The ways of my Love

В Сумеру снам не было места — это привилегии заблуждающихся глупцов, воспротивившихся милости великой властительницы Руккхадеваты, и маленьких детей. На первых смотрели с брезгливой отстранённостью, на вторых — со снисходительной жалостью. По ночам Жания боялась закрывать глаза. Боялась сделать шаг в эту чернеющую пустоту и утратить неотъемлемую часть себя, став достаточно взрослой и мудрой, чтобы избавить себя от великого обмана сна. Жания никогда не хотела взрослеть. Во взрослых, знаете ли, нет ничего хорошего: они приземлённые, и головы их заняты бесконечными потугами постигнуть величайшую мудрость, навсегда забывая о том, что внешний мир не поддаётся точным вычислениям. — Огрехи есть всегда… — горечь упрёком сочится по кромке светло-голубых глаз, давит изнутри и оседает на отвороте форменного жилета. Она распадается на сотни подсвечиваемых частиц, впитывается и рассеивается — так предсказуемо и бесполезно, что даже жаль. Рука дрожит в самый ответственный момент — не слушается и не поддаётся, как нечто инородное. — Жания… — строгий голос наставника выводит из забытия, заставляя опомниться, и неловко отступить. Она моргает, быстро-быстро хлопая пушистыми ресничками, и Тигнари, расплывающийся перед глазами, собирается в единую картинку. — Ты витаешь в облаках. «Всё насмарку», — он никогда не произносит этого вслух, но его недовольство легко угадывается в сурово сведённых бровях, мелких сеточках морщинок и поджатых уголках губ. Тигнари вздыхает, покачивая головой. Правое ухо дёргается — едва уловимо для человеческого глаза, но Жания настолько привыкла следить за малейшими изменениями наставника, что со временем выучила практически все его повадки. Тигнари вовсе не был зол или раздражён, скорее сильно озадачен. Жания прикрывает веки: перед глазами скачут искры огня и утомлённый образ наставника — ей кажется, что сквозь толщу затягивающей пустоты она различает, как трепещет жилка на его шее, отсчитывая очерёдность сердцебиений. — Ошибки неотъемлемая часть обучения, — чужой голос тихим распевом колеблет воздух. — Вопрос лишь в том, как ты собираешься ими распорядиться. Ошибки нужно исправлять. Жания всегда забывала, что Тигнари был таким же взрослым, как и те, от которых она предпочла скрыться под пологом могущественного леса. Разве что, понимания и снисхождения к наивным мечтаниям в нём было раз в десять больше, чем в суровых родителях, положивших жизнь на исследования, и высокомерных мудрецов Академии. С Тигнари было легко — даже тогда, когда он читает нотации, прибегая к язвительным комментариям, а после позволяет себе слабую улыбку, ободрительно похлопывая рукой по плечу. А Жания всегда доставляла ему кучу проблем с тех самых пор, как нога её ступила на территорию леса Авидья. Это удручало и доводило до ручки, но Тигнари ни разу не давал ей повода усомниться в её важности и значимости для лесного дозора. И для него, в том числе — умей Жания видеть дальше своего носа, многие вещи встали бы на свои места.

***

Тигнари никогда не обсуждал Зону Увядания с ней или при ней. Только задумчиво смотрел на неё, изучая и сканируя, а затем коротко отмахивался. «Нечего тебе там делать» или «Увидишь — уноси ноги!». Не то чтобы у Жании были склонности нарушать установленные правила, но новое и неизвестное чересчур будоражит разум — поэтому, когда наставник уходит в патруль, она срывается по окольным тропам. Тигнари всплывает в сознании со всеми своими наставлениями, но девушка затыкает уши — на губах отпечатывается одиноко-печальное «позволь мне быть храбрее» и запоздалый вскрик сквозь толщу оплетающего тумана. Кристаллики соли проступают сквозь кожу, тронутую мертвецкой белизной — обездвиженное тело прекрасно вписывается в местный ландшафт увядающего рельефа, и у Жании нет сил сопротивляться надвигающейся темноте. «Когда ты достаточно повзрослеешь, милость великой Руккхадеваты коснётся и тебя». Жанию мучают кошмары — или реальность. Пустота пугает и морозит виски: ей бы только спастись, толкнуться сквозь пелену и выброситься на поверхность, но из забытия выхода нет. Она всматривается в промежутки между клубами тумана — там, если приглядеться, мерцают светлячки и бабочки, манят, трепеща крыльями — и Жания глотает надежду, как воздух. В радужку заливается восходящее солнце, и впервые за долгое время она чувствует разливающееся по телу умиротворение. …Ты слышишь меня… Голос шуршит над ней, потрескивая зажжённым костром. Темнота отступает, облизываемая языками пламени — и сквозь плотно сомкнутые веки пробиваются мириады маленьких звёздочек. Жания открывает глаза. Взгляд упирается в низкий деревянный потолок, усеянный трещинами; в помещении тепло и уютно, она расслабленно вздыхает, пытаясь пошевелить конечностями, и с коротким осознанием выдыхает — жива. — Жива, — Тигнари возникает из ниоткуда, возвышаясь над ней подобием местного божества. — Или хотелось, чтобы всё было иначе? Ты всегда творила всякие глупости, но это слишком даже для тебя. Его фигура едва заметно содрогается — и внешняя слабость оборачивается тенью в зелёно-карей радужке. На неё смотрят тысячи дней, пролетевших мимо, сотни приключений и мудрость, просочившаяся под кожу. Тигнари подходит к ней с маленькой чашей. Жания облокачивается на спинку кровати — к слову, принадлежащей наставнику — и благодарно принимает сосуд из его рук. Лекарство неприятно горчит на языке, вызывая приступ кашля. Девушка морщится, сдавленно сцеживая жидкость по капельке. — Объяснишься? — Тигнари замолкает и выжидающе смотрит на неё. Жания не отвечает довольно долго, пытаясь собраться с мыслями. — Ну… если говорить вкратце, мне просто стало скучно, — она хрипло посмеивается, но парень не разделяет её наигранного веселья. Кончики лисьих ушей нервно дёргаются, прежде чем он позволяет себе коротко ухмыльнуться. Жания ребёнок от кончиков пальцев на ногах до поцелованной солнцем макушки, сколько бы лет ей уже не исполнилось — она по-прежнему радуется мелочам и видит разноцветные сны — и Тигнари думает, что не может её винить. — Я преуспел в ботанике, но выращивание мозгов не входит в мою компетенцию, — он размеренно покачивает головой. Ему хочется выдохнуть: Жания разговаривает с ним, живая и тёплая. Наверное, впервые в жизни ему было настолько страшно, что кровь стыла в жилах — он боялся не успеть. Боялся прийти слишком поздно и увидеть, как смерть запечатала её в своём пергаменте. Тигнари не осмеливается повернуться — он отстранённо вглядывается в колыхающееся пламя и думает, что где-то там, несколькими днями ранее, девушка подходит к нему и напоминает о том, как сильно может биться его рациональное сердце. Жания, тем временем, закрывает глаза — и сны ей по-прежнему снятся.