***
Лизе двенадцать, когда она впервые сбегает из дома приемных родителей. Все каждый раз заканчивается одинаково, она уже почти привыкла — сначала с ней пытаются договориться, потом устают, потом начинают злиться, потом по ситуации. Либо родные дети начинают вести себя, как маленькие засранцы, либо новоиспеченные мамаши и папаши заключают, что не справились, и отдают ее обратно. В этот раз чей-то родной сын разорался на весь дом, потому что Лиза выкинула его конструктор в мусоропровод как месть за смятый венок из ромашек, который она плела целый день, ошибаясь по сто раз и измазывая все вокруг цветочным соком. Дурак просто взял и смял бутоны так, что от лепестков почти ничего не осталось, так что Лиза посчитала, что утилизировать его огромный детализированный конструктор корабля будет справедливо. Он тоже очень долго над ним старался. Глаз за глаз, все честно. Кроме Лизы, никто не оценил такую тягу к справедливости, и поэтому она со злости собрала рюкзачок и ушла в ночь, подальше от слез и соплей этого оболтуса. Подаренная курточка грела отлично, и до самого круглосуточного ей даже чуть-чуть не холодно. Она научилась не попадаться на глаза, и компания развеселых мужчин у лестницы к бару ее не заметила. Лиза проскальзывает в крошечный продуктовый, теряется между стеллажей, чтоб полусонный продавец потерял бдительность, стаскивает пару шоколадок и маленький яблочный сок и сливается через вторую дверь. До утра бродит по городу, греясь в случайных круглосуточных и прячась от полиции, а потом возвращается в приют, где ей знакомо прилетает по ушам. Ее вещи привозят днем. К своим двенадцати Лиза видела всё — приюты, интернаты, странные сырые комнаты в домах приемных родителей. Потом ей тринадцать, четырнадцать, пятнадцать. Ее возвращают каждый раз, когда она крадет деньги из чужого кошелька, когда закидывает ноги в грязных ботинках на стол, когда разбивает нос распустившему руки приемному брату, когда она сбегает ночью и возвращается под утро. В конце концов Лизу оставляют в покое — никто больше не хочет иметь дело с девочкой, от которой одни проблемы, агрессия и неблагодарность. Когда Лизе было четырнадцать, она впервые угодила в полицейский участок. Она очень тупо попалась, когда краденый плеер не поместился в кармашек кофточки, и на выходе ее резко схватили за запястье — тогда рефлексы заговорили быстрее здравого смысла, поэтому Лиза коброй кинулась к чужой руке и укусила молоденького полицейского почти до крови. Ее все равно поймали, но хотя бы было весело. Она сидела теперь за столом, отколупывая с царапинки засохшую кровь и сукровицу. Мимо то и дело ходили люди в форме, видимо, занятые слишком сильно, чтобы разбираться с какой-то беспризорницей, и только через минут двадцать к ней подсел тот же самый парень, которому она чуть не отгрызла руку. Он выглядел злым настолько, что Лиза не удержалась и показала ему язык. — Очень смешно, — невпечатленно отозвался полицейский, сдувая волнистую прядь с щеки. — Будет еще смешнее, когда тебе административку влепят. Обхохочешься. Лиза хмыкает обиженно. Подумаешь, какой-то дешевенький плеер, у нее получалось своровать и подороже, только она выменяла за него у старших флакончик вкусных цветочных духов. Лиза клеит жвачку в оставленный на столе документ, полицейский комично приходит в ужас, а ей становится еще смешнее. Она откровенно над ним угорает, и ему приходится позвать кого-то другого, потому что «с такими дикошарыми детьми я не работал и не хочу». Парень с забинтованной рукой забывается сразу, как пропадает из поля зрения, административку ей правда влепляют. Лиза не понимает, что это изменит. Административка, гражданско-правовое нарушение, мелкое хулиганство. Все эти слова были для нее пустым звуком. Сколько бы господа полицейские ни распинались перед ней о нормах поведения, о законах, она забывает об этом, как только выходит на улицу. К семнадцати она стабильно раз в полгода палится на драке или краже и снова попадает за ставший уже чуть ли не родным стол. Она почти взрослая, знает, как выкрутиться, когда в переулке в тебя тычут ножом, знает, как с этим ножом обращаться, как ударить без синяка и как протащить вещь с магнитом через металлоискатель. Она взрослая настолько, что уже ни на кого, кроме себя, не полагается, оттачивает искусство сбегать до совершенства. Она взрослая и смирилась, что в этом мире у нее есть только она сама. Знакомый стол уже со всех сторон побит ее ботинками, и, как и всегда, никто не хочет с ней разбираться, поэтому Лиза умирает от скуки. Без особого интереса она наблюдает из-под челки, как по коридору туда-сюда снуют люди, некоторых она видела уже в сотый раз и хорошо запомнила, даже по приколу здоровается. Взгляды, которыми одаривают ее в такие моменты добропорядочные взрослые, просто бесценны. Новое лицо в этом бедламе ее не особо удивляет или интересует, но на безрыбье и рак — рыба. Новое лицо — это мегамрачный дядька в уродской шляпе, серо-голубом пальто и с тростью. Лиза задерживает на нем взгляд, а он пытается о чем-то с кем-то договориться, и его лицо настолько каменное, что становится интересно, умеет ли оно вообще в эмоции. На его поясе висит старомодная курительная трубка. Мысленно Лиза прикидывает, сколько такая могла бы стоить, толкни она ее на рынке. Потом полицейский отлучается за каким-то делом, а дядька оборачивается, ловя её внимательный взгляд. Он оглядывает Лизу с ног до головы и спрашивает — даже не пытаясь говорить громко, его голос все равно отражается от стен: — Эй. Сколько тебе лет? Медленно поднимая взгляд с трубки на лицо мужчины, Лиза даже не пытается сделать вид, что хоть сколько-нибудь уважает его. — Тебя ебет? Он даже бровью не повел. Прошел чуть ближе, сел прямо напротив, внимательно разглядывая. Лиза хмурится и плотнее заворачивается в куртку, слишком большую и явно с чужого плеча. — Что ты здесь делаешь? — Отдыхаю, — она отводит взгляд. Зачем вообще пытаться с ней говорить, если каждый раз это одна и та же процедура — отчитать, отослать обратно, и так по кругу. Этот мужчина такой серьезный, что, наверное, даже себе в зеркало не улыбается. Лиза уже говорила с такими — они обычно дольше всех пытали ее нравоучениями, и в кровать она падала без сил и без настроения, даже если получилось выкрутиться без последствий. — Что, родители не учили, что воровать — плохо? — Пошел нахер, — автоматом кидает ему Лиза, потому что это моветон — в разговоре с уличной шпаной упоминать родителей. Все равно что потянуться с рукопожатием к человеку без кистей. Мужчина хмыкает, на его лице мелькает узнавание. Его глаза уставшие, и при всей внешней жесткости Лиза все равно видит его насквозь — он ее жалеет, самым мерзким образом, как заплаканных сироток по телевизору или сбитого котенка на обочине. Фу, а она-то думала, что в этот раз такого не будет. Он наклоняется ближе, упирается локтями в колени, и теперь она еще больше чувствует себя запертой. По коридору продолжают ходить люди, но ей сейчас совершенно не до них. Взгляд скользит по сцепленным в замок рукам. — У меня тоже не было родителей, — говорит он зачем-то, Лиза вообще перестает понимать, что происходит — ей будто в душе грязными пальцами повозили. — Но не обязательно рушить свою жизнь из-за этого. — Да тебе-то какая разница, что я делаю со своей жизнью, — закономерно отвечает ему Лиза, хочет спрятаться в воротник, как в детстве, но держится. — Мне — никакой, — пожимает плечами мужчина. — Как и тебе. Иди к черту, хочет сказать ему Лиза, но злость клокочет у нее в легких, и она только зыркает на него взглядом загнанного в угол животного. Ее злит абсолютно все в этой ситуации — и его холодный тон, и понимающий взгляд, и спокойное лицо, и абсолютная уверенность, будто он все про нее понял и узнал, будто сидел с ней, когда она выковыривала жвачку из волос, камнем выбивала линзу из старой лупы, стоял рядом, пока она отбивалась ножом в какой-то подворотне и впервые украла конфету из магазина, обливаясь семью потами. Лиза находит в кармане крошечный складной ножик и сжимает для спокойствия — она повзрослела, игрушки тоже. Она давно спит с ножом, а не с плюшевым мишкой. Никого не было рядом, когда ее бросил отец, и этот мужчина не имеет права говорить, что у него «тоже не было родителей», потому что у нее были, но потом все сломалось, и осколки срикошетили ей в сердце. — Ты дикий, озлобленный зверенок. Скалишь зубы и выпускаешь когти чуть что, пытаешься сделать больно раньше, чем больно сделают тебе. Столько уверенности в том, что весь мир против тебя, но знаешь что? — он выпрямляется. — Наивно полагать что все эти козни только для тебя одной. — Его взгляд тяжелый. — Потому что это не так. Мир против всех нас. Всегда. Лиза стискивает зубы и пялится в стену, уже с первых слов взбесившаяся от его душных речей — что за черт, ему поговорить не с кем? У нее начинает кипеть голова от флешбеков в детство, где двухъярусные койки, жестокие дети и светлые волосы в сливе, и просто хочется раскричаться, чтобы ее выпустили отсюда, потому что она больше не выдержит. Слишком ярко перед глазами вспыхивают воспоминания: она звала отца, просила и умоляла забрать ее, обещала быть хорошей и послушной, клялась, что больше никогда не расстроит папу. Губы против воли сжались в тонкую полоску. Она училась забывать и забивать не для того, чтобы какой-то проходимец парой слов вскрыл все ее поджившие ранения. — Ты хоть примерно представляешь, что тебе делать, когда тебя выпустят из приюта? Какие-то планы на будущее? — Отъебись, — еще раз пробует Лиза, но она своим молчанием ранее уже подтвердила все, какие нужно, догадки, и от того, насколько резко она выплевывает слова, ее рассеченные губы саднит. У нее ни единой мысли. Она вообще не думала, что доживет до совершеннолетия, если уж на то пошло. — Не твоё это, блядь, дело. Сама разберусь. — Конечно, — без восторга отвечает мужчина. Он встаёт, вытаскивает из кармана визитку и оставляет ее на столе. Лиза не читает ее. — Только с таким количеством административных нарушений даже уборщиц не берут. — Разглядывая узор на трости, он словно о чем-то задумывается, выражение лица, тем не менее, остается прежним. — Доживешь до выпуска без единой выходки — возьму на стажировку. — Зачем? — Лиза хмурится. Почему-то ее потряхивает. — Ты кто вообще такой? Бизнесмен? Он опирается на трость. — Я детектив, — отвечает он. Из коридора доносятся шаги — наверное, наконец нашли то, зачем он пришел. — И я считаю, что у каждого должен быть шанс. Но его нужно заслужить. Лиза стаскивает со стола визитку, когда он уходит. «Детективное агентство «Орфей» Контактный номер: Наиб Субедар +ХХ-ХХХ-ХХХ-ХХ-ХХ Она не знает, почему кладет ее в карман, а не выкидывает при первой же возможности.***
До ее дня рождения полгода. Лиза отрезает себе тягу к правонарушениям и перестает выходить в город, чтобы не было соблазна найти себе неприятности, почти ничего не делает, кроме того, что копается в саду. Даже не дерется больше, шхерится от особо агрессивных, ест кашу молча, как хорошая девочка, из шкуры которой давным-давно выросла. Грязь под ногтями ее успокаивает, цветы не провоцируют, но день ее рождения выпадает на декабрь, и как только становится холодно, ей больше нечем отвлекаться. Лиза обкусывает цветные карандаши и читает мелким на ночь сказки, всего лишь один раз дает кому-то в нос. Она ведет себя почти идеально до самого выпуска и в назначенный день стоит у порога детективного агентства с полупустым чемоданом. По какой причине детектив решил дать работу малолетней — уже нет — преступнице, ей неинтересно. Лизе некуда идти в самом грустном смысле этого слова, поэтому либо этот дядька все еще помнит о своем обещании, либо, ну. Свернуться калачиком и помереть под мостом. Или принимать какую-то там помощь от государства. Или снова воровать из магазинов техники и продавать на ибэе. Лиза бы абсолютно точно справилась сама, но она комкала в кармане прямоугольную картонку все эти полгода, выучила адрес и номер наизусть, даже прочитала, кто такой этот ваш Орфей. Не поняла, правда, причем тут детективное агентство, но это уже не ее дело. Не особо на что-то надеясь, она вошла внутрь. Дверь хлопнула сама по себе, а тот самый дядька, не изменившийся с весны вовсе, поднял голову от нагромождения бумаг на столе и узнал ее сразу. — Ну, здравствуй. Лиза хмыкнула, стряхивая с чемодана налипший снег. — Здаров. Что-то началось, но никто из них еще особо не понимал, что именно и как оно кончится. Наиб показал ей комнату наверху и оставил осваиваться, решив поговорить о стажировке позже, когда он закончит с работой, и Лиза трогает узорчатые ручки на дверях, с разбега запрыгивает на мягкую кровать и раскидывается звездочкой, щелкает мягким светом над письменным столом, пялится с балкона на людей. Залезает в шкаф и обнаруживает, что он пустой. Сразу закидывает туда свои пожитки, чтоб после перебрать, но они едва ли половину заполнят. Через полчаса ей становится скучно, и она выходит побродить по квартире — это уже скорее апартаменты, но она особо не шарит, просто ей непривычно от того, что сверху лестницы дом, а снизу уже работа. Лиза утаскивает с кухни упаковку крекеров и приватизирует симпатичную зеленую кружку. Ванная ее поражает — у нее комнаты были поменьше, чем этот божественный санузел, и она негласно одобряет эту хату целиком и полностью, особенно когда замечает крутецкую плазму в гостиной. Ей все нравится и даже почти не хочется искать подвох, но он ведь наверняка есть. Лиза спускается в агентство, шаркая тапками. Наиб издалека ее слышит и обращает внимание, приглашает сесть за стол. Она его игнорирует и стоит в позе цапли у дверного косяка, отгрызая шелушинку с губ. — Сядь, — еще раз повторяет Наиб, где-то расписываясь. — Разговор будет долгий. Лиза рассматривает его тщательнее — подмечает мешки под глазами, сухую кожу, собранные на затылке волосы, заношенную рубашку, вопреки шикарной квартире, и хриплость голоса. Делает заключение — куряга, еще и жадный. Трубка на его поясе все та же, пальто дорогое свисает со спинки кресла, но тоже такое, будто его уже носят годами. Нитка на одной из пуговиц отличается по цвету. Все же садится, закидывая ногу на ногу, и почти даже внимательно слушает, хотя после пятнадцати минут бубнежа у нее кипит суп вместо мозга в черепной кастрюльке. — Никого не водить, не пить, имущество не портить, под моей ответственностью не воровать, услышала? Лиза вместо ответа издает злобный стон в потолок. — Повтори. Ну, она и повторила. Услышала, как он вздыхает, осознавая, видимо, на что подписался. — Правила, а не эти звуки страданий. — Не курить, не пить, не материться, мальчиков не водить, — максимально заколебавшимся тоном выдает Лиза, иначе он не отстанет. — Девочек тоже. — Пиздец, спасибо. Она знает, что он смотрит на нее с осуждением, но не все ведь сразу. Наиб и сам не ожидал от нее мгновенного вживания в новые правила. — А работа какая? Если домохозяйка, то сразу мимо, — она качается на стуле и присматривает, с какой стороны будет лучше оставить следы от обуви, чтоб позаметнее. — Мне не нужна домохозяйка, мне нужна ассистентка. — Что, кофе некому таскать? — фыркает Лиза. — Ага, и забивать табак в трубку, — Наиб оказывается способен на сарказм, и это даже веселит. Хотя ее все еще царапает возможность подвоха, какой-то подлянки — ну не может такого быть, чтоб и жилье, и работа свалились на нее с неба. За красивые глазки. — А серьезно? — она перестала качаться, развалилась на стуле и смотрела внимательно исподлобья, выискивая хоть какую-нибудь ловушку. Наиб трет висок, и кожа у его глаза расходится морщинками. Он выглядит сильно старше двадцати, но еще не на тридцать, и при этом уставшим на все сорок. — Давай потом. Завтра, — говорит он. Лиза напрягается. — Ты сможешь уйти в любой момент, если что-то будет не так, и я не собираюсь требовать невозможного, просто на сегодня хватит. Он встает, его рука зависает в воздухе на мгновение, но потом он одергивает себя и отходит к лестнице. Лиза считывает этот жест как попытку потрепать ее по плечу или голове. Ей немного обидно, что этого не случилось, но, с другой стороны, в ней все еще говорит рефлекс кусать протянутую руку. Так что Наиб правильно сделал. Она еще не понимает, как с ним разговаривать и как к нему относиться. Вечером она вертится в кровати, пытаясь устроиться удобнее на непривычно мягком матрасе, а потом к ней в дверь внезапно стучатся. Лиза поражается второй раз за день — это взаправду ее собственная комната, раз сюда даже без стука не войти. После многоярусных коек и общих спален это было глотком свежего воздуха. — Открыто, — сонно откликается она, приподнимаясь на локте. Наиб заходит, осматривается, убеждаясь, что комната еще цела. — Забыл сказать, — он подходит ближе и опускает на тумбочку пухлый конверт. Он не улыбается, ему будто бы даже неловко, но что-то теплое просачивается в его голос, как варенье сквозь тост. — С днем рождения. Наиб уходит, когда Лиза забывает промямлить «спасибо» и просто оторопело смотрит на конверт, не решаясь его даже в руки взять. Он не знал, что ей дарить, еще и срочно, поэтому выбрал самый быстрый и беспроигрышный вариант. Это не количество купюр задело в ней что-то незаживающее и больное, не малознакомый дядька вызвал в ней внезапную волну слез, которым не суждено было быть выплаканными, потому что она запретила себе давным давно. Лиза сидит с конвертом в руках еще полчаса точно, прежде чем отвернуться от него и опять попытаться спать. Просто ее уже девять лет никто не поздравлял с днем рождения.***
Со следующего дня началась проверка на прочность — ее и Наиба. Лиза внимательно щупала границы дозволенного, нарушала все правила в алфавитном порядке, разрешала себе все больше из чистого детского желания «позырить», но Наиб будто каменный, ему хоть бы что. В первый день его белые рубашки оказались постираны с красными носками, потому что Лиза в своей жизни стирала только на руках и понятия не имела, что вещи умеют красить. На второй день она захотела поэкспериментировать, залила в кофеварку молоко вместо воды и забыла о нем. На третий день решила отдохнуть, но оказалось, что у Наиба были другие планы: он официально оформил ее как ассистентку и увез с собой на дело, заставил ходить рядом и подмечать всякое в блокнот. Лиза рисовала цветы и слушала одним ухом, пока они не дошли до места преступления. Там вскрылся ее дикий интерес к убийствам и подобной мерзости, и даже Наиба на секунду напугала такая резкая перемена из равнодушия к восторгу. — А это что? — Глаз. Наверное, наступил кто-то. — Крутяк. Лизе понравилось быть ассистенткой больше, чем домохозяйкой. У Наиба было три любимых занятия: курить, работать и душнить под ухо каждый раз, когда Лиза где-то косячила. Однако, видимо, это был его максимум — он ни разу не повысил голос и не поднял на нее руку, хотя где-то в глубине души она ожидала чего-то подобного. И не такое было, в конце концов. Рождество они, так уж получилось, отмечали вместе, и тогда Лиза поняла, что Наиб так же, как она, одинок. Он не врал, когда говорил, что у него нет семьи, а единственный хороший знакомый тире друг проводил праздники с девушкой в каких-то южных широтах. Вместо подарка она пообещала целый день ничего не портить, а Наибу большего и не надо (тем более, он может всё купить). Они поехали в какой-то крутой ТЦ, и Наиб только на парковке сообщил, что ее гардероб это позорище и ей нужна нормальная одежда, и поэтому они здесь. — Что значит «позорище»? — по-честному оскорбилась Лиза. — Если не рваное, значит, еще можно носить. — Ты рядом со мной выглядишь, как будто я тебя с улицы подобрал, — Наиб бросил красноречивый взгляд на нее и открыл дверцу машины. — Ну так и есть, вообще-то. — Купим тебе нормальные вещи. Точка. — Дверца закрылась, прерывая любые попытки продолжить спор. Иногда с ним было невозможно договориться, хотя идея закупиться была не такой ужасной. Лизе почти нравится, пока Наиб силой не впихивает ей в руки вешалку с белой рубашкой. — Это че за… — она рассматривает ее с недоумением. — Я офисная мышь теперь? — Ты теперь моя ассистентка, — напоминает он, сверху цепляя еще и юбку-солнышко по колено. — Надо выглядеть соответствующе. — А может, еще пальто мне посмотрим? Это был сарказм, но Наиб соглашается. Лизе дважды повторять не нужно, и она выманивает его в бутик с дорогущими пальто, где подбирает себе тепло-коричневую прелесть в клетку. Немного чувствует себя содержанкой, но потом вспоминает, что типа работает на него, поэтому в уме вычитает покупки из своей зарплаты. — Ну? Мне идет? — Лиза вертится возле зеркала, рассматривает себя со всех сторон, размахивая руками с подолом. Наиб понятия не имеет, идет ей или нет. Вообще, по его мнению, она в этом платье на выдру похожа, но, наверное, это будет обидно. Он ловит момент, когда на девичьем лице нет этого саркастичного выражения, а мелькает искренняя улыбка, и вздыхает. — Ага. Они его покупают и идут обедать на фудкорт. Лиза забивает рот лапшой, а Наиб, отпивая из своего стаканчика с кофе, делает вид, что не замечает, какие взгляды девушка бросает в сторону родителей с детьми. Он пережил время, когда вид радостного ребенка, идущего за руку с родителями больно резал где-то внутри, ей это еще только предстояло. Потом, уже в машине, у Лизы из кармана выпадает флакончик одеколона и тестер антивозрастного крема, и Наиб смотрит на нее тяжелым взглядом. — Что ты сказала мне утром? — абсолютно спокойным тоном произнес он. — Ну, — она куснула щеку изнутри, лишь слегка делая вид, что ей неловко. — Это… подарок? Наиб вздыхает. Одеколон сандаловый и стоит недешево, и он понятия не имеет, когда она успела его стащить. — Иди возвращай. Сейчас же. — Нет. — Лиза. Она опускает спинку сидения и ложится, закинув руки за голову. — Оно само упало мне в карман. — Тогда я верну. Лиза обиженно на него смотрит. — У меня нет денег на подарок, что мне еще делать? — Четко было сказано, что никакого воровства под моей ответственностью. — Так я и не под твоей. Я под своей. Личной, — бурчит Лиза. — А еще ты обещала. Не держишь слово, значит? Это ее вконец расстроило. Впервые захотелось сделать что-то для него, а не пакостить, измываясь над техникой, но, сюрприз, детектив не оценил ворованный подарок. Нужно было догадаться, когда рука потянулась за симпатичным флакончиком. Наиб открыл дверь и уже собирался выходить, но Лиза перехватила его руку и забрала одеколон быстрее. — Ты- — Я верну, — она сдалась. Вылезая из машины, случайно стукнулась головой, чуть не сматерилась, вовремя прикусила язык и побрела к магазину косметики. Через минут пять вернулась и молча села в машину, скрестив руки на груди и обиженно надувшись. — Вернула? Ничего не сказали? — Я незаметно. Просто поставила обратно. — Хорошо. В агентство они ехали молча. Лиза взаправду расстроилась, хотя знала, что примерно так все и будет, а по Наибу никогда нельзя сказать, о чем он думает. Он просто вел машину в полной тишине и хмурился, но это его перманентное выражение лица. До вечера они не разговаривали — Лиза, потому что обижена, Наиб просто потому что. Когда все нормальные семьи уже справили Рождество, он постучался к ней в комнату и позвал ужинать. Лиза спрятала урчание в животе за кашлем и недоверчиво глянула на пир из доставки, который еле умещался на столе. Что-то ей подсказывало, что они вдвоем это не осилят, но она была такая голодная, что аж думать трудно. — Так я же… накосячила, типа, — она села за стол, не прикасаясь пока к еде. От божественного запаха сливочной лапши во рту набиралась слюна. — И? — Ну типа, — Лиза обвела стол рукой. — Все равно можно? Наиб так и замер с лапшой на палочках. Только спустя пару секунд он осознал, к чему это все, тяжело вздохнул и подвинул к ней вилку. — Да, можно. Ты думала, я буду тебя голодом морить за непослушание? — Да кто вас знает, — она неосознанно обратилась на вы, стаскивая вилку и выцепляя большущую темпуру с тарелки. — Мало ли. — Такое уже было? — спрашивает Наиб чуть позже, пододвигая к ней дамплинги. — Мхм, — с набитым ртом отозвалась Лиза. Больше он ее от еды не отвлекал. Уходя в свою комнату прямо перед началом фейерверков, Наиб решается слегка потрепать ее по голове. Лиза не шарахается. — С Рождеством, — говорит он. — Ага, — она почему-то смущается и смотрит в пол. — И вас. Это тупо, но она теперь еще больше чувствует, будто ей не восемнадцать, а девять, и папина забота ощущалась точно так же, хотя она почти не помнит его лица, зато помнит руки — ее что-то скребет изнутри, хочется извернуться, но одновременно попросить сделать так еще раз. Лиза молчит и уходит в комнату, не может выдавить из себя ни слезинки в память о последнем рождестве с бросившим ее отцом. Новенькое пальто висит в шкафу, ждет своего часа на завтрашнем деле. Все-таки такого хорошего рождества у нее давно не было.***
Проверки на прочность продолжаются весь январь. Наиб спускает ей с рук попытку раскурить его трубку, совершенно детские провокации по типу «я не хочу этого делать, давай сам», случайно разозленных громкой музыкой соседей. В отместку сажает ее за документы, пока сам катается по делам. Пальто пока так и остается неношеным. Лиза почти привыкает к такой спокойной, стабильной рутине: опять начинает обращаться на ты, учится пользоваться посудомойкой, ворует максимум мармеладки на развес, когда скучно. Разочек сожгла макароны в кастрюле, но Наиб и на это лишь вздохнул. Вечером они заказывают пиццу. Они безобидно цапаются по всякой мелочи, но только один раз Лиза действительно заколебалась и разозлилась. До этого Наиб в сотый раз ей объяснял, как и чего подписывать, что оставить и что убрать, а она все равно через раз косячила, потому что было кошмарно скучно, и вообще ей больше нравилось вступать в кровищу на месте преступления и потом бегать вокруг, оставляя красные следы. За это ей прилетел штраф, но заплатил все равно Наиб. В этот раз он решил напасть на нее с бубнежом тогда, когда она уже была расстроена из-за того, что ничего не получается. — Что за гора стирки у тебя в комнате? — Это не моё, — она даже не взглянула на него. — Лиза. Что я говорил насчет чистоты в доме? — Да у нас всё до блеска уже вылизано, куда еще чище? И вообще, это моя комната, могу засрать ее как хочу. — Чтоб, когда я приехал, все вещи были на стирке и в комнате убрано. Для чего я тебя учил пользоваться стиралкой? — Без понятия. Стирайся сам, я занята, — она сделала вид, что очень усиленно читает документ. Наиб вырвал его у нее из рук и припечатал на стол — этот жест вывел ее из себя еще больше. — Ты меня услышала? Лиза отвернулась, стискивая зубы. — Да услышала, вали уже. Наиб раздраженно вздохнул и уехал. Ее уже бесило сидеть дома, бесили эти документы, бесил Наиб со своими тупыми правилами, который говорил, что это ее собственная комната, а сам чуть ли не по линеечке ее там строит. Лиза вскочила со стула и рывком открыла дверь в его кабинет. — Заебал, — процедила она, сваливая в мусорный пакет всякий хлам со стола. У него было столько всяких безделушек, что впору было бы открывать комиссионку, а он еще на ее комнату жаловался. Глаз за глаз — сейчас она у него так уберется, вовек не забудет. В пакет полетело все, что плохо лежало — вещи, бумажки, какая-то фотка в плохом качестве, ручки, статуэтка непонятно чего, а потом Лиза, как послушная девочка, вынесла за собой мусор. Что-то разбилось, когда она закидывала пакет в контейнер, но ее не особо волновало что. Хлам есть хлам. С чувством удовлетворения она вернулась в агентство и даже не притронулась к горе вещей в своей комнате. Абсолютно спокойно, забравшись на диван, она смотрела телик, жуя чипсы, дожидаясь, когда Наиб вернется и в который раз пожалеет, что вообще взял ее к себе. Он должен жалеть. Она делает буквально всё для этого. Вечером он возвращается — уставший, с налипшим на пальто мокрым снегом, он молча проходит на кухню и ставит чайник. Тут Лиза делает максимально невинное лицо и очень внимательно наблюдает за выкрутасами Джеки Чана, типа она не при чем и ничего не знает, но Наиб пока не спешит заходить в кабинет. Вместо этого встает возле дивана и пару секунд тоже пялится в телик. — Думаю, с тебя и правда хватит бумажек, — внезапно говорит он. Лиза в шоке на него оборачивается. — Пора бы и практикой заняться. Завтра не проспи, с утра поедем на место преступления. На этом он уходит. Лиза сидит ни жива ни мертва и ищет глазами пути для побега, но не успевает. Наиб вылетает из кабинета и ей впервые становится страшно от выражения его лица — он еще ни разу на нее так не смотрел. — Ты… что ты сделала? — Убралась, — Лиза попыталась вернуть себе полувеселый настрой, позлорадствовать, но его лицо будто побелело на полтона, и она этого не планировала. Ее сковывает ужас от понимания, что она натворила что-то настолько кошмарное, что даже Наиб не может вздохнуть и забить. Он подносит руку ко рту, и Лиза знает это выражение — это когда хочется ругаться во весь голос, но ты держишься, потому что Наиб до сих пор пытается отучить ее материться, хотя успеха как такового нет. — Ты все, — он делает паузу, проводит рукой по лицу, смотрит на нее глазами, полными боли, как от предательства. — Ты все выбросила? Лиза смотрит на него в ответ, не отводит взгляда — ей теперь правда страшно, она не знает, что за этим последует, и обычно после такого ее возвращали в приют, а теперь ей куда возвращаться? Ей некуда идти, Наиб не может найти слов, но он явно зол и расстроен больше, чем должен быть расстроен человек из-за какого-то хлама. Лиза вообще никогда не видела его расстроенным. Уставшим? Раздраженным? Да, но не таким. — Я… — Зачем? — спросил, не давая ей начать оправдываться. — Я все это время терплю твои выходки, хочу для тебя лучшего… Я знаю, что поменяться очень тяжело, не требую от тебя чего-то сверх меры… Но это правда слишком, — у него дергается бровь, будто он сдерживает себя от какого-то более сильного проявления эмоций. — Это правда перебор. Лиза хочет начать биться головой о стену прямо здесь, но не может пошевелиться, ожидая закономерного «собирай вещи и проваливай». Она в ужасе, липкое чувство вины не дает дышать, и она правда не понимает, что конкретно его так разбило и зачем, зачем она вообще это сделала. Наиб переводит взгляд в пол, о чем-то думает, потом шумно выдыхает и каким-то нехарактерным усталым жестом прикладывает тыльную сторону ладони ко лбу. — Я… иди в свою комнату. Лиза медленно встает и уходит, не в силах сказать ни слова, а он остается стоять до тех пор, пока она не запирается. Спустя пару минут она слышит хлопок двери его кабинета. Она не может отделаться от едкого чувства вины, что бы она ни делала — она попыталась занять себя чем-нибудь, пересадила герань, вышла на кухню поесть, но кусок в горло не лез. Наиба совсем не было слышно, и от этой тишины ее еще больше накрывало. Она не хотела такой реакции. Она хотела, чтобы Наиб злился, чтоб кидал вещи, выгнал ее из дома, доказал ей то, чему она училась всю жизнь — что хороших людей не бывает, что никто не станет терпеть ее выходки, что никто не будет ей помогать за просто так. Она ему не верила, а он совершил ошибку, когда поверил ей. Лиза никогда не чувствовала себя настолько плохо. Она хотела попытаться успокоиться, но взгляд упал на круглую банку, уже на четверть заполненную купюрами. Как-то она заикнулась, что раз собирается жить нормально, по-человечески, то можно и колледж закончить, и Наиб притащил ей с кухни стеклянную банку и сказал, что его подарок может быть первым накоплением. Она пошутила, но он воспринял это всерьез, и теперь она официально копит на учебу в колледже. И впервые за девять лет Лиза почувствовала, как ее глаза застилает слезами. Она не смогла себя остановить, как много раз до этого — они просто переполнили и разлились мокрыми полосами по щекам, и она почти забыла, что это за чувство, когда горячее собирается на подбородке и капает противно на пол. Она просто довела единственного человека, который был к ней добр. Пытаясь уличить его в чем-то плохом, сама же повела себя, как мразь. Она собрала все свои старые вещи в чемодан, оставила его в комнате, чтоб потом вернуться, и вышла на улицу, заходя за здание. Была надежда, что мусор еще не увезли и у нее получится достать все обратно, и она полезла внутрь, мигом пачкая домашние штаны в чем-то липком. Она бы в жизни этим не занималась, но чувство вины и ненависть к себе были больше любой брезгливости, любой гордости, поэтому она разгребла руками полные мусора пакеты и стала искать. Наиб обнаружил ее спустя двадцать минут, когда вышел покурить на балкон и заметил ее в мусорном контейнере. — Лиза- ты что- Он мгновенно скрылся в квартире, забыв прикрыть балконную дверь. Через минуту он уже показался в переулке, с той же стороны, с которой ранее пришла сюда Лиза. В одной только рубашке и домашних тапочках. Он замер, разглядев ее заплаканное лицо. Все это время слезы не кончались, будто они копились девять лет и только сейчас ее прорвало, она тряслась от холода, потому что старая куртка вообще не грела, и к носу у нее пристало пятнышко грязи. Наиб протянул ей руку, чтобы помочь вылезти из контейнера. — Я не могу найти, — всхлипнула она. — Уже увезли, ничего не поделать. Она встала, не поднимая глаза от пола. Слезы прожигали мокрый снег насквозь. Наиб вздохнул, стирая рукой в перчатке пятно на ее носу — от этого жеста Лиза еще сильнее заплакала. — Я уйду, — она бессмысленно вытерла щеку рукавом. — Не надо ничего. Я сама знаю. — Я не собираюсь тебя прогонять. Лиза посмеялась, но он, кажется, не шутил. — Нет, ну ты странный, конечно, — ее голос застрял, ком в горле болел и мешал говорить. Она все еще не решалась посмотреть ему в глаза. Просто она бы себя выгнала. Наиб стряхнул с ее плеча прилипшую обертку от конфеты. В этот же момент открытую балконную дверь с шумом запахнул порыв сильного ветра. — Ну куда я тебя выгоню? — мягко произнес он. — На улице мороз, а ты опять в куртке своей дырявой. Лучше б ее выбросила. Лиза громко всхлипнула и резко обхватила его за пояс, лбом вжимаясь в плечо. Наиб дернулся, но потом расслабился, аккуратно обнимая ее в ответ, боясь спугнуть, но она уже натурально рыдала, вцепившись в его рубашку. Это был первый раз, когда он видел ее плачущей. На них медленно сыпятся пушистые снежные хлопья. Он ее прощает.***
— А почему… — Лиза закусывает губу, сидя с ногами на стуле и допивая горячий чай. Наиб посчитал, что такая прогулка по морозу вряд ли пройдет без последствий, поэтому в чае таял мёд, а плечи грел клетчатый плед. — Ну… там было что-то важное? То есть, в любом случае я плохо поступила, но ты бы не расстроился так, если бы это были просто вещи, да? — Неприятное чувство мазнуло изнутри, и Лиза стыдливо спрятала взгляд в дымящейся кружке. Рука потянула краешки пледа ниже. Наиб хмыкает, мешая кофе ложкой. — Ты проницательна там, где не надо. — Значит, я права. Что там было? — Там была фотография, — неохотно объясняет он. Его взгляд снова становится печальным. Лиза больше не хочет, чтобы он был таким из-за нее. — Последняя с тех времен, когда я учился. У меня больше ничего не осталось из прошлого. — Наиб делает глоток и аккуратно ставит кружку обратно. Лиза вспомнила эту фотографию — на ней Наиб, намного более оживленный, чем она его когда-либо видела, улыбающийся, вдвоем с каким-то парнем. Они оба в полицейских фуражках и, может, чуть-чуть пьяны, но очень счастливы и очень молоды. — С кем ты?.. Наиб сначала не понял вопроса, а потом горько усмехнулся. — Это старый друг. Мы потеряли связь, когда я ушел в армию, — мужчина заметно опустил плечи и, сцепив руки в замок, смотрел перед собой. Лиза вновь почувствовала укол совести. Ей хотелось открыть себя по шву и вычистить все плохое, всю гниль, которая помогала ей выживать раньше и только портила всё сейчас. — Прости. Лиза расстроенно ткнула помидорку черри вилкой. Есть все еще не хотелось, но Наиб настоял, чтобы они поужинали. — Прощаю, — легко отозвался он. — Но я все еще злюсь. — Имеешь право. — Надо же. Мне ждать еще таких сюрпризов? У Лизы брови сами собой сложились для плача, но с нее уже хватит на сегодня. — Нет, — она шмыгнула носом. — Больше нет.