Дочь Прилива

***

      Перед самым рассветом, когда в очаге догорали последние угольки, а по углам гулял сквозняк, она осмелилась выбраться из-под руки мужа, по-хозяйски прижимающей её к себе. Долгие часы Дэйнис ждала, когда же Эймонд заснёт крепким сном, для верности притворяясь, будто спит, но тот всё ворочался из стороны в сторону, то обнимая, то кладя голову ей на грудь. Густой ворс мирийского ковра поглощал шум шагов, благодаря чему она тихонько проскользнула в гардеробную. Каждый раз, когда она случайно поворачивала голову, из большого зеркала в позолоченной раме на неё затравленно глядел побитый юноша. Дэйнис сидела спиной к зеркалу, умывая лицо остывшей водой из кувшина. Намочив хлопковую тряпку, она стала утираться от следов прошедшей ночи. Кожа покрылась мурашками от холода. Дэйнис вздрагивала и морщилась, когда влажная ткань касалась алеющих ссадин и пурпурных ореолов синяков: она не помнила, какие от засосов, а какие — от ударов. Вода в фарфоровой плошке приобрела розовый оттенок, когда она завершила очищение.       В костюме всадника никто вовсе не угадал бы в ней женщину. Достав шлем для полётов, которым не часто пользовалась, Дэйнис надела его, закрепив ремешок под подбородком. Скрывать позорное унижение, причинённое мужем, долго не удастся, но ей необходимо было хоть это утро, чтобы набраться сил перед тем, как весь Красный Замок начнёт смеяться за её спиной.       Хелейна сразу приметила странности в поведении подруги, но не спешила выпытывать правду, пока они ехали в карете, только успокаивающе гладя её по руке. Когда они спустились в пещеры под логовом, Дэйнис сняла шлем перед ахнувшей принцессой, застыв деревянным истуканом от внезапности того, как она заключила её в тёплые объятия, выражая в данном жесте немое сочувствие и поддержку. Слова были излишни, ибо за годы они научились понимать друг друга по взгляду и самой незначительной мимике. И хоть она не сумела заплакать, выплеснув тем самым накопившуюся горечь, девушка чувствовала, что теперь готова ко всему.       Воспарив к утреннему солнцу вслед за Пламенной Мечтой, чешуя которой искрилась на свету будто огранённые голубые топазы, Дэйнис прикрыла глаза, глубоко вдохнув, и закричала во всю силу лёгких: «Дракарис!», с восторгом наблюдая, как Лунный Странник выплёскивает струю аквамаринового пламени, растворяющегося паром в воздухе. Сердце кричало повести дракона обратно на Дрифтмарк, домой, но в голове вспыхивал образ невинного ребёнка — дочери, о которой она поклялась позаботиться.       Принцесса отняла шлем Дэйнис и поправила спутавшиеся кудри, сказав с самой ободряющей улыбкой: — Ты всё также прекрасна — не забывай. И вовсе не обязана разъясняться перед кучкой прихлебателей моих деда и матери, — она взяла её под локоть и повела через главные ворота в замок. — Ох, мы подоспели к обеду. Я как раз умираю от голода! — несколько придворных, встречавшихся им по пути, едва успевали поклониться и пролепетать что-то в знак приветствия, а Хелейна даже не замедлила шага. — Ваше высочество, нам стоило бы переодеться, — на предложение подруги принцесса мотнула головой, одними губами прошептав «доверься мне», и Дэйнис более не возражала.       При вступлении в зал на лице десницы и королевы отразилось явное неудовольствие от их внешнего вида, но прилюдных упрёков не последовало. Эймонда не было, так что Хелейна усадила её рядом с собой. Когда же страдающий от похмелья Эйгон поднял голову со стола, на лице его сразу отразился сложный процесс мышления, коего ей ни разу не доводилось свидетельствовать. После затянувшейся паузы, покрасневшие глаза принца наконец загорелись узнаванием, и он как-то неловко усмехнулся. — Это ты, Веларион, — с облегчением произнёс он. — Я-то уж подумал, что Хелейна нашла себе компаньона в отместку мне, — гаденько ухмыльнувшись, Эйгон сладко зевнул, вновь кладя голову на столешницу, чем Дэйнис и воспользовалась схватив его за ворот камзола так, чтобы остальные не заметили. — Зря волнуешься, дорогой деверь, — прошипела она дезориентированному Эйгону. — Но отсутствие стручка между ног вряд ли помешает мне раскрасить твою пьяную рожу, — сказав это, девушка наступила каблуком сапога ему на ногу, отчего глаза принца выпучились от боли, а сам он закряхтел, привлекая недовольный взгляд матери. — Вам нездоровится? Выпейте тёплого глинтвейна, мой принц, — заботливо наполнив чашу, Дэйнис подала её Эйгону, который только сморщился, ничего не сказав.       Конечно, многие пялились на неё, и до ушей доносились тихие шепотки с предположениями, но ни одно из них не совпадало с реальностью. После осознания данного факта девушка позволила себе несколько расслабиться и далее трапезничала себе в удовольствие, болтая с Хелейной. На выходе же её догнала служанка королевы, передав, что та ожидает невестку в своей горнице.       Как и предполагалось, Алисента достаточно хорошо знала собственного сына и Дэйнис и поняла, что произошло нечто неладное. Хотя она вовсе не собиралась жаловаться матери на поступки сына и упиралась на расспросы королевы, отрицая всё, та оказалась куда более настойчивой. — Разденьте миледи, — приказала она двум служанкам.       Веларион тут же ощетинилась, отбросив руки, лёгшие на плечи, и одарила девиц предостерегающим взглядом, обернувшись к Алисенте, правильно истолковавшей немую просьбу невестки. Велев им убираться, она ожидающе уставилась на Дэйнис, которая нехотя подчинилась, став расстёгивать заклёпки на камзоле из мягкой серой кожи. Пытаясь сохранять достоинство, она медленно разделась, выпрямившись перед королевой, но избегая встречи с её взглядом, так как не выдержала бы унижения ещё и от жалости к себе. Та подошла и наклонилась, ближе рассматривая отметины, синяки на ляжках, бёдрах и изодранные колени. Дэйнис начало мелко трясти от столь пристального внимания: она лишь хотела укрыться, сбежать куда-нибудь, пусть обратно к Эймонду, но не испытывать этого липкого ощущения сочувствия.       Королева, заметив, что доставляет ей дискомфорт, отошла в сторону и коротко кивнула, позволяя одеться, к чему она и приступила, став торопливо натягивать всё на себя, без тени показной смелости. Тяжко выдохнув, Алисента наполнила два кубка, поднеся один ей, и девушка приняла его с секундным промедлением, осушив содержимое в два широких глотка. — За что Боги сделали моих сыновей жестокими? — обессиленно осев на кресло, женщина закрыла глаза. — Неужто я была настолько ужасной матерью? Не сумела привить им и капли уважения к их будущим жёнам…       Замерев в недоумении, Дэйнис не имела понятия, что сказать разочарованной королеве. Вспомнилось, как та потакала распутству Эйгона, как внушала детям презрение к Рейнире, зовя её блудницей и грешницей, как настраивала Эймонда против неё, намекая на нечестивость, и угрожала прислать мейстера к ней. Её тянуло высказать всё в лицо Алисенте, уличить в том, что она ничего не делала, чтобы воспитать в сыновьях благочестие по отношению к женщинам, но она прекрасно сознавала, что та останется глуха к упрёкам и лишь вновь ожесточится к ней. Как бы ни было неприятно этого признавать, Дэйнис сейчас нуждалась в защите и поддержке королевы, ибо та являлась одной из немногих, кто мог приструнить Эймонда. Именно поэтому вместо того, чтобы осыпаться ей на голову справедливыми проклятьями, девушка напомнила о ребёнке, которого меньше всего затронул яд Алисенты: — Не все ваши сыновья жестоки, ваше величество, — произнесла она, с внутренним осуждением обратив внимание на то, что Хайтауэр приложила сознательные усилия, дабы попросту вспомнить о младшем из четырёх детей. — Принц Дэйрон, да будет он благословлён пред ликом Семерых, добр и учтив, как его милость король Визерис. Не говоря уже о том, какую прекрасную мать и жену вы воспитали в лице принцессы Хелейны.       Подобострастие было чуждо волевой натуре Дэйнис, но она не раз и не два гнулась перед Эймондом, Рейнирой и Дэймоном, так что давно научилась подавлять и держать в узде собственную гордость. Королева слабо улыбнулась на слова невестки, отпив немного вина, и указала на место напротив себя. Отогнав минутную слабость, она подняла решительный взгляд. — Поведение Эймонда неприемлемо, — отчеканила она. — Поведай мне, что непосредственно произошло между вами.       И она рассказала. Безо всяких прикрас и деталей, но скупость на проявление эмоций, кажется, лишь сильнее обеспокоила королеву. Возмущённая королева пообещала поговорить с сыном, но Дэйнис, зная, что Эймонда разъярит то, что она донесла его матери о случившемся, попросила не упоминать об их разговоре.       — В любом случае, последствия его дикого поступка более чем очевидны, — устало проговорила Алисента. — Понимаю, насколько тебе, должно быть, больно сейчас. То, как ты держишься, достойно похвалы, — Дэйнис лишь скромно склонила голову. — Не волнуйся о слухах и сплетнях — я позабочусь о них. Ты же наслаждайся радостью материнства.       Что же, королева не соврала, когда говорила, что пресечёт волну сплетен: откуда-то пошло мнение, мол, она отрезала волосы и сожгла на алтаре Небесной Матери, помолившись за рождение здорового сына, и все поверили в него. Эймонда такое прикрытие совершённого им забавляло: тем вечером, когда они пересеклись на вечернем пиру, он поднял тост за здоровье принцев Джейхериса и Мейлора, добавив, что «ждёт-не дождётся того дня, когда возьмёт на руки собственного наследника». Визерису, который всё реже появлялся на людях, пришёлся по душе тост сына, и он первым высоко поднял чашу.       Прилюдно принц показывал себя как образцовый муж: учтиво подливал вино ей в бокал, часто спрашивал о самочувствии, заботливо брал за руку или приобнимал, но Дэйнис считывала неискренность по одному только блеску его единственного глаза и по тому, как неестественно приподнимались уголки губ при улыбке. Смех его острый, словно бритва, резал слух, и она каждый раз неосознанно замирала на несколько коротких мгновений, когда он заливался громким хохотом или даже испускал короткий смешок. Конечно, он тонко чувствовал её страх и умело манипулировал им, понимая, что у жены нет возможности как-либо противиться ему, переиграть, как то происходило раньше, ибо он не оставил ей поля для манёвра.       Оказавшись в уединении их покоев, Эймонд аккуратно раздел Дэйнис донага, оставив лишь медальон с сапфиром висеть на длинной нити жемчуга между грудей. Откинувшись на спинку кресла, он оглядывал её с головы до пят со столь одухотворённым видом, будто бы обозревая собственноручно изваянную скульптуру. Возбуждение его вполне очевидно угадывалось в бугре между ног, которые он широко расставил, намекая занять место между них, что она и проделала, усевшись на его коленях, как подобает покорной и услужливой любовнице, страждущей угодить своему господину.       Эймонд, впрочем, не спешил, оглаживая её тело, и оставял невесомые поцелуи там, где зрели следы прошлой ночи, с каждым последующим теснее вжимаясь грубым швом бриджей ей в промежность, давая прочувствовать растущее желание. Длинные пальцы стали растягивать её, и Дэйнис не сдержала громкого выдоха, медленно погружаясь в приятную истому, которую мог дарить лишь Эймонд, когда хотел того, конечно же. — Думаешь, будто мне нравится причинять тебе боль? — с придыханием шептал принц, сдвигая и раздвигая указательный и средние пальцы внутри неё. — Меня не волнуют ничьи удовольствие и чувства, помимо твоих, Дэйнис, — приподняв её одной рукой, он уперся щекой ей в солнечное сплетение, щекоча жарким дыханием живот. — Я пытался найти утешение в чужих объятиях, но всё было не то, — она упёрлась ладонями ему в плечи, насаживаясь на пальцы в погоне за пульсирующим в низу комком удовольствия. — Но убедился, что мне нужна лишь ты, — громко охнув, девушка нетерпеливо развязала шнуровку штанов и оттянула ткань вниз, плавным движением вобрав его всего, отчего Эймонд издал нечто среднее между стоном боли и облегчения. — Я не такой, как Эйгон. И никогда не буду, — сжав её лицо в тисках, он вынудил Дэйнис посмотреть на себя. — Люблю тебя… — шепнул принц тихо, застыв глубоко в её лоне.       Безусловно, она знала, какого ответа он ожидал, но даже находясь так близко к пику наслаждения, не сумела бы сказать того, чего Эймонд столь отчаянно жаждал, ибо она не любила его. Теперь Дэйнис чётко сознавала, что никогда не испытывала к нему настоящей любви, лишь внушив себе подобие этого чувства, чтобы добиться его сердца. Да, её более чем прельщало то, какую трепетно-извращённую влюблённость к ней питал Одноглазый принц, — вот и всё. Благодаря осмыслению этого, ей не составило труда увернуться от прямого ответа на его признание.       — Так докажи это, — сняв повязку с головы принца, она мягко провела губами по длинному шраму, пересекающему его глаз. — Защити меня… — уткнувшись лбами, девушка исподлобья глянула на него. — От себя самого.       Эймонд издал тихий смешок, отдавшийся приятной вибрацией по телу, а на лицо прилипла усмешка, будто бы услышанное крайне позабавило его. С нежностью принц обвёл её лик руками, и схватил за короткие кудри на макушке, оттягивая голову назад.       — Моя хитрая-упрямая жёнушка, — начал он опасно-весёлым тоном, прижавшись губами к бьющейся жилке на её шее. — Ты как кошка, всё играешься с клубком, не замечая, что запуталась в нитях, — проведя влажную линию языком от мочки уха до ключицы, он подул на кожу, вызывая щекочущую дрожь. — Чёрные, зелёные, Веларионы, Хайтауэры, Хелейна, Дэйрон, старая сука Рейнис, Джейс… — последнее имя он произнёс с особым тоном, будто вопросительно, приподняв брови в наигранном удивлении. — Всё мечешься от одних к другим, словно бродяжка, позабыв, что я твой защитник, надёжная опора, твой муж, — брови принца свелись к переносице, а выражение лица растеряло всякую долю веселья. — Я защищаю тебя от всех них, но, прежде всего, от самой себя, — притянув ближе, он впился ей в губы вожделеющим поцелуем, возобновив движения в ней. — Тебе не нужен никто иной… — подхватив её под бёдрами, Эймонд встал, давая обвиться ногами вокруг таза для опоры. — Лишь я один, — он упёр её спиной в норвосский гобелен, изображающий сцену ночной охоты, усилив резкость и глубину толчков, входя почти до упора, каждый раз вышибая весь воздух из лёгких.       Будто бы начитывая мантру, он продолжал нашёптывать ей, медленно и умело доведя обоих до наивысшего пика наслаждения. Слова Эймонда были столь же ядовито-сладки, как вожделенные прикосновения и завораживающий взгляд, под которыми она млела, будто одурманенная. За прошедшие годы они оба привыкли к отраве друг друга, научившись получать лишь нужное, но Дэйнис нутром ощущала некое изменение в нём, совсем неуловимое, но от этого лишь более пугающее. Предчувствие подсказывало затаиться и играть по его правилам, ибо она догадывалась, что последствия могли быть ужасны.       Спустя луну, когда у неё не пошли крови, а Орвиль сообщил радостную новость о том, что она вновь в положении, Эймонд ухватился за эту новость, став ещё более одержимым её благополучием и сохранностью плода. Сир Аррик и сир Стеффон везде сопровождали Дэйнис, поочерёдно сменяя друг друга на посту, и принц чётко дал им понять, что они оба ответят головой, если с ней случится какое-нибудь несчастье. Из-за запрета покидать пределы замка, Дэйнис проводила дни в праздной скуке, играя с растущей дочерью, да развлекая придворных дам на вечерах королевы игрой на арфе, ибо флейта также попала в немилость мужу, так как, видите ли, «беременным опасно напрягать дыхательный аппарат». Хотя, следовало признать, ограничения были обоюдными: Эймонд сдерживался по ночам, не проявляя и толики грубости в постели. А к третьему месяцу вовсе стал ограничиваться лишь оральными ласками, отдавая предпочтение тому, чтобы она доводила его руками и ртом.       Хелейна кое-как пыталась скрасить их совместный досуг, но поистине её обрадовало лишь прибытие Дэйрона из Староместа. Тому явно не пришлось по душе её сближение с мужем, но юный принц держал возмущение при себе, видя образовавшуюся идиллию между ними. Хотя они и проводили много времени совместно, он не проявлял особых знаков внимания, которые могли быть неверно истолкованы, за что Дэйнис была признательна, зная, что гвардейцы докладывают о каждом её шаге, слове и вздохе Эймонду.       То был особенно холодный вечер, когда они повели детей в королевские покои. Визерис с умилением поиграл с восьмимесячной Эйдой, заметив, как прытко та упирается ножками, и сказав, что из маленькой принцессы вырастет воительница, после чего начал рассказывать детям сказку о Джейхерисе и Алисанне, а Дэйнис унесла захныкавшую дочь. А на следующий день всё в замке перевернулось верх дном, хотя зелёные и делали вид, будто жизнь продолжает своё мирное течение. Эймонд, вернувшийся в покои под вечер, с предвкушающим блеском на дне единственного глаза сообщил ей о кончине короля. — Да вознесётся его душа на небеса к Семерым богам, — склонив голову, проговорила девушка. — Твоя скорбь, наверняка, велика.       Как она и думала, Эймонду с высоты маяка Староместа было наплевать на отца: он хмыкнул, положив ладонь на её едва выпирающий живот. — Отца я любил немногим больше, чем ты своего, — сказал он, проведя рукой выше и притянув её к себе, держа за подбородок. — Я лишь взял с него пример, каким отцом никогда не буду.       И хотя он и словом не обмолвился о намерениях Малого Совета короновать Эйгона, всё становилось ясно по одному лишь его молчанию и по тишине, сковавшей Красный Замок. Зелёные отнюдь не спешили объявлять о смерти Визериса, пользуясь моментом, дабы расчистить двор от сторонников черной партии. Дэйнис в это время безвылазно сидела в крепости Мейгора вместе с Хелейной, беспечное отношение которой к происходящему несколько настораживало. Один только Дэйрон, казалось, искренне оплакивал своего родителя, и она была единственной, кому было дело до его чувств. Пока другие члены семьи были поглощены всякими кознями и игрой в престолы, а Хелейна заперлась в собственном уютном мирке, Дэйнис утешала принца, который стыдился пролитых слёз, злясь на себя за мягкотелость.       Тем временем, смрад распространялся всё дальше по коридорам твердыни, и им приходилось жечь благовония и каждый час проветривать в комнатах, но ей всё равно казалось, что она чует этот тонкий приторный аромат смерти и разложения, от которого её несколько раз рвало. Дэйрон жаловался, что они не спешат хоронить тело короля, из-за чего бывал крайне подавлен, в один день рассказав, что вскоре его отправят в Простор, где силы Зелёных особо многочисленны, дабы собрать войско, и Дэйнис обомлела от того, с каким смирением он говорил о войне. — На совете обсуждают идею отослать детей и женщин в безопасное место, — говорил Дэйрон, а она, кажется, впервые по-настоящему увидела в нём не вчерашнего ребёнка, а взрослого разумного юношу, осознающего всю ответственность, ложащуюся на его плечи. — Я подумал, что ты и Эйда могли бы последовать за мной в Старомест. Думаю, Лунного Странника тоже было бы разумней увести из столицы, учитывая, что он единственный из наших драконов с регулярной частотой откладывает яйца. — Я желала увидеть Маяк Хайтауэров, Звёздную Септу, Цитадель и прогуляться по мощеным улицам Староместа с тобой в более мирное время, — сказала она тихо. — Не думаю, что Эймонд отпустит меня далеко от себя.       Принц лишь понимающе кивнул, и больше они не возвращались к этой теме.       А на десятый день третьего месяца сто двадцать девятого года по всей столице зазвонили колокола и полетели вороны во все уголки королевства, извещая о кончине короля Визериса Первого. В тот же день прошла пышная коронация Эйгона, и Дэйнис из окна башни Десницы наблюдала за полётом Солнечного Огня, испытывая истинный ужас перед неизвестностью грядущего.