Только она с ним так говорила, так смотрела на него, так улыбалась ему. И это теперь с ним навсегда, но и не сказать, что Поттер сильно хочет забыть её. Ему нравится думать о ней, вспоминать все её милые истории о домовых эльфах и тыквенном пироге, который специально для неё готовила мать по утрам. И всё было бы хорошо, но все воспоминания о ней заканчиваются одинаково — Гарри вспоминает о том, что это всё в прошлом, и это никогда не повторится, потому что Гермиона Грейнджер умерла почти два года назад.
Он тянется правой рукой к прикроватной тумбе, на которой лежит новая пачка сигарет. Ему снова хочется закурить, хотя он выкурил предыдущую сигарету всего лишь минут семь-восемь назад. Когда-то сигаретный дым погубит его, заставит лёгкие иссохнуть и он больше не сможет дышать. Возможно, что тогда Поттеру станет наконец легче. Его уже давно не покидали мысли о смерти, но он был слишком труслив для этого — ещё одно значимое отличие между ним и умершей Гермионой.
Она была смелой. Поттер это прекрасно помнит. С виду такая хрупкая и нежная, но не боялась лезть в самое пекло.
Это её и погубило. Но это заставляло восхищаться ею, хоть он и пытался скрывать это восхищение. Ему не хотелось, чтобы маленькая гриффиндорка знала о том, как прочно засела в душу вечно холодному и безразличному ко всем Гарри Поттеру.
А ещё она была доброй. И это тоже её погубило.
Он много думает о ней, но совсем не ругает себя за эти мысли. Кажется, что Поттер просто упивается этими воспоминаниями, которые заставляют его что-то чувствовать и быть живым.
— Ты так много куришь, — мурлычет девушка, которой посчастливилось этим утром проснуться в его кровати. — Мне казалось, что это не самая хорошая привычка.
— Мне похуй на то, что тебе там казалось, — Гарри встаёт с кровати и подходит к окну, поджигая сигарету. — Моя кровать — не апартаменты. Проснулась? Можешь одеваться и сваливать.
Поттер никогда не считался с девицами, которые были не против раздвинуть перед ним ноги. Для него это был расходный материал, не более того. Он не знал, что такое влюбиться, почувствовать учащённое сердцебиение или трепетное ожидание новой встречи с той самой. Его не научили быть таким.
А ведь вся история могла выглядеть иначе, если бы этот человек познал то неподдельное и чарующее чувство, что имеют любовью. Всё могло бы сложиться по-другому. Да, может быть, не обошлось бы без разбитых сердец, но вот чужие жизни остались бы нетронутыми и почти невредимыми, не считая нескольких царапин в душе. Всё, что случилось за последние два года, начиналось и заканчивалось на любви — взаимной или не особо.
— Но я же вечером вернусь, — девушка встаёт с кровати и подходит к нему из-за спины, касаясь указательным пальцем спины Гарри.
— Никогда так не делай! — Поттер резко поворачивается к ней лицом и хватает за шею. — Никогда не прикасайся ко мне, если я тебе этого не разрешал делать!
Так раньше не было, а теперь его раздражает любое невинное касание, только если он сам это не контролирует. Это моментально выводит из себя, заставляет почувствовать гнев, разливающийся под кожей. Гарри смотрит в голубые глаза испуганной девушки, имя которой он может отыскать в своей голове, ища в них что-то ещё, кроме ужаса. Хоть что-то, но там пусто.
— О чём ты думаешь? — спрашивает он и немного ослабляет хватку. — Что в твоей голове творится?
— Ты пугаешь меня, — честно признаётся она.
— Ты боишься меня?
— Да.
Гарри закрывает глаза и снисходительно качает головой, будто бы услышал только что какую-то очередную забавную шутку. Ну почему они все вызывают у него подобную реакцию? На них не хочется смотреть, их не хочется жалеть, с ними не хочется ни о чём говорить. Они все такие одинаковые — они все пустые.
— Пошла вон отсюда, — Поттер отталкивает её от себя. — И не приходи больше.
Но, похоже, что после такого, она и не придёт. И слава Мерлину, что Гарри не помнит её имя. Так лучше для них обоих.
Они сидят на уличной скамейке школьного двора. Гермиона продолжает изучать новый параграф по нумерологии, а вот Поттер давно уже перестал вникать в текст учебника, то и дело поглядывая на сосредоточенную и серьёзную Грейнджер.
— Что такое? — она отрывается от книги и внимательно смотрит на улыбающегося Гарри. — У меня снова чернила на лице?
— Нет, — он качает головой. — С твоим лицом всё в порядке.
— Тогда почему ты последние двадцать минут смотришь на меня? Ты что-то не понимаешь? Я могу объяснить…
— Нет, Гермиона, — Поттер закрывает свой учебник. — Мне всё понятно. Мне просто… Почему ты так добра ко мне? Ты же по-любому слышала куча гадостей обо мне, но вот сидишь рядом и стремишься объяснить идиотскую нумерологию.
Грейнджер поправляет выбившуюся прядь волос и по-доброму улыбается ему. У неё очень красивая улыбка.
— Да, слышала, — говорит Гермиона. — Мне кажется, что даже те, кто не особо желал что-то знать о тебе, всё же слышали что-то. Ты же знаменитость номер один, Гарри.
— Ты не боишься меня?
— А есть причины тебя бояться по-настоящему?
— По-настоящему? — переспрашивает Поттер. — Это как в твоём понимании?
— Я уверена, что ты хороший человек, но просто боишься в этом признаться миру. Я точно знаю, что в тебе есть неограниченный запас душевного света. Он есть у всех, только некоторые решают его скрывать, чтобы не растрачивать попусту на ненужных людей.
— А ты свой, значит, не боишься растрачивать? — он ухмыляется, подмечая, как порозовели щёки Гермионы. — Думаешь, что тебе хватит на всех?
— Да. Именно так я и думаю.
— Ты очень добрая, Гермиона. Сколько в тебе этой доброты?
— На тебя хватит, Гарри. Разве это плохо?
Она закрывает свой учебник и встаёт на ноги. Похоже, что Грейнджер больше не хочет говорить о том, как много добра течёт по её жилам.
— Да, это плохо, — протягивает Гарри. — Видишь, куда это тебя привело… Ты умерла из-за своей доброты.
И он знает, что стал главной причиной её смерти. Поттер даже никогда и не пытался этого отрицать, но только вины он не чувствовал за это. Да, его поступок стал для неё тяжёлым и непоправимым ударом ниже пояса, но кто её заставлял хвататься за лезвие? Нужно было просто пережить несколько дней с этим позором — это бы только закалило её.
— Долго ещё по нашему дому будут шастать всякие девицы? — Лили врывается в его комнату с истошными возмущениями. — Я сколько раз уже тебе говорила? Прекрати превращать дом в бордель.
— Ага, — он выпускает облако дыма, даже не повернувшись лицом к разгневанной матери. — Что-то ещё?
— Прекрати тут курить, — она подходит к сыну и забирает у него из рук сигарету. — Я не позволю тебе осквернять наше поместье.
— Точно, — усмехается Гарри. — Тебя же только это и беспокоит, что старинное поместье Поттеров будет осквернено.
Лили закатывает глаза и с помощью волшебной палочки уничтожает тлеющую сигарету. Ради чего-то она продолжает стоять посреди спальни сына, хотя знает, что дальше диалог не завяжется. Либо они будут продолжать молчать, либо снова разгорится скандал. Второе Гарри нравится больше. Он уже давно не провоцировал мать. Собственно говоря, ради этого он и нагрянул домой.
— Ты поздно кинулась спасать его, — протягивает Гарри. — Я уже успел пометить каждую поверхность в этом доме. Ты же знала, что я отымел Джинни Уизли на твоей с отцом кровати? Да-да, ту самую неприкосновенную дочь твоей подружки Молли.
— Заткнись, щенок! — Лили ударяет его по лицу.
— Но я говорю правду, — улыбается он. — Ты же всегда так требовала от меня правду, мамочка… Лили… Имя, как у портовой бляди.
На глаза женщины наворачиваются слёзы. Вот он и пробил её оборону, даже стараться не пришлось — это становится так легко и просто, что не приносит должного удовольствия. Гарри скучает по тем временам, когда исход перепалки с матерью заставлял его чувствовать на языке привкус какой-то победы. Сейчас всё стало так пресно, блекло и невзрачно. Или дело было в том, что он смог почувствовать что-то гораздо лучше, чем разочарование Лили?
— Ты…
— Какой? — Гарри смотрит на мать. — Неблагодарный? Ужасный? Или просто нелюбимый? Какой я,
Лили?
Ему даже не хочется называть её по имени. Эта женщина не заслуживает этого. Она просто родила его, а для этого много ума не надо.
— Я никогда не хотела, чтобы ты был таким, — дрожащим голосом протягивает миссис Поттер. — Ты сам таким стал.
— Ой, как же ты любишь перекладывать на кого-то свою вину, дорогая. Лучше тебе уйти, если ты не придумала что-то новое, чего я прежде от тебя не слышал.
Он уже слышал от неё всё за девятнадцать лет жизни. Вряд ли Лили могла придумать что-то новое, что ранило бы его или засело в голове на несколько дней. У этой женщины иссяк запас всех оскорблений и унижений для собственного сына. Да и Гарри уже не было, что ей сказать.
— Убирайся из дома, — Лили смотрит на него из-под ресниц. — Я не хочу тебя видеть в своём доме.
— Это мой дом, — ухмыляется Гарри. — Ты забываешься. Я — наследник, а ты просто вдова, поэтому выметайся из моей спальни.
— Не смей даже упоминать Джеймса!
— Слушай, вали отсюда! Ты меня утомляешь.
Они когда-то вообще говорили нормально?
Хоть один раз? Наверное, нет. У Гарри не было ни одного счастливого воспоминания, связанного с матерью. Не сказать, что было что-то хорошее в голове и об отце, но тот хотя бы умер, когда Гарри было всего девять лет, потому особо не было чего вспоминать. А вот с Лили он вырос.
Постоянные упрёки, недовольства, желание сделать сына другим. Лили всегда мечтала переделать Гарри в Джеймса, совсем позабыв о том, что это два разных человека. Это из-за неё он стал таким, сколько бы Лили не утверждала обратное. Это она заставила его смотреть на жизнь других с пренебрежением и безразличием, это от неё он нахватался этого высокомерия и мнения о том, что все вокруг рождены, чтобы прислуживать ему. Лили была ужасной матерью, да и просто человек из неё был так себе. Эта женщина превратила своего сына в того, кого стоило бояться, а особенно, если ты — чистая и невинная гриффиндорка, возжелавшая спасти всех вокруг своей добротой.
Гарри всегда считал, считает и будет считать, что все разбитые девичьи сердца, искалеченные судьбы одногруппников, и даже чья-то смерть — это вина Лили, но никак не его. Он ничего не делал, он просто поступал так, как привык, а к этому его подтолкнула мать. Он не выбирал, каким ему быть.
Гермиона берёт его за руку и улыбается. Как у неё так получается? Ей даже не приходится стараться, чтобы вывести Поттера на какую-то хорошую эмоцию. Это можно считать каким-то особенным даром? Он так любит её прикосновения.
Но он не хочет долго держать её за руку. Он боится привыкнуть к её теплу, к тем заражающим вибрациям, что исходят от неё. Гарри не хочет этого — привязываться к кому-то, впускать в своё сердце и душу. Через пару секунд он разрывает это соприкосновение и хочет отвернуться, но с этим труднее.
— Ну ты чего? — Грейнджер проникновенно смотрит на него. — Не расстраивайся! Это же не конец жизни!
— Тебе этого не понять, — как-то обречённо отвечает Гарри. — Ты никогда не играла в квиддич. Ты особо и не увлекалась им.
— Я понимаю, что для тебя этот проигрыш — это удар, но нельзя же так себя грузить. Это же не последняя игра, не последний снитч в твоей жизни.
Был бы это кто-то другой, то Поттер обязательно оттолкнул бы и наорал, но на неё не хочется срываться. Она говорит это от всего сердца, с самыми благими намерениями поддержать его, а не просто, потому что так положено сказать. Это ведь не в её стиле: говорить просто в пустоту, не задумываться о смысле сказанного и делать что-то для галочки в голове. Она с ним так добра. Может, ему тоже стоит отплатить тем же, а не опять отталкивать от себя?
— От меня зависел исход игры, Гермиона, — он берётся руками за голову. — Я был в нескольких дюймах от чёртового снитча. Я должен был…
— Кому? Кому ты был должен, Гарри?
— Себе.
— Ты слишком требователен к себе. Позволь себе быть обычным, а не лучшим из лучших. Все прекрасно знают о том, что у тебя прирождённый талант ловца, но порой мы просто устаём.
— Я привык доказывать всем, что нет никого лучше меня, Гермиона.
И это правда. Он привык к этому с детства, потому что похвалу матери всегда нужно было заслужить. Да и отец, пока был жив, особо не разбрасывался тёплыми словами. Поттер с детства знает, что никто не будет тебя хвалить за «просто так».
— Но я не «все», Гарри, — она касается его подбородка, заставляя посмотреть на себя. — Мне не нужно что-то доказывать. Со мной ты можешь быть просто самим собой. Этого будет достаточно, чтобы я считала тебе лучше всех.
Это словно было вчера, так он запомнил каждое её микродвижение и каждый взгляд. Если бы он только мог запустить Патронус, то непременно вспомнил бы что-то, связанное с ней. Больше в его жизни не было чего-то настолько хорошего.
— Ты могла спастись, если бы хотела этого, Гермиона… — вслух проговаривает он и ложится на кровать. — Ты знала, что со мной небезопасно, но продолжала приближаться к огню всё ближе и ближе. Я не был никогда твоей причиной номер пять.
И только он закрыл глаза, чтобы немного вздремнуть, как в окно постучал серый филин. Поттер встал с кровати, точно зная, чья птица сидела на подоконнике. Да и только один человек мог осмелиться прислать ему письмо раньше, чем в одиннадцать утра.
Нам нужно встретиться. Жду тебя, камин открыт.
С.Б.
— Как ты мне дорог, Сириус! — Гарри швыряет письмо на пол. — Ещё бы в шесть утра прислал свою долбаную сову.
Он не стал долго тянуть и сразу же пошёл в душ. Как бы просьба крёстного не взбесила Поттера, но Блэк никогда не назначал встречи по пустякам. Или что-то случилось, или… Другого варианта быть и не могло.
Спустя тридцать минут Гарри вышел из камина в семейном поместье Блэков. Сириус сидел в кресле, читая утренний «Пророк» и потягивая со стакана огневиски. Ну истинный тебе Блэк. Интересно, члены этой семьи хоть что-то, кроме крепкого огневиски, пили в своей жизни? Он ни разу не видел Сириуса с чашкой чая или кофе. Всегда и везде только прозрачный стакан с жидкостью янтарного цвета.
— Утро доброе, — здоровается Гарри и садится в кресло напротив. — Только десять утра, а ты уже пьёшь.
— Уже десять утра, мальчик мой, — поправляет его крёстный. — Как твои дела?
— Что тебе нужно, Сириус? — бесцеремонно спрашивает Гарри и прикрывает рот, зевая. — Мои дела — это не то, ради чего ты бы вытаскивал меня из кровати в такую рань.
— Читай, — он швыряет на кофейный столик газету.
Гарри пробегается глазами по первой странице, подмечая для себя несколько знакомых фамилий в очередной статейке Скитер, но ничего такого, что могло бы сильно удивить.
— И?
— Ты ничего не хочешь сказать по этому поводу?
— Эта шмара написала очередную хрень. Не удивлюсь, если за погоней за сенсацией, она инсинуировала эту новость. Словно ты не знаешь, кто такая Рита Скитер. Удивляюсь, что её ещё никто не завалил.
— Свои пылкие речи можешь оставить для Лили, — серьёзно сказал Блэк. — Расскажи мне правду, Гарри.
Поттер снял очки и потёр пальцами переносицу. Это ситуация одновременно забавляла и раздражала его. С каких пор Сириус решил, что может говорить с ним в подобном тоне? Или огневиски ударило в голову с утра пораньше? Их связывало только то, что он был его крёстным, потому что так когда-то решили Лили И Джеймс — те самые люди, родством с которым Гарри особо не хвастался. Он считал всё это одной большой ошибкой природы.
— А ещё что? С какой стати ты решил, что можешь меня сейчас за что-то отчитывать и что-то требовать от меня?
— Потому что рано или поздно настаёт время, когда нужно кому-то рассказать правду, Гарри, — спокойно отвечает Сириус. — Будет лучше, если таким человеком для тебя стану я, а не кто-то посторонний.
— Да пошёл ты, крёстный отец. И ты, и твоя забота. Вы, нахуй, все слишком поздно очнулись со своей сранной заботой.
В этот раз он ошибся. Ничего не случилось. Ничего такого, что касалось бы Сириуса, да и вообще кого-то постороннего — это было только монологом его души, не более того. Уже было слишком поздно с кем-то делиться тем, что превратилось в прошлое, после смерти Грейнджер.
Он сидит в Большом зале, отмахиваясь от россказней Ромильды. С чего эта дура вообще решила, что может вот так сидеть возле него и что-то ему рассказывать? Поттер на пределе — это выдают его сжатые кулаки и потемневшие зелёные глаза. Он видит, как в дверях Большого зала стоят Малфой и Грейнджер, о чём-то мило воркуя.
«Какого хуя, Гермиона? Что он тебе там такого рассказывает, что ты вся аж залилась краской? Что такого, Грейнджер?»
Эти мысли сводят с ума, заставляют злится, чувствовать ярость. Гарри хочет сорваться с места и подойти к ней, чтобы взять за руку и увести куда-то прочь, где не будет чёртового Малфоя. Почему они вообще снова начали общаться? Разве Гермиона не говорила, что между ними пробежала чёрная кошка и их отношения как-то ухудшились в последнее время? Или она солгала? Нет. Гермиона не умеет врать.
«Да что ты? Все в этой жизни лгут. И эта херова Грейнджер не исключение. Она такая же, как и все в этом зале. В ней нет ничего особенного и никогда не было!»
Поттер не выдерживает. Он встаёт из-за стола и направляется к ней. Он не её верный цепной пёс. Почему он вообще должен о чём-то думать, что-то представлять, если может просто потребовать от неё ответы на все вопросы? Он же всегда именно так и поступал. Это с ней он почему-то нянчился, будто Грейнджер была особенной. В ней не было ничего такого, что преподносило её среди всех остальных.
«Разве что её драгоценная девственность…»
— Гермиона? — он касается её руки. — Можно тебя?
— Я…
— Она занята, если ты не видишь, Поттер, — вмешивается Малфой.
— Я не с тобой говорю, кажется, — он смотрит на слизеринца с ненавистью. — Мне нужно поговорить с ней.
Гарри берёт её за руку и слишком крепко сжимает, что Гермиона от неожиданности резко меняется в лице и пытается освободить руку.
— Мне больно… — практически шёпотом говорит она. — Я сейчас договорю с Драко…
— Отпусти её, придурок! — Малфой толкает его в грудь. — Совсем охуел, чтоли?
— Да иди нахуй! — в ответ толкает его Поттер.
— Успокойтесь! — пытается вмешаться Грейнджер, вставая между ними. — Драко, всё хорошо… Гарри…
Она серьёзно? Действительно пытается влезть в разборку двух парней, считая, что её невинные карие глазки что-то изменят? Мерлин, какая же она наивная. Суть ведь совершенно не в том, что это именно Грейнджер разговаривала с тем самым Малфоем. Дело было только в том, что кто-то посягнул на то, что принадлежало Поттеру.
Он действительно считает её своей собственностью, пусть и не понимает, когда это случилось и что заставило его в это верить.
— Свали! — Поттер отталкивает её.
Не рассчитав силы, он толкает Гермиону слишком сильно и она просто падает на пол, ударяясь затылком о стену.
И самое примечательное тогда было в том, что она даже не заплакала. Да, это действительно заставило их разойтись по разным углам и драки не случилось. Поттер и сейчас пытается себе доказать, что тот инцидент случился не из-за Гермионы. Но верит ли он сам в это?
Нет.
— Забота тут не при чём, — говорит Сириус. — Это может сказаться на твоей карьере в Министерстве…
— Спасибо, что напомнил мне о том, что «забота» — это не в стиле моей семьи. Я же начал об этом забывать.
— Ты знаком с ней? — Блэк кивает в сторону небрежно брошенного «Пророка».
— Кроме того, что это подружка слизеринцев, мне ничего неизвестно о ней. По крайней мере, со мной она не трахалась.
— Дай Мерлин, чтобы то, что там написано, действительно было инсинуацией от Скитер.
— Если это всё, то я хочу домой. Меня не прельщает смотреть на то, как ты спиваешься.
— Ступай.
Он ещё раз посмотрел на заголовок первой страницы «Пророка» и встал на ноги. Гарри чувствует пристальный взгляд Сириуса, но не удосуживается даже попрощаться с ним. Слишком много чести, как для родственника.
Почему она его простила? Почему сейчас сидит с ним на Астрономической башне? Чёртова Гермиона Грейнджер со своей чёртовой и никому ненужной добротой. Это до отвращения неправильно и низко с её стороны — прощать то, что на тебя подняли руку.
— Извини, — говорит Поттер и поворачивается к ней лицом. — Я правда не хотел.
— Прекрати извиняться, — спокойно отвечает Гермиона. — Или ты будешь теперь это делать до конца жизни?
До конца жизни… Он бы хотел, чтобы она осталась частью его жизни до своих последних дней. Таких людей, как Гермиона, очень и очень мало. За таких нужно держаться, и, возможно, тогда есть шанс стать хотя бы немного лучше. А рядом с ней Поттер хочет быть лучше.
— Я… Знаешь, мне всегда было сложно впускать людей в свою жизнь, — Гарри отворачивается от неё, чтобы не смотреть в её карие глаза, потому что не сможет тогда сказать то, что томится на душе. — У меня были очень сложные отношения с матерью. Я не знаю, что такое нормальная семья, здоровые отношения с родителями и обычная родительская любовь… Всё, что ты слышала об мне — это правда. А ещё правда в том, что я таким стал, потому что пытался всегда казаться другим. Хотел быть лучше, чем есть на самом деле. Считай, что мне нужно было это… Быть на слуху у всех, стать влажной мечтой каждой девушки в Хогвартсе.
— Но ты и без этих слухов потрясающий человек. Мама мне всегда говорит, что мы уже родились особенными. Нам не нужно стараться измениться, чтобы стать чьей-то звездой. Мы рождаемся звездой, чьим-то маяком и чьим-то идеалом.
— Почему ты такая, Гермиона? Как ты остаёшься такой светлой?
— Я просто такая по жизни. Я не идеальная, у меня свои тараканы в голове, но я не пытаюсь стать кем-то другим.
Он не видит в ней изъянов, потому что не хочет их видеть. Гермионе не обязательно кем-то прикидываться с ним, казаться другой и что-то менять в себе, потому что она для него звезда. Да, это то самое определение. Она — его маяк в кромешной тьме, куда он сам себя завёл. С ней ему становится проще, он начинает принимать свой истинный облик.
— У тебя очень нежная кожа, — говорит Гарри, беря её за руку. — Ты такая удивительная, Гермиона. Но твоя доброта… Когда-то она тебя погубит.
— Я хочу верить в лучшее.
Она так близко, но кажется недосягаемой. Поттер поворачивается к ней и видит её потрясающе глубокие карие глаза, в которых так легко утонуть. Он наклоняется ближе, чувствует лёгкий аромат духов, исходящий от неё…
— Прости, Гарри… — она вытягивает руку, не позволяя ему приблизиться ближе. — Ты очень хороший, но мы просто друзья…
«Ты не Малфой, Гарри! Ты просто не Малфой! Ты недостаточно хорош для неё, чёрт подери! Ты провалил это задание, Поттер»
— Ну да, точно… Что это я себе придумал…
Он оказывается снова в своей спальне. В голове так много Гермионы — там только она одна. Ей удалось вытеснить всё остальное.
Гарри спускается на первый этаж, где сидит Лили, разглядывая старые альбомы.
— Ты, блять, знаешь, как сильно я тебя ненавижу! — кричит он. — Я так сильно тебя ненавижу, чёртова сука! Это всё ты сделала! Ты меня сделала тем, кем я есть!
Миссис Поттер поднимает голову, но на лице ноль эмоций. Ей просто всё равно, потому что эти обвинения в свой адрес она уже слышала множество раз. Подобные разговоры — обыденность для старинного поместья Поттеров.
— Ты даже себе не представляешь, как я хочу, чтобы ты наконец сдохла! Ты, Лили! Именно ты, а не кто-то другой, кто был способен на минимальное проявление доброты ко мне!
Это что? Жалость или признание? Да, но вот только Грейнджер тут не при чём. Это жалость к самому себе и признание того, что он — простая фальшивая пустышка, в которой нет ничего настоящего. Смерть Гермионы только подтолкнула Гарри к этому осознанию. Без неё в его жизни не осталось никого, кто мог бы просто улыбаться ему, нежно касаться и говорить о том, что он хороший человек.
Поттеру жаль себя. Это всё, на что его спровоцировала смерть несчастной гриффиндорки.
Эти колдографии по всему Хогвартсу. Все смотрят, все обсуждают, все хихикают. Поттер снова на слуху у всей школы — он снова в центре всеобщего внимания. Как же давно этого не было. Он уже успел забыть, каково это… Это всё из-за неё, из-за чёртовой Грейнджер, которой вздумалось, что она может переделать Гарри под себя. Он устал от этого, что кто-то вечно собирается его переделать, перекроить под себя.
— Поттер! Красавчик! — слышится из толпы.
— Вот это да, Поттер!
Он идёт по коридору, как король. Снова всё вернулось на свои круги и стало так, как было до её появления в его жизни. Так куда лучше и проще. Не нужно думать о чьём-то нежном сердце и невинной душе.
— Ты! — она догоняет его и толкает в спину. — Что ты наделал?
Ему под ноги летят десятки одинаковых колдографий, который она собирала по всей школе с самого утра.
— Что ты наделал? — её сложно понять из-за слёз. — Зачем ты это сделал?
— Потер, успокой её! Она явно требует ласки! — кричит кто-то со стороны. — У тебя это хорошо получается.
— Не плачь, милая Гермиона! — он протягивает к ней руку, но Грейнджер ударяет его по ладони.
— Убери свои мерзкие руки, ублюдок! Ты больше никогда не прикоснёшься ко мне! Ты — мерзкий ублюдок! Тварь! Гори в аду, Гарри Поттер! Я ненавижу тебя! Я так сильно в тебе ошибалась…
— Серьёзно, Грейнджер? Думаешь, что меня это волнует?
— Ты убил всю доброту во мне, Гарри Поттер! Ты сжёг её дотла…
Она разворачивается и уходит, закрывая уши руками, чтобы не слышать всей той грязи, что льётся на неё из уст мимо проходящих учеников. У него под ногами валяются колдографии, на которых изображена голая Гермиона, а над ней повис Гарри. Он потратил не один час на эту чёртову иллюзию.
Поттер больше не видел её. Живой он больше не видел её.
Он сжёг в ней то, что когда-то сожгли в нём.
Он так хотел, чтобы она заразила его своим душевным светом, чтобы вывела его к свету, но Гермиона предпочла ему Малфоя. Это он считает, что Грейнджер его предала. Он не убивал её.
Гермиону Грейнджер убила её доброта.
