Сентябрь, 1999
Мой рассудок, ты мечешься, как на костре,
То как смелый пловец — тебе все нипочем!
Ты ныряешь во мрак, раздвигая плечом
Глубину бытия в сладострастной игре!
Унеси меня прочь! Эта жизнь — как миазм
Дай отмыться от дрязг в просветленной струе,
Дай глотнуть леденящее грудь питие,
Голубой элексир, рвущий горло до спазм!
После укола все меняется перед спящим Драко. Тогда и лунный путь вскипает, из него начинает хлестать лунная река и разливается во все стороны.Тогда луна начинает неистовствовать, она обрушивает потоки света, в комнате начинается лунное наводнение, свет качается, поднимается выше, затопляет постель. Его исколотая память затихает, а вот на дне души только начинает разгораться новый пожар. Ещё один. Малфой не знает, что поможет потушить огонь в этот раз. Кажется, что по-настоящему, ему никогда и не удавалось обуздать пламя в своей груди — там тлеет гора воспоминаний, которую просто закрыли в отдельный сундук, забрав ключи. Его спасение и облегчение временно. Его наркотический Рай — это искусственный Рай. Он знает, что это убивает его. Он чувствует, как Смерть касается его спины, вонзает острые когти в бледную кожу, медленно подбираясь к сердцу. Малфой не из тех, кто думает постоянно о том, чтобы умереть. Или раньше он думал об этом? Почему ему кажется, что он лично знаком со Смертью, даже танцевал с ней? Он точно знает, как она выглядит: она красивая, у неё очаровательная улыбка и она не выглядит пугающе. Только вот кровавые подтёки на её нежно-розовом платье… Драко снова вонзает иглу себе под кожу и откидывается на кровать, закрывая глаза. Она такая красивая. Он готов смотреть на неё бесконечно долго, упиваясь этой невинностью и чистотой. Видно, что Гермиона нервничает, чувствует себя неловко, пусть и пытается как-то скрыть это. Её карие глаза потемнели и бегают из стороны в сторону, осматривая гостиную Малфой-Мэнора. Она обычно старается всё принимать легко, не загоняться, но видимо, что сегодня это ей даётся не просто. — Не переживай, — приободряет он. — Они ничего тебе не сделают. Они такие же обычные люди, как и мы с тобой. Только постарше. Это похоже на то, как успокаивают детей, но Драко всегда с ней так говорит: тихо, спокойно, без давления. Да и Грейнджер сейчас выглядит настолько беспомощно, что хочет обнять её и укрыть от всего мира. — Я знаю… — она выдыхает. — Я просто знаю… Знаю, что чистокровные семьи не очень тепло относятся к таким, как я. — Но я же нормально к тебе отношусь, — Драко поправляет её выбившуюся прядь волос. — А я, вообще-то, сын этих людей. — Да, точно. Ему хочется, чтобы она понравилась Люциусу и Нарциссе. Драко уверен в том, что так и будет, потому что по-другому быть не может. Гермиона не может не понравится. — Гермиона… Гермиона… — сквозь туманную пелену в голове бормочет Драко. — Гермиона… Какой сегодня день? Который час? Как долго он спал? Малфой открывает глаза, чувствуя сильную головную боль. Ему хочется нырнуть на дно холодного Чёрного озера, упасть в объятия первого зимнего снега или просто почувствовать, как земля уходит из-под ног. Что-то из этого должно помочь, чтобы он не чувствовал, как боль снова берёт верх над ним. Ему тяжело дышать — лёгкие очень плохо справляются с поставленной задачей. Драко вообще не понимает, как ещё остаётся живым. Ладони потеют, на висках и груди тоже простужают мелкие горошинки холодного пота. Ему сложно встать с кровати, чтобы подойти к комоду, который стоит напротив, но это просто необходимо сделать. Ему нужна ещё одна доза, чтобы прогнать херову боль прочь, куда-то подальше от себя. Драко раздражает то, что боль сильнее, чем он — она ломает его, подчиняет себе, заставляет молиться на себя. Он помнит, что из-за этого решился на Обливиэйт, который не особо помог ему. На смену одной боли пришла другая — это адская петля, из которой просто невозможно выбраться. Его боль женского рода, и имя у неё женское. Он ненавидит её. В комоде, где обычно лежит свёрток из белого платка, а в нём прозрачный пакетик с порошком, ничего нет. Как он мог так облажаться? Малфой начинает выбрасывать всё, перерывая вещи, но там пусто. В последние дни он так сильно отдался в плен дурману, что потерял контроль не только над собой, но и над тем, что рано или поздно запасы закончатся. Руки начинают дрожать, а сердце вылетает из груди. Будучи законченным наркоманом, Малфой теперь питал особую страсть к кокаину. Он перепробовал многое, но сейчас его будни мог разбавить только этот белый порошок. Были те времена, когда Драко довольствовался марихуаной. Он доставал из верхнего ящика комода несколько грамм травы, высыпал их на папиросную бумагу. Скручивал её в самокрутку и получал косяк. Вынув из кармана обычную маггловскую зажигалку красного цвета, Драко пару раз прокручивал колёсико и разжигал огонь. Запалив косяк, Малфой подносил его к губам и делал несколько затяжек. Этому он в своё время научил и Пэнс. Но правда была в том, что никому из них это не приносило должного облегчения. Только в отличии от Паркинсон, Драко не боялся себе в этом признаться. Вопрос следовало бы задать по-другому: «А что давало ему это понимание?» И снова один и тот же ответ. Это было больно. Больно. Больно. Больно. Больно. Больно. Так много раз Драко повторяет это. Это только укрепляет его веру в том, что всё, что он сделал за последний год — всё напрасно. Он попытался избежать своего истинного участия в этой жизни, оправдывая это тем, что не такой эгоист, как умершая Гермиона Грейнджер. Но, видимо, Драко просто боялся нести на своих плечах такую боль, решил соскочить с неё, но вместо этого всё только стало хуже. Малфой помнит её. Знает, что была такая себе миловидная гриффиндорка по имени Гермиона Грейнджер. А ещё был у него друг — Теодор Нотт. Они оба умерли в возрасте семнадцати лет. Малфой их пережил уже на два года, но толку в этом? Министерство никогда и никому не внушало доверия. Тут не хотелось быть с кем-то искренним, не было желания рассказать о том, что тревожило на самом деле. Драко был уверен в том, что даже министерские служащие не испытывали каких-то тёплых чувств и привязанности к месту своей работы. Он знает, ради чего прибыл сюда, зачем стоит сейчас перед огромной лакированной дверью из тёмного дерева. У него за спиной стоит миссис Лерой — его сердцеведец. Тут посчитали, что после Обливиэйта ему нужна будет помощь в адаптации, но сам Драко так не считает. Ему плевать, что будет дальше, только бы боль внутри поутихла. — Вы всё ещё можете передумать, Драко… — зачем-то говорит Эллен. — Я не думаю, что это правильное решение. — Что вы можете знать о правильном решении? — грубо отвечает ей Малфой. — Вы не знаете, что я чувствую. Правильное решение в сложившейся ситуации могу принимать только я, потому что знаю, от чего… Убегаю. Он хочет сказать это слово, но в последний момент запнулся, одёргивая себя за неслыханную откровенность перед чужим человеком. Просто Малфой так устал всё держать в себе. Внутри него разрасталась огромная зияющая дыра с размером в целую Вселенную — там образовывалась Чёрная дыра, что затягивала в себя всё живое, что ещё не сдохло под рёбрами у Драко. — Обливиэйт не так хорош, как может показаться со стороны, — снова говорит миссис Лерой. — Он не стирает нам память, а просто удаляет из нашего сердца чувства, которые мы испытали, когда проживали все те моменты, что теперь стремимся забыть. Я бы прировняла это заклинание к Непростительным, потому что просто непростительно делать нечто подобное с живым человеком. То ли в нём было слишком много гордости, то ли самоуверенности. А, может, дело было банальном человеческом страхе, что без Обливиэйта ему уж точно не справиться? Драко пропустил слова, сказанные Эллен, а теперь так часто их вспоминал. Даже постоянное состояние эйфории не давало ему забыть то, что она тогда сказала. А ведь женщина оказалась права. Жить с одним только единственным чувством, что наполняет тебя — это ужасно. Кажется, что только из-за этого Драко и пристрастился к наркотикам, чтобы почувствовать что-то ещё. Его не хватило и на месяц такой пустой жизни, когда в голове всё напоминает о ней: там слышится её голос, её звонкий смех, виднеется её улыбка, но вот в душе абсолютный мрак. Каково это — жить с картинкой в голове, где ты точно был счастлив, но ничего не помнить? Не знать больше этих эмоций. Малфой был придурком, когда решил, что это его спасёт. Он думал, что забыв эмоции, которые ему дарила Гермиона, можно будет двигаться вперёд, начать всё с нуля и найти человека, который подарит счастье. Малфой даже не подумал о том, что больше такого человека в его жизни быть не может. Стоя у комода и изнемогая от ломки, Драко поддаётся соблазну принять очередную дозу. Он направляется к своему тайнику, где он хранил свою дозу на «чёрный день». Подойдя к углу, он раздвигает пол и вынимает на свет из образовавшегося отверстия пакет с белым порошком. Высыпает содержимое на стол и проворным движением сгребает всё в маленькую дорожку. Малфой использует свёрнутую банкноту и занюхивает всю дорожку в свои ноздри. Он хочет снова увидеть её в красочных видениях, чтобы в душе что-то ёкнуло. — Малфой! — кто-то тормошит его за плечи, заставляя открыть глаза. — Очнись же ты, сукин сын! Нет, это не Гермиона. Это не её голос, не её тёплые руки. — Пэнс?.. — он расплывается в улыбке, когда в глазах начинает вырисовываться силуэт бывшей подруги. — Ты как раз вовремя… — Блять, что ты с собой сделал? — Как ты тут… — Тебя родители ищут по всему белому свету! — она хватает со стола стакан с водой и выливает на него. — Удивительно, что я тебя нашла всё в том же месте, всё в том же состоянии. А это тебе, — Паркинсон садится на него сверху и ловким движением вливает в горло Малфою жидкость из маленького полупрозрачного флакончика. — Сейчас будет… — Сука! — он отталкивает её и резко подрывается на ноги, чтобы через секунду самому рухнуть на пол, содрогаясь от судорожных конвульсий по всему телу. — Это… Что… Что это за хуйня? Внутри всё обдаёт огнём. Малфой готов поклясться, что чувствует, как чья-то рука шарится между его внутренними органами, касается печени и желудка, неприятно щекочет где-то около сердца. Ему кажется, что температура тела начинает резко меняться, словно он за секунду остывает и превращается в ледник, а через мгновенье оказывается под палящим солнцем Италии. Под кожей разливается смертельный яд, убивая каждую героиновую клеточку его организма — это заставляет чувствовать физическую боль, что впервые за этот год преобладает над моральной. Это так ново для него. Он поднимает голову, чтобы взглянуть на Паркинсон, которая стоит в несколько шагах от него, наблюдая за мучениями бывшего сокурсника. Малфою удаётся сконцентрироваться на ней не больше, чем на секунду, а потом боль снова увлекает его, напоминая, что она — главная гостья этого вечера. — Потерпи ещё пару минут и станет легче, — говорит Пэнс. — В первый раз всегда так. — Чтоб ты сдохла, Паркинсон! — О, спасибо, Малфой! — она опускается на колени и проводит правой рукой ему по спине. — Только я уже раз чуть не сдохла из-за тебя. И спасибо Забини, который поверил в меня, а теперь решила тоже взять с него пример и поверить в тебя… — Да мне нахуй не нужна такая вера! Он кричит, но не на Паркинсон, а от боли. Это чувствуется намного ярче, чем приход от очередной дозы или ломка. — Считай до десяти, Драко. Начинай прямо сейчас! Вслух! — Один… С его глаз срываются непрошенные слёзы. Малфой хватается правой рукой за висок, словно это поможет ему угомонить адскую боль. — Два… Рассудок Драко буквально плавится, прокручивая на быстрой перемотке последний год жизни. Он проживает за мгновенье всё то, что было с ним на протяжении этих долгих месяцев: от кайфа до ненависти к самому себе. В его голове так много Гермионы, но это дарит только боль и пустоту. — Три… — Я знаю, что ты чувствуешь сейчас, Драко, — Пэнс продолжает гладить его по спине. — Но ты должен это пережить. Так правильно. Нам нужно сделать что-то правильное в этой жизни. — Четыре… Почему он продолжает считать? Ради чего он терпит её прикосновения? Он так жалок, что не может ничего с этим поделать. Малфой растратил всего себя. Ему казалось, что у него есть шанс начать всё с чистого листа, но правда была только в том, что этого шанса ему никто не давал. Драко — такой же, как и все остальные, а потому теперь расплачивался за то, что пытался обставить жизнь в игре, которую она сама же и придумала. — Пять… — Знаешь, а я написала свою книгу, — её голос предательски дрогнул. — Я написала книгу о том, какие люди жестокие. Я написала книгу о нас. Скорее всего, что ты даже не знаешь об этом, не видел «Пророк» с моим интервью для Скитер. Ну, а «Спеллу» ты и подавно не читаешь. — Шесть… — Я виновата, Драко, — Пэнс смахивает слезу с лица. — Мне жаль, что я поняла это так поздно. Это не повлияет на прошлое, не изменит того, что случилось, но я так виновата. — Семь… — Я хотела, чтобы виноватым был ты, потому что не любил меня, но это самообман. Прости меня, Драко. Я стала её причиной номер один, я подтолкнула её к бездне первой. — Восемь… Боль начинает утихать. Он начинает глубоко дышать, чувствуя прохладу, исходящую от пола. Мир становится чётче перед глазами, а голос Пэнс не кажется далёким и чужим. Он чувствует, как её рука гладит его оголённую спину, но это не раздражает, а каким-то странным образом успокаивает. — Девять… — Просто… Я помогу тебе, Драко. Я правда тебе помогу. Мы должны справиться вместе, чтобы сделать шаг вперёд, выйти из мрака, в который сами себя загнали. Всё будет хорошо. — Десять. — Всё будет обязательно хорошо, — повторяет Пэнс. — Нет… — глухо отвечает Драко. — Не в моём случае. — Не говори так, Малфой! — она пытается улыбнуться, но вместо этого снова начинает плакать. — Она точно хотела, чтобы ты жил дальше. Откуда в ней вся эта человечность? Что с ней случилось за то время, что они не виделись? Это не имеет значения. Главное, что Паркинсон смогла сделать то, что не смог сделать ни Теодор, ни Драко. Она прошла через дерьмо, была вынуждена сожрать то, чем пыталась накормить окружающих, но по итогу всё же крепко стояла на своих двух. А самое примечательное, что она осознала, что виновата. Огромное мужество нужно для того, чтобы принять свою вину. Малфой прекрасно знает об этом. Он мог бы гордиться своей бывшей сокурсницей за то, какая она к нему заявилась спустя три месяца разлуки. — Ты знаешь, каково это, Пэнс? — он поворачивает голову и смотрит ей в глаза, чувствуя, что это в последний раз. — Жить без эмоций? Знать, что в твоей жизни был человек, который делал тебя счастливым, но не помнить этого счастья. Я точно помню, что с Грейнджер я чувствовал себя по-другому — я был счастлив, я был живым, я был настоящим, а теперь что? У меня есть её образ в голове, но нахуя он мне, когда её нет? Я не помню её. — Мы справимся, Драко. Это звучит так обречённо и так самонадеянно. Интересно, они уже оба знают о том, что это конец или нет? Малфой не отводит от неё взгляд, пытаясь рассмотреть каждый дюйм лица. Он хочет запомнить её такой — сейчас она лучше, чем была раньше. Его сердце снова начинает биться быстрее, причиняя несносную адскую боль в грудной клетке. Теодор чувствовал то же самое, когда умирал? Возможно, что Драко посчастливиться это узнать у него уже через пару мгновений. Пэнс пришла к нему вовремя. Даже смогла продлить момент, дав Малфою авторское зелье мистера Нотта. Она сделала все возможное, что было в её силах, даже, похоже, больше. Она попыталась сделать то, что несколько месяцев назад для неё сделал Забини — протянуть руку тому, кто, казалось бы, уже безнадёжен. Но Драко просто успел исчерпать лимит на эту жизнь. — Я умер, Пэнс. Умер ещё год назад, когда решился на чёртов Обливиэйт. Я даже не догадывался, что променяю ту боль на более несносную. Я умер два года назад, когда умерла и Гермиона. И я хочу верить в то, что, когда моё сердце остановится, мы встретимся с ней и я вновь всё вспомню. — Не говори так, я прошу тебя. — А ты молодец, — он улыбается ей с последних сил. — Правда, Пэнс. Он никогда с ней не считался. Малфой не ставил Паркинсон на один уровень с Гермионой, не видел в ней чего-то хорошего, а всё обострилось после смерти гриффиндорки. Ему не было за что уважать бывшую подругу. Не сказать, что сейчас Драко резко проникся чувствами к ней, нет. Но она признала свою вину, а это стоило того, чтобы улыбнуться ей. — Драко… — она склонились над ним и поцеловала в щеку. — Прости меня, пожалуйста… — Иди к свету, Пэнс. Ты выбрала правильный путь. А мне пора к своему свету. — Спи, моя любовь, — Паркинсон закрывает его глаза и крепко обнимает. — Ты заслуживал лучшего. И Гермиона тоже. Тук-тук… Тук-тук… Тук… Такое уже было. Так уже умирал один человек. Его убили наркотики и боль из-за смерти близкого человека, но только над ним тогда сидел лишь призрак умершей девушки. Насколько же эта жизнь циклична и жестока. Пэнс просидела над его телом до самого рассвета. Она так и уснула рядом с ним, загадывая одно и то же желание. — Просто будь живым. Будь живым. Будь живым, Драко… Но такие желания не исполняются. Кто-то умирает, а кто-то обречён на тяжёлую жизнь без этих людей, но с воспоминаниями о них в своей голове. Жизнь так любит символизмы. Две даты. Два человека.05.06.1997
19.09.1999