Дом Ганнибала, когда он возвращается, залит светом и полон терпкого, металлического запаха крови. Уилл поджидает его на кухне.
Ну, по крайней мере, это в основном он. У мужчины в джинсах и темной хенли, прислонившегося сейчас к столешнице, легкая осанка Уилла и блестящие глаза Абеля Гидеона. Ганнибал тут же замечает это, непроизвольно замедляя шаги. Воспоминание о том, как личность Тобиаса боролась с Уиллом за господство в дверях его спальни заставляет Ганнибала насторожиться.
— Чилтон действительно разрушил его личность, — говорит Уилл. Его голос негромкий и звучный. – Мне почти жаль нашего дорогого доктора Гидеона. Он действительно какое-то время считал, что является Потрошителем.
Ганнибал все ещё неподвижен.
— Ты нашел его?
Уилл одаривает его невпечатленным взглядом.
– Моей картине чего-то не доставало?
Моей картине.
Пусть какой-то своей бессознательной частью Ганнибал и подозревал об этом, он не может скрыть изумления.
Мимик осторожен. Мимик методичен. Уиллу потребовалось четыре дня, чтобы создать свою последнюю картину, и, несмотря на то, что она была несомненно масштабнее, планирование и подготовка тоже заняли у Уилла куда больше времени. Убийство же Каррутерса не было импульсивным, но оно не было и осторожным, демонстрируя грань очень присущего Гидеону безрассудства.
Ганнибал так долго смотрит на него, не произнося ни слова, что Уилл замечает это, широко распахивая в ответ ресницы.
— Ты не понял, — его голос становится хриплым от удивления. — Ты решил, что это действительно Гидеон.
Ганнибал думает о точности разрезов, думает о крови, оставленной в холодильнике, вспоминает о записке и сглатывает от неприятного ощущения собственной ошибки, чувствуя, что Уилл задержал на нем взгляд.
– Гидеона разыскивает все ФБР, — говорит он. — Я полагал, что ты тоже все еще будешь его искать.
— Я говорил вам, что я отличный охотник, доктор Лектер. Почти обидно, что вы мне не поверили, – Уилл улыбается, давая понять, что вовсе не обижен. – Гидеон хотел Чилтона, а я хотел Гидеона. Это не было сложной цепочкой соображений. Но весьма познавательно оказалось увидеть его мастерство воочию, – он делает паузу. – Все эти убийцы так хотят твоего внимания... Полагаю, я должен быть польщен тем, что у меня оно есть.
— Ты единственный, кто его заслуживает, — отвечает Ганнибал, и Уилл
хихикает в ответ, откидывая голову назад. Движение обнажает его длинную шею, и внимание Ганнибала тут же смещается на нее, уязвимо выставленную напоказ в ярком свете кухни. Это длится всего мгновение, а затем Уилл снова впивается в него взглядом. Его глаза все еще лихорадочно блестят отблесками чужой личности.
– Я учел свой промах с Баджем, — говорит он,
выскальзывая, и его голос понемногу теряет свою головокружительно-звучную тональность. Резкая смена темы заставляет Ганнибала отвлечься от шеи Уилла. – Поэтому Гидеон не проживет достаточно долго, чтобы встретиться с Потрошителем. Я послал его за другим психиатром – доктором Блум, которую вы упоминали, а потом попросил Фредди Лаундс позвонить ей и предупредить ее. ФБР будет ждать его там в полном составе, и нет ни малейшего шанса, что он позволит снова взять себя под стражу после того, что с ним делали в лечебнице Чилтона.
— А что насчет Лаундс?
Уилл выглядит так, будто изо всех сил пытается не закатить глаза.
– Фредди Лаундс слышала мой голос в состоянии паники и стресса. Она напишет душераздирающую статью о том, как пережила встречу с Потрошителем, и на этом все закончится.
Ганнибал поднимает бровь.
– С Потрошителем?
Уилл проигрывает борьбу с самим собой и со вздохом таки закатывает глаза.
– Их восприятие –
не моя ответственность, — говорит он, небрежно отмахиваясь. – Хотя мне было выгодно не поправлять ее. Твоя репутация намного страшнее моей.
— Твоей как Мимика или твоей как Абеля Гидеона?
Уилл снова смеется, и в этот раз звук уже куда менее сумасшедший.
– Их обоих. Голова Гидеона — интересное место. Как будто кто-то плохо стер предложение на доске, а затем переписал его заново. Ясно, что реально, но очевидно, что нечто иное раньше было таким же реальным. Я и он, и его версия тебя, и
моя версия тебя — мы все так очаровательно сочетаемся друг с другом.
Уилл с улыбкой качает головой и продолжает:
– В перспективе Фредди Лаундс может стать проблемой, — говорит он, и последние следы Гидеона исчезают из его образа. Он снова становится самим собой, и блеск его глаз знаком Ганнибалу не по беседам и сеансам, а по ночным разговорам и совместным завтракам. Внезапно расстояние между ними больше не кажется необходимым. Уилл выглядит
домашне, знакомо, и что-то в груди Ганнибала успокаивается при осознании этого. Слова Уилла, однако, заставляют его насторожиться.
— Джек сказал, что она не видела твоего лица.
— Нет. Но мы мило поболтали, – зубы Уилла сверкают, когда он нервно покусывает нижнюю губу. Размеренное сумасшествие Гидеона исчезло, сменившись собственной энергией Уилла, и Ганнибал ощущает его сдержанное внутреннее волнение, как не до конца скрытую грань. – Маловероятно, что я снова с ней пересекусь, но если подобное случится, то она, скорее всего, сумеет меня опознать.
Ганнибал хмурится. Это проблематично, хотя и не так плохо, как могло бы быть. У Фредди Лаундс и Уилла Грэма слишком разный круг общения, и даже с их общей точкой пересечения в лице Ганнибала крайне маловероятно, что они когда-нибудь еще встретятся друг с другом, разве что Уилл сам откроет на нее охоту. Но чем дольше она сует свой нос куда не стоит, тем выше риск.
— Ты хочешь убить ее.
Глаза Уилла вспыхивают, и кончик его языка высовывается, проходясь по нижней губе, пока он оценивающе смотрит в ответ.
– Фредди Лаундс не станет моей добычей, — медленно произносит он, находя взглядом глаза Ганнибала. — Я бы не отнял у тебя этого удовольствия.
Милый Уилл, – думает Ганнибал. –
Дорогой, идеальный Уилл.
— Ты хочешь, чтобы
я убил ее.
Уилл ухмыляется.
– Не сейчас, но в целом да, — говорит он. — Пусть пока что помаринуется. И, разумеется, продолжает и дальше писать о тебе.
Ганнибал, едва заметно улыбнувшись, кивает и наконец делает последние несколько шагов вглубь кухни.
— Разумеется, — произносит он. Взгляд Уилла преследует его, пока он идет к раковине, чтобы вымыть руки. Уже пора обедать, но он сомневается, что Уилл хоть что-то ел сегодня, а его худоба – веский повод не пропускать приемов пищи.
— Ганнибал, — в голосе Уилла ощущается странная нотка, и Лектер резко поднимает взгляд в ответ. Глаза Уилла горят предвкушением. Он держит руки в карманах, и его поза небрежна, но Ганнибал замечает в его позе скрытое в мышцах напряжение. Взгляд Уилла смещается ему за спину. — У меня есть для тебя кое-что. Загляни в холодильник.
Ганнибал тут же заинтересованно шагает к холодильнику. Отчет о вскрытии Каррутерса еще не поступил, и хотя Ганнибал не увидел никаких признаков извлечения органов, Уилл выглядит слишком
взвинченным, чтобы это снова оказалась рыба.
Это что-то другое, и это «что-то» явно находится за чертой того, куда они добирались прежде.
Он открывает холодильник, и его взгляд сразу же падает на оставленный Уиллом подарок.
На средней полке лежит пакет с кровью, полный и запечатанный.
В кабинете Каррутерса обнаружилось четыре с половиной литра крови, и это количество на нижней границе обычных показателей человека. Если предположить, что Уиллу удалось полностью высушить Каррутерса, то в аккуратно упакованном пожертвовании Красному Кресту может недоставать от половины до целого литра.
Закрыв дверцу, Ганнибал оборачивается к Уиллу. Вопрос уже готов слететь с его губ, но когда он видит человека у себя за спиной, то оказывается способен лишь сухо сглотнуть. Пока Ганнибал отвернулся, Уилл успел закатать один из рукавов, обнажив ватный тампон на сгибе руки, закрепленный полосой зеленого пластыря. Под взглядом Ганнибала он стягивает его, проверяя обратную сторону ваты, прежде чем скомкать ее в ладони.
Осознание потрясает Ганнибала ударом поддых: кровь принадлежит Уиллу.
Кровь принадлежит Уиллу.
Уилл поднимает глаза и ловит его взгляд. Один уголок его рта дергается, в микроскопическом намеке на улыбку.
— Ты выглядишь удивленным.
Ганнибал сглатывает. Он не
удивлен. Он растерян, потрясен и рассыпан на части, и что-то из этих эмоций, должно быть, отражается у него на лице, проникая и в ту его часть, что скрыта в сознании Уилла. Намек на веселье тут же исчезает с лица молодого человека. Мгновение спустя он огибает стойку и оказывается рядом с Ганнибалом, протягивая руку, чтобы нежно обхватить его щеку ладонью.
— Эй, — тихо и нежно произносит Уилл, вглядываясь в лицо Ганнибала. – Эй,
ma moitié, поговори со мной. Ты выглядишь так, будто я тебя выпотрошил.
Ганнибал вздрагивает, ощутив руку Уилла. Его собственные ладони словно сами по себе ложатся на его талию. Вот как он себя чувствует —
выпотрошенным — и то, как ласковые слова столь легко выскальзывает из уст Уилла, только придает глубины этому ощущению.
Ma moitié. Это уже не фарс, не шоу для Джека Кроуфорда, нет. Это Уилл сейчас всерьез называет Ганнибала своей
лучшей половиной, потому что думает, что это утешит и успокоит его.
— Я ожидал трофея от доктора Каррутерса, – голос Ганнибала звучит хриплым шепотом, едва прорываясь сквозь сжатое спазмом горло, его пальцы стискивают ткань рубашки Уилла, и тот в ответ прижимается ближе, а его большой палец нежно оглаживает острую скулу Ганнибала.
— Это показалось мне... неправильным, — медленно произносит Уилл, старательно подбирая слова, чтобы облечь свои чувства в форму, понятную Ганнибалу. – Не трофей сам по себе, нет. Но было бы грубо принести тебе часть кого-то другого, прежде чем я преподнес тебе часть самого себя.
По телу Ганнибала волной прокатывается резкая дрожь, и он совершенно бессилен ее остановить. Уилл в ответ осторожно наклоняется
, медленно опускаясь на пол, и тянет Ганнибала за собой. Он устраивает там их обоих, пока сам не оказывается сидящим на полу спиной к шкафам, а Ганнибал не опускается ему на колени.
— Иди ко мне, — бормочет Уилл. Он тянется ладонью к затылку Ганнибала, зарываясь в его волосы, а затем мягко привлекает его к себе, позволяя уткнуться лицом в шею. — Я с тобой, сердце мое. Вот так. А теперь дыши.
Ганнибал думает об Уилле, сидящем у столешницы ранним утром и слизывающем его кровь с пальца. Он очень ясно помнит слова, сказанные тогда Уиллом, все еще отчетливо звучащие в его голове.
«Я помню, как предвкушал вкус твоей крови, не потому, что хотел убить тебя, а потому, что это означало сохранить часть тебя в себе».
У него есть возможность вернуть услугу прямо сейчас, почувствовать вкус Уилла на языке, густой, яркий и медный, и эту возможность Уилл ему предоставил добровольно. Ганнибал не охотился на него, не
брал у него. Это дар. Сам Уилл назвал это
подношением.
Уилл издает тихий звук, поворачивая голову, чтобы провести губами по щеке Ганнибала.
– Ты в порядке?
Ганнибал кивает, не вполне доверяя собственному голосу. В горле пересохло, а в глазах горит подозрительное тепло, грозящее вот-вот пролиться наружу. Перспектива озвучить любую из тех мыслей, что в данный момент мелькают в его голове, только усиливает эту угрозу.
Он чувствует, как Уилл улыбается, чувствует его мягкое дыхание, когда тот снова заговаривает.
– Ты уже знаешь, что сделаешь с ней?
Ганнибал сглатывает, собираясь с силами, и откидывается назад. Голубые глаза тут же находят его взгляд, и рука Уилла скользит выше по его щеке, пока его большой палец не касается мягкой кожи в уголке глаза.
— Уилл, — горячо и честно говорит Ганнибал, — если ты хочешь чего-то конкретного, то в мире существует очень мало вещей, в которых я смог бы тебе отказать.
– Это опасное заявление, — отвечает Уилл. – Ты должен лучше прочих понимать, что означает давать такую власть кому-то вроде меня.
Он улыбается, откидывая прядь волос со лба Ганнибала, и тот хочет сказать ему, что он совершенно серьезен. Но затем глаза Уилла вспыхивают, взгляд на мгновение становится темным и острым, и Ганнибал понимает, что он знает, точно знает, о чем может просить, и как много Ганнибал готов ему дать.
— Что угодно, — бормочет Ганнибал в пространство между ними. Они сидят так близко, что он отчетливо видит, как расширяются зрачки Уилла, и черный цвет почти затапливает синеву его радужек.
Уилл делает медленный, глубокий вдох, а затем выпускает его одним резким выдохом.
– Я бы хотел кое-что сладкое, — говорит он. – Конкретное блюдо, если ты не против.
Ганнибал чувствует, как нарастает в нем волнение, но кивает Уиллу, чтобы тот продолжал. Он не верит в судьбу, но интуиция редко его подводит, а кровь — очень специфический ингредиент, и она ограничивает возможности того, о чем Уилл может просить. «
Кое-что сладкое» еще сильнее сужает количество вариантов.
— Ты должен простить мой итальянский, — говорит Уилл, и сердце Ганнибала замирает, а во рту пересыхает. – Это
Sanguinaccio Dolce.
Выпотрошенный, – немного отстраненно думает Ганнибал, –
слишком мягкое определение того, что он сейчас чувствует.
Он кивает, и, превозмогая дрожь глубокой, такой невыносимо сильной привязанности, ярко трепещущей под кожей, заставляет себя произнести:
— Я буду счастлив съесть тебя на десерт, Уилл.
***
После того, как они поднимаются с пола, Уилл занимает свое обычное место за стойкой. Он не предлагает помощь, даже когда Ганнибал начинает собирать необходимые ему для блюда ингредиенты, и Ганнибал снова поражен тем, насколько легко и досконально он его понимает. Несмотря на то, что основной ингредиент дал именно
Уилл, десерт должен быть творением Ганнибала, и Уилл знает это, даже не спрашивая.
—
Sanguinaccio dolce , — произносит Ганнибал, отмеряя сахар в кастрюлю с медленно нагревающимся молоком. Краем глаза он замечает улыбку Уилла и слышит его тихий смех. — Твое произношение не так уж и ужасно.
– Мое произношение очень
французское, — отвечает Уилл, и его глаза блестят от удовольствия. – Я думаю, что даже мой гнусавый южный акцент звучит менее кощунственно.
– Возможно, но это только для самих итальянцев, – Ганнибал размешивает молоко, ожидая растворения сахара. – Это конкретное блюдо имеет неаполитанское происхождение. Если я когда-нибудь возьму тебя в Неаполь, Уилл, я обязательно научу тебя правильному итальянскому акценту.
Смех Уилла яркий и медовый, теплый и сладкий.
– Буду ждать с нетерпением. Ты бывал там раньше?
Ганнибал кивает, тихонько хмыкнув.
– Я прожил во Флоренции несколько лет, — говорит он и делает вдох, чтобы продолжить, когда Уилл издает звук, полный чистого, нефильтрованного восторга.
—
Во Флоренции?
Руки Ганнибала вздрагивают, когда он начинает разламывать шоколад на кусочки. Он не планировал держать эту часть себя в секрете от Уилла, но инстинктивную реакцию, вызванную побуждением скрывать себя под маской, все еще сложно подавить. Уилл, вопреки ей, отвечает ему лишь выражением искреннего восхищения, и напряжение в плечах Ганнибала постепенно спадает.
Он поднимает голову и видит глаза Уилла, яркие и сияющие. Что-то внутри него ноет сладкой болью при виде его восторга.
— Это там ты научился готовить этот десерт? — спрашивает Уилл, кивая на шоколад, и Ганнибал бросает кусочек в рот, высыпая остальное в кастрюлю.
– Да, именно там я впервые его попробовал. Это один из моих любимых десертов.
Выдох Уилла короткий и резкий.
— Я не знал, — мягко говорит он. — Мы… я раньше готовил крем из крови, но это… — он качает головой, и Ганнибал видит, как у него в голове вращаются шерстеренки, когда он пытается облечь ход своих мыслей, своих стремительны ассоциаций в слова. – Ты цитировал Данте в разговоре с Джеком. Это первое, что заставило меня подумать об этом.
Ганнибал выгибает одну бровь.
Уилл улыбается.
– «Ты жаждешь крови, и кровью я наполняю тебя». Это другая глава, «
Чистилище», а не «
Инферно», но это такие мелочи.
— И это заставило тебя задуматься о десерте?
Зубы Уилла сверкают, а его улыбка становится шире.
– Нет. Это было… в то первое утро, когда ты накормил меня колбасой и яйцами. Этот вкус еще дрожал у меня на языке, когда я слизнул твою кровь с кончика пальца, соленый и насыщенный. Поэтому для контраста сегодня сладости.
Ганнибал сильнее сжимает деревянную ложку в руке и делает глубокий, медленный вдох. Он чувствует запах подогретого молока, медленно тающего шоколада и под всем этим – слабый запах крови, все еще присутствующий в аромате блюда, сладкий и металлический. Он вздрагивает, облизывая губы.
—
Ma moitié, — произносит он, и Уилл внезапно замирает почти сверхъестественно, и пытливо смотрит в ответ. – Дополнение, а не отражение.
Он поворачивается, чтобы достать кровь из холодильника, и когда снова возвращает взгляд на Уилла, то видит на его лице отражение собственных бурных чувств – благоговение, удивление, потрясение. Ганнибал тихо хмыкает про себя. Насколько же редко Уилл ощущал счастье быть понятым, и как странно ему должно казаться, что все так изменилось.
Уилл делает резкий вдох, следом выпуская воздух в дрожащем, неровном выдохе.
– Ma moitié, — кивает он. – Моя лучшая половина. Древние греки считали, что изначально у людей имелось четыре руки, четыре ноги и две головы. Они обладали такой огромной силой, что боги почуяли в них угрозу, и Зевс решил разделить каждого из них пополам. В результате люди стали более слабыми, более несчастными, отчаянно тоскующими существами, вечно ищущими вторую половину своей души, – Уилл делает паузу и проводит рукой по волосам. – Они также верили, что когда две половинки встретятся, то они моментально узнают друг друга. Между ними возникло бы непостижимое взаимопонимание, единство, которое в буквальном смысле божественно по своей природе.
Руки Ганнибала не дрожат, когда он открывает пакет с кровью Уилла, хотя его сердечный ритм отчетливо выстукивает в ушах, громко и пульсирующе.
— Значит, ты видишь в нас две половинки одной души? – спрашивает он.
Уилл издает тихий смешок.
– Я думаю, что мы скорее
разделяли бы, чем были
разделены, — говорит он, и что-то дергается в груди Ганнибала, когда он выливает кровь Уилла в кастрюльку с молоком и шоколадом. Запах меди наполняет его нос. – Мы с тобой изначально цельны, и стоим на одну ступеньку выше остальных даже в одиночестве. Мы
дополняем, а не завершаем друг друга, – он делает паузу, опуская голову. – Наше целое больше, чем сумма его частей, Ганнибал. Мы – лучшие половинки друг друга.
Ганнибал перемешивает смесь и думает о богах, алтарях и жертвоприношениях, о крови, золоте, силе... и о том, является ли
Пан наиболее подходящим сравнением для Уилла.
И если Уилл действительно подобен богу дикой природы, то что это говорит о нем самом.
***
Ганнибал подаёт пудинг к столу в половинке выдолбленного красного апельсина, дополнив его печеньем бискотти и веточкой мяты. Это простая презентация, но по-своему прекрасная в своем отсутствии сложности.
Они располагаются напротив друг друга, как и обычно, и когда Ганнибал садится на свое место, а Уилл берет ложку, Лектер подсознательно ожидает… чего-то. Момента колебаний, возможно, или напоминаний о подношении, сделанном Уиллом, но вместо этого молодой человек лишь мягко улыбается.
– Спасибо, что приготовил мне его, — говорит он, словно это именно Ганнибал сделал ему одолжение, а затем зачерпывает ложкой пудинг.
Тем не менее, он делает паузу, останавливая ложку на полпути к губам и не сводя глаз с лица Ганнибала. — Ты уже скармливал кому-то часть его самого? — спрашивает он с ленивым любопытством в голосе, и сердце Ганнибала замирает.
— Да, — отвечает он, снова ощущая, как пересохло в горле.
— Я полагаю, не добровольно. По крайней мере, с их стороны.
Ганнибал чуть фыркает от смеха. Его смех тихий и почему-то нервный.
— Ты прав.
Улыбка Уилла становится резче.
— Хорошо, — говорит он, и от явного собственничества в этом слове у Ганнибала в животе разгорается жар. Но это чувство не имеет ничего общего с раскаленным добела пламенем, что облизывает его позвоночник при виде исчезающей во рту Уилла ложки, наполненной кроваво-черным пудингом, и вновь появляющейся через мгновение чистой и пустой. Уилл издает мягкий, довольный звук, и его глаза закрываются, когда он сглатывает. Ганнибал наблюдает, почти застыв на месте, как язык Уилла высовывается, облизывая нижнюю губу, прежде чем юркнуть обратно в рот.
— Кровь и шоколад, — через мгновение шепчет Уилл. Его глаза распахиваются и тут же прикипают к ложке Ганнибала, зависшей над его тарелкой. — Я понимаю, почему тебе это так нравится. Это что-то почти до непристойности декадентское.
«Непристойность», — думает Ганнибал, поднося ложку ко рту,
— действительно подходящее слово.
Sanguinaccio dolce буквально затопляет его чувства, когда он смыкает губы на ложке с пудингом. Запах, ударяющий в нос, медь, оттененная цитрусовым ароматом импровизированной чаши, гладкая текстура, заполняющая его рот, похожая на смятый бархат, и вкус, растекающийся по языку, сладкий и яркий, в котором металлический привкус крови Уилла смешивается с легкой терпкостью какао.
Практически непристойно.
Не сводящий с него глаз Уилл напротив издает едва различимый, сдавленный звук.
—
Черт возьми, — шипит он на грани слышимости. Его пальцы дергаются и сжимаются, и он выглядит так, как Ганнибал недавно себя ощущал:
выпотрошенным.
Ганнибал слизывает с губ каплю шоколада, прежде чем сглотнуть, и мышца на челюсти Уилла дергается, выдавая, насколько крепко он стиснул зубы. Дрожа руками, стиснутыми до побелевших костяшек, Уилл откладывает ложку, и качает головой, поймав любопытный взгляд Ганнибала.
— Я знал, что ритуал важен для тебя, — произносит он после паузы, и Ганнибал моргает при звуке его голоса, низкого, грубого и хриплого. – Готовим, подаем, смотрим, едим. Я понимал значение этого для тебя, – он делает паузу, переводя дыхание. – Но я, вероятно, недооценил свою реакцию на тот факт, что ты съешь часть
меня.
Ганнибал ощущает себя так, словно кто-то вскрыл ему грудь и сжал пальцами его все еще бьющееся сердце. Его пульс трепещет, пальцы сжимаются, и слово «возлюбленный» звенит в нем так ясно, что на мгновение кажется, будто он сказал его вслух.
О, Уилл.
Ганнибал встает, ощущая пристальный взгляд молодого человека. Он не пытается успокоить его, вместо этого обходя стол и усаживаясь рядом с Уиллом. А затем протягивает руку и придвигает к себе свою тарелку. Его правая ладонь ложится на затылок Уилла, большой палец нежно нащупывает его грохочущий пульс, а левая сжимает ложку. Он повторяет жест Уилла в «Бентли», когда тот стиснул пальцами его шею сзади, и сам Уилл судорожно выдыхает, узнавая его. Он закрывает глаза, и его пальцы выпускают собственную ложку.
— Уилл, — начинает было Ганнибал, но тот стискивает воротник его рубашки и тянет его к себе. Губы Уилла прижимаются к его собственным, горячие и настойчивые, и звук, который он издает, слизывая вкус собственной крови изо рта Ганнибала, пронзает, как лезвие – острое, жаркое и отчаянно необходимое.
Поцелуй, отчаянный и безумный, длится всего несколько мгновений. Когда Уилл отстраняется, его дыхание становится чуть тяжелее, а глаза чуть темнее, и он разглаживает воротник рубашки Ганнибала без малейшего о ней сожаления.
— Что угодно, — твердо повторяет он слова Ганнибала. Пальцы Лектера на его шее в ответ сжимаются словно сами по себе, впиваясь в мышцу, но молодой человек не вздрагивает, не пытается избежать прикосновения, даже когда его сердцебиение учащается.
«Ты должен лучше прочих понимать, что означает давать такую власть кому-то вроде меня».
Ганнибал замечает блеск в глазах Уилла, его медленно расслабляющиеся плечи, алеющий изгиб зацелованных губ, и он знает, что никому больше он не сказал бы ничего подобного.
Ему не нужно спрашивать, чтобы знать, что Уилл чувствует то же самое. Он ощущает ровный стук пульса Уилла под пальцами и вкус его крови во рту — и, учитывая, кто они,
что они, это значит больше, чем слова.
