Княжна II

      Выстрел был громок, но не внезапен. Пчёлкин вообще на него особо не отреагировал, только в момент, когда пуля из тренировочного травмата полетела в цель, ствол инерцией отдал по плечу, вынуждая чуть дернуть ладонью. Патрон попал в цель, но не в самый малый круг, а лишь в семёрку — бешеный ветер не то с гор, не то с берегов Тамбукана сменил направление полёта.              Витя только щёку изнутри закусил; не самая лучшая идея — стрелять в непогоду, но, как говорится, тяжело в учении…              Надеясь, что боя не предвидится, как минимум, в ближайшую неделю, Пчёла вставил в обойму ещё пару холостых. Ветер шумел, не переставая, лишь изредка становясь тише, и когда прекратил гудеть в ушах слишком яростно, Витя услышал шаги ножек, обутых в каблучки, на каменных ступеньках за домом.              Анна шла медленно. Торопиться, в принципе, ей было некуда, но в голове, помимо всего прочего, крутилась мысль, почти осторожная, что она могла мужа от тренировки отвлекать. Ударами каблуков ботильонов, обновленных перед Новым годом, неспешно спускалась с гостиной к заднему дворику. Ветер трепал концы волос, вылезших из низкого пучка, но не казался слишком холодным, чтоб щуриться, отворачиваться прочь и сжиматься с силой в груди, пряча воротом пальто горло; двадцать четвёртого января зима уже отпускала пригород Ставрополя, заместо себя являя первые затяжные оттепели.              Пчёлкин поставил-снял пистолет с предохранителя, когда Аня остановилась за его спиной, и обернулся на жену через плечо. Она улыбалась, не словами, даже не губами спрашивая, не был ли против её компании — заместо Пчёлкиной вопрошали глаза.       Витя вопрос этот счёл риторическим, оттого — малость глупым, но ничего не ответил. Только снизу-вверх на неё взглянул; выразительно сверкнул клык в улыбке, что сама по себе нарисовалась на губах.              Пчёлкина вздохнула. Прищурилась, но без очков и примерно не увидела, куда прошлым выстрелом попал Витя. Он, разворачиваясь обратно к неподвижной мишени, подметил:              — Можешь бинокль взять.              Анна послушалась. Пчёлкин прицеливался всё то время, пока супруга раскручивала тканевый ремень, намотанный на перегородку двух труб, и выстрелил, когда девушка привыкла к увеличенной картинке и уставилась ровно на мишень, на которой теперь ясно виднелись прошлые попытки.              «Семь», пара «шестёрок» и даже одна девятка, граничащая с окружностью самого узкого, десятого круга.              Выстрел снова сильно дал по ушам. Анна задержала дыхание, вскидываясь, выпрямляясь, и сразу, будто защитной реакцией, ей рот расчертило улыбкой от уха до уха — не особо радостной, но достаточно широкой. Она прямо-таки увидела, как на бумажной мишени осталась дыра от пули, как рваные края затрепыхались на ветру, и было в этом что-то… цепляющее.              Но не настолько цепляющее, каким был сам Витя.              Пчёлкина вынесла ещё несколько выстрелов, в ответ на которые будто ветер откликался испуганными воплями, завывая между корявыми ветвями деревьев, что даже на юге страны ещё не зазеленели. Когда у Вити опустела обойма, и он, чуть головой вперёд подавшись, осмотрел свои старания, Анна отодвинула от лица бинокль; он ей не нужен был, чтоб разглядеть на лице мужа смесь радости и гордости.              Восьмёрка была продырявлена тремя пулями. Другие две «танцевали» у границы девятого круга с десятым.              Пчёла снова через плечо на Аню взглянул. Прищур в глазах был наградой. Витя только пустым травматом махнул на мишень.              — Ну, как?              — Хорош, — не отрицала Анна очевидных вещей и на брезент, исполняющий роль «скатерти», убрала бинокль. Пчёлкин в ответ на краткий, но достойный комплимент довольно дёрнул челюстью, освободил руки от пистолета.              Пальцы — крепкие, чуть пахнущие железом –упали на талию супруги.              — Ну, с меткостью у меня проблем никогда не было, — поиграл бровями Витя. Аня прыснула, словно ей внезапно сжали рёбра, но не ставила его слова под сомнения, когда вернула мужу не менее выразительное:              — И с самооценкой тоже.              Пчёла с «серьёзным» прищуром на неё взглянул, словно всё пытался дождаться, когда под этим взором Анна расколется, прекратит молчать и звонким смехом переведёт дыхание, голову не забыв уронить ему на грудь. Но супруга была кремнём; выдержав «сканирование», она ответно в лицо Пчёлкину взглянула, а в какой-то момент очень быстро, что Витя даже не сразу осознал, привстала на носочки и поцеловала его в кончик носа.              — Замёрз.              — Не, в порядке, — вернул ей Витя и ответно тем холодным носом прижался ко лбу супруги, как иногда бывало у них спросонья.– Знаешь, у собак холодный нос — наоборот показатель здоровья.              — Ты же не собака, — фыркнула Анна.              — Да вроде, ни сука, ни кобель.              Аня тогда вдруг высоко хохотнула, хотя и смеяться толком было не над чем. Но Пчёлкин за ней подхватил смех, словно тот был в стократ заразнее зевоты, и перехватил покрепче её за талию.              В какой-то момент, когда объятье стало долгим, оттого — крепким, Витя любовно сжал девушку, чтоб удержать, и ноги её оторвал от земли, вокруг себя обернулся пару раз. А девушка крепко за талию ему схватилась, думая, только б муж не поскользнулся – не обошлось бы без переломов со смещениями, если б на льду растянулись, и прокричала в смехе:              — Балда, поставь меня на место!.. — и, задохнувшись от эмоций, от ветра, порывы которого не давали дышать, продолжила с хохотом упрекать: — Витя, ну, Витя!..              Он нехотя послушался, хотя, только опуская Анну на землю, пару раз снова приподнял над собою, видя, как забавно у супруги сходились брови на переносице, как её напускное недовольство плохо ладило с улыбкой и блеском в глазах. Поставил супругу на ноги, когда она один раз кулаком хлопнула его по спине.              — Какие мы грозные! — хмыкнул он. Девушка в ответ что-то собиралась сказать, но по итогу просто вперила в него почти осуждающий взгляд, и Витя тогда, напоследок ещё раз прыснув, игриво у Ани спросил:              — Пострелять хочешь?              Ей показалось, что она ослышалась; вопрос явно был риторическим, но ответы, в понимании Пчёлкиных, видать, были разные. Или Витя просто издевался беззлобно — это больше походило на правду. Когда Аня на мужа взглянула, глаза распахнув пошире, и увидела хитрое выражение лица, то поняла: Пчёла нёс околесицу, которую прекрасно понимал.              — Я с бо́льшей вероятностью пистолет сломаю, чем в цель попаду.              — В десятку с первого раза не попадают, ты что думала, — поддразнивал Витя, продолжая обнимать и грудью своей прижиматься к груди Ани, пряча её от ветра, что ему в спину ударял.              — «В десятку», — вернула ему, хмыкая, жена. — Для меня и «пятёрка» — победа.              — Давай попробуем, терпение и труд, все дела!..              — Не буду.              — Не будешь?              — Не буду.              Витя пожал плечами и, руки перемещая с талии на плечи ей, тогда поднял Ане воротник пальто жестом, какой девушка думала полностью приватизировать.              Возмущаться она не стала. Только чуть наклонила голову, едва вжимаясь шеей в плечи, и выдохнула через нос, когда Пчёла оставил на волосах поцелуй.              Берега озера, что были одновременно и далеко, и близко, перестали шуметь мокрыми ветрами. Аня тогда щекой притёрлась к груди Вити, собой стараясь согреть его — у мужа была какая-то невообразимая терпимость к холоду и ветру. Пальто он застегивал, когда столбики термометров опускались ниже двадцати градусов. В конце тёплого ставропольского января он верхнюю одежду считал вообще откровенно лишней.              А доставать из коробок, заклеенных скотчем, не нужный нахрен шарф с перчатками было, как минимум, не логично.              Из одежды у них обоих осталась по паре достойных костюмов, рубашек и водолазок, носков и нижнего белья. Остальные шмотки уже как вторые сутки были сложены в коробки, готовые к перевозке.              Время жизни в трёх элитных ставропольских коттеджах, окруженных острыми заборами, подходило к концу, и никто того даже не думал отрицать. Ни Витя, ни Аня, ни, тем более, Исмаил; за одним из череды десятка совещаний, идущих чуть ли не друг за другом, Хидиев обмолвился, что больше им делать здесь нечего.              Если сделка с Кальбом пройдёт на «ура» — то структура чеченца перебёрется в Германию. Связей у Исмаила достаточно, чтоб обустроиться в дорогой европейской стране и не жить на одни только средства, вырученные с ряда удачных нефтяных продаж. А если сделка накроется, — по причине, которой Анна даже не хотела представлять вопреки уверенности, что каждый вариант нужно рассмотреть и разобрать — то Хидиев на пару со своими людьми умчится в родную Чечню, только ставшую остывать от громких убийственных боёв.              Пчёлкиным в Грозном делать было нечего. И не только по той причине, что последние несколько лет республика гремела канонадами гражданской войны — если её можно было назвать «гражданской». Просто они — не горцы.              Дорога в Москву была, вроде, открыта, но в то же время казалась проложенной сухим песком, который способен осыпаться и рухнуть от случайного дуновения ветерка, что уж было говорить про шаг человека.              Ни Пчёла, ни Аня того вслух не говорили, но осознавали ясно — город, где они родились и выросли, для них больше не дом. Потому, что оба пошли «all-in», бросая структуру Белова, бросая театр… Бросая всё, что раньше казалось вечным и незыблемым.              То, что осталось вечным и незыблемым в столице, но уже без них.              Теперь их там не ждали. Точнее, ждали. Но не как старых друзей. Ждали, как шакалов, предателей, которым устроить «тёмную» — дело первостепенной важности и святости.              Пчёлкины знали, что маячит переезд. Но, пакуя вещи по коробкам, не понимали, куда. Видать, в Европу, в какой-нибудь Мюнхен или Дюссельдорф – если получится пожать герру Кальбу руку. Или в какой-нибудь другой город России в случае, если Паул откажется. Может, Питер, но там весь криминал поголовно с наркотой повязан, а это такая, на самом деле, херовая «отрасль»… Можно было бы подумать над Казанью…              Близились серьёзные перемены. И их значимость было нельзя недооценивать.              У Анны от рассуждений, которые она в голове уже не одну сотню раз прогоняла, скрутило короткой резью живот. То уже должно было войти в привычку, но Пчёлкина, из раза в раз вникая в осознание, сколько поставлено на кон, чувствовала, как ей дурело.              Она сильнее постаралась носом зарыться в Витины одежды в какой-то ужасно наивной надежде, что за границами его пальто тогда всё перестанет казаться таким серьёзным и удручающим.              «Пчёлкина, стыдно за такое должно быть»              — У нас всё собрано?              Анна усмехнулась, пусть и тихо, но очень ядовито ему в рубашку; что, настолько на поверхности лежало, о чём думала?              — Всё. Документы в гостиной, в папке с билетами. Остальное уже в коробках.              — Завтра утром полетим, — на выдохе сказал он, будто напоминал кому-то о вещи незначительной, которую можно без труда забыть. Но ни сам Пчёла, ни Анна об этом не забывали. Даже в снах, в каких Витя, усмехаясь, видел знаки, в каких Пчёлкина видела продолжение активной работы головного мозга, помнили и видели сюжеты.              Сделка подходила к логичному своему завершению, от которого зависело, хорошо, не всё, но очень многое.              — Родная, — он коротко поцеловал её в собранные пряди. Анна ответила тем, что прижалась к груди ещё крепче, словно старалась ухо подставить ровно под его сердце, но для того была слишком высока. — К родителям заедем. Батя звонил на днях, как узнал, что улетаем, попросил таблетки какие-то сердечные купить… Да и с матерью не виделись давно.              — Хорошо.              — Ты у них останешься ночевать?              Анна пожала плечами, этим вопросом раздраженная…              …То, что билетов на рейс двадцать пятого числа не хватило всей «делегации» Исмаила, девушку раздражало — хотя в происходящем и не было чего-то из ряда вон выходящего. Конечно, было неудобно делиться на две группы, лететь в Берлин разными самолётами, но то казалось меньшей помехой в сравнении с тем, для чего все собрались в Германию, и, может, Пчёлкина бы и не скалилась от недовольства…              Но когда Аслан — один из приближенных Хидиева — раздал билеты, и Пчёлкины увидели, что летят разными рейсами, разными днями, даже из разных аэропортов, то захотелось, как минимум, у Исмаила узнать, в чём дело.              Он ответил коротко: не хватило мест. Спрашивать, почему мужа с женой, переговорщика и переводчицей не регистрировали вместе, на совместный рейс, Витя решил самостоятельно, на колено супруги уронив ладонь, когда она, челюсти поджав до появления желвак, отодвинула от себя билет подальше.              Хидиев тогда превратился в тупого попугая, но взгляд его больше напоминал взор какого-нибудь коршуна:              — Пчёла, брат. Места кончились на двадцать пятое. Она полетит двадцать шестого.              Под взглядами чеченцев, сделавшимися хмурыми и даже привставшими со своих мест, Пчёла поднялся тоже. Но Анна взяла за руку. Расул криво усмехнулся, когда Витя, сглатывая выступившую слюну, язык прикусил и сел обратно, горцам наверняка напоминая ручного пса.              Как там Пчёлкин выглядел — ему было безразлично. Но он вдруг поймал себя на мысли, что в последний раз так сильно на Исмаила хотел наорать только прошлым годом, когда Хидиев старательно надеялся Белова втянуть в структуру сделки, какую давнишний Пчёлин брат называл «эфемерной».              К слову, о Белове…              — Анют, — позвал снова Пчёла. Она в ответ тогда вопросительно хмыкнула. Витя не дал себе время на подбор правильных слов:              — Исмаил завтра поедет к Белому разговаривать.              И Пчёлкина на груди его тогда вздрогнула так, словно пустой травмат выстрелил холостым патроном в воздух. Или, того даже лучше, в Аню — вот с чем можно было сравнить слова мужа. Она попятилась, подумав, что из объятий Вити выбраться будет в несколько раз сложнее, но он не держал толком.              Анна лицо его увидела напряженным, словно мужа вилами в спину тыкали, вынуждая говорить то, чего он не желал. И неимоверно хотелось, чтоб девушку глаза — на пару с ушами — обманули. Но нет; Витя смотрел так прямо, что девушка будто оказалась под чтением сканера детектора лжи, под лучами которых после такого заявления должен был оказаться как раз-таки Пчёлкин.              Она собой возгордилась невозможно, когда прикусила язык и не спросила глупейшее «Что?». Вместо того выпалила ещё более бестолковое:              — Зачем?              Пчёла повернулся к столу, застеленным брезентом, и принялся разбирать травмат. Анна за те секунды молчания почувствовала, как внутренние органы, будто русский народный отплясывая, менялись местами, и только щитовидная железа осталась там, где должна была оставаться, но стала точно камнем, вставшим поперёк глотки.              — Хочет с ним поговорить, чтоб поменял своё мнение.              Стоило взять слова назад — вот сейчас Аня себя чувствовала пулей задетой, но того от болевого шока не понимающей. Она только на Витю внимательно-внимательно смотрела, а Пчёлкин, взгляд этот знающий, только складывал патроны.              — Я не ослышалась?              — Нет.              — Он ёбнулся? — спросила Аня так, будто боялась, что в доме, оставшимся за их спинами, были спрятаны мощные жучки, способные уловить каждое слово в районе нескольких сотен метров. Вопрос грубый, но в форме самой понятной; Пчёлкин хмыкнул, потом ещё раз и ещё, а когда понял, что смеялся, то остановиться уже не мог.              — Я у него то же самое спросил.              Супруга почти было улыбнулась, но осознание, что планировал сделать Исмаил, это желание быстро убило — как выстрелом в упор выбивало мозги.              Хидиев, кажется, был не в себе. Он год назад получил от ворот поворот, о котором Витя предупреждал, причём так яростно, что стены домика чуть ли не сложились штабелем. А теперь, когда его идея, в чью жизнь Саша слабо верил, подходила к развязке, Исмаил вдруг решил всю систему сломать? Привлечь повторно человека, который явно не хотел в происходящем принимать участия?              Он, блять, ненормальный?!..              Земля под ногами толкнулась и по инерции задрожала. Аня чувствовала себя контуженной выстрелом боеголовки, рухнувшей неподалёку от её лица, и, видать, с таким же откровенно ошалелым выражением лица, движения которого не смогла взять под контроль, смотрела на Пчёлкина.              Руки чесались, будто всё были в сыпи, расчёсанной до смеси сукровицы и крови, от желания схватить Витю за плечи, потрясти его, как куклу. Не остановило бы даже то, что она с трудом бы смогла мужа сильно сдвинуть. Но Анна не дёрнулась.              Почему Пчёла так спокойно о том говорил?..              — Ты поедешь с ним, — поняла тогда девушка так, что невидимая вспышка на миг сделала всё перед глазами белым-белым, а в груди — пустым-пустым.              Витя сложил припасы вместе и до того, как направился к «стенду» с мишенью, на выдохе кинул:              — Как «связующее звено». А как иначе?              И направился от Ани прочь. Она была уверена, что выкрикнет ему в спину сотни вопросов, о которых сама даже не догадывалась, но каким-то образом проглотила язык. Словно пазл из двух крупных деталей собрался, сойдясь, наконец, совпадающими гранями, и от того Пчёлкина себя чувствовала… дурой.              Витя не стрелял на расстоянии больше десяти метров, но и та дистанция показалась какой-то очень большой. Она спину его проводила долгим взглядом, какой, наверно, если б можно было выразить в весе, в определенном числе килограммовых гирь, то у Пчёлкина позвоночник бы сломался от тяжести.              Пчёла за пару часов до вылета в Берлин, где должен встретиться с герром Бёме, поедет в компании чеченов разговаривать с Беловым, который лицо кривил от упоминания теневых сделок так, будто с ними никогда дела не имел. Подумать только, каким лицемером сделался Саша, в людях ценящий верность!.. Будто вовсе не Белый первым наплевал на ту самую верность общему делу и заказал на состав с оружием отряд специального назначения.              Одно Анна знала точно: встретят их далеко не с распростёртыми объятьями. Белов был злопамятен, и его сложно было в том осудить; Саша «работал» в сфере, где, не возвращая старые обиды, был высок риск стать половой тряпкой, о которую все будут вытирать ноги.              А зная Белого и его стремление сохранить в целости самолюбие и громкое имя, он бы скорее на колени встал, лицом упираясь в дуло автомата, чем дал кому-то повод себя не уважать.       Иными словами, ничего хорошего из этого внезапного решения зарыть топор войны, сделаться партнёрами не выйдёт. Только настрой себе собьют.              Да и, в конце концов, для чего Белов сейчас? Когда состав делегаций утверждён, когда примерная сумма уже разделена, какой толк от Саши? Что от него хочет Исмаил? Сделать запасным колесом, пятой ногой у собаки? Даже если так… то что вложит Белый в идею? Выйдет только с плюсом? А Хидиеву какой смысл делиться деньгами с тем, кто ему в лишний раз бы руку не пожал?              Нет. Не сходилось. Что-то не сходилось!..              Когда Витя вернулся, Аня походила на статую, и единственное, что выдавало в ней жизнь — дрожание нижней губы. Она глубоко была в мыслях, что Пчёла на миг вообще задумался, стоило ли вообще жене говорить о «решении» Хидиева.              Особенно если учесть, что принадлежало оно отнюдь не Исмаилу, не Расулу и не Аслану, а именно ему. Если не вместе ехать к Кальбу, — в это даже Витя верил чуть сильнее, чем в существование инопланетян — то хотя бы уладить всё шероховатости. Переговорить, объяснить…              Он поймал себя на мысли, что, если б Аня узнала, кто инициатором той встречи был, то сквозь зубы желчно назвала его слабаком. Трусом, цепляющимся за прошлое.              И Пчёлкин за неё бы на то даже не обозлился. Потому что так, вероятно, и было с ним…              — Скажи хоть что-нибудь, Ань, — процедил по итогу Витя, и через секунду же подумал, что нахрен ему это всё сдалось. И так, видимо, стоило язык самому себе отрубить, сожрать и переварить, чтоб ерунды больше не говорить, не спрашивать…              — Тебе не понравится, что я скажу.              «Я тебя понимаю» — невесело про себя хмыкнул Пчёла, а на деле так старательно челюсть поджал, что пообещал — если на них желваки выступят, то кулаком себе же лицо снесёт. Причём конкретно — так, что в аэропорту на фейс-контроле долго будут хмуриться в попытке понять, точно ли он был Виктором Павловичем.              — И всё-таки?              — Исмаил совершает ошибку.              Анна будто розгами секла. Витя не дёрнулся, только под сердцем что-то потяжелело. Жена перед собой смотрела, говорила куда-то в пустоту, но в то же время так, что голос её звучал у Пчёлы в голове. А то и глубже.              — Белов ясно показал, что дела с ним иметь не хочет. И, если Хидиев хотел его мнение о себе переменить, то надо было думать об этом раньше.              Витя молчал. Кивал ей, будто соглашался, будто дурень Исмаил. Будто Хидиев не возмущался долгие полтора часа, когда Пчёлкин неделю назад к нему пришёл ни то с просьбой, ни то указом — пересечься с Беловым в ближайшем пабе с приватной зоной, на диванах которой обычно занимались другими «приватными» делами.              Развернулся к ней; профиль у Анны был одновременно равнодушен и бешен.              Говорящая статуя. Стопроцентно.              — Анютик.              — …И с чего Исмаил вообще так вдруг забеспокоился о Саше? — спросила, сильно язык поджимая к нёбу, будто оттого меньше яда с его кончика могло сочиться. Анна словно не о своём родственнике близком говорила тогда, не о Сашке, а о криминальном авторитете Белом, которого в какой-то миг, который сама не успела поймать, стала презирать.              Глаза у Ани горели; оставалось загадкой, как от них не вспыхнули ресницы, как не обуглились веки.              — Ну, т-ш-ш, — прошелестел тогда Витя и, с такой силой и верой, с которой не верил даже в существование Бога, её обнял за плечи. Девушка только закусила щёки так, что это было заметно даже со стороны, и всё-таки поддалась.              Аня выдохнула ему в рубашку. Снова. Какая-то часть груза с Пчёлы спа́ла, осыпаясь в пыль.              Хер знает, кого Витя больше своими словами пытался убедить, — жену или самого себя — но, ладонь укладывая на затылок бывшей Князевой, он заговорил:              — Всё в порядке, родная. Чего, подумаешь, Белов… Знаем, проходили.              — Исмаил решил повторить неусвоенный урок? — вернула ему усмешкой Анна, и пусть Пчёле и почудился холод металла клинка у живота, он крепче её обнял, словно от того могло стать не так напряжно.              Жена снова поддалась. А потом вдруг выдохнула так, словно всё её тело безбожно болело, словно она разогнуться не могла ни в одном суставе, и зажмурилась в тайне от Вити. Да что же такое…              — Малыш, — позвал так, что Аня на миг и в самом деле почувствовала себя очень маленькой, очень тонкой рядом с ним. — Пусть они скатаются. Саша Хидиеву прямо в лицо харкнёт, и Исмаил сразу тогда розовые очки снимет. Полезно будет.              — Как бы они вас с настроя своими харчками не сбили.              Пчёлкина эту мысль хотела оставить при себе, но ровно в тот момент, когда сказала, прохладная рука мужа от затылка скользнула к нижней челюсти, поднимая ей голову. И Витя с того ракурса казался настолько непоколебимым, уверенным, что его можно было бы сравнить с непреклонным обелиском.              Но в один момент муж вдруг улыбнулся, причём так искренне, что уже ничуть не походил на высоченную стелу.              — Злее будем, — подмигивая, вернул ей Пчёла. А сам душу наизусть вывернул.              Аня постаралась ему поверить. И поверила. Даже до того, как Витя, вторую её руку так же кладя на шею жене, на которой уже не осталось никаких следов от старых засосов, поверила до того, как Пчёла её на носочки приподнял, а губы встретились в поцелуе — коротком, как замыкание, но нежном, как самая чувственная сказка.              Губы Вити грели лицо. Аня ту его ласку чувствовала равнозначным обещанию вернуться живым из газовой камеры, но верила ей так сильно, словно сама рядом под руку шла в комнату без окон, дверей, но с обилием вентилей и кранов.              Ветер стих. Сердце продолжило стонать за двоих.