everybody loves somebody

      Примерно к вечеру дверь в агентство распахнулась, впуская с улицы запах холода и дождя. Эмма отряхнула дождевик, повесила пальто на крючок и сразу побежала наверх — сегодня на парах даже поесть не успела, полный кошмар, зачет за зачетом, хотя только середина семестра.       За столом на кухне Наиб опустошал очередную чашку кофе, наконец дорвавшись до кофемашины после того, как ее починили, а в гостиной Вайт безуспешно пытался скормить сове лекарства через шприц без иглы. Брук пока побеждала.       Эмма еще раз огляделась, беспокойно повертев головой в поисках чего-то, чего тут точно не было. — Нортон еще не вернулся?       Наиб поднял глаза от книги и посмотрел на девушку из-под очков. — Еще нет. Вы же говорили недавно. Он не сказал, когда его ждать?       Вайт сдался, униженный и побежденный, и вошел на кухню секундой позже, по локоть в липком желеобразном лекарстве. Он сразу пошел к раковине, отмахиваясь от совы, норовящей запрыгнуть ему на плечо. — Отстань, я для тебя как лучше хочу, а ты, — обиженно пробурчал парень, включая воду. Брук высоко засвистела, усевшись на кухонной тумбе.       Эмма встревоженно нахмурилась. — Мы не говорили, с чего ты взял? — Тогда кого ты отчитывала по телефону вчера? — Боже, это была Деми, просто она опять вернулась к своему бывшему и я терпеть его не могу- ты подслушивал?       Наиб отхлебнул кофе, делая вид, что опять читает. — Я просто слышал. — А он… собирается возвращаться? — подал голос Вайт, стряхивая капельки воды с рук.       Он сказал это так тихо и несмело, будто сама вероятность, что Нортон ушел с концами, его пугала. — Он всегда возвращается, — поспешила успокоить его Эмма. — Обычно он уходит всего на пару дней. Максимум четыре, — Наиб еле заметно сжимает пальцы на твердой обложке книги.       Нортона не было видно уже неделю.       Он иногда так делает: уходит, говорит, нужно уладить какие-то дела или что работы много, не хочет тащить ее в агентство, или что в квартире нужно сделать ремонт, хотя он в ней почти не живет — еще один скол на их доверии, который они до сих пор не залатали. На самом деле Наиб не знает, что именно делает Нортон, когда внезапно пропадает, даже не отвечая на звонки. Он брал это на свою часть — он хотел доверять, поэтому не спрашивал, не лез в душу, пережидая эти несчастные пару дней, и, когда Нортон возвращался, все снова становилось, как прежде. Он приходил поздно ночью — обжигал глазами, ни тени улыбки на его лице — и просто ложился спать, а утром делал вид, что всегда был здесь.       Нортон не рассказывал. По крайней мере, правду.       Но неделя — это слишком долго. Наиб скучал по нему все то время, пока был в изоляторе, а он слишком быстро ушел, не воспринимая ни один жест нежности как намек остаться, и тревога завязывалась каждый день немного крепче, когда он отсутствовал, пока не сошлась тугим узлом. — А мы можем… — Вайт беспокойно трепет косичку, не решаясь попросить, — проведать его?       Эмма посмотрела на Наиба, ожидая его слов, но тот и сам хотел это предложить. — Я вечность не был у него дома, — он задумчиво почесал подбородок. — Но можно попробовать. Поедем завтра с утра.       Вайт облегченно выдохнул. Эмма позвала его за стол и наконец вспомнила о том, что хотела сделать — поужинать. — Только не волнуйся так, — она ласково взъерошила ему челку. — Наверняка все в порядке, просто он как всегда забывает зарядить телефон. — Мне показалось, что у него сердце не на месте, — Вайт заторможенным жестом пригладил волосы, — когда он уходил.       Эмма мягко ему улыбается. Наиб молчит, и на сердце у них обоих тяжело и пусто. Будто только одна из составляющих вернулась — и другая пропала.       Они приехали ближе к полудню. Он действительно слишком давно не был у него дома, а Эмма вовсе не была здесь никогда — пришлось вспоминать, как заехать во двор и на какой этаж вызывать лифт. Наиб как сейчас помнил, что еще давным-давно жаловался на скрипучие двери и побитые лестницы, а теперь со стен для полной картины слезала краска, осыпаясь белыми хлопьями.       Они остановились у входа и постучались. Вайт взглянул на забитый газетами и письмами почтовый ящик, нервозно прикусив губу. — А вы уверены, что он здесь живет? — Если бы шла речь про переезд, я бы запомнил, — Наиб еще раз постучался. Внутри не было даже намека на шаги.       Эмма немного отошла и заглянула под коврик. Вайт отступил, озадаченный. — Что ты делаешь? — Проверяла, может, есть ключ, — она встала и отряхнулась. — Но его там нет. — Мы бы просто вошли без спроса? — Он к нам заходит, — заметил Наиб. — Это не считается, — Эмма вздыхает. — Он там почти как дома.       Никто им так и не открыл. Снаружи не было видно, горит ли в квартире свет, поэтому с тем же успехом можно было сделать вывод, что Нортона нет дома, но что-то держало их на месте, не давая уйти.       Наиб сам не знал, зачем это сделал, но его рука потянулась к дверной ручке и — щелк — дверь открылась без всякого сопротивления. Она не была заперта.       С неясной тревогой он торопливо вошел внутрь, ожидая чего угодно, но только не десятка мусорных мешков прямо у двери. — Что за черт…       Вайт споткнулся об один из них, и Эмма придержала его за локоть. Что-то зловонное подтекало из рваного пакета, но нельзя было сказать, что это, потому что коридор терялся в полумраке. — Нортон?.. Эй? — Эмма прошла дальше, оглядываясь по сторонам, пока они не вышли в гостиную. — У тебя дверь…       Она замерла на входе, а за ней и Наиб с Вайтом. Сначала все, что они увидели — это наслоение простыней и одежды, но потом из-под них показался взъерошенный ворох светлых волос, слипшихся и тяжелых от грязи. Нортон медленно сел на диване, вызывая в нем протяжный скрип пружин, и потер лицо, заспанный и помятый. — …открыта.       Он пару раз моргнул, прокашлялся, окончательно просыпаясь, и только тогда понял, кто стоит у него в квартире. — Какого черта? — Это тебя надо спросить, — Эмма задохнулась от возмущения.       Вайт попытался подойти ближе, но снова обо что-то споткнулся — на этот раз он задел кучу жестяных банок, и они с грохотом посыпались на пол. Нортон поморщился. — Боже, не шумите, и так голова раскалывается. — Ты- что это значит? — Эмма обвела рукой квартиру. — Это значит не греметь и говорить чуть тише, ты же высшее образование получаешь, типа, должна знать. — Я не об этом! — она развела руками, пытаясь облечь свои мысли в слова, но никакие не подходили.       Квартира была в ужасном состоянии. И Нортон тоже.       Наиб вглядывался ему в лицо настолько сильно, что глаза начинали болеть, и он не мог не заметить, насколько истощенным выглядел Нортон и что его шутки вполовину не такие же искренние, как обычно. Глубокая усталость отпечаталась в его чертах, и это было что-то чужое, нехарактерное, неправильное.       Нортон изогнул бровь, все так же не предпринимая попыток встать с дивана. — Я не понимаю, почему на меня с самого утра кричат. — Потому что! — Эмма в отчаянии пнула банку под стол. — Я споткнулся о десяток мусорных мешков у входа, — подал голос Вайт. — Я собирался их выбросить. — Сколько? Сколько ты уже собираешься их выбросить? — Вам какое дело? Что за допрос? — Нортон, у тебя астма, а на твоих вещах столько пыли, что даже мне дышать тяжело, — ответила Эмма, убедительно глядя в глаза. Вайт дернул ее за рукав и кивком указал на место под рабочим столом.       Там лежала небольшая кучка пустых ингаляторов. — Я и сам знаю, что у меня астма, — он невпечатленно посмотрел на нее. — Расскажи что-нибудь новое. — Нортон, пожалуйста, — умоляет Вайт, чуть ли не плача. — Мы просто волнуемся за тебя. — На кой черт? Пыль и небольшой срач меня не убьют. Скорее, твоя сова сделает это, она уже минут пять на меня пялится- — Нортон.       Он мгновенно замолчал. Наиб глубоко вздохнул — это было бы полезно, если бы он при этом не дышал чистой пылью вместо кислорода — и повернулся к Эмме с Вайтом. — Подождите снаружи. Нам нужно поговорить.       Губы Вайта дрогнули, и он поспешно отвернулся. Эмма потянула его за руку на выход, напоследок оглянувшись, мазнув полным боли и тревоги взглядом по стенам с отошедшими сырыми обоями.       Они остаются вдвоем. Нортон напряженно молчит. Делает попытку на него посмотреть, но тут же отводит взгляд — бегающий нервный жест, тоже чужой. Наиб его не узнает. Сердце почему-то болит.       Он решает просто сесть рядом — скрип растянутых пружин и столб пыли, поднятый в воздух. Они не готовы говорить, но придется. Наиб не выдерживает своего открытия в чужих заострившихся скулах и осторожно обнимает его за плечи. — Нортон, — он начинает мягко, слова — обезболивающее, — что с тобой?       Нортон шумно выдыхает и чувствует, как у него сдавливает горло — неприятное последствие отрицания, теперь ему втройне сложнее начать говорить. Если он скажет хоть слово правды — его разорвет и всё плохое выйдет вязкой чернильной жижей, и никому это не понравится, так что он не хочет. Он снова вздыхает и вдруг тяжело закашливается, лицо спрятав в сгиб локтя.       Наиб массирует его спину и ждет, пока не отпустит. Решает перефразировать: — Как давно всё так? — С тех пор, как ушел из полиции, — сипит Нортон. Опасная территория — об этом они тоже никогда не говорили. Наиб только сейчас понял, что им многое нужно было обсудить давным-давно. — Это связано с тем, как ты получил шрамы? — Ага. Уморительная история, знаешь. Только доверили что-то серьезное, как я тут же это проваливаю, — Нортон хрипло смеется. — Но мне повезло больше, чем всем остальным, я-то живой и почти целый, даже шрамы теперь придают очарование, что скажешь? — Пожалуйста, перестань.       Он слышит непривычную дрожь в голосе Наиба, и даже призрак усмешки покидает его лицо. — Не могу, — негромко, извиняясь, говорит Нортон. — Ты ведь меня знаешь.       Знает.       Наиб его изучил, но сейчас понятия не имеет, что сказать — тяжесть вины в груди, иной, чем у Нортона, но все же. Он не может перестать думать о тех случаях, когда ему удавалось выгнать его к себе, и теперь он знал, что каждый раз обрекал Нортона на гниение в этой пыльной, грустной, разбитой квартире.       Хочется кричать. Ни черта он не знает. — Почему ты ничего не говорил? — Наиб смотрит на него так, как ни на кого никогда не смотрел — умоляя. Быть честным, довериться, позволить помочь.       Нортон ломается под этим взглядом, искренность сверлит в нем дыру, ищет выхода, огромная, мучительная. — Не хотел, чтобы меня таким видели, — отвечает он, уводя глаза в пол. — Тем более ты.       Он хочет снова закрыться за балаганом из шуток и ухмылок, за легким «все в порядке», но это будет только ранить их обоих еще больше, а боли и так слишком много в этом мире — они для этого создали агентство, чтобы ее стало чуть меньше. — Ты думаешь, я бы не помог тебе? — Я не за это переживаю. — А за что?       Наиб угадывает в его лице стыд, и только сейчас до него доходит. — Если твое мнение… или Эммы, или Вайта обо мне изменится… То, как ты меня видишь…       Нортон — тот самый, который падал с окна, выжил после пожара, украл экспертизу из морга — боялся.       Все вокруг было плодами этого страха: мусор и самые лучшие шутки, забота и самые грубые жесты. Он боялся, поэтому закрывался дома, скрывал проблемы со здоровьем, уходил ночью, пока Наиб спал, дважды проверял плиту, паниковал, когда Вайт случайно звал его папой, и паниковал, когда Эмма делала это специально, и десять раз уточнял, чем можно кормить сов, прежде чем угощать Брук. — Ты расскажешь мне, что тогда случилось?       Наиб заметил, что, пока они говорили, Нортон расковырял заусенец до крови. Осознав это, он тут же спрятал руки под колени. — А я должен? — он поджимает губы и морщится, будто ему физически тяжело об этом говорить. Наиб глубоко вздыхает, чтобы не сказать лишнего. — Нет.       «Но нужно», — висит в воздухе.       Нортон делает долгую паузу, собираясь с силами и мыслями. Знает, что все равно задолжал по крайней мере объяснение. Он отводит взгляд и прочищает горло. — Ты сам знаешь, что я закончил полицейскую академию, — начинает медленно, подбирая слова. Честность тяжелая, почти неподъемная и давит его. — Даже проработал в полиции какое-то время. — И почему ушел? — Не поверишь, узнал, что адвокатам лучше платят. — Нортон, — Наиб тяжело на него смотрит. Нортон кусает щеку изнутри и сдается — лицо его мрачнеет от воспоминаний на одно мгновение, но потом сразу проясняется. — Это, кстати, правда. Но я не из-за этого ушел.       Он опирается локтями о колени и смотрит на свои руки. — Меня отстранили.       Чем больше работаешь, тем больше получаешь — Нортон Кэмпбелл первым является в участок и уходит последним, Нортон Кэмпбелл хватается за любую возможность и почти никогда не берет выходные, Нортон Кэмпбелл не собирается быть на побегушках слишком долго. Он слишком усердно для этого учился, поэтому он старается вдвое больше, даже когда его называют выскочкой среди молодых полицейских, даже когда это не окупается. Он знает, что для этого нужно время, и он умеет ждать.       У него была цель, план — и он его придерживался, не обращая внимания больше ни на что. И теперь возможность себя проявить наконец-то блеснула на его горизонте.       Нортон пригнулся, сжимая в руке пистолет. Они долгое время преследовали преступника на патрульной машине, маневрируя по промерзшей дороге, еле уходя от столкновения, и сейчас появилась возможность загнать его в угол на загородном складе, где тот попытался укрыться от погони. Склад уже оцепили, все ждали лишь сигнала к действию и примерной обстановки.       Это было первое по-настоящему серьезное задание для Нортона Кэмпбелла. Вся нервозность сдалась под адреналином и желанием быть в самой гуще событий — наконец-то он делает то, ради чего пришел в полицию. — Я думал, ты пошел в полицию, потому что там хорошо платят. — Будешь перебивать — вообще хуй что расскажу. — Возможно, преступник вооружен, — зашипела рация. — Гражданских нет, при необходимости открывайте огонь.       С разных входов внутрь проскочили несколько человек, тут же укрываясь за нагромождениями деревянных коробок. Слабое освещение было им на руку — преступник не всех заметил и явно не был готов к такому большому напору. Он начинал нервничать.       Нортон быстро глянул на своего напарника. Тот жестом приказал ему пока молчать и не высовываться. — Вы окружены, бросьте оружие!       Преступник начал в страхе оглядываться по сторонам, не опуская пистолет. Он все еще не хотел сдаваться, хотя бежать было уже некуда. Это была самая опасная часть — человек в отчаянии мог сделать что угодно, особенно тот, кто знает, что у него нет выхода.       Послышался шорох со стороны главного входа, и преступник тут же навел туда пистолет. — Бросьте оружие! — еще раз проговорили ему, но тот будто не услышал, продолжая в панике оглядываться. — Я сделаю предупреждающий выстрел, — Нортон немного выглянул из своего укрытия, почти не целясь — у него пока не было намерения его ранить, просто припугнуть. Пистолет лежал у него в руках нетвердо — он этому учился, его к этому готовили, но что-то все равно заставляло замешкаться. А если он случайно в него попадет? Что тогда?       Нортон выдохнул, крепче сжимая пистолет и кладя палец на курок. Всего лишь предупреждающий. Это пустяк. Последний взгляд на напарника в ожидании сигнала — тот кивнул, не сводя глаз с преступника.       Человек заметил движение и резко обернулся, паническим движением снимая предохранитель. — Осторожно, он выстрелит!       Нортон выругался и, прежде чем человек успел что-либо сделать, выстрелил сам. Звук ударил по ушам громким хлопком, пистолет дёрнуло — он не был готов к отдаче, сконцентрировавшись на цели.       Что-то зашипело на долю секунды, и тогда прогремел взрыв.       Тех, кто был ближе, отбросило взрывной волной, и Нортон видел, как они падали на пол склада и больше не поднимались — тогда громыхнул второй взрыв, и, пока его самого не настигло пламя, он успел почувствовать, как напарник толкает его на пол и сам ложится сверху, а потом он почувствовал, что его форма горит.       Взрыв был настолько громкий и яркий, что его на пару мгновений оглушило, но, когда он открыл глаза, оказалось, что прошло вовсе не пара мгновений — как минимум несколько минут, и всё вокруг уже полыхало.       Деревянные коробки загорелись, будто дрова, помещение быстро заполнялось черным дымом от тлеющего пластика. Нортон попытался встать, но осознал, что не может пошевелиться от боли, схватившей всю левую половину его тела. — Доложите обстановку, прием! Доложите обстановку!       Рация, упавшая с его пояса, зашипела и затихла, когда ее лизнуло пламя. Нортон ошалело наблюдал, как одежда на лежащем рядом напарнике продолжает гореть и как медленно пламя обугливает его кожу, и как он даже не двигается, и, может, даже не дышит. Нортон ничего не может сказать наверняка, потому что от боли перед его глазами стоит красное, и он не может перестать смотреть на огонь, и еще он самую малость задыхается, наглотавшись дыма. Его колотит, когда он пытается отползти к выходу — обгорелая одежда липнет к его ожогам, и Нортон почти теряет сознание, когда внезапно на них смотрит. Его кожа бордовая, покрытая вздувшимися волдырями, липкая, любое прикосновение приносит еще больше боли, и он почему-то не может открыть левый глаз.       Когда он добирается до двери, он чувствует, что больше не может дышать — легкие горят, в глазах резко темнеет и в ушах стоит звон, он не в силах отсюда выбраться и почти не слышит звук сирены издалека, это, наверное, конец, и он падает падает падает.       В следующий раз, когда Нортон просыпается — это больничная палата, белые простыни и белые потолки, 62% ожогов тела, в том числе верхних дыхательных путей и слизистых. Ожоговый шок прошел, и наступила токсемия — его колотит от температуры и бьет судорогой, он видит перед глазами горящую униформу и обугленную кожу каждый раз, когда приходит в себя, и это продолжается почти две недели. Даже спустя время он все еще не может нормально дышать без маски, и с ним толком никто не говорит.       Больнее всего, как оказалось, — это заживление.       Гореть было не так больно, как когда всё начало заживать — его колотило от дикого зуда, мертвая кожа отходила плохо, а новая нарастала медленно, и это было мучительно даже под обезболивающим — его не давали слишком много, чтобы не нагружать дыхательную систему. Если раньше он мог просто отрубиться, то сейчас даже этого был лишен.       Сон не шел, не было аппетита, целые сутки Нортон проводил, дрожа от лихорадки, и только он начал думать, что становится легче, как его свалила пневмония еще на месяц. Будто его тело было против того, чтобы он выжил, будто это была просто досадная случайность и этого не должно было произойти.       Когда ему сообщили, что остальным повезло намного, намного меньше, он только в этом укрепился.       Это была его ошибка.       Это была его пуля.       Все погибли, потому что он замешкался и не захотел стрелять в человека. Это была его вина. Это была его вина.       Он бы содрал с себя окровавленные гнойные бинты той же ночью и собственноручно добил, если бы мог хотя бы пошевелиться. Но он даже не мог дотянуться до пакета с морфином, чтобы выкрутить его до упора.       Нортон провел несколько месяцев в больнице и вышел оттуда, только чтобы узнать, что его отстранили от службы в полиции. Наверное, все могло быть и хуже — его могли посадить за то, что из-за его просчета погибли несколько полицейских, но они этого не сделали. Нортон не помнит, сколько времени провел, привыкая к отвратительным бордовым шрамам, сколько времени ушло на то, чтобы фантомные боли перестали его мучить. Он не помнил, в какой момент стал собирать свою жизнь по кусочкам — начал переучиваться на адвоката, лишь бы больше никогда не держать в руках оружие и не слышать выстрелов, привык к шраму на лице, привык к тому, что левый глаз теперь всегда будет видеть чуть хуже, чем правый.       Нортон привыкал, но оно никогда не заживало полностью.       Он просто не заслуживал, чтобы оно зажило. — Оказалось, я выстрелил аккурат в газовый баллон, — Нортон пожал плечами. Он смотрел в одну точку мутными глазами, расцарапывая ранку на руке до крови. — Ты встретил меня через год после всего этого.       Наиб молчал. Нортон рассказывал это нейтральным тоном, перемежая с неуместными, отвратительными комментариями, от которых через раз хотелось блевать. Это абсурдно и бессердечно — шутить над этим, но для него это было единственным способом всё рассказать и не сорваться в дрожь или истерику, так что Наиб просто старался слушать.       И то, что ему открылось, оказалось невыносимо.       Он медленно встал с дивана и подошел к окну. Убрав с подоконника ссохшийся мертвый цветок, он открыл его и достал из кармана трубку и спички. — Ну что, детектив, полегчало от правды? — было слышно злую усмешку в его голосе. — Какие мысли, капитан?       Наиб затянулся и выпустил дым в окно.       Мыслей не было вообще.       Они молчали какое-то время. Наиб еще раз осмотрел комнату, и тогда его взгляд наткнулся на открытую пачку сигарет в самом углу подоконника. Там не хватало одной.       Что-то резко обожгло ему внутренности, и он поспешно затушил табак.       Нортон пытался курить? Совсем с ума сошел?       Наиб резко обернулся на него, но тот смотрел только на свои руки с нечитаемым выражением лица. Во всем этом хламе он выглядел меньше и худее. Его губы были плотно сжаты.       Наиб мог бы обратить на это внимание, упрекнуть, наорать, но какая-то его часть понимала, что это бесполезно. Все равно что кричать в стену. Его впервые, по-настоящему это напугало — то, что он не знает, что ему сказать, какими словами можно обхватить трагедию такого масштаба, как можно уговорить человека не гробить себя из чувства вины за совершенную ошибку. Нортон не мог справляться обычным саморазрушением, как справляются многие — Наиб может выпить или покурить, чтобы успокоиться, а у него даже такой возможности не было, ему оставалось только разлагаться в самоненависти, не имея сил и желания направить это куда-то еще. Да и возможно ли?       Наиб достал из кармана телефон и написал Эмме, чтобы еще погуляли, потому что проблема куда больше, чем они думали. Потом снова бросил взгляд в комнату и выхватил кое-что еще.       Единственное место, почти нетронутое пылью и паутиной — небольшая застекленная полка, заваленная минералами и камнями, посреди которых стояла рамка с фотографией в ней.       Наиб пригляделся и замер.       Это их фотография. С того самого дня, когда им удалось продлить дело Вайта до выяснения подробных обстоятельств. Они стоят у дверей зала суда, Эмма попросила прохожего их сфотографировать. Нортон приобнял ее за плечо, Эмма тянет Наиба за локоть, Вайт скромно стоит рядом, неловко улыбаясь и не понимая, в какую из двух камер ему смотреть, хотя в этом не было разницы.       Все счастливы.       Лицо Нортона закрашено черным. — Что это? — не удержавшись, спросил Наиб. Нортон моргнул и отстраненно посмотрел на него. — Что? — Это. Фотография. — А. Да я там моргнул просто.       Наиб шумно выдыхает и трет переносицу. Он уже не выдерживает. Это невыносимо, всё это неправильно и похоже на долбаную шутку. Ему хочется схватить Нортона за плечи, встрясти как следует и наорать, чтобы мозги встали на место. — И ты говоришь, что у тебя нет никаких проблем и ты совершенно точно не разлагаешься днями в своей квартире, ненавидя себя. — Вот только не наговаривай. Лично я себя обожаю, — хмыкает он. — Нортон, — устало произносит Наиб. — Хватит. Хватит быть таким упрямым. Зачем ты это делаешь? — Начнем с того, что вы трое заявились ко мне домой без предупреждения, — заводится Нортон. — И начали читать мне нотации о том, что я как-то неправильно живу и мне якобы нужна помощь с какими-то там проблемами. — Ты угробишь себя такими темпами, понимаешь? — Да какая разница? Может, я этого и хочу! Я подверг Эмму опасности и чуть не проиграл твой суд! — он со злости вскакивает с дивана. — Это все еще не ваше дело! Вы бы об этом даже не узнали, если бы не пришли! — Именно, блять! — Наиб подходит ближе и хватает его за воротник футболки, взбешенный, почти в отчаянии. — Ты бы сдох в этой заваленной мусором квартире, а что было бы с нами? Со мной, с Эммой, с Вайтом? О нас ты подумал? Блять, я поверить не могу, ты хоть знаешь, как Вайт извелся, пока мы не поехали тебя проверять? Как Эмма за тебя переживала после суда? Да если бы с тобой что-то случилось, я бы…       Он внезапно замолкает. Его лицо дергается, как от судороги, и он чувствует, что больше не может говорить — в горле ком, дышать тяжело. Нортон смотрит на него широкими глазами, побледневший, абсолютно ошарашенный. Наиб его отпускает и отворачивается, не доверяя сейчас своему самообладанию.       Они молчат. Только сейчас Наиб замечает, что его трясет. Он пару раз медленно выдыхает и успокаивается, прежде чем снова начинает говорить. — Ты можешь продолжать отталкивать нас, отказываться от любой помощи, но сам ты не справляешься, — твердо произносит он, и на этот раз Нортону нечем возразить. — Ты не один, ясно? Рядом есть люди, которые могут и хотят тебе помочь. Так, может, стоит наступить на свои чертовы принципы и позволить нам это сделать?       Нортон растерянно молчит, будто ему только сегодня открылось, что целых трое людей безусловно и безвозмездно его любят. Даже таким, даже со злыми шутками, даже когда он огрызается в ответ на заботу и неделю не встает с постели.       Он вздыхает и держит эту мысль еще немного. Она странная, и он еще долго будет ее отторгать, как инородное тело, но в конце концов примет. — Ну, — Нортон кашляет и проводит пятерней по волосам, убирая со лба челку. — Как вы собрались мне помогать?       Наиб смотрит на него, и взгляд его смягчается. — Для начала я отправлю тебя в душ. Дальше — посмотрим. — Не такой уж я и-       Он вдыхает носом у воротника футболки и морщится, признавая поражение. — Ладно, я вонючий. Удаляюсь.       Нортон салютует двумя пальцами от виска и уходит. Наиб пишет Эмме, чтобы возвращались и захватили в магазине что-нибудь для уборки. Они приходят через несколько минут, Вайт с заплаканным лицом и пакетом из хозяйственного в руках, Эмма взволнованно держит его за локоть. Вкратце приходится пояснить им ситуацию, не вдаваясь в подробности, и, когда Нортон выходит из ванной, они уже ждут его и сразу налетают, не давая опомниться. — Что за перемена внезапная? — Нортон смотрит на Наиба, но тот только пожимает плечами. — Ты придурок, — хнычет Эмма, повисая у него на шее. — Прости, — негромко произносит Вайт и прячет лицо в чужом плече. — Мы просто очень волновались. Прости.       Нортон растерянно моргает и неловко гладит их по спинам. — Эх, вы, — вздыхает он. — Ну, все, хватит, прекращайте. У меня сил нет вас держать.       Они тут же отстраняются, и Нортон мягко ерошит им волосы. Брук слегка кусает его пальцы, но он уже выучил, что это не признак лютой ненависти.       Может, в этот раз он попробует дать этому зажить. Хотя бы попытается.

***

      Размеренный писк разносился по палате. Первые несколько месяцев он раздражал, но со временем Нортон к нему привык — по крайней мере, это хороший знак. Слыша его еще снаружи, он всегда ощущал какое-то слабое облегчение.       Нортон сел напротив койки, на привычное уже место. Глянул на засохший букет на тумбочке — нужно будет его сменить — и на открытку с пожеланием выздоравливать. Она стоит здесь уже пару месяцев.       За всеми этими трубками, датчиками и капельницами человек казался маленьким и неприметным. Его кожа ужасно зажила — напоминание от ожогового некроза, они еле остановили распространение. В отличие от бурых шрамов, остальная кожа была почти серой, почти безжизненной. Нортон взглянул на заключение над койкой и прочитал имя — Гарри Крофтон.       Он вздохнул и нашел его руку, сжимая запястье так, чтобы чувствовался пульс.       Тук. Тук. Тук.       Это успокаивало. — Давно не виделись, — хмыкнул Нортон, уже привыкший не получать ответа, — напарник.