The ways of my Love

Сайно в жизни мог похвастаться двумя вещами: глубоким чувством справедливости и маниакальном желании оберегать то, что ему дорого — защищать своё он, к слову, умел лучше, чем сторожевой пёс. Никто не обидит дорогих ему людей, если никого не подпускать достаточно близко для того, чтобы замахнуться, ударить исподтишка, обмануть и запутать. Правило номер один от генерала махаматра: смотреть можно, трогать — карается по его собственному закону. Потом он пересматривает пункты, анализирует и добавляет — лучше даже не смотрите. И Сайно никогда не сомневался в верности своей возлюбленной — совсем нет. Просто люди, порой окружающие её, не заслуживали и капли его доверия. Например, тот учёный, какой-то мелкий прихвостень Академии, стелящийся перед ней с видом влюбленного щенка — весь такой смущённо-наивный, отчаянно краснеющий и неловко роняющий комплименты. Тогда ещё никто не знал, что сердце её трепещет по другому, а Сафия слишком добра, чтобы быть достаточно прямолинейной и ясной — поэтому нежное лицо венчается вежливой, дежурной улыбкой, за которой не кроется ничего. Сайно изучает его подноготную, поднимает архивы, ища, за что можно зацепиться: мелкая, замусоленная история с плагиатом научной работы, когда тот был ещё студентом, определённо, играет ему на руку — удивительно, но собственные чувства, весьма сомнительные, помогают в работе. Генерал махаматра убивает двух зайцев одним ударом — конечно, не в прямом смысле — но незапланированная проверка заставляет учёного надолго потеряться из вида. А за этим тянется вереница расследований академической коррупции и всевозможных подлогов — всё во имя порядка и справедливости. Впервые они появляются на публике спустя месяц недолгих по времени, но чувственных встреч по вечерам: люди смотрят на них рассеянно, будто сквозь, избегая сурового взгляда алых глаз, пока Сафия проходит несколько стадий признания — от пособницы завравшегося мудреца, по чью душу пришла столь ужасающая персона, до банального «а, так это же девушка генерала махаматра». Сайно думает, что грохотания его звания более, чем достаточно — покажите ему того недалёкого, который осмелится встать у него на пути, и он с неимоверной точностью своего разящего копья расчистит себе дорогу. А потом генерал внезапно спотыкается о вопиющие исключение, вязнет в зыбучих песках и не может выбраться на поверхность, становясь заложником собственных чувств. Сайно уважает Итэра — путешественник сильный воин и надёжный друг, которому в трудные минуты без раздумий подставляешь спину. Сайно доверяет Итэру — рассказывает то, что следует утаить, и пытается раскрываться, насколько позволяют его внутренние, уже изрядно проржавевшие засовы. Сайно клянётся себе, что никогда и ни при каких обстоятельствах не обратит против него свою силу и власть, но сказать, на самом деле, проще, чем притворить в исполнение — потому что, когда Итэр заставляет Сафию смеяться, ему кажется, что этот мальчишка нарушил один из главных его законов. Не трогать. Не смотреть. Не подходить ближе, чем на расстояние вытянутой руки. Генерал махаматра горит — не снаружи, но внутри — у него по-прежнему ровная осанка, приподнятый подбородок и взгляд, пробирающий до костей. Путешественник, наверное, тоже из категории таких же недалёких, с которыми в Сумеру разговоры были короткими — разница лишь в том, что сейчас Сайно абсолютно безоружен.

***

— Сайно такой суровый, — Паймон боязливо оглядывается по сторонам, но не заметив никого поблизости, облегчённо вздыхает. — А Сафия слишком уж милая для него. Вот уж правду говорят, что противоположности притягиваются. — Генерал махаматра действительно внушает страх и ужас, — девушка рядом снисходительно кивает. — Но Сайно, на самом деле, добрая и по-своему нежная натура, хоть и пытается доказать всем обратное. — И всё-таки взгляд у него такой, будто он вот-вот меня испепелит, — Итэра невольно передёргивает от промелькнувшего перед глазами воспоминания. Тогда он помог Сафие, как и полагается по всем установленным правилам приличия: поддержал на подъёме, чтобы она не оступилась и не упала — это нормально, в порядке вещей и желание помогать всем и вся, в принципе, пульсирует у него под кожей. В этом нет ничего предосудительного, но Итэр отчётливо видел, как изменился Сайно и воздух вокруг него — будто электрические разряды пронзили землю насквозь, достигая ядра, и прошли навылет. Это страшно, жутко до пробегающих по позвоночнику мурашек, и путешественник думает, что, даже несмотря на все пережитые им неприятности, не хочет испытывать это вновь. Сайно же раздирает изнутри от нарастающего в нём урагана чувств и эмоций: у него в руках переплетения судеб тысячи людей, он вершитель и каратель, и его всеведущее око зрит в корень человеческих душ — и всё это летит в Бездну, потому что здесь, в пустыне, он просто Сайно, не более, чем амбициозный мальчишка, дорвавшийся до власти, и законы его дотлевающими углями стелются по земле. Сайно впервые чувствует себя таким беспомощным. Что он, в самом деле, может сделать? От Итэра не избавиться так просто, не закопать под толщей обжигающего песка и не запереть под замок мрачной, холодной темницы — ничего из того, что он привык делать, но, право же, методы его всегда были точны и оправданы. Он появляется внезапно, вырастает у них за спинами, принося с собой запах пепла, перемешанного со страхом, бьющегося у виска, и нежностью, разливающейся в улыбке. Сафия приветствует его тепло и открыто, и Сайно, до этого момента натянутый, как струна, едва заметно опускает плечи — смотрит долго, пронзительно, запоминая и впитывая и без того до боли знакомые черты, а после касается путешественника быстрым, раздражённым взглядом. — Ну, мы, пожалуй, пойдём, поищем чего съестного к ужину, — Итэр неловко посмеивается и спешно поднимается на ноги. Уходит. Нет — сбегает. И Сайно снова чувствует себя тем, кем был до этого. — Нам нужно поговорить, — низкий голос гулко бьётся в воцарившейся тишине. Сафия в удивлении вскидывает брови, но согласно кивает. — Это касается наших дальнейших действий. Соответственно, твоего местонахождения. — Моего местонахождения? — девушка порывисто поддаётся вперёд, выискивая потяжелевший взгляд алых глаз. — Разве ты не говорил, что мне опасно возвращаться в столицу? Сложно в этом признаться, но отец… я боюсь его и того, что он может сделать. Не заставляй меня возвращаться туда в одиночестве. Сайно поджимает губы, хмурится и, немного подумав, кивает. Он потратил ни одну ночь на размышления, но так и не привёл свои мысли к логическому завершению. Возвращение домой было плохой идеей: Сафия сама по себе слишком хрупка и по-детски наивна, чтобы справиться с оказанным на неё давлением, к тому же, находясь так далеко друг от друга, у него едва ли хватит сил и ресурсов, чтобы обеспечить ей необходимую защиту. Взять её с собой — перспектива, думается ему, куда лучшая в сложившихся обстоятельствах. Так он будет уверен, что Сафия рядом, жива, сыта и здорова, а со всеми внешними угрозами Сайно разобраться сумеет. И только одно «но», царапающееся на подкорке, заставляет усомниться в правильности своих решений. — Ты поладила с путешественником… — его слова не звучат упрёком. Скорее уж, холодная, скучающая констатация факта. И всё же следующая фраза даётся ему с трудом — я рад. Правда. Честно. Не смотри на меня так, будто в чём-то подозреваешь. Это исключительно моя прерогатива. — Итэр хороший человек, если ты об этом, — Сафия отвечает мягко, и Сайно прошибает холодный озноб. — Я ему доверяю. Сердце неприятно постукивает, запертое в клетку из рёбер — в затылке неприятно жужжит и давит. Сайно порывисто дёргается к ней, стискивая аккуратные покатые плечи до тихого писка и воздуха, вышибаемого из лёгких — так, что пальцы у него немеют и подрагивают — и она вместе с ними. Сафия знает генерала махаматра со всех сторон, просвечивая его, как осколок бутылочного стекла — ведает о грусти, печали и радости, но злость всегда обходила её стороной, рассыпаясь и клубясь перед ней дорожной пылью. Они стоят так несколько секунд, всматриваются в лица друг друга, пытаясь шагнуть дальше — а потом, когда чужие руки проходятся по спине, заключая в объятие, его внезапно отпускает. Каким жадным Сайно всё-таки может быть: как на грани разумного его ломает всякий раз, когда в их маленький, чутко оберегаемый мирок вмешивается кто-то извне — и как отчаянно он пытается убеждать себя в том, что ничего не пошатнёт его устоявшиеся основы. — Я… — Сайно спотыкается на полуслове. Разговоры о чувствах ему чужды и почти не знакомы, их приходится сцеживать по капле, собирать по крупицам в единое целое, буквально наступая себе на горло, но он ни о чём не жалеет. — Я люблю тебя, ты знаешь? — Знаю, — Сафия устало кладёт голову ему на плечо. От Сайно веет благовониями и остаточным буйством затихающей в нём стихии. — И ты знаешь, что твои чувства взаимны. Сайно отвечает на выдохе короткое «знаю». В ночной прохладе пустыни вдвоём тепло, уютно и, оказывается, так по-новому приятно — и Сайно жмётся ближе, лишь бы не выпустить из рук сладость этого момента. — Хочешь, расскажу анекдот? Один матра не вовремя сделал каменное лицо и утонул…