***
Анька заказала шампанское. Хороший «Cinzano Asti», который немалых сумм стоил даже по большому блату, был аккуратно заткнут пробкой, чтоб из игристого не вышли все газики, что Тарасову так смешили и «ухайдокивали». Подруга выпила два бокала, а уже на Белова смотрела, очень медленно моргая и слова растягивая так, словно буквы были из пластилина. Сашу всегда веселило, что актриса не могла пить. И, может, при редких встречах на людях, рискованных для обоих, Аня держала в руках не только фужер, но и саму себя. Но Белый лучше любого присутствующего в клубе мужчины знал, какой новоявленная Кордон могла быть за закрытыми дверями, зашторенными окнами квартиры в десяти минутах от Третьяковки. Какой становилась после бокала крымского винца выдержкой в пару-тройку лет и танцев в одной спальной рубашке под зарубежные хиты первой половины девяностых. Понимание, что, будь на то подходящие условия, — и Тарасова бы опустилась к нему на бёдра, поёрзав для удобства — Сашу веселило. Это было эдакой тайной, о которой знали только они. Чем-то таким, что для чужих ушей было неслышимо, а для глаз — невидимо. Хотя, теперь, может, и не только они знали и понимали… Вряд ли бы двое замужних людей, находящих развлечение не в своих половинках, а друг в друге, устроили бы «дружескую» встречу в клубе, где у Белова происходили переговоры. Как минимум, не сходились даты. Как максимум — интересы. Саша выпил остатки коньяка со дна стакана. Потом заметил, как в полутумане, что за ними с Тарасовой, которая заигрывающими движениями потирала собственную шею, никто особо не наблюдал: Кос увёл официантку в мужской туалет, чтоб потрахаться, Фил и Пчёла, что в последние месяца для всё того же Холмогорова прослыл предателем, лениво играли в боулинг. Сеструха двоюродная сидела на дальнем диване, наблюдая за падением кегель со спиной, вытянутой в струну. Точно уж не походила на человека, который пришёл отдыхать. И ещё слабее Белый верил, что она задумчива и серьёзна была от идеи всё-таки завершить переговоры — за себя, мужа, Исмаила и всю его сепаратистскую ичкерийскую группировку. «Джек» не должен был палить горло горечью, но в тот раз зажёг. Белов дёрнул скуластой щекой — что-что, а вот то, что Пчёлкина про Тарасову прознала… Кисло. Кто знает, вдруг Ольге ещё скажет. Что с Аньки взять?.. Да, она сестра. Но баба же. Язык помелом, дай только повод кости перемыть… — Крепко? Саша обернулся обратно к лицу с острыми чертами, что были будто прорисованы тонким пером для каллиграфии. А себя чувствовал школьником, который отвлёкся на липу за окном, прослушал преподавателя и теперь, когда внимание учительницы на нём заострилось, пытался старательно понять, в чём же была суть вопроса: — А? Тарасова только улыбнулась, всматриваясь, кажется, даже глубже, чем в душу. Пояснила, подбородком махнув в сторону почти опустевшей бутылки, какую Белый преимущественно в одиночку — разве что с малой помощью Коса — выдул: — Виски, говорю, крепкое? — Ну, явно не для девочек, — на выдохе, больше напомнившим смех, произнёс Саня. Аня в ответ снова улыбнулась, хотя и думал Белый, что выше поднять уголки губ она не сможет. — А чего спрашиваешь? — Да так, — она мотнула головой с белыми кудряшками. То было единственным, что Саше в новоявленной Кордон нравилось меньше всего. Причёска по указам модненьких американских журналов пропагандировалась «последним писком моды», а Белову напоминала баранью шерсть. Ане шло волосы не укладывать тонной лаков и прочей резко пахнущей химии. Когда она только из душа выходила, то пряди доставали до верха лопаток, а когда высыхали — делались лёгкими волнами, что щекотали лицо. То Сане было куда привлекательней. Похожий причесон был у Суриковой. Актриса пальчиком, а точнее, коротко подстриженным ногтём, провела по крупным звеньям браслета с правой руки, что лежала на спинке дивана. Похожих украшений у Андрея она не видела никогда. — Ты потом-то за руль сядешь? — Да на кой мне этот руль… Я как-то раз двести в час по кольцу дал!.. Чуть, ё-мае, калекой не остался. Мерин в кашу! — Гоняешь, — протянула Аня ни то с вопросительной, ни то с хвалящей интонацией. Саша усмехнулся; пьяные глаза сами по себе скользнули к руке, на которой лежали пальцы актрисы. Потом вверх по её предплечью, плечу… Рядом с суставом оказалась грудь Тарасовой — та, которую Белый, кажется, с девяносто пятого года ни один десяток раз успел покусать, помять и сжать вплоть до высокого стона восходящей актрисы российского кино. Хотя, стонами её верещания, вызывающие смех и усиливающие пульсацию под пряжкой ремня, что в раз стал тугим, называть было сложно. Да какая бы там, подумал тогда Белов, хер разница?.. Если исход один — расшатанная кровать, помятая одежда и красные вмятины на запястьях Ани Кордон… Бригадир подумал с секунду. Опустил свободную ладонь на внутреннюю сторону бедра актрисы. Кожа под тёмным атласом отозвалась мурашками и жаром. В принципе, как всегда. Аня коротко вздохнула через нос. Потом медленно выдохнула и карими глазами, в которых с трудом виделся зрачок, посмотрела на мужчину взглядом, в котором мало что было от человеческого. Больше… чего-то первобытного. Естественного. Для разных полов. Когда новоявленная Кордон расслабила ноги, колено закинула на диван, а ткань платья стала последним, что пальцы Сани отделяло от промежности, Белый на миг забыл, чего хотел сказать. — Теперь только с водилой катаюсь, Анька. Так что… надо будет — я коньяком таблетки буду запивать. Тарасова рассмеялась так высоко, что послышался тонкий перезвон стеклянных граней фужера из-под её «Чинзано». Были бы они в каком-нибудь ресторане с красивой люстрой, и на ней бы обязательно задрожали красивые висюльки; Белый был в этом уверен так же сильно, как в сегодняшнем дне. Бедро под его ладонью — одновременно мягкое и крепкое. — Не, ты, если хочешь, попробуй. Я тебе налью!.. — Не нужно. — Тогда шампанское пей. «Не зря же, бляха-муха, бутылку за сорокет почти заказали» — Не буду я шампанское!.. — уверила Кордон с интонацией, какую Белов помнил только у мелких капризных девчонок. Подобные малолетние особи его бесили. Потому и дочери не хотел никогда –сорвался б обязательно на маленькую Александровну. А того делать было нельзя. Дочь, всё-таки… С сыном проще. Он по-мужски поймёт, что характер показывать могут только тёлки. И то — не всегда. — Я, если сейчас ещё выпью, ни в одну кеглю не попаду! — Попадёшь. — Не-а. — Я тебе помогу, — успокоил Белый с улыбкой, которую понял только спустя секунду, когда Аня в развратном оскале, — таком опасном под чужими взглядами, но оттого и тянущим магнитом — подалась вперёд. Будто за поцелуем. Саша надавил крепче на её бедро. Тарасова осталась на месте. — Ты чего? Белобрысая лицом не дрогнула, как и взглядом, голосом. Словно и не обижена была таким явным отказом, который никто, в принципе, кроме них двоих, и не увидел — актриса, что тут скажешь… — Не здесь, — колко осёк Саша тоном Белого, основного криминала столицы. — Или ты совсем без царя в голове? — А кто-то разве смотрит? — хмыкнула Аня. Отказ поняла сразу, несмотря на пьяную голову, что от шампанского шла полукругом, но от одного вкуса Москато Бьянко сдаваться не собиралась. Белый усмехаться не хотел. — Одного твоего присутствия здесь достаточно, чтоб понять, если не всё, то многое. Кордон с секунду посмотрела на Сашу так, словно ослышалась. Смотрела и пыталась вспомнить, не обманула ли её память, держал ли Белов её за ягодицу, на виду у всех уводя к столику. А потом, когда секунда прошла, перевела взор в сторону второй игровой дорожки. Точнее, к диванчику на три персоны максимум. — Ну, откуда мне было знать, что у тебя будут гости, — и до того, как Белый успел хотя бы хмыкнуть, добавила во взгляд прищура, а в слова — яду: — Тем более, такие важные. — Уж мои «гости» тебя вряд ли касаются. Если б слова могли оставлять след, но на спине Тарасовой бы обязательно расцвёл диагональный след, как от плетки. Последующий за репликой взгляд можно было сравнить с литьём почти стоградусного спирта на открытую рану. От удивления, что Саша, про сестру не говоривший ни разу со дня их знакомства, у Ани из головы, какую пузырьки из «Чинзано» покалывали, пропали слова. К счастью самой Кордон, ей хватило ума, чтоб прикусить такой же покалывающий язык и сказать в покорности, Оле Беловой не знакомой: — Хорошо, — и в том была её панацея. Умение спрятать характер перед тем, кто за слишком явный блеф и фарс мог Аню раздавить. Умение сделаться послушной, удобной перед мужчиной, который то качество в женщинах ценил сильнее своего имени. «Когда его жена поймёт, какой должна быть, то станет слишком поздно» — подумала Кордон, а сама посмотрела в сторону тёзки. Анина спина в чёрной блузе с рисунками оранжево-сиреневых лилий напоминала отвесную скалу с яркими рисунками. — Мы виделись вчера. — Я помню, — вернула Тарасова, вместе с тем возвращая на губы улыбку, способную повязать по рукам и ногам каждого второго мужчину, за исключением Андрея Кордона. — До сих пор ноги дрожат. Комплимент, мать твою, высшей степени. Белый лицом почти смог остаться равнодушным, но в усмешке оголились всё-таки ровные клыки. — Так и чего ты сегодня-то пришла? В понедельник же хотели, в казино. Или чё, не сможешь? — Смогу. Просто решила не ограничиваться малым. Саша усмехнулся. И то, вероятно, вышло слишком громко. В груди уже было тесно, мало места от дыма сигарет, но захотелось снова прикурить. Вместо того он провёл пальцами — грубыми по касаниям, по коже, по всему разом — по бедру актрисы. — А тебе, что, меня мало? Она не ответила — считала глупыми риторические вопросы. Слова заменил вздох, почти такой же, каким Тарасова заходилась, когда Белов на ней рвал одежды, которые чуть ли чемоданами дарил муж. Потом всё-таки, когда одни биты сменились другими, более громкими, чувствующимися в груди, вернула Саше: — Ты ж не обижаешься? — На что? — Что я приехала. Он дёрнул щекой. Белый задумался на миг, но и того времени, что он себе дал на размышления, оказалось много. — Чё я, девчонка, что ли, чтоб обижаться? — и до того, как Аня смехом перевела дыхание, за хохотом пряча лёгкое скольжение бедёр по дивану, сказал, как будто совет на будущее давая: — Но ты, в следующий раз, хоть намекни на свой сюрприз. Тарасова на пьяную голову хотела как-то пошутить про жену, но снова в опасной близости до слов, что могли бы стать контрольным выстрелом по её виску, прикусила язык. Всё-таки нарисовала тазом круг, ближе становясь. Белову происходящее бы нравилось на все процентов сто, если б не было необходимости постоянно кидать взгляда в сторону двух бригадиров, которые между собой играли, кажется, больше «для галочки», чем для интереса, и супруги Пчёлы. А, пока такая необходимость присутствовала, Саша бы играющие ласки Кордон оценил бы… на семёрочку. По десятибалльной шкале. Витя вдруг подошёл к Ане. Так близко к её лицу оказался, что Белый на миг забыл, что двоюродная сестра этим декабрём с Пчёлой справит кожаную свадьбу; почти забытые переживания за Аньку будто заново расцвели. Они о чём-то, что Саша не услышал бы ни при каком случае, говорили коротко. — Тебе добавить? — спросила Тарасова. Саша кивнул, взгляда не оторвав от Пчёлкиных, переговаривающихся тихо, но, кажется, очень жарко. И хрен знает, о личном они говорили, или вещах, что их касались, как пешек Исмаила. Забулькали остатки «Джека». Витя за локоть супругу приобнял, будто она качнулась на каблуках, какие на миг стали неудобными и слишком высокими. Погладил Аню по локтю, и та, кивнув, направилась к бару. Тарасова ойкнула. Когда Саша обернулся, актриса сидела перед ним с дурацкой улыбкой на губах и пустой бутылкой в руке. Она пару раз потрясла ею, чтоб последние капли упали в бокал, и под их падение проговорила: — Похоже, тебе бежать за добавкой! — А чё это мне, — хмыкнул Белый, делая «лицо дурака», как тому его сама Тарасова, вспоминая уроки в училище Евстигнеева, научила. — Не я ж наливал!.. Актриса рассмеялась. Подошедшая к бару Анна почувствовала, как смех Кордон отскочил от её спины, выпрямленной вплоть до боли в каждом из тридцати двух позвонков, рикошетом, но не стала оборачиваться, когда тёзка Белову сказала: — Могу сходить, если нужно. Он подумал с секунду. И снова, вероятно, слишком много потратил на размышления. Потому, что актриса, словно глаза имея на затылке, за обилием платиновых кудрей, оглянулась. И оскалилась. Она бы пошла, даже если б Саша ей сказал сидеть. Пошла бы — если не прямо в тот же миг, то через минуту. Или три, пять, десять. И Белов это понял так хорошо, как в начальной школе усвоил правило про перемену мест слагаемых. — Сходи. Кордон в тот миг показалось, что такого обилия эмоций не испытывала с самого, наверно, своего рождения. Она сильнее щёку себе изнутри прикусила, чтоб не лыбиться слишком явно, и почти было поднялась на ноги. Остановила рука, лежащая у неё на бедре: — Анька, — протянул Белый так, как заводила свою мелодию старая музыкальная шкатулка, в которой маленькая балерина уже покрылась толстым слоем пыли и паутины. Тарасова вслушалась. Из касания Саши пропала игривость. Рука на бедре актрисы вдруг стала напоминать ножные кандалы. — На сестру мою не рыпайся. То должно было стать для Тарасовой шлагбаумом. Но слова, напротив, воспринялись вызовом, как звучали любые слова, что под градусом хорошего шампанского воспринимались будто через косую призму. Что-то не сходилось; отчего Саша Пчёлкину трогать запрещает, словно она неприкосновенна, как сама Мадонна, но в то же время за год про двоюродную ничего не сказал? Будто бы она ему чужой была… И, если ссора между ними, то отчего сейчас Белый Аню ограждает? Да и, тем более, от неё… Что, считал Тарасову достойной причиной для головной боли? Актриса сглотнула слюну, что невесть откуда взялась в высохшем горле. А рубашка Белова вдруг, несмотря на чёрный цвет, стала для Кордон красной тряпкой. И стало тогда до ужаса, до чувства удушения интересно, насколько Сашины указы могли далеко дойти: ограничился бы ли он одними словами, уверенный, что подруга не рискнёт ослушаться? Аня поняла, что слишком долго молчала. В третий раз за последний десяток минут прикусила язык, сдерживая выразительное: «Да сдалась она мне!». Вместо того, почти что натурально чувствуя на кончиках пальцев невидимые датчики детектора лжи, она проговорила: — Не буду. Для неё, девушки с сердцем, напряженно сокращающимся в самом чистом расчёте, на который была способна, осталось загадкой, поверил ли Белый ей на самом деле. С секунду его рука ещё оставалась твёрдой, держащей почти что намертво. А потом Саша отпустил. Тарасова не стала задерживать саму себя.***
«Саша изменяет Оле. Саша изменяет Оле с Тарасовой. Тарасова изменяет Кордону. Тарасова изменяет Кордону с Сашей» Анна уяснила это так ясно в тот же самый миг, когда Белый приобнял актрису ниже пояса, и с тех пор четыре фразы, друг друга дополнявшие в единую картину, в голове гудели церковными колоколами. Мысли глушили, отчего Пчёлкина, когда муж взял девушку за талию, уводя к дивану возле второй игровой дорожки, чувствовала себя рыбой, убитой взрывчаткой, что бросили браконьеры в водоём. Оглушенная, неподвижная рыба, чувствующая такую беспомощность, какую, Аня думала познать только накануне дня своей смерти, какую мечтала встретить в возрасте ближе к середине восьмого десятка. И, что самое главное, встретить во сне. Но не вышло. Пчёлкина сидела на маленьком диванчике, наблюдала за Витиной и Валериной партией в боулинг, лишенной всякого азарта, а у самой в груди у́хало. Если б сравнить то можно было б с чем, то Анна бы вспомнила цунами, а точнее — подводные толчки на глубине не в один километр. Хохот со столика, который до прихода Тарасовой занимали бригадиры и Пчёлкина, резал по ушам ржавой скрипучей пилой. А в моменты тишины остатки барабанных перепонок Ане будто зашивали кривой необработанной иглой. Дрянь. Заместо позвоночника была стальная палка, не иначе. И конец её впивался прямо в мозжечок. Анна не шевелилась, уверенная, что лишнее движение в пепел сожжет всю нервную систему, и потому наблюдала, как муж в перерывах между бросками шаров переговаривался с Филатовым. Девушка урывками слышала как личные беседы, — вопросы о самочувствии Тамары, о съёмках в фильмах, рассказы о ставропольской погоде — так и «служебные разговоры». Валера у неё вызывал уважение. Что до того момента, который самой Пчёлкиной был ещё не осознан, но который точно стал переломным в дружбе бригадиров, что после него, Филатов остался тем же. Такой же надёжный, способный выслушать, поддержать, кажется, искренне радующийся встрече с Витей и его супругой, закрывающий глаза даже на причину, по которой собрались вместе. Фил не поменялся. В отличии от Саши, Космоса… И, что бы там Анна не думала, в отличии от Пчёлы. И неё самой. Все изменились. Один Валера остался тем же. Слух девушки был обращён за спину, туда, где сидел Белый со своей любовницей, но глаз Аня не отрывала от бригадиров. Видела, что они разговаривали, разговаривали спокойно — без резких дёрганий уголками губ, без презрительных взглядов. Спокойно. Пчёлкина тогда могла бы ногу на отсечение отдать в споре, уверенная, что обсуждал Витя с Филом работу. Идею, от которой Пчёла не боялся сгореть. Идею, которая их и привела в Москву. Она вздохнула. Воздух показался таким холодным, будто арктическим, изнутри ошпарил мерзлотой лёгкие, отчего плечи мелко-мелко в ознобе, незаметном чужому глазу, затряслись. И стало тогда так гадко за саму себя!.. Анна смотрела на мужа, в лёгкости перекидывающего из руки в руку шар, вес которого был близок к пяти килограммам. У него глаза горели стадионными прожекторами, что был риск ослепнуть, если долго в них вглядываться, но и не смотреть было нельзя — вот как Витя заинтересован был в своих идеях. Этим притягивал, как огонёк свечи к себе тянул мотыльков, обжигающих крылья об это пламя. И Пчёлкина тянулась, но тем было её не напугать. Она думала лишь о том, что так не вовремя оказалась выбита из колеи. Теперь сидела на диванчике как инвалид-колясочник, априори лишенный возможности ходить, и никак Вите помочь не могла в его «переговорах». А Исмаил, к слову, именно на неё, на Аню, обязанность помогающей, возложил. Так и почему тогда в тот миг сидела, словно проволокой к спинке дивана пришитая, ничего не делала, кроме того, как себя ненавидела? И, чёрт возьми, если б не Тарасова… Точнее, Кордон. Хотелось Пчёлкиной ядовито плеваться; мамочки, подумать только, Анна Григорьевна Кордон, какой сюр, бред, небылица!.. Пчёлкина мечтала, чтоб всё прекратилось. Чтоб актриса прекратила сидеть на диване в компании Белова, которого в только-только построенном доме на Рублёвке ждала жена с двухлетним сыном. Чтоб каждый удар битов перестал Ане давать по голове, как тупым предметом. Чтоб чувство собственной беспомощности рухнуло, как падали с рук заключенных оковы, и Анна поднялась с места с лёгкостью только что вышедшей из кокона бабочки, встала за правым Витиным плечом в качестве главного советника, охранника и помощника в одном лице. Пчёлкина мечтала, чтоб происходящее обернулось первоапрельской шуткой. Но никто, к сожалению, не смеялся. Она закрыла глаза, как дети жмурились от горькой пилюли, но не чувствовала себя ни больной, ни здоровой. И, что, родной город — панацея? Не похоже. Всё было гадко. Всё — начиная от сегодняшнего дня и заканчивая Москвой. Дурной город. Дурные люди. Хидиев зря это всё затеял. Надо было ему Витю слушать сразу, нечего было только время и нервы тратить. Незачем перед Беловым с дудкой скакать, только эго его тешить!.. Очередной смешок Тарасовой срикошетил от загустевшего воздуха и патроном — холостым, но болезненным — попал, кажется, вровень по спине Пчёлкиной. Щёки сразу от реакции столь резкой, близкой к неконтролируемой, стали красными. Свет клубной аппаратуры то скрыл слабо. Её счастьем было, что любовники на то внимания не обратили. Хотя, можно ли было бы то назвать счастьем?.. …Филатов взгляд на бывшую Князеву через плечо бросил. Та напоминала восковую фигуру, которая должна была оставаться холодной, чтоб сохранить лицо и, вообще, всю жизнь свою. Потом Валера отвернулся. Не сказать, что у него душа рвалась, но… кошки о неё, душу, когти точили конкретно. Жалко всё выходило. Не конкретно поступки Пчёлкиных, а их итог, о котором — Фил был больше, чем уверен, оба, и Витя, и Аня — догадывались. Вышла их встреча не дружеской посиделкой, а деловой встречей, обреченной на провал. Мало того, ещё приоткрылись створки шкафа, за которыми Белый прятал свой секрет в лице восходящей актрисы киноиндустрии Кордон. Фил дёрнул щекой, словно ему на язык попала капля лимонного сока. Кордон… Бывшая звезда «Софитов» была однофамильным продуктом человека, который у Валеры ещё в на стыке девяносто третьего и девяносто четвёртого года занял сто кусков зелени и до сих пор тянул резину. Андрюхе такие проценты за долг накапали, что, вероятно, ему придётся чистую прибыль с трёх фильмов Филу перевести, дабы рассчитаться. Но Валера перед сном, после того, как Кирю спать укладывал, включал на минут двадцать самый бестолковый канал на всём российском телевидении и смотрел за последними новостями в мире шоубизнеса, в котором Кордон из акулы стал долбанным китом, не меньше. Наблюдал репортажи о шикарных вечеринках с алкоголем, фонтанами шоколада и красивыми женщинами в платьях, надетых лишь для того, чтоб потом быть снятыми перед кем надо. Филу к роскоши было не привыкать, а полубабы-полубляди его никак не заводили. Потому за происходящим на экране большого толстого телевизора он следил с откровенным скепсисом. Челюсти сжимались до боли в резцах и малярах, когда Валера взглядом среди толпы шоуменов видел Кордона — продюссёра, выбившегося в люди за чужие деньги, какие теперь отказывался возвращать. Андрей при каждой встрече ему пытался доказать, что «пока на мели». Филатов, наблюдая пидараса на страницах глянцевых журналов с поддержанными «Rolex» на одной руке и «супругой», одетой в шубку из натуральной лисицы, в другой, даже понимал, что Кордона на этой самой мели держало. Пчёлкин бросил «десятку», и шар покатился. Не ясно, насколько Витя был заинтересован в удачной партии, но по стечению обстоятельств бригадир выбил практически страйк; лишь две кегли остались стоять на местах, остальные же попадали с таким грохотом, что почти даже заложило уши. Валера «двенадцатый» шар перебрасывал между руками, усмехаясь. С похожим грохотом у него от злобы, от очередного лицемерного интервью Кордона, на котором он увиливал от ответа на вопрос о вещи, его приведшего к успеху, временами крошились рёбра. Так, что Фил серьёзно задумывался, какого хрена ещё не отправил к Андрею людей с пистолетами и хорошими глушителями. Давно пора!.. Только вот сто тысяч баксов, не рублей — сумма хорошая. Несмотря на то, что Валера за участие в движении Белова чуть ли не с каждой сделки столько получал. Лишним не будет эти деньги вернуть. Да и, ёлки-палки, почему вообще такую сумму должен был дарить?!.. Телевизор обычно выключала Тома. И тогда Фил выдыхал, расслаблял челюсти так, что первые секунды они вообще не чувствовались. Уходил в кровать к жене, под сердцем у которой была ещё одна жизнь. И не выходило тогда у Валеры думать о разговоре с Кордоном. Не рядом с Тамарой. Не ночью. Пчёлкин уступил место на дорожке Филу. Лицо у него было напряженное, словно это не он только что сбил восемь кегель — очки бригадиры не считали, думали, что слишком это сложно для «дружеской» партии. И спрашивать, отчего Витя такой грустный, Валера не собирался. Всё-таки, не болван. Он только пихнул его кулаком в здоровое плечо. Улыбнулся в разы искреннее, чем Белый и Кос вместе взятые: — Ну, Пчёла, тут я без шансов!.. — Давай, бросай, — пихнул его в ответ Витя со смешком, близким к покашливанию. — Может, я ещё промажу. Фил ему подмигнул задорно, а потом большой, средний и безымянный пальцы просунул в шар. Размахнулся от плеча, раскачиваясь, беря нужную амплитуду. Не особо прицеливаясь к двум кеглям, которые остались, бросил. Шар с глухим скрежетом прокатился около трёх метров, а потом будто наткнулся на невидимую кочку и принялся косить сильно влево. — Накаркал, — вынес вердикт Валера, разворачиваясь лицом к Пчёле. Тот руки на груди скрещивал, но, когда Фил подходить стал, бригадир бросил взгляд к дивану. К жене-восковой статуе. Анна, кажется, за всё то время их партии ни разу не моргнула. Через выкат выполз на подставку только что брошенный Филатовым «двенадцатый» весом в пять с половиной килограмм. Под рокот механизма, под шум биения шаров Валера, одёрнув воротник рубашки, в которой было душно, спросил негромко, чуть к Вите наклонившись: — Она из-за актрисы, что ли? — Вероятно, — так же тихо ответил Пчёла. Глазами он метнулся поверх головы супруги, что в тот момент стала казаться какой-то уж излишне тонкой и хрупкой, к диванам, за которыми сидел Белый с «звездой». Сашина личная жизнь — последнее, во что Вите нос хотелось совать, но, раз обстоятельства так сошлись, что Белый совсем о конспирации забыл, смотрел. Выглядело то жалко. Белов с блеском в глазах на Тарасову смотрел, но то был блеск больной, извращенный. Так смотрят по голоду на кусок мяса с кровью. — А чё они, в контрах? — Есть такое, — махнул головой Витя, не особо Фила посвящая в подробности Аниных тирад, которые она временами красавице из зеркала диктовала, но посвящала отнюдь не себе, а сучковатой тёзке. Пчёла забыл, когда последний раз на баб смотрел оценивающе, но для новоявленной Кордон решил сделать исключение, чтоб хоть как-то понять, что в ней было такого сочного. По истечению пяти секунд наблюдений, за которые Тарасова успела дважды посмеяться, Витя счёл привлекательным в пассии Белова только платье. — Чё, не знаешь, Фил, серьёзно это у них всё? Валера только губу оттопырил: — Хер знает. Белый, вроде, говорит, что это так, развлечение, чтоб побаловаться. — С нашей жизнью… — хмыкнул Витя, до ужаса вдруг захотевший курить. — …когда находит время скучать-то? Фил только со смешком, который не должен был веселить, а скорее, напротив, нужный, только чтоб вызвать скупую слезу разочарования, пожал плечами; то была не его головная боль. И без того было Филу, чем голову занять — начиная от задержанного долга Кордона и заканчивая Томиным самочувствием, что по результатам анализов было прекрасным, о чём Филатов иногда к Богу с благодарностями обращался. Теперь ещё и о Витиной идее надо подумать… Ведь толковые идеи предлагают горцы!.. Пчёлкин посмотрел на Аню, свою Аню. Заметил, что руки на коленях, обтянутых тонкими чёрными колготками, у неё сжались в кулаки; костяшки в свете неоновой аппаратуры будто контрастнее выделились. Его собственные раскрытые ладони в себе почувствовали касания ногтей, подстриженных коротко, но оттого не ставших менее острыми. Фил, словно поняв, в плечо его снова пихнул: — Я у тебя ход украду, договорились? — Ага, — кивнул Витя. Благодарности за понимание было столько, что вместить её в одно «спасибо» бы не вышло, а на два слова у Пчёлы не хватило фантазии. Потому он направился к Ане. Присел на корточки перед нею так, что, если б Пчёлкина подбородок прижала к ключицам, то их взгляды бы обязательно пересеклись. Но Анна смотрела перед собой, как манекен. Моргнула, только когда Витя взял её одной рукой за кулаки, секунду давая себе на «подумать», и второй обнял за щёку, на себя опуская лицо, мысленно злясь, что вообще вдруг о такой необходимости рассуждал. — Малыш. — Я сейчас, — до того, как Витя задал резонный вопрос из разряда: «Что случилось?», на автомате выдала Анна. И сразу, как поняла, что не убедительна была своей резкостью, моргнула пару-тройку раз так быстро, словно ей в глаза что-то попало. — Я в порядке. Витя вряд ли поверил, и Пчёлкиной для того не нужно было бы старательно всматриваться в его глаза и выражение лица. Только рука, лёгшая на её ладони, сжалась — сильнее и нежнее одновременно. И хотя казалось до того, что Аня почувствовала всевозможные касания супруга на себе, конкретно то движение в ней вызвало почти что лихорадочно-пьяный жар, какой кровь доводил до температуры, близкой к свёртыванию. От чувств девушка чуть не задохнулась. Рёбра с шорохом сложились, когда Аня одну из рук освободила из Витиного капкана, поглаживая того по плечу, а Тарасова за спиной снова залилась смехом на какую-то Сашину реплику. Пчёла помог ей встать с дивана, будто до того бывшая Князева ходить не умела — да что там ходить, на месте стоять. И Анна, хотя и представляла явно, как выразительно выглядела со стороны, будучи такой огоршенной, будто грохотом контуженной, не отказалась от Витиной руки. Облокотилась о него, как и должна была жена опираться на мужа. Пчёлкин по локтю её погладил. И снова, так же ярко, как много лет до того, в ней слабость смешалась с отвращением к самой себе, а любовь — с болью, рвущей душу. Аня в глаза ему посмотрела, желая или голову на грудь опустить, или поцеловать. Витя чуть вбок наклонил голову и спросил с осторожной лаской: — Хочешь, домой поедем? — У нас дела, — ответила резко, не беспокоясь о сохранении своей подтаявшей ледяной маски. Сразу стало ясно — если сама свои чувства не заткнёт, то Пчёле не позволит это сделать тем более. Не в тот момент, когда хоть один из бригадиров мужа старательно слушал, не в момент, когда курчавая сука спутала планы, ещё чего!.. Витя только повторил поглаживание. У Анны под рукавом блузы прошлись мурашки — такие, которые на себе за жизнь не один раз почувствовала, но которые из раза в раз били мелким ознобом. И озноб этот, вопреки её уверенности, бил не на одну неё. На двоих. — Могу тебя отправить, — сказал негромко Пчёлкин. До того, как Аня осознала, что он имел в виду, до того, как снова резко отказалась, он проговорил: — Поедешь, поспишь чуть-чуть. Вещи, если надо, возьмёшь. Я к десяти часам приеду за тобой, и оттуда — в аэропорт. Давай?.. — Вить, я в порядке, — уверила она, глаза прикрывая и челюстью дрожа, но оттого не говорила менее уверенно. Странное сравнение, но в тот момент Пчёлкина Вите напоминала солдата с ранением, с которым обязательно кладут в госпиталь, но рвущегося в бой, в первую линию авангарда. И потом она ещё спрашивала, в кого он такой… — Уверена? — Уверена. — На все сто? — На все сто, — повторяя, словно была примитивным механизмом, созданным для повторения уже сказанных фраз. Но взгляд её был горяч и твёрд одновременно, вопреки сдержанности лица, и если б Витя попытался ему найти какое-то сравнение, то потерпел бы неудачу. Анна, невесть кого уверяя, отчеканила: — Это просто актриса, целиком и полностью проплаченная Кордоном. Пустышка, проще говоря. И не буду я из-за неё сменять наши планы. — Настырная какая, — хмыкнул Пчёла, но ничуть не в злобе, не в раздражении. Напротив, с явной похвалой, с гордостью и любовью. Точнее, чувством, что сильнее любви было не в один раз, но никак не могло найти более достойных синонимов. По лицу Аниному прошла рябь, словно кто-то в озеро кинул камень; губы поджались, а когда разжались, уже дёрнулся их уголок, после чего девушка вздохнула глубоко, глаза прикрыла, за ними лоб чуть нахмурила, что на нём проступила быстро разгладившаяся складочка. Только после того, как Витя губами прижался к линии роста чёрных волос жены, она его чуть поправила: — Скорее, настойчивая. — И то верно, — кивнул, соглашаясь, Пчёла. И, помолчав с миг, сказал вещь, которая уже давно не была ни для одного из них открытием, но в тот миг прозвучала так, что враз высушила горло, и кровь из жидкости сделала газом: — Люблю тебя. Сильно. Анна посмотрела на него внимательно; Витя был одновременно и серьёзен, и прямолинеен, и ласков, когда то сказал, и супруга тогда на себе почувствовала самую клишированную и ненавистную ею фразу про бабочек в животе. Стало легко, но тяжесть чужого взгляда — ни то Белов, ни то Тарасова — меж лопаток оставляла девушку на земле, лишая Пчёлкину возможности супруга поцеловать. — А я тебя люблю, — вернула ему тихо. Фил сбил часть из заново выставленных на дорожку кегель, и грохот падения шара что-то сотряс под рёбрами. Пчёлкины друг на друга взглянули, довольствуясь секундой выпавшего им передыха и прикосновениями к собственным рукам, а когда миг прошёл, Анна чуть сжала Витю выше локтя. Приподняла подбородок: — Я отойду. Пить хочу. — Давай, малыш. — Тебе принести что-нибудь? Витя подумал недолго. Из всех бригадиров Валера, конечно, выпил меньше Белого и Коса, но больше Пчёлы, которой от алкоголя на тот вечер совсем отказался. И терять некое преимущество в виде трезвой, как стекло, головы, он точно не хотел. Хотя бы не в компании братьев — если их таковыми ещё можно было назвать. — Не нужно, — мотнул по итогу головой и по локтю в крайний раз потрепал, одновременно и подталкивая к бару, и лаской зовя обратно. — Иди, Анютка. И она послушалась. Мысленно держа на голове тяжеленную энциклопедию, плечи уравновешивая, Пчёлкина развернулась неспешно и направилась к барной стойке, шагая по мысленно проведённой прямой линии. А в голове, перебиваемая басистой мелодией без слов, под которую танцевать не выйдет никак, только прыгать, пятки себе отбивая, звучала установка: подбородок параллельно полу, взгляд прямо, грудь чуть вперёд. И спокойно, спокойно! Без спешки!.. Витя взглядом её проводил таким, что, если б супруга ему шла навстречу, то, как минимум, о последнем своём «правиле» идти медленнее, запамятовала. И какое-то восхищение Пчёлу ненадолго захлестнуло; будто сбылась его детская мечта стать аквалангистом, и он, покоряя глубины, нырнул с головой в воды. Обратно, в реальность, Витю дернул Филатов. Закинул руку на плечи, похлопывая. Подумав чуть, Валера воздержался от совершенно чуждого ему интереса, о чем по итогу муж с женой шептались, и тогда проговорил в манере скорее утвердительной, чем вопросительной: — Ну, что. Ещё по партийке?