***
Вайт просыпается очень поздно ночью буквально с ничего. Он резко садится в постели, оглядывается, находит рукой Брук и толком не понимает, что его разбудило — вокруг сонная тишина и покой, сова вполсилы кусает его за палец и смотрит, мол, чего вскочил. Он и сам не знает. Невозможно, чтобы ему что-то приснилось, потому что сны у него только вещие и он их запоминает, но и шума никакого нет. Вайт смотрит в темноту, пока она не начинает смотреть в ответ, и тогда он поджимает ноги к груди и тянется к ночнику, чтобы сделать его поярче. Брук льнет к его руке и громко ухает. — Тихо, разбудишь всех, — Вайт чешет ей макушку и пытается не паниковать от того, что тени в углах его комнаты шевелятся, как живые. Он себя убеждает, что это просто игра света. Потом понимает, что больше не пробудет здесь ни минуты, вылетает в коридор и идет на кухню. Трогает чайник, почему-то еще горячий, тянется за листовым на верхнюю полку, рассыпает сахар случайно, пока пытается налить себе чай. Вайт вспоминает только один раз, когда он вот так же резко вскочил ночью без видимой причины: когда Эмма с Нортоном уехали за экспертизой. Он тогда в полусне поднялся, не понимая, что происходит, с мутной головой из-за таблеток, и спустился в агентство, только чтобы встретить этих двоих, абсолютно разбитых и потерянных. Он пообещал о них позаботиться, а в итоге они чуть не погибли, пока он спал, и вернулись только чудом — один в глубокой диссоциации, другая на грани нервного срыва. Сейчас такого не будет, говорит себе Вайт, стараясь перемешать сахар беззвучно, сейчас все в порядке, они все спят в своих комнатах, Наиб тоже дома, а не в изоляторе, и все в порядке, и ничего не происходит. Или пока не происходит. Боже, зачем он сам копает себе могилу, можно же было просто лечь спать или сидеть в Тиктоке до утра, он все равно не высыпается, никто бы не заметил. Вайт почти успокаивается, греет руки о горячую кружку, достает для Брук размороженную мышь. Это была его единственная возможность быть полезным — как бы эгоистично ни звучало — и сделать что-то для них взамен всей доброты, что они ему дали, но, обрабатывая Эмме ссадины на лице, принимая на себя часть домашних дел (с которыми он точно мог справиться), проверяя почту, чтобы Нортону не приходилось, Вайт чувствовал себя только никчемнее. Он не мог никак облегчить их тоску, не мог помочь раскрыть дело, потому что его предсказания — отрывочные и мутные, как его собственная память. Они справились, но это была целиком заслуга Нортона и Эммы. А Вайт просто… был здесь. Пугался настойчивых журналистов. Забывал пить таблетки, потому что Наиба тут не было, чтобы ему напоминать. Чувствовал себя бесполезнее, чем когда-либо — они даже не взяли его с собой, когда уехали за экспертизой, и он понимал, почему, но- Он все равно крупно вздрагивает, выпуская кружку из рук, когда сзади доносятся шаги и внезапное: «А ты чего не спишь?» Нортон от неожиданности ругается и принимается вытирать чай, льющийся по тумбе на паркет, а Вайт извиняется на автомате и идет искать тряпку, взвинченный теперь до ужаса. Руки дрожат, как будто его только выписали из ожогового и сразу сослали в изолятор. — Мелкий, ты чего? Все нормально? — Да, да, извини, — он опять, и он знает, что это плохая привычка, но остановиться не может. — Не ожидал просто. Нортон молча собирает чай, выжимает его в раковину и начинает заваривать им двоим по новой. Он сам выглядит, будто его разбудили против воли, и Вайт догадывается, что это он чайник поставил. От одного его присутствия тревога ослабляет свою хватку. — Тоже жесть всякая снится? — спрашивает Нортон, вставая спиной к заварнику. Вайт мотает головой. Брук очень мерзко дожевывает бедную мышь, и за ней потом тоже нужно будет убрать. — Нет. Не знаю, от чего проснулся. Они стоят молча. Нортон не рассказывает о своих кошмарах, это негласный запрет, и спрашивать не стоит, а Вайт недоговаривает, и от этого в воздухе напряжение. — У тебя точно все хорошо? — Да. Все в порядке. — Ну, тогда мы оба пьем чай в три часа ночи, потому что у нас все в порядке. Звучит логично. Вайт пристыженно чешет затылок. Соврать ему никогда не получается. — Ладно, мне просто тревожно. Но ничего не случилось. — Не обязательно, чтобы что-то случалось. — Да, знаю, Ада тоже говорила. Он вспоминает, как она пыталась через аналогии донести до него механизмы, по которым работает тревога. Больше всего ему понравилось сравнение с очень медленными тиграми, которые за ним постоянно гонятся — они до него не достанут, но от того факта, что они есть, все равно становится страшно. Вайт запомнил, потому что сравнение очень красиво легло на его вечное ожидание опасности, которая все не приходит, но когда-нибудь обязательно должна. — Она тебе помогает хоть немного? — в голосе у Нортона искреннее волнение, почти полностью скрытое, но Вайт его чувствует. Ему в руки дают еще одну кружку чая. — Мне она нравится, — пожимает плечами Вайт. Помогает или нет — это такой вопрос, от которого он не знает, как отвязаться. Он сам не в курсе, помогает ли, и как должно помогать, и можно ли тут помочь. Может, ему сначала стоит вспомнить, после чего именно ему нужна психотерапия, но он не особо хочет. — Если что-то не так — говори, — Нортон садится за стол, — не надо отмалчиваться. — Почему только тебе можно? — Вайт отпивает чай. Он понял, что сморозил, только заметив, как глаза Нортона в удивлении расширились. — Ой- — Ты слишком много общаешься с Наибом, — усмехается он. Вайт смущенно кусает щеку изнутри. — Извини, само выскочило. — Да нет, ты прав. Но я уже доотмалчивался до того, что… ты сам видел, — он задумчиво ведет пальцем по ободку кружки. — Ты так не делай. Понял? Вайт отводит взгляд. Сознаться или нет? Или так только хуже будет? — Только обещай, что не расскажешь Эмме с Наибом, — просит он, сжимая обеими руками горячую кружку. — Только если это не что-то, что им нужно знать. Он не знает, нужно ли. Вайт вздыхает поглубже, оценивает риски, убеждает себя, что ничего плохого не произойдет. Это же Нортон. — Я перестал пить таблетки. Нортон смотрит на него, наверное, с желанием возмутиться или пожурить, но понимает, что сейчас не тот момент. Что сейчас главное не спугнуть. Он, в принципе, догадывался, в чем дело, потому что, если бы Вайт исправно пил таблетки, он бы сейчас спал, как убитый, а не сидел на кухне, пытаясь успокоиться. — Почему? — аккуратно спрашивает Нортон. — Я… вспоминаю. От неожиданности он стукается зубами об кружку. — Так это же хорошо, — Нортон отставляет кружку подальше, и тут до него доходит. Вайт совсем не выглядит счастливым. Тогда он сбавляет тон и встревоженно хмурится: — Это же хорошо? — Нет, — выдыхает Вайт — его пальцы белеют от того, как он схватился за кружку. — Нет, это нехорошо. Я не хочу вспоминать. — Почему? У Нортона взгляд тяжелый — он переживает, но не хочет пугать еще больше, и еще он понятия не имеет, что ему делать. Моментами Вайт выдает абсолютно такие же нездоровые приемы, как он, но Вайт еще ребенок, ему всего пятнадцать, и он не должен был проходить через что-то такое ужасное, что заставило бы его так себя вести. — Мне страшно, — признается Вайт. — Я знаю, что эта амнезия связана с какой-то травмой, и я чувствую, что в моем прошлом не будет ничего хорошего. Я не хочу ничего помнить, если это будет что-то ужасное. Я ведь… я ведь не зря это забыл. Может, мне нужно начать новую жизнь, а не цепляться за прошлую. После долгой паузы, во время которой Вайт сто раз пожалел, что вообще открыл рот, Нортон внезапно тяжело вздохнул. — У тебя не получится, — ответил он наконец. — Почему? — растерянно спросил Вайт. — Потому что нельзя отпустить прошлое, которое ты не помнишь. Ты думаешь, что сможешь просто жить дальше, но это не так, — Нортон горько усмехается. — Это просто бегство. — То есть, ты имеешь ввиду… — Я не знаю, как это еще сформулировать, — он раздраженно почесал затылок. — Слушай, я тоже много чего хотел бы забыть, но это так не работает. Ты не прорабатываешь травму, а избегаешь ее. Она все еще тут и все равно тебя догонит, пока ты не разберешься с ней сам, лицом к лицу. Вайт затих. Может, это то, что самому Нортону нужно было услышать когда-то. Бегство ничем хорошим не кончается, он в самом деле это понимал, как никто другой. — А вдруг, если я вспомню, станет только хуже? Вдруг это уже буду не я? — слабая попытка поспорить, которая так жалко затухает, что Вайту становится стыдно. Он не хочет быть кем-то еще — ему нравится здесь, нравится, какой он с остальными, и это хрупкое «нравится» не выдержит изменений. Он так тяжело ко всему привыкал, чтобы что? Чтобы прошлый «я» в мгновение всё порушил? — Это все равно будешь ты, — говорит Нортон настолько уверенно, что звучит даже нереалистично. — С воспоминаниями или без. Если надо будет, мы познакомимся с тобой заново. Только давай договоримся, что резко бросать курс антидепрессантов ты больше не будешь, ладно? Вот от этого тебе реально хуже станет. Они оставляют кружки на столе и уходят в гостиную. Вайт засыпает в пять утра под марафон «Бесконечного поезда», Нортон сидит рядом с ним, пока не настает время собираться и идти на работу. Он заодно убирает за Брук остатки мыши и делает звонок миссис Месмер — просто на всякий случай. Когда Нортон уходит в суд, а Эмма — на практику, Вайт решает поговорить с Наибом. План был простым до безобразия, но он споткнулся сразу же, как только пришлось заставить себя постучать и войти. Почему-то ему было страшно отвлекать Наиба от работы. Он никогда на него не злился за это, даже если дело было особенно тяжелым, а поймать ускользающую концентрацию стоило слишком больших усилий, но все равно Вайт чувствовал, как у него все внутри скручивает, пока он стоит у кабинета. Может, это та самая реакция из прошлого, которая он не знает, откуда пришла, потому что он не помнит, но почему-то он с самого начала Наиба побаивался. Сейчас это кажется глупым и несправедливым, потому что он все время был к Вайту добрым: напоминал пить таблетки, научил пользоваться бытовой техникой, позволил здесь жить и терпеливо успокаивал, говоря, что он ничего им не должен за помощь. Вайт привязался к нему настолько же, насколько к Нортону и Эмме, даже если Наиб вечно в работе и проводит с ними меньше времени, чем хотелось бы. Он усилием воли заставил себя постучать. — Входи. Вайт заглянул внутрь. — Я не помешал? Наиб ожидаемо сидел за столом, почти погребенный под кучей бумаг. — Нет, я просто немного занят. Что-то срочное? Вайт замялся. Теперь, когда его спросили, это уже не кажется чем-то важным. Уж точно не настолько, чтобы отвлекать от работы. — Просто хотел узнать, могу ли я чем-нибудь помочь, — ответил он. Взгляд Наиба смягчился. — Знаешь, да. Можешь досье перебрать? Вон в том углу. Все руки не доходят до них. — Хорошо, — Вайт кивнул и вытащил небольшую стопку бумаг на середину комнаты. — Спасибо. Он сел на пол и спустил с плеча Брук, разрешая ей просто погулять по комнате, пока они заняты. Сова тут же вспорхнула на чужое кресло и устроилась на подлокотнике, внимательно наблюдая, что делает Наиб. Тот лишь глянул на нее, убедившись, что птица не собирается дебоширить. В прошлый раз, когда Брук была не в настроении, от занавесок на кухне почти ничего не осталось, не хотелось, чтобы то же самое произошло с документами. — Я думал, что с Эммой и ее цветами было сложно, — говорит Наиб и пальцем гладит белый пух на голове совы. — Но Брук меня переубедила. — Она с характером, — неловко смеется Вайт. Он решается все-таки поговорить о том, зачем вообще сюда пришел. — Я тут… подумал… может, мне начать работать в агентстве? Официально. Как Эмма. Наиб напрягается. — Зачем? — Я хочу вам помогать. Так я хоть как-то отплачу вам за все, что вы для меня делаете. Что-то в его лице неуловимо меняется, но Вайт не может понять, что именно. Он начинает думать, что это была плохая идея. Наиб разворачивает кресло и смотрит с нечитаемым выражением. — Просто, — Вайт продолжает, уже не так уверенно, — Эмма же раньше была вашей ассистенткой, но она теперь постоянно на учебе, так что… Я мог бы… — Вайт, — вздыхает Наиб. Он делает паузу, собираясь с мыслями. — Эмма давно выросла из роли моей ассистентки, это нормально. Она выучится и начнет работать над своими делами, но, когда она впервые пришла сюда, ей уже было восемнадцать. А ты несовершеннолетний. — Некоторые в моем возрасте уже работают, — возражает Вайт. — Я не хочу этого для тебя, — жестче отвечает Наиб. — Работать с детективом — опасно и временами мерзко. Ты не обязан ни за что нам отплачивать. — Я просто хочу быть полезным, это так странно? Наиб снова вздыхает. — Я вижу, что ты пытаешься сделать. Не нужно. Той помощи, которую ты уже оказываешь, достаточно. — Мне так не кажется, — сникает Вайт. Он смотрит в документы и толком не видит текста. Брук начинает суетиться и приземляется ему на плечо, клювом дергает за косичку. Вайт даже выразить не может, насколько он им благодарен и насколько чувствует себя бесполезным, словно он просто занимает пространство и создает проблемы. Даже сейчас. — Я начал работать еще раньше, — рассказывает Наиб спустя пару минут. Он смотрит на Вайта и понимает, что начал курить примерно в его возрасте, и от этого сравнения жутко неуютно. Разве он когда-то был таким же? — У меня не было ни времени, ни возможности быть ребенком. Зато у тебя есть. — Я не ребенок, — слабо возражает Вайт, отстраненно гладит Брук. Наиб обычно ничего про себя не рассказывает. Про Эмму с Нортоном — пожалуйста, но ранее их появления в его жизни у него будто и не было прошлого. Или просто не было ничего, стоящего того, чтобы рассказывать. Вайт подумал, что, в каком-то смысле, они все вели себя так, словно прошлого не существует — или хотели, чтобы его не было. — Тебе пятнадцать, — Наиб не оставляет места для возражений и возвращается к работе. — Единственное, что ты сейчас должен — расти и учиться. На это ему ответить нечего. Он мог бы, конечно, сказать, что в его положении у него тоже особо нет времени или возможности быть ребенком, — он все еще под домашним арестом, и ему нельзя выезжать за пределы города, пока его окончательно не оправдают — но его угораздило попасть в дом, где почти у каждого есть юридическое образование и переспорить кого-то невозможно. Поэтому Вайт даже не пытается. Если Нортону он доверял, как старшему другу, а Эмму считал почти сестрой, то Наиб был тем самым взрослым, к которому обращаешься за советом, когда все совсем плохо, или с которым делишься, в глубине души переживая, что ответ может и не понравиться. Наиб всегда знал, что делать, на нем держалось агентство, а иногда Вайту казалось, что и целый мир. Эмма рассказывала, что были времена, когда Наиб был именно таким, каким казался с первого взгляда — холодным, жестким человеком, работающим на результат, равнодушным и бескомпромиссным. Это потом что-то изменилось — или вернулось на место, кто знает. Вайт бы хотел узнать, но спрашивать слишком стыдно, и что-то ему подсказывало, что ответа он не получит — только предупреждающий взгляд с предложением подумать еще раз. Он молча разбирает досье. Наиб одной рукой дописывает что-то в документах, а другой гладит Брук, устроившуюся у него на столе, и Вайт думает, как этот человек до сих пор может создавать о себе такое впечатление, будучи совсем другим вблизи. Он вспоминает свою истерику где-то в сентябре на лестнице агентства, и ему стыдно, но одновременно нет, потому что тогда он получил разрешение здесь остаться — Наиб ему позволил, а потом Вайт спросил у звезд, и ему сказали, что он будет здесь счастлив. Может, не сразу, но будет. — А когда я повзрослею, — говорит он, убирая стопку бумаг на место. — Тогда можно? Наиб вздыхает, понимая, что вопрос будет висеть в воздухе, пока он не ответит «да». — Когда повзрослеешь, сможешь делать, что захочешь, — уклоняется он. Вайта такой ответ устраивает — он улыбается, когда выходит из кабинета. Как только дверь за ним закрывается, Наиб берет трубку и уходит на балкон. Он внезапно понимает, почему Нортон так быстро к нему привязался — это то, что было у них с Эммой много лет назад, это один раз посмотреть в глаза и понять, что вы похожи, как похожи только несчастные, уставшие люди, это «мы сломаны в одном и том же месте». Вайт упрямый в том же смысле, что и Нортон, но неизмеримо мягче — в силу возраста, он надеется, а не потому что все еще их боится, — и Наиб ни разу не жалеет, что позволил ему остаться. Он потом подумает о том, что с тем же успехом мог бы его просто усыновить.***
Он вспоминал. Совсем немного — лишь смутные образы, пока не имеющие ни имен, ни лиц. Он не мог дать названия тому чувству, которое пришло с этими воспоминаниями, похожими больше на бредовый сон — оно было похоже на тревогу, но в разы ошеломительнее, словно его со всех сторон окружали звуки сирены, и в такие дни, как сегодня, он особо не мог с этим бороться. Ада говорила, что он может написать ей в любой момент, если будет нужно, но Вайт не хотел никого беспокоить по таким пустякам. Поэтому он сидел в гостиной, тихонечко давил нарастающую тревогу и пытался доплести ловец снов. Обычно монотонная работа успокаивает — спросите Эмму, которая завалила экзамен и пересадила половину растительности в агентстве, — но сейчас мысли все равно лезли в голову. Когда руки перестали его слушаться настолько, что стало сложно попасть нитью в бусины, он почувствовал, как кто-то касается его плеча. — Эй, что делаешь? Он был слишком погружен в свои мысли и от неожиданности выпустил нить из рук — бусины тут же слетели и рассыпались на диване. Эмма ойкнула и кинулась их собирать. — Прости, забыла, что так делать не надо. — Ничего, — смущенно отмахнулся Вайт, откладывая ловец. Несмотря на то, что она его напугала, он был даже благодарен за отвлечение. Эмма всыпала бусины ему в ладонь и села рядом, разглядывая оберег. — Какая прелесть, — она зажала перышко меж пальцев. — А мне сделаешь? — Обязательно, — улыбнулся Вайт. По правде говоря, он уже начал делать один и для нее, но говорить об этом пока не нужно, иначе сюрприза не будет. Эмма глянула на кухню, где сидели Нортон с Наибом. Они о чем-то оживленно спорили, не обращая ни на что внимания — все как обычно, и даже Вайт уже перестал переживать, что они так однажды взаправду поссорятся. Он убежден, что это такой язык любви у юристов, а они слишком долго друг друга знают, чтобы не отличать шутливые споры от серьезных. Тут Эмма наклонилась к его уху, заговорщически улыбаясь. — Пошли гулять, покажу кое-что. Только Наибу не говори. Вайт удивленно вскинул брови. — А Нортону? — шепотом уточнил он. — А Нортон меня этому научил, — хихикнула девушка, утаскивая его за руку. — Давай, пока они заняты. Они за пару минут собрались и вышли на улицу. Вайт по обыкновению захотел взять с собой Брук, но она утром и днем отсыпалась, а шумный и тесный Лондон в час пик — все-таки немного не место для совы. — Зачем ты всегда берешь ее с собой? — поинтересовалась Эмма, когда они уже отошли на приличное расстояние от агентства. Вайт держался ближе к ней, напряженный от количества людей на улицах. — Мне просто с ней спокойнее, — признался он. — Она уже была со мной, когда я очнулся. Я не помню, откуда она взялась, просто чувствую, что мы как-то связаны. — Она хорошая девочка, но алоэ я ей все еще не простила. — Я же извинился, — вздохнул он. Эмма оглянулась, и тут ее лицо просияло. Она взяла Вайта за руку и повела за собой, пока они не встали у автомата с конфетами. — Будет монетка? Вайт растерянно помотал головой. Он вообще не взял с собой денег. Эмма повертелась у автомата, внимательно разглядывая землю, пока не нашла незаметно припрятанную монетку. — Возле таких штук всегда роняют мелочь, — хихикает она довольно. — Смотри. Она вкинула мелочь в автомат и прокрутила его, но не до конца — лишь достаточно для того, чтобы он немного приоткрылся, так, чтобы мелкие конфетки пролезали в щель и сыпались ей в карман. — Собирай, собирай, чего стоишь! Вайт спохватился и стал набирать конфеты в рукав, когда они уже начали падать на землю. Когда автомат почти наполовину опустел, Эмма прокрутила его до конца и поток остановился. У нее были полные карманы, у Вайта тоже, и он, конечно, запомнил эту фишку, но вряд ли будет этим пользоваться — ощущалось, будто он тут закон нарушает, хотя наверняка такого нет. Эмма попробовала одну и довольно хмыкнула. У нее будто в крови было искать лазейки и способы обойти правила, заплатить меньше или получить чуть больше. В прошлый раз она научила его обманывать турникеты, а еще раньше были шантажом добытые цирковые голуби и сова — дело рук их тандема с Нортоном. Иногда Вайт благодарил судьбу за то, что эти двое были на стороне закона. Голубей и рогатую сову пришлось потом отдать в чужие ответственные руки, потому что от такого количества птиц у кое-кого разыгралась астма. — Можешь мне отдать зеленые, если не нравятся. А желтые отдадим Нортону. Вайт задумчиво глянул на россыпь драже у него в кармане. — Почему желтые? — Он любит штуки с лимоном. Ну, не то чтобы ему нравится сладкое, но если не поделюсь, то он обидится и сдаст меня, — она весело фыркнула. — А Наиб? — Наиб сладкое вообще не ест. Он даже кофе пьет без сахара, представляешь? Вайт представил и поморщился. — Оно же горькое. — И я о том же! — она закинула еще одну конфету в рот. — А он говорит, что я еще до нормального кофе не доросла. Я считаю, что это просто он старый. Вайт не удержался и хихикнул. Они куда-то шли, особо не заботясь о направлении — с Эммой было не страшно, если они потеряются, она всегда шла так, будто была уверена в том, куда идет и зачем. Даже люди не так сильно его напрягали, пока она рядом. Это было смешно, учитывая, что она его на полголовы ниже, а все равно умудрялась опекать. Он как сейчас помнил, что, когда его у здания суда выловил журналист, Эмма его довела до позорного побега перечислением статей, которые тот нарушил. Вайт не отходил от нее целый день после этого. Может, именно поэтому они с Нортоном не взяли его с собой. Вайт будто споткнулся об эту мысль. — Что такое? — Эмма замедлила шаг. — Просто вспомнил вечер, когда вы поехали за экспертизой, — честно ответил он. Девушка тут же посерьезнела и вздохнула. — Ага, тоже часто его вспоминаю, — ее передернуло. Маленький шрамик на щеке совсем зажил и стал почти незаметной белой ниточкой, но все знали, что он тут. — Ты же не обиделся, что мы не взяли тебя? — Только сначала. Немного, — смущенно выдавил Вайт. — Я знаю, что я бы только мешался. Эмма остановилась с круглыми глазами, будто он сказал что-то абсурдное. — Вайт! Никогда такого больше не говори! — воскликнула она. — Это вовсе не та причина, по которой мы так поступили. — А… почему тогда? — он спросил, боясь услышать ответ, потому что в глубине души его знал. И знал, что он его убьет. — Потому что это было опасно, и я хотела подвергать тебя опасности меньше всего, — Эмма несильно толкнула его в плечо кулаком. — Так же, как Нортон не хотел подвергать опасности меня и чуть не уехал один. — Но я же… — начал Вайт и запнулся, не зная, как продолжить. Нортон с Эммой дружили много лет, а он свалился им на головы даже не полгода назад и доставил кучу проблем. По-хорошему, он должен был помочь. Обязан был. — Ты мне уже как младший брат, — мягко улыбнулась Эмма, отрезая все его самоуничижительные мысли. — Я хочу, чтобы с тобой все было хорошо. Уверена, эти двое думают так же, просто не умеют разговаривать словами через рот. А тебе если прямо не скажешь, то ты и не поймешь, дурилка. Вайт почувствовал, что мог бы расплакаться, если бы вокруг не было столько народу. Он поджал губы и потер переносицу через повязку, надеясь, что Эмма не разгадает то, насколько глубоко его поразили эти слова, но она взволнованно сводит брови и обнимает его за шею, заставляя парня наклониться. — Ну, не плачь только, — со смешком произносит она и лохматит ему волосы на затылке. Вайт тоже смеется, но все равно чувствует, как щиплет в носу и глупые слезы собираются в глазах. — Я не плачу, это… дождь пошел. — Вот ты жук. Хочешь, позвоню Наибу и он нас заберет? — Не, все хорошо. — Точно? Вайт обнимает ее в ответ. — Точно. И, может, он впервые полностью уверен, когда говорит это. Вайт не знает, чем он заслужил этих людей и заслужил ли вообще, но он им безумно благодарен, и он бы тоже хотел, чтобы у них все было хорошо. Потому что они больше, чем кто-либо, заслужили счастья. Наиб и Нортон, которые только начали вживаться в непонятное «вместе», Эмма, которая в двадцать три года заканчивает колледж, но все еще не знает, как оплачивать счета, и взламывает автоматы с конфетами. Может, даже сам Вайт заслужил какой-то кусочек счастья — робкая, пугающая мысль, которую он складывает подальше, но которая все равно его греет. Они с Эммой возвращаются в агентство с полными карманами, выбирают желтые драже для Нортона, а потом ждут вечера, чтобы вытащить всех играть в Монополию. Вайт не знает, что было в его прошлом, а будущее изменчиво и непостоянно, но сейчас у него есть люди, которых он полюбил всем сердцем, и хотя бы ради них он будет продолжать стараться. Может быть, прошлое не ударит по нему так сильно, если они будут рядом. Может, будущее будет к нему добрее, если в нем будут они. Ничего сейчас не ощущается более правильным, чем называть это место домом.