинбурга была оповещена и разбужена, кони понесли Летуна к подножию Касл Рок, чтобы, чуть погодя, всё же подуспокоиться. Однако убитый одержимый тревожил животных, и они, по памяти, прикатили рыдван в место, которое полагали своим домом. То есть прямиком под окна особняка Лорда-Провоста. Каково было удивление разбуженной леди провостессы, когда, primo, она обнаружила в постели, на месте законного супруга, пустое место. Secundo — обломки мужниного экипажа с весьма необычным пассажиром на борту. В её голове сложилась ужасная картина. Женщина начала сеять панику в полицейских кругах. Разбуженный город искал Лорда, хранителя Эдинбурга. Первой его нашла пресса; выходящим из дома под номером пятнадцать. В котором, как всем было ясно, главным жильцом была оперная дива, леди Праверти. Полиция же нашла Агреста в компании Нино, неподалёку. При охотниках было и ружьё, и история о том, что Летун больше не побеспокоит горожан. Случилось сразу два грандиозных скандала, от которого и мал, и велик пришли в восторг. Скандал номер один: Адриан, вместе с Нино был немедленно арестован и сопровождён в холодные казематы тюрьмы. Обоим планировали вменить попытку покушения на облеченное властью лицо. Дело могло кончиться петлёй. Этим же вечером под стенами узилища собралась шумная толпа мещан, которая требовала немедленного освобождения горе-стрелка. Пороху добавляло общее недовольство действиями магистрата при предыдущем явлении акумы подлунному миру. Припомнили им и убиенных козлоголовым одержимым детей. И колотушку. И вопли. Полиция пыталась усмирить толпу, но стало только хуже. Горожане вошли во вкус. Или, говоря языком спиритуалистов, перешли к стадии нимфы, грозя сделаться имаго. Кто-то, должно быть по неосторожности, поджёг воз сена возле дома номер пятнадцать на Апроч-роуд. Пожарная же команда не могла пробиться сквозь гуляющие по улицам толпы недовольных. Начался пожар. Адри с ужасом наблюдал его зарево сквозь прутья оконца камеры. Отсюда он не мог разобраться с тем, что творится в Эдинбурге, и полагал что виной всему одержимый. Быть может, арест потомка французского магната прошёл бы куда тише, однако благодаря беспорядкам новость телеграфом долетела до Лондона. Тотчас же была послана комиссия. Стихийный бунт утих под утро. И теперь, в ходе разбирательства случившегося, вскрылся скандал номер два. Лондонская пресса задалась вопросом: а что, собственно, делал Лорд-провост в чужом доме, да в столь поздний час?.. Так Агрест появился на страницах столичных газет во второй раз. И уж больше, до самого своего отъезда из Англии, с них не сходил. Хотя за стрельбу по одержимым ему всё же пришлось отсидеть неделю, а затем платить серьёзный штраф. Теперь, дорогой читатель, ты представляешь, что из себя представляла репутация Агреста на момент, когда на мостовую Эдинбурга ступила изящная ножка леди де Шен. Само-собою, обладательница миниатюрной стопы не могла не слышать об авторе целых трёх скандалов Эдинбурга (что на три скандала больше, чем за последние десять лет). Город замер в предвкушении скандала номер четыре. Он спал и видел неизбежную (как полагали неравнодушные) встречу двух ярких молодых людей. Потому как если де Шен не проймёт Агрест, то у неё и вовсе не девичье сердце. Однако встреча откладывалась по совершенно прозаическим причинам. Лорд де Шен сперва не позволял дочери являться на рауты и вечера. А когда позволил, их упрямо игнорировал уже сам Агрест. Он ненавидел скандалы и к самой де Шен заочно настроился враждебно. Не встречались они и на улицах — леди высокой фамилии не ходят по улицам. Их возят экипажи, и визиты наносят они в сопровождении суровых матрон. Романтикам Эдинбурга становилось ясно, что встреча грозит не состояться никогда. Это было логично. Но Вселенная с момента своего возникновения не работала по законам человеческой логики, и потому она всё-таки случилась.Бриджитт
Бриджитт очень старалась, но так и не смогла полюбить Шотландию. Человеку, который видел Альпы, знаменитые горы севера Альбиона казались каменистыми курганами, в которых похоронили всё лучшее, что было в природе. Не трогали юное сердце и полные гэльской печали пустоши шепчущего на ветру вереска. А люди, из тех с кем ей довелось встречаться, казались простоватыми и даже грубыми в невежестве. Древние замки наводили тоску не только на Бриджитт, но даже на призраков, которые вместо того чтобы пугать людей мрачными знамениями, заунывно стенали в пустых стенах вызывая у слушателей справедливое раздражение. Бриджитт не хотелось покидать поместья. Но жизнь леди, пусть даже юной — это не то что ты хочешь, а то что должна. Должна ты, во-первых, блюсти добродетели. Во-вторых оставаясь при этом средней во всём. Ни слишком полной, ни слишком худой. Ни сводящей с ума красавицей, ни дурнушкой. Ни покорной овечкой, ни львицей света. Ни модницей, ни безвкусно одетой простачкой. И уж точно ни гением, ни тупицей. Над глупыми женщинами мужчины Света потешались. Умных же попросту боялись, и потому ненавидели. Прослыть умной девицей — приговор похлеще метки распутницы. К сожалению для Бриджитт, она была умна, хотя, подвергая сомнению вообще весь мир, постоянно сомневалась и в себе. Ум этот едва помещался в хрупком девичьем теле, и постоянно пытался оказаться где-нибудь вне его. И потому превращался для крошки Бри в тяжёлую ношу, вроде крупного бюста, от которого болит спина. Нотабене: Господь не подарил Бриджитт бюста, хоть бы за него ей простили и три ума. Бриджитт воспитали как леди. А это значит что мужская его половина была для неё закрыта. На женской же ей не попадалось достойных собеседников. Женщины обожали болтать о всякой ерунде, часами, до ночи, не выразив при этом ни единой законченной мысли. К тому же некоторые из них недолюбливали Бри за вполне очевидные достоинства внешности. И потому девушка, как миллионы подобных ей, находила отдушину в книгах. Отчего сделалась ещё умнее и закрытее для мира. Пусть ей плохо давались эти чисто женские штучки вроде кокетства и языка веера; зато у неё преотлично получался убийственный взгляд голубоглазой змеи, от которого глуповатые кавалеры цепенели как кролики. Замораживать людей взглядом было её даром. Потому как в половине случаев, когда она слышала очередную несусветную глупость, ей не приходилось даже раскрывать рта. Бриджитт смотрела — без презрения и надменности, как ей казалось, с укоризной. И отдающий пошлостью разговор в гостиной тут же смолкал. Даже свечи, кажется, начинали гореть чуточку тише. Прислуга под ним мигом становилась исполнительней. И даже суровый отец, страшный педант, консерватор и зануда, как-то терялся, и поспешно находил себе дело подальше от старшей дочери. Едва только Бриджитт хоть как-то начала осознавать себя в мире (а случилось это достаточно рано, ибо девушка была умна) как сразу же поняла, что Господь, создавая мир и Английское общество, не позаботился о том, чтобы в нём было комфортно женщине. И последующие прожитые годы в этой мысли её только укрепляли. Они научили её отвоёвывать место под солнцем своей персональной женщине. Судьба прочих особ слабого пола Бри не волновала. Просто потому что она не верила в их силы, и потому ни за чьи права, кроме собственных, не боролась. Всему — полагала она — своё время и свои люди. Сегодня мир таков, и нужно учиться в нём жить, как учится капитан управлять яхтой, подчиняя себе непокорные ветра. Когда Бриджитт исполнилось восемнадцать всем, и даже ей, стало ясно что в семействе де Шен выросла изумительной красоты девушка. Она была по-модному бледна, могла гордиться густыми, в крупный локон чёрными волосами, отращенными до самых стоп. Ресницы её длинны, брови тонки, и правильны. Впрочем, как и крохотный гордый нос. Он был столь же мал, как и рот; но ангел-покровитель Бриджитт знал что делал, и дал ей полные, чувственные губы, которые улыбались столь редко, что по таким случаям можно было давать приёмы. Единственным её недостатком была хрупкость конституции. Бриджитт напоминала фарфоровую фею, с тонкими запястьями и крошечными стопами. Она не могла похвастаться глубокой талией — этот недостаток исправлял корсет. Грудью, впрочем, так же не могла, хотя ту ни в чём нельзя было упрекнуть, ибо со временем она выросла насколько смогла. Словом, для матушки и младших сестёр, Бриджитт была «болезненно-худа». Впрочем, мужчины находили её неотразимой, поскольку даже самый низкий и круглый чувствовал себя мужественно рядом с тонкой феей. И это порождало целый воз проблем для отца семейства. Штука вот в чём. Бриджитт была старшей дочерью, и семья имела ещё двух наследниц фамилии. По правилам приличий младшие никак не могли выйти замуж раньше старшей. Кавалеры, посещавшие дом де Шен, покидали его в расстроенных чувствах. Потому как Бри с ними даже не заговаривала — просто смотрела, поражаясь, насколько чудна в прихотях природа, породившее такое нелепое и тупое создание. Что само по себе не являлось трагедией — девушка её положения могла себе позволить выйти замуж и в тридцать. Но сёстры так долго томиться в девичестве не планировали. Им хотелось детей. Отцу хотелось внуков и выгодных матримониальных союзов. Шёл год, за ним второй, Бри исполнилось двадцать. Сёстры от ярости скрипели зубами — им приходилось носить белые, бесцветные платья на балах. В то время как Бри блистала модным шёлком всех цветов. Их неохотно представляли молодым людям. А сами молодые люди не особо к этому стремились — ангел-покровитель Бри не брал сверхурочных, и трудился только над нею. Сёстрам не досталось даже тени её красоты. — Выбери же себе хоть кого-то! — кипела Маргарет, средняя сестрица. Она обожала врываться в её спальню, наплевав на правила приличий. — Пусть даже старика! Бриджитт в ответ делала изумлённые глаза, и снова опускала их в книгу. — Он всё равно умрёт, и ты останешься свободной со своими предпочтениями и принципами! — поясняла Маргарет, продолжая кипеть. — Ах. Понятно. В таком случае можешь ликовать. Я выбрала себе пару. Он стар до головокружения. Тебе, как любительнице щемящей старины, мой избранник понравится. Марго, не веря ушам, подозрительно смотрела на сестрицу. — В самом деле? Как его имя?.. — Его зовут Уильям. — Звучит очень гордо, сильно и красиво, — не без надежды в голосе отвечала Маргарет. — И сколько ему лет? Из какой он семьи? Отчего ты не сказала нам?.. — «Вам». Всегда есть с одной стороны «вы», а с другой «я». Ну что же, буду откровенна, — вздыхала Бриджитт, переворачивая страницу. — Я боялась, что вы не одобрите. Ведь ему триста лет. А фамилия его достаточно известна. Это Шекспир. Она продемонстрировала сестре богатую шелкографию обложки томика. Явно намекая, что совсем не против разделить постель с избранником, и без третьих лиц. — Для тебя это не более чем шутка! — снова вспыхивала Марго. — Чужое несчастие для тебя смешно, не так ли?! Какая-то… комедия?.. — Ничуть. Ведь это драма. Послушай же, я читаю сейчас Макбета. Это в самый раз, ибо мы в Шотландии, а Макбет как раз был её королём… — Пфуй! Я… я когда-нибудь… сорвусь! Тебя давно пора наказать ремнём, как раньше! — «Здесь острый скрыт кинжал за каждою улыбкой», — драматичным тоном цитировала Бриджитт Шекспира, — «и чем родней по крови человек, тем кровожадней он!» Ну разве не гений? Уильям предвидел наш разговор! — Моя судьба для тебя какая-то мелочь, ерунда, не так ли, Бриджитт?! — Ах, Марго, какой кошмар. Ты кричишь на сестру! Уже полночь, и это следствие недостатка сна в твоей голове. Послушай же, что говорит на сей счет мой Шекспир… — Отстань от меня со своими стариковскими стихами!.. поговорим серьёзно! — …«сон, это чудо матери-природы, вкуснейшее из блюд на мировом пиру!». — У тебя нет совести! Ты холодна как ледышка, это ясно всем! Ты не способна на чувства, и потому одна! Бриджитт пронзила сестрицу в самом деле ледяным взглядом. — Надо полагать ты настолько горяча, что готова демонстрировать это даже за пределами моей спальни. Так действуй. Раз уж мы в Эдинбурге, здесь, как я слышала, обитает фанфарон, известный сердцеед и любитель горячего. Кажется, его фамилия Агрест. Ты о нём постоянно болтаешь. Почему б тебе не выйти за него, и оставить в покое меня и моё замужество? — Ты сама знаешь, что раньше тебя я ни за кого не выйду… — Да делайте же что угодно, я не сочту это за оскорбление! В самом деле, Марго, отправляйся на поиски прямо сейчас, к чему тянуть? Вы оба, быть может, горячи настолько, что бедные шотландцы перестанут зябнуть этим летом. — О! Снова смеёшься! — крикнула Марго. И шумно топнула босой ступнёй по дереву паркета. — Ты ужасная сестра. Ужасная! Бриджитт со стоном подняла глаза к потолку. Обречённо отложила книгу. — Да. Я ужасна, сестрица. Ведь я не спешу отдавать свою жизнь в ненадёжные руки глупца. Не спешу лишать себя человеческих прав, класть судьбу на алтарь жертвенности, чтобы ты стала счастлива с каким-нибудь усатым лордёнышем. А теперь оставь меня, я буду спать. Марго в самом деле направилась прочь из спальни. Но, прежде чем закрыть за собою дверь, мрачным шёпотом пророчествовала: — Мы все молимся Господу, чтобы ты нашла в себе силы полюбить кого-то кроме себя. И если это случится, лично я сочту это за Божье чудо сродни плачущему изваянию! Но знай же. Даже если ты полюбишь, ничего, кроме страданий твоя любовь несчастному не принесёт… Сказав это, сестра хлопнула дверью. Бри же секунду смотрела на белую краску створки, после чего горько разрыдалась, обняв подушку. Маргарет уязвила её в самое больное место. Но дело было вовсе не в её сердце, которое вполне способно было полюбить. Пусть и не всякого. Всё было куда как страшнее — и о этой мрачной тайне не знали даже сёстры. В «Год Без Лета», когда миру пришлось отбросить предрассудки и поверить в реальность существования акум, мадам де Рози, прабабке Бриджитт по материнской линии не повезло встретить ведьму. Будто мало было семейству бед: сперва уцелевшим членам фамилии пришлось бежать от Террора революции в холодную и неприветливую Англию. Затем чёрные акумы, заслонившие небо, что-то сделали с законами природы, и весь год земля лежала под слоем снега. А потом случилась ведьма. Семейная легенда де Шен не рассказывает подробности даже потомкам. Было ясно только, что мадам де Рози повела себя с существом инфернальным неосмотрительно грубо. За что была, якобы, проклята — теперь из поколения в поколение старшую дочь, несущую кровь фамилии преследует особо упорная акума. Де Рози не были суеверным семейством, однако трудно было игнорировать нет-нет да являющуюся ночами белую фигуру дамы, слоняющуюся по окрестностям. Она смертельно прекрасна. Смертельно, потому как убивает всякого, кому не хватало ума унести ноги. Сама Бриджитт в легенду не верила, и зло над ней смеялась. Однако когда ей исполнилось восемнадцать, она начала находить странные следы на собственном теле. Они явно проявляли себя вместе с растущей луной — менялся даже цвет радужки. Но это были сущие пустяки по сравнению с одним жутким случаем — как-то раз Бри почувствовала нестерпимый холод в ладонях. Он жёг плоть изнутри, кожа зудела и чесалась. Девушка не смогла сдержать себя, и поскребла ладонью по дубовой спинке кровати — на лакированном дереве остался чёрный след, будто к нему прикоснулись раскалённым прутом. А затем девушка начала замечать, что не помнит некоторых вечеров. Нет, она ясно и чётко осознавала, что направлялась в постель, но никак не могла восстановить в памяти то, как ложилась под одеяло. И уж точно не помнила, отчего просыпалась в саду. Бриджитт была достаточно умна, чтобы понять — её тело поражено акумой. И пусть острые проявления демона редки, не чаще раза в год, но всё-таки… Когда она донесла эту новость до родителей, те пришли в суеверный ужас. Долго совещались за закрытыми дверями кабинета, после чего вынесли дочери решение: раз уж с проклятьем «призрака Розы» не справились предки, да к тому ж и ужились с ним прекрасно, дожив до глубокой старости, то и Бриджитт не стоит об переживать. — Ты ничуть не слабее своей прабабки, — наставляла мать семейства, — хотя она и была хрупка равно как ты. У неё было двенадцать детей и двое мужей. — Первый муж, надо полагать, — мрачно вопрошала Бриджитт, — погиб странной смертью?.. быть может он сгорел? — Он замёрз зимою, однако не думаю, что здесь повинен «призрак». Бриджитт приняла всё это как полагается настоящей леди. Она понимала, почему с этим вопросом никто не обращался к сведущим людям. Репутация фамилии — это не то что можно купить за деньги. Хотя ей до слёз было обидно, что родители даже не пытаются спасти её от беды. Это была одна из причин, отчего сердце её так ожесточилось. В том числе на слух о некоем Агресте, который искал себе славы, бессовестно убивая несчастных больных людей. Быть может он мог их вылечить — но ведь даже не пытался… Но, что хуже, он был повсюду. Агрест настиг её ещё в Лондоне — «рыцарство не умерло, посмотрите все, герой отрубает чудищу голову!». В каждом номере было это прежуткое фото. И хоть леди не полагается читать прессу, Бриджитт её читала. Ровно до появления в её жизни Агреста. На период этого агрестобесия из периодических изданий она оставила для себя только «Панч» — известный едкими карикатурами. Они изобразили этого горца равно как на фото, с тем лишь отличием, что на гравюре Агрест имел шотландскую юбку и приобрёл совсем уж зверское выражение лица. Вместо козлиной головы он держал в руке человечью с густыми баками и в знаменитой шапочке пэра. «СТАРИННЫЕ ТРАДИЦИИ СЕВЕРА» — гласила подпись под карикатурой. Бриджитт находила этот ядовитый юмор справедливым. Прочим глупцам было невдомёк, что козлоголовое чудище — человек, который и сам не помнил, что творил! И погиб в беспамятстве. Не успела шумиха утихнуть, как наступил излёт весны, и семейство, гонимое набирающим силу солнцем, выехало в окрестности Эдинбурга. Где и обитал этот эпицентр раздражающих Бриджитт новостей. Насидевшиеся в девичьих салонах сёстры затюкали её новостями о циничном убийце. Агрест рубит голову Глаштигу. Агрест изгоняет призрака из винного погреба. Агрест экзорцирует юную деву и пленит акуму. Агрест стреляет в Летуна, и едва не рождает революцию… Как научиться жить спокойно?.. Что же до полуночного разговора, где Маргарет вывалила на сестру все накопившиеся претензии, то история имела далекоидущее продолжение. Роль свою сыграла общая атмосфера средневековой романтики и галантности — сёстрам хотелось замуж как никогда до этого. И они задумали коварную месть. В самом начале июня Королевский Театр давал постановку по «Много шуму из Ничего» Шекспира с сэром Ирвингом и Эллен Телли. Событие было яркое самое по себе — жизнь Эдинбурга была скупа на театральные события. Но сёстры выклянчили билеты у батюшки только потому, что ставили именно Шекспира. Это было важной частью их злой шутки. Матушка назвалась хворой и не поехала. Батюшка же был занят какими-то своими политическими делами. И потому девушки ехали инкогнито, пусть и в своём экипаже. Им было отказано в ярких платьях, впрочем, никого это сильно не раздосадовало. Младшие сёстры, пользуясь инкогнито, вместо того чтобы наслаждаться игрой Ирвинга, бессовестно лорнировали ложи, и сорочьей трескотнёй мешали Бриджитт слушать. Но всё же они преодолели все три акта и антракт. Время близилось к полуночи — пора было возвращаться домой. Бриджитт позволила лакею накинуть себе на плечи плащ-епанчу, полами мётшим пол. Лицо её скрывал широкий капюшон. Она запахнулась в тонкую ткань, когда не обнаружила рядом с собою сестёр. Пропажу трудно было не заметить — потому как слишком уж внезапно стихло их бесконечное хихиканье. Чувствуя неладное, девушка поспешно покинула зал, золотой от света газовых фонарей. И оказалась в темноте — с шотландских чёрных небес на шотландскую же землю лил тёплый английский ливень. Уличные фонари под напором разгулявшейся стихии почти не давали света. Но было ясно, что площадь перед театром залита пузырящейся водой. Бри повертела головой. Робко окликнула сестёр. Рядом не оказалось ни одного знакомого лица. Из темноты бойко звучал акающих шотландский акцент. Леди и джентльмены садились в подъезжающие к подножию лестницы экипажи. Фамильной кареты, на которой в Эдинбург прибыли сёстры, среди них не было. «Вот, значит, как», — от досады закусила губу Бриджитт. Ей стало ясно, что сёстры по скудоумию решили над ней подшутить. Должно быть, экипаж стоит где-то рядом, может с другой стороны театра. Девицы нарочно приказали кучеру отогнать его подальше, чтоб Бриджитт как следует вымокла и подумала над своим поведением. Первым порывом девушки было поймать первый попавшийся экипаж и уехать без них. Но тогда неизбежен скандал. Обе — и Маргарет и Виктория — будут утверждать, что старшая сестрица в бессердечии своём бросила их одних, и укатила неизвестно куда. Скандал Бриджитт был не нужен. Она понимала, что ей не остаётся ничего, кроме как покорно ждать сестёр. Одной, в темноте. Среди грубых горцев. Ведомая слепой гордостью, она спустилась по ступеням вниз, к плещущейся дождевой воде. Упругие струи били по её плечам, делая плащ холодным и тяжёлым. Здесь она остановилась. И от бессилия и обиды, беззвучно разрыдалась. По счастью, капюшон скрывал и лицо, и слёзы — девушка могла горевать в безопасности. Ах, как это всё было несправедливо и обидно!.. Бриджитт, сцепив пальцы, бездумно смотрела во тьму. Слёзы текли по щекам, плащ становился всё тяжелее от падающей с небес воды. В ушах стоял монотонный шум стихии. Пахло дождём и влагой. Она не расслышала шагов за спиной. Но чётко услышала щелчок раскрывающегося зонта. Дождь вдруг перестал барабанить по её плачам. Девушка изумлённо обернулась. Перед ней стоял высокий юноша в модном плаще. Светлые локоны его прикрывал низкий цилиндр. Белые перчатки сжимали рукоять зонта, которым он укрывал несчастную от стихии. Бриджитт, должно быть, впервые в жизни не знала, что сказать. Она обомлела. Появление незнакомца было внезапным. Но, что хуже, юноша показался ей безумно красивым — его лица не портили даже короткие светлые баки, которые Бри терпеть не могла. Страннее всего были его глаза. Удивительно большие, миндалевидные, они смотрели в темноту, полностью игнорируя страдающую леди. Сам джентльмен по щиколотку стоял в воде. Он был выше Бриджитт, и, чтобы зонт защитил её наверняка, спустился ниже, в холодные объятия эдинбургских луж. Девушка несколько секунд изумлённо таращила глаза на юношу, пытаясь понять — человек ли это, или сид из сказок. Затем спохватилась, что ведёт себя не просто неприлично, но и вульгарно. После чего потупила взгляд. До неё дошло, отчего «сид» молчит. В отличии от горцев он следовал этикету, и не смел заговорить с ней первым. — Благодарю вас, добрый сэр, — пролепетала Бриджитт, — но не стоило беспокоиться. Меня спасает тёплый плащ. Юноша скользнул по ней взглядом. Глаза его смеялись. — Однако этот зонт таков, что при случае из него можно сделать лодку. Поверьте, в Эдинбурге он незаменим! Бри улыбнулась. Что с ней случалось не часто. А затем хихикнула, чего не было, на её памяти, вообще никогда. Услышь это сёстры, от изумления они пали бы в обморок. Юноша меж тем говорил со странным мягким акцентом, который точно не мог принадлежать ни Англии, ни Шотландии. — Пожалуй, будет разумным оставить вам этот зонт, — заключил незнакомец. А затем, помолчав секунду, добавил: — Ох. Простите. Поверьте, я не имел намерения вас смутить своим появлением. Мне стало жаль вас и вашего плаща. — В самом деле? — спросила Бриджитт, которая не нашла что сказать. И это было совсем не в её духе. Она вдруг растеряла все слова. — О да! Видите, я даже не спрошу вашего имени, чтобы не пробудить в вас опасных подозрений. Всё чего хочу я — это спасти вас от непогоды. И не более того. Он белозубо улыбнулся. И Бри улыбнулась в ответ. Понимая, впрочем, что он не видит ничего, кроме провала темноты под капюшоном. Ей вдруг впервые в жизни захотелось воспользоваться своей красотой. Ей захотелось, чтобы он её увидел. Это было низкое, пошлое желание, которое она с трудом в себе подавила. Однако сердце стучало так, что кабы не дождь — и незнакомец услышал бы его бой. — Можете звать меня леди ле Фей, — произнесла Бриджитт. Она вдруг приобрела игривое настроение. — Белая Роза ле Фей. «Должно быть я двинулась умом,» — с ужасом подумала Бриджитт. — «Я что, кокетничаю? Я?! Интересно, у меня получается?» Её перестал беспокоить и дождь, и темнота Эдинбурга. Более того, ей расхотелось, чтобы экипаж появлялся на горизонте. Отчего-то теперь она чувствовала себя в безопасности. — Хорошо, леди ле Фей, — улыбнулся незнакомец, приподнимая цилиндр. — В таком случае можете знать меня как Лютика. Лютик Садовый, к вашим услугам. — Ха-ха-ха! — рассмеялась Бриджитт. — Какое у вас странное имя, сэр Лютик! Впрочем, оно подходит фамилии, и я нахожу это сочетание прекрасным. Она спохватилась: — Но добрый сэр! Вы сами сейчас вымокните до нитки! — А, — отмахнулся Лютик, — пустяки. Я обожаю дождь. Сегодня он теплее чем обычно. Вообще я много слышал о знаменитых Английских ливнях, но пока они меня ни смыли, ни расклеили. Они, как говорят французы… Buttercup de bruit pour rain . Бриджитт снова не смогла сдержать смех. Какой ужас! Ведь громко смеяться — это ТАК неприлично! Однако юноша был не только красив, но и остроумен! Как удержаться?.. Девушка начала терять связь с реальностью — слишком уж странно всё выходило. И исчезновение сестёр, и появление белокурого шутника. Потому вела себя, будто была во сне. Из тех, о которых не рассказывают. — Parlez-vous français? — спросила Бриджитт, переходя на французский. Лютик утвердительно кивнул. — Как странно! Здесь, в Эдинбурге… — О, всё очень просто, — ответил Лютик на этом певучем языке, — я приехал сюда учиться. Из Франции. То есть да, вы верно поняли, я гальский студент без гроша. Но! У меня есть свободное время и этот зонт. Удивительно, для счастья достаточно этих двух вещей, неправда ли?.. Он мог бы распушить перья, и представиться хоть принцем. Позже Бри с непонятным весельем признавала — у него были на то все основания. Но Лютик не стал. Указывая на своё положение, он явно намекал, что этот ночной разговор ни на что не претендует, и её честь в полной безопасности. — И всё-таки, — серьёзным тоном ответила Бри, хотя внутри она смеялась, — я боюсь, что вы простудитесь и погибнете так и не доучившись. Как можно? Вы стоите в луже! — Разве? Хм. Впрочем, вы правы, это лужа. Пустяки. — Нет-нет! Клянусь вам, сэр Лютик, если вы сейчас же не покинете сей водоём, я немедля встану рядом с вами! Юноше пришлось повиноваться. В движении он породил звук, похожий на лягушачий всплеск. В ботинках его звонко хлюпало. Всё это казалось Бри невероятно смешным, и она звонко рассмеялась. Лютик не обиделся — он хохотал вместе с ней. Для пущего эффекта перекатился с пятки на носок, и звуки сделались совсем уж неприличными. — Вы только что открыли в себе талант! — сказала Бриджитт, прикрывая рот ладонью в перчатке. Парень открыл рот, чтобы ответить чем-то остроумным, но его прервал окрик. — Хэй! Адриан! Какого чёрта? Я потерял тебя в темноте! Что ты… По лестнице, поскальзываясь на ступенях, шлёпала худощавая, замотанная в шотландский плащ фигура. Незнакомец был груб манерами, но забавен. — …о, — сказал он, рассмотрев Бриджитт, — прошу меня э-э-э… простить. Я вас не рассмотрел во мраке. Бриджитт милостиво кивнула, принимая извинения. — Нино. Позволь тебе представить леди Белую Розу ле Фей, — весело сказал Лютик. — Белая Роза ле Фей — этот джентльмен в шотландскую клетку ни кто иной, как Нино Лахифф. Нино потешно раскланялся, и «Роза» снова рассмеялась. — Что вы здесь делаете? Да ещё вдвоём. — Ужели ты не видишь? Мы удим рыбу, — ответил Лютик. — А ты, дружище, не хочешь поискать кэб для леди?.. — Нет-нет, — запротестовала Бриджитт, — не стоит беспокоиться. За мной вот-вот приедут. — Ага. Всё с вами ясно. Но кэб я всё-таки поищу, — пробурчал в ответ Нино и скрылся во тьме. Молодые люди переглянулись, и одновременно прыснули. Отчего-то мир стал на удивление смешным. — Так-так! — насмешливым тоном произнесла Бри, когда меж ними повисла пауза, — Вас, оказывается, зовут вовсе не Лютиком! Вы Адриан. — Ох, вы меня поймали на горячем. И что теперь делать? — вздохнул Адриан. — По-моему имя Лютик мне идёт куда как больше. — По-моему вы правы! Наверное, они мололи бы глупости и мокли до самого утра. По крайней мере того хотела бы сама Бриджитт. Хотя желание это было подлым и неуместным. Всё-таки Адриан непрозрачно намекнул, что не собирается с нею знакомиться. Быть может он помолвлен. Или даже женат?.. Да и какой прок от знакомства, если она — настоящая леди. А он не более чем французский студент. Но судьба распорядилась иначе. К подножию ступеней, поднимая крупную волну, подкатила знакомая карета. Дверца распахнулась, и Бри услышала знакомый голос Марго. — Боже мой, Бриджитт! Мы потеряли тебя во мраке и повсюду ищем! — Так вы не Роза Белая! — притворно ахнул Адриан. Бриджитт давно уже вышла за рамки собственного существа, и ответила игривым книксеном, кончиками пальцев удерживая полы плаща. Ей вдруг захотелось показать Лютику лицо. Изящным жестом она смахнула с головы капюшон. И бесстыже уставилась в изумлённое лицо Адриана. Ей доставило немало удовольствие это глупое выражение, которое посетило симпатичную безусую мордашку. — Итак, — сказала Бриджитт, — теперь мы знаем, как нас зовут, сэр Садовый. И мы даже можем узнать друг-друга в лицо. А теперь мне пора отправляться домой. Благодарю за зонт! Адриан сорвал с головы цилиндр и глубоко поклонился. Каким-то чудом, впрочем, продолжая удерживать зонт над головой Бриджитт. Девушка счастливо рассмеялась, но, вспомнив что на неё смотрят посторонние, осеклась. — Прощайте, Адриан, — сказала она, ставя ногу на подножку кареты. Лютик подал ей руку. Конечно же, девушка ждала этого момента. Её сердце замерло, едва только пальцы в перчатках соприкоснулись. Даже сквозь ткань она почувствовала тепло чужого тела. Это было дико, странно. И очень приятно. Она была настолько поражена этим новым чувством, что поспешно запрыгнула в экипаж. Ловко опустилась на сиденье. Так, чтобы налечь на тюрнюр бедром — в таком положении он не мялся, и сидеть было более чем удобно. Щёки её горели. Понимая, что знакомый незнакомец её не видит, она устремила на него взгляд. Сама не зная зачем. Он стоял под зонтом, держа на сгибе локтя цилиндр. — Прощайте, Белая Роза Бриджитт, — сказал Адриан. И в сердце девушки будто что-то оборвалось. Ей хотелось крикнуть «нет!», хотя это было до смешного глупо. Так не поступило бы даже неразумное дитя. Даже сумасшедший. И потому она смолчала. Немую сцену испортила Виктория. Забыв даже о тени приличий, она потянулась через всю карету, легла жёстким боком корсета на колени старшей сестры — та только изумлённо ахнула. — Простите, вы Адриан? — крикнула она. — Неужели Адриан Агрест?.. Адриан смутился, и не сумел ничего ответить. — Виктория! — изумилась Маргарет. Бриджитт и вовсе потеряла дар речи. — Что ты творишь?.. Всё что она смогла сделать, это поспешно захлопнуть дверцу кареты, чтобы не случилось новой беды. — Трогай, — сухим тоном велела она. Кучер её расслышал. Звонко щёлкнул кнутом на палке. Кони плавно тронули с места, понесли экипаж по озеру, в которое превратилась площадь. Минут десять девушки сидели молча, во мраке. Сквозь стёкла окон на их лица падали жёлтые полосы света, идущего от фонарей. Бриджитт чувствовала, что девчонки давно бы уже весело трещали, кабы не справедливый гнев старшей сестры. По её мнению они совершенно верно всё делали. — Это был Агрест, — наконец произнесла Ви. — Я его узнала. — Ты шутишь, — шёпотом отозвалась средняя сестра. — Да-а, точно он, говорю тебе как на исповеди! — в тон ей зашептала Виктория. — Пшеничные волосы, высок, хорошо одет… и эти глаза! Ты же видела его глаза?.. — Хи-хи… Бриджитт гневно топнула ногой. Пользуясь тем, что луч газового света на секунду заглянул в салон кареты, обвела спутниц орлиным взором. — Вы бросили меня одну! — произнесла она со всем возможным холодом. — Ага… и ты встретила Аг-рес-та, — ответила Ви. Маргарет хихикнула. — О! Ведь ты смеялась, — произнесла она, едва не мурча от счастья. — Боже, сестрица, я даже не помню как ты улыбаешься… — Теперь точно не увидишь, — пообещала Бриджитт. — …он растопил твоё сердце! Бо-оженька, ты была та-акой счастливой! — Да-а, — томно вздохнула Ви. Бриджитт попыталась, словно бы невзначай, задеть её ногой. Но промахнулась в темноте. — Ты строила ему глазки! Ты! Глазки! Ха-ха! Немыслимо! В июле будет снег! — Не мели чепухи, — огрызнулась Бри, теряя самообладание. — Ваш Агрест, если это вообще он, циничный убийца и палач! — Ты влюби-илась, — пропела Виктория. — Я расскажу о вашем поведении отцу, — процедила Бриджитт, чувствуя, как жар от щёк метнулся к шее. Ей сделалось душно в салоне. — Вы бросили меня одну, посреди ночи… о, обещаю, вы не выйдете из усадьбы, если сейчас же не прекратите сплетничать! — Влюбилась, влюбилась, влюбилась, — затараторили сестрицы, топая ногами. — Ха-ха-ха! — И вовсе нет! — И вовсе да! Да, да, да! Расскажи папеньке, и мы не выйдем все втроём. Как ты тогда встретишь своего Адриана? — Хи-хи-хи… — Не собираюсь никого встречать! Он просто… предложил мне зонт и… и… отчего я перед вами оправдываюсь?! Вы… вы глупые! — Ха-ха-ха! Карета примчала их в особняк. Бриджитт, не размениваясь на мелочи, гневным галопом помчалась наверх, в комнату. Четверть свечи ждала, пока сонная служанка соизволит войти, и уж тогда как следует отчитала её. Бедняжка Гэлла стерпела этот взрыв эмоций, безмолвно помогая хозяйке разоблачиться. — Глупый… убийца. Глупые девчонки! Благословил Господь тех, кому достались нормальные сёстры! Бриджитт запулила перчатку в дальний угол комнаты. Гэлла поспешно расшнуровывала хозяйке корсет. Помогла стянуть его сквозь задранные к потолку руки. Дышать стало легче. Но настроения это не прибавило. Гневно сопя, девушка ждала, пока служанка вынет из собранных в причёску волос все шпильки. Рыжая шотландка взялась за гребень, и теперь расчёсывала непокорную гриву чёрных волос. В комнате существовал только звук, рождаемый гребнём, щелчки горящего фитиля, и гневное дыхание хозяйки. — Ты что-то знаешь об Агресте? — сурово, словно это был экзамен, спросила Бриджитт. Она не видела, не слышала этого, кожей почувствовала, что рыжая Гэлли усмехнулась. «Ах! Вот как!». — Он убийца, — произнесла Бри, словно бы за собеседницу. — Хладнокровный искатель славы и приключений. Палач с мечом. — Если хоспожа позволит… — мягко произнесла Гэлла. — Ладно, — буркнула Бри. Ей было совестно перед служанкой. Но чувства душили разум. Она всегда старалась мягко обходиться с прислугой, подозревая что среди них бывают люди во много раз лучше господ. — …мой двоюродный брат пропал этой весной. — А? — не поняла Бриджитт. — Мой двоюродный брат, — повторила Гэлла. — Ему было семь. Этой весной он носился по Королевской Улице. Ещё было светло, и его друзья всётушки видели. — Что… они видели?.. — Глаштига, — ответила служанка, плавными, умелыми движениями приводя волосы хозяйки в порядок. — Он, госпожа, явился им как есть. С рогами и вонью. Если позволите… Девушка кивнула. Теперь ей было интересно узнать, к чему клонит неглупая Гэлла — она была лет на десять старше Бри, и де Шен не могла с этим не считаться. Как и с её здоровым прагматизмом. Потому, от лета к лету, она и нанимала эту женщину. Ей не нужна была пустоголовая хихикалка, разносящая по округе одни только сплетни. — Глаштиг забрал моего братца под землю. Дети говорили… он кричал. Мой брат. Но никто ничего не стал делать. Мы искали его той ночью, искали утром, вечером и всю неделю. Но не нашли даже ботинка. Однако мы знали, и все знали, что с ним стало. Но никто не спустился под землю. Сасанахи… простите… хоспода говорили, что Глаштига нет. Мы знали, что он есть, но никто не обнажил меча. И тогда под землю спустился он. Смешной франгах в перчатках, чистенький как воскресный херувим, хоспожа. Он спустился в Ад, говорю я вам. Туда, где был мой брат, и другие дети. Её рука на мгновение дрогнула, она сделала хозяйке больно. Однако та даже не шикнула. Замерла, словно испуганная лань. — Он спустился во тьму с фонарём, — продолжила Гэлла, терзая гребнем волосы. — Смешной франгах оказался большим горцем, чем все мужчины этого города. Он был святым Георгием тогда, это сказал и наш священник. Георгием, пронзающим Змея. Франгах Ахрест не нашёл во тьме моего брата, но нашёл этого дамад, Глаштига. И срубил ему башку! И вынес её наверх, штоб видели мы все — никого больше не унесёт дамад. Никого. За это я буду молиться за него, пока не умру. Могу на библии вам в том поклясться. Женщины молчали. Каждая думала о своём. — Он смешной, этот франгах Агрест, — уже мягче, с улыбкой, продолжила Гэлла. — Мы смеялись над ним, когда он шёл к норе Глаштига. Теперь мы не смеёмся. — Однако Агрест… мог поймать его не убивая, — робко, неуверенно произнесла Бриджитт. Теперь ей казалось неуместным говорить такое пережившей недавнее горе женщине. — Да? Тогда б ему всё равно смерть, перед короной, в петле. Или перед нами. Есть ли разница для дамад, как умереть? — Ну-у… — Знаете как говорят у нас, в горах? Лучше зажечь самую маленькую свечку, чем проклинать тьму. Так мы говорим. И уж больше не смеёмся над франгахом. Он был тохда больше нас всех, все видели, как растёт его тень, и она стала ещё больше, когда Ахрест подстрелил Летуна. Старик Джон отдал этому воину свой меч. Чтобы франгах рубил холовы и дальше. Чтобы в Аду знали — у нас ещё остра сталь и горячи сердца! МакТакеты никому не дарили мечей уж тыщу лет. А этот — подарил. — Но Летун же ничего никому не сделал! — возмутилась Бриджитт. — Агрест убил его ради славы! — У меня ещё есть сестра, она почти как вы, но чуток пониже, — сухо произнесла Гэлла. — Для неё хорошо, что у нас есть Ахрест и меч МакТакетов. Больше ничего в тот вечер Гэлла не проронила ни слова.******
Бриджитт ревела дня три. Ей было до смерти обидно, что всё так глупо вышло. И что, как ни верти судьбу, не могло выйти лучше. Порой ей хотелось извиниться за грубость, а порой — сказать блондину какую-нибудь грубость. Он был виновен в том, что она потеряла рассудок, а вместе с ним — покой. Будь он старым, шрамами покрытым косматым страшилищем, всё было бы проще. Но он не выглядел как циничный убийца. И Бри не могла себя убедить, что Агрест таков. Но всё это было пустыми переживаниями. Для того, чтобы хоть что-то сказать, они должны были встретиться. А уж это было никак не возможно. Леди — не рыжая Гэлла, которая запросто может подойти к незнакомцу на улице, и начать беседу. К тому же, ну о чём им говорить?.. о погоде?.. Впрочем, когда они были одни, в темноте, ей как-то не приходилось думать что говорить. Это было так ново и странно Перемены в Бриджитт не укрылись от внимания сестёр. Сперва они только переглядывались за обедом, и тихонько хихикали. Затем пытались поговорить, но брюнетка бежала от беседы, как констебль от Глаштига. Тогда, в один из вечеров, Маргарет и Виктория штурмом взяли её спальню. Просто навалились на дверь до того, как девушка щёлкнула замком. — И чего вам обеим надо? — хмуря тёмные брови спросила Бриджиттт, глядя как сестрицы усаживаются на краю её кровати. Они явно не думали куда-то уходить. — В Роял Касл, — таинственным тоном протянула Марго, — следующей субботой дают бал. — Безмерно рада за Роял Касл. — И Агрест будет там! — радостно пискнула Ви. — Это ясно как рассвет! Он тебя искал! Глупое сердце пропустило удар. — Чтобы срубить мне голову?.. — равнодушно спросила брюнетка. — А? Да зачем? Сестрицы обменялись взглядами. И прыснули. Они поняли «зачем». — Уговорим же батюшку пойти туда, — продолжила Ви, моляще сложив на груди руки. Словно перед нею была не Бриджитт во гневе и досаде, а сама Магдалина с младенцем. — От тебя нужно только чтоб ты согласилась! — И платье, — мурлыкнула Маргарет. — О да. Да, да! — Платье, — ахнула Ви, мечтательно закатывая к потолку глаза. — Это костюмированный бал! Там будут старинные одежды! Я заплету тебе волосы в толстую косу! Мы купим диадему. Это будет ТА-АК красиво. Бриджитт фыркнула кошкой. — Ну сестра, — серьёзным тоном произнесла Марго. — Не играй же Катарину. Мы всё видим. Нам всё-привсё ясно. Ты ведёшь себя как гордячка, то есть глупо. Твой Петруччо будет ждать тебя в замке. Чего ещё надо? Громов небесных? — Ле-енты, — мечтательно протянула Виктория, прижимая руки к сердцу и раскачиваясь, будто хмельная. — И… бархат! Обязательно зелёный! Бри поджала губы. Ей хотелось топнуть ногой, чтобы сёстры оставили её наедине с горем. Но затем ей подумалось, что, во-первых, это не поможет. А во-вторых никого роднее всё едино у неё нет. И весь мир, кажется, теперь против неё. Настало время бросить ему вызов! — Что за вздор, — буркнула она. Сёстры, по лицам судя, готовы были бороться. Напрасно: — К чему зелёный?.. и бархат. Фу. Это же пошло! Здесь нужен нежно-голубой муар. Это у тебя зелёные глаза, крошка Ви. Мои же синие, видишь?.. Она показала сёстрам язык, и оттянула пальцем веко. От радостного визга на уши встал весь дом.После главы извольте послушать: Cad É Sin Don Te Sin - Meldis