***
Солнечные ясные дни сменились на тоскливые, дождливые. На ещё совсем недавно безмятежном и спокойном небе закружились хмурые, угрюмые, свинцово-серые тучи, задавившие солнце своей тяжестью. Подобная трансформация произошла и с Эмили. Габриэль больше не ощущал прикосновений её мягких губ к виску и не слышал нежный шёпот. Она больше не вскакивала с постели с улыбкой на устах, не спешила распахивать тяжёлые темные шторы на окнах, не впускала свет в их спальню. — Разве тебе не надо быть сегодня в театре? — удивился Агрест, вернувшись из душа обратно в комнату. Эмили, полулёжа на кровати, лениво отложила книгу в сторону. Габриэль успел разглядеть автора и произведение: Виктор Гюго, Собор Парижской Богоматери. Странно. Эмили никогда не любила этот роман. — Я там больше не работаю, — она пожала плечами. Заметив недоумение на лице месье Агреста, Эмили улыбнулась. Вымученно – со смертью сестры скорбь так и не покинула изумрудных глаз. А затем неспешно поднялась на ноги, и подойдя к супругу, нерешительно поцеловала его в щеку. Даже не так – попросту мазнула губами по его скуле, отступив на пару шагов. — Амели, — имя свояченицы почему-то резало слух, — очень любила эту книгу. Решила перечитать в память о ней. — Перечитать? Ты же никогда её в руки не брала. — Откуда ты можешь знать? — голос Эмили дрогнул от обиды. Она отвернулась. Воздух в комнате едва слышно потрескивал. Эмили сводила напряжённые плечи. Габриэль старался не хмуриться. Казалось, что даже маленькая лампочка настольной лампы в углу готовилась лопнуть. Габриэль, шумно выдохнув, обнял любимую со спины. Она вздрогнула, почувствовав к волосам лёгкое прикосновение губ, но не отстранилась – затихла в его объятиях. — Прости меня, — пробормотал Агрест, чувствуя себя очень глупо. Ну что он, правда, взъелся из-за такой чепухи? Эмили и так сильно переживала за последние дни. Смерть сестры совсем сломала её, а тут ещё и увольнение из горячо любимого театра Одеон. — Хочешь, я поговорю с ними? — шепнул Габриэль на ухо возлюбленной, едва касаясь его губами. — Попрошу их, чтобы приняли тебя обратно? К его удивлению, Эмили резко скинула с плеч его руки. Отошла на несколько шагов и повернулась к нему. Мсье Агрест вздрогнул – супруга смотрела на него с раздражением. И этот взгляд ударил сильнее рассерженной ладони. — Ты не понял, — прошипела она, складывая руки на груди. — Это Я уволилась из театра. Габриэль не знал, что и ответить.***
Листы с нотами тревожились под сквозняком. В раскрытые окна прибегал свежий ветер, разнося по гостиной холод. Мама, сколько себя помнил Адриан, всегда была той ещё мерзлячкой. Бывало и в июльскую жару не могла расстаться с тёплой кофтой. — Ты не заболела? — спросил он с лёгким беспокойством. Эмили пошевелилась, отводя взгляд от окна. Непонимающе улыбнулась. — Замёрзнешь же… — неуверенно протянул Адриан. — Дышать нечем, — пожаловалась мама. — Такая духота. — Кхм. Ну ладно. В замершую на мгновение тишину посыпались мягкие полутона клавиш. Адриан, как обычно, отыграл привычную последовательность гамм, разминаясь. Он бросил очередной взгляд на маму. Она не читала, хотя и продолжала держать книгу в руках. Взгляд её бродил по комнате неприкаянной птицей, ни на чём не задерживаясь больше секунды. Адриана ужалило переживание. В последнее время она часто такая. Отстранённая. С печально опущенными вниз уголками губ. Словно ушедшая слишком глубоко внутрь себя. — Мам? Не хочешь присоединиться? Так и быть, можешь сыграть проигрыш в одиночку. Его слова дополнили начальные аккорды любимой маминой песни. Агрест помнил, что незамысловатый старенький романс всегда поднимал ей настроение. Мама вообще любила музыку. А уж если выпадал случай разделить с кем-то своё обожание –она никогда не отказывалась. Эмили дёрнулась. Её губы побледнели. — Я… Извини, милый. Сегодня я не в духе. Адриан кивнул, скрывая закипающее беспокойство. — Всё в порядке, — слабо улыбнулся он и продолжил играть, надеясь хоть чуть-чуть развеять тоску, окутавшую мать. — Можешь просто… По её лицу пробежала тень досады или даже раздражения, едва заметно исказив знакомые черты, отчего они сделались холодными. Неродными. Эта перемена была такой короткой, что Адриан не успел толком и понять произошедшее. Вспышка. Эмили улыбалась. Ничего не было. Она прижала книгу к груди и бросив что-то про усталость, сбежала. Адриан виновато опустил глаза на клавишные. Желание играть улетучилось.***
Габриэль проснулся от резкого грохота. Будто кто-то свалил огромный мешок камней на крышу. Потом в комнате стало очень светло – всего на секунду. Он пошевелился, когда вновь раздался грохот. Гроза. Агрест открыл глаза. По шуршанию рядом понял, что Эмили тоже не спит. Он повернулся к ней в тот момент, когда очередная вспышка всковырнула темноту. — Погода здесь не лучше чем в Лондоне, — пробормотала она, вновь стекая обратно на подушки. Габриэль поражённо уставился на неё. Некоторое время мусолил в голове то, что собирался сказать. — Ты не пойдёшь к Адриану? — наконец спросил он. — М? Зачем? — голос Эмили звучал сонно. От особо сильного удара грома задрожали стёкла. Удивление стало ещё глубже. Прокатилось по спине дрожью. — Я тебя не узнаю, — тихо произнёс Габриэль. Эмили тут же встрепенулась. Она села и зажгла ночник. — О чём ты? Между изящных бровей пролегла складка недоумения. — Ты всегда бежала к сыну во время грозы, только ты могла отогнать его страх прочь, — Габриэль поправил сползший край её сорочки, закрывая оголившееся плечо. — Я понимаю, что тебе тяжело. Но это неправильно, так отдаляться от всех. Эмили ничего не ответила. Она выскользнула из постели и на ходу надевая халат, вышла из спальни. Габриэль не знал как ей помочь. На его осторожные намёки – «я знаю парочку хороших специалистов, Эмили», «думаю, тебе нужна помощь, Эмили» – она мгновенно отвечала ядовитой ухмылкой: «Думаешь, я больна, да?» И так повторялось несколько раз, пока Агрест не решил отступить, боясь что образовавшаяся между ними трещина вырастет в пропасть. Он уже и сам превратился в один оголенный комок нервов, замученный угрызениями совести и попытками наладить утраченный контакт с женой. Но всё чаще он предпочитал избегать проблем, запираясь в кабинете и доводя каждый проект до совершенства. Лишь бы не думать. Не натыкаться на взгляд родных глаз, обрастающий ледяными иглами. Всё чаще в голову приходила мысль: он потерял её. Не сберёг. Не досмотрел. Потерял. Габриэль слышит первые звуки дождя. В окна ломится ливневый ветер.***
Она не смотрит на птиц. Сегодня тепло и туманно. Над рекой разбросаны комья наглых чаек. Некоторые из них подлетают ближе, попрошайничая. Эмили раньше, пусть и морщилась, жалуясь на их надрывные крики, но всё равно то и дело глазами их гладила. «Везунчики», — сказала она однажды. А потом одна из птиц стащила с её головы шляпу. Габриэль усмехается, вспоминая тот случай. И тут же мрачнеет, глядя на равнодушную ко всему Эмили. Ему невольно передаётся это мертвенность и чёрствость. Словно душевная зараза. Сердце бьёт тоска. По прошлому, в котором даже молчание грело, а не студило каждую косточку. Они доходят до моста Пон-Нёф, когда Габриэль решает вновь заговорить: — Я подумал, почему мы не отправиться в Лондон на этих выходных. Вдвоём, — они останавливаются в округлом пролёте. — Только ты и я. Эмили смотрит на воду. С высоты та зелёная, как абсент. — Зачем? — спрашивает она резким тоном. — Почему именно Лондон? Габриэль теряется. Не могла ли от пережитого у его супруги развиться амнезия? — Ты сама сказала, в прошлом году, что хочешь… — Мало ли что я сказала! — прерывает его Эмили, сжимая ладони на каменном ограждении. Она кривит губы, то ли злясь, то ли сдерживая слёзы. Габриэль уже не способен читать её эмоции. Ещё одна утрата. Он глубоко вздыхает, переводит взгляд на проплывающий внизу пароход, заполненный туристами. До них долетает сжёванный голос гида, говорящего через громкую связь. — Ладно, — уступает Габриэль. — К чёрту Лондон. Твои предложения? Эмили пожимает плечами. Потом хмурится и ворчит: — Я вообще не понимаю, что особенного в этих выходных. Агрест в очередной раз – это происходит с какой-то уже пугающей регулярностью – теряется в словах. Он чувствует, что застывает, стараясь не выдать изумления. Оно уж слишком громкое на этот раз. Но умещается всего в один злосчастный вдох. — Годовщина, — голос его звучит отстранённо, пусто. Всё это сплошное недоразумение. Эмили меняется в лице, тянется к нему и тут же застывает. — О, господи, — сожаление фальшью прокатывается по её языку. — Прости. Я совсем... Потерялась в числах! Габриэль ведёт плечом. Ему становится ещё некомфортнее чем до этого. — Могла просто сказать, что не хочешь ничего отмечать, — проговаривает он через силу. — Я бы понял, Эмили. Она бледнеет, ёжится. Подступает ближе. Странным образом это лишь подчёркивает дистанцию между ними. — Я просто… Вылетело из головы. Вдалеке хохочут разбесившиеся чайки. Габриэль морщится. Эмили – та Эмили, которую он знал, – никогда не пыталась оправдываться в чём-либо. Она либо стояла на своём до последнего, либо признавала ошибку. Это всегда восхищало. Порыв ветра накрывает их со всей осенней немилосердностью. Эмили зачёсывает упавшие на лицо пряди назад. И это резко бросается в глаза. Габриэль помнит, что она всегда их заправляла за уши. Желудок склеивается от беспричинного озноба. Он сам не знает, что им движет. Наваждение? Обострившаяся на фоне эмоциональных скачков паранойя? Чёрт его разбери. Но Габриэль ловит всё ещё опечаленный взгляд зелёных глаз и спрашивает: — Помнишь, как чайка стащила у тебя шарф? По губам Эмили проскальзывает быстро тающая улыбка. — Да, помню. Габриэль выдаёт неискренний смешок. Его сердце избивает само себя в подскочившем пульсе. Он, вероятно, сходит с ума. Или же рядом с ним никакая не Эмили. А незнакомая, чужая женщина. Он сходит с ума.***
— Я вёл наблюдение за вашей супругой две недели, как мы и договаривались, — произнёс мсье Делоне, осматривая просторный светлый кабинет и заострив особое внимание на хозяине дома. Тот стоял возле окна, неестественно выпрямив спину и абсолютно с непроницаемым выражением лица. Лишь его сцепленные в замок руки мелко дрожали, что говорило об одном: Габриэль Агрест сильно нервничал. И, скорее всего, очень боялся знать правду. — Что-нибудь выяснили, детектив? Шарлю оставалось лишь удивляться выдержке этого человека. — Абсолютно ничего, мсье Агрест. За эти дни мадам Агрест не сделала ничего подозрительного. Габриэль недовольно поджал губы. Сейчас этот пинкертон озвучит то, чего Агрест боялся услышать: у Эмили помутился рассудок на фоне потери близкого человека, и ей бы не помешало пройти терапию. Как и самому Габриэлю. — Однако, — продолжил Шарль Делоне, — я связался со своими коллегами из Лондона и навел справки по поводу похорон мадемуазель Грэм де Ванили… — Причём здесь её сестра? — раздражённо прервал собеседника мсье Агрест: он отвлекся от непогоды за окном и схватился за чашку кофе, принесённой Натали. Словно утопающий за соломинку. — При том, мсье Агрест, — голос детектива Делоне зазвучал строже, — Амели Грэм де Ванили не похоронена ни на одном кладбище Лондона. И ещё: я был бы Вам очень благодарен, если бы Вы предоставили мне доступ в дом мадемуазель Грэм де Ванили. Что-то мне подсказывает, что ответы на вопросы могут содержаться там. Тонкие пальцы разжались. Хрупкий фарфор раскололся на несколько частей.***
Их встретила тёмная прихожая. Угасший и едва заметный запах шалфея. Шарль провёл ладонью по холодной стене, пока не нащупал выключатель. Свет выхватил два замерших отражения в зеркале, разбросанную корреспонденцию на столике и подставку для зонтов. Габриэль указал в её сторону. Голос его звучал так, словно он простыл: — Она была здесь. Эмили. Делоне отрывисто кивнул и направился к лестнице. Боковая стена оказалась увешана странными иллюстрациями. Десятки человеческих глаз взирали на него. Анатомично верных и карикатурных. Карих, пронзительно-синих, наполненных блёклым туманом слепоты. Какие-то смеялись, словно вырезанные с чужой фотографии и приклеенные к куску ватмана. Другие награждали презрением. Шарль выдохнул только оставив подъем по лестнице за спиной. На верхнем этаже электричество почему-то не работало. Пришлось вытаскивать фонарик. Луч света отпрыгнул в дальний конец коридора, выбеляя фигурку балерины, стоящую у окна. Детектив шагнул вперёд. Он неким выработанным за годы работы чутьём заподозрил неладное. Свет заскользил по потолку и сполз к стенам. На нежно-персиковых обоях отчётливо были видны тонкие содранные полосы. Они шли неровно и обрывались почти у самой лестницы. — Нашли что-то? — всплыл напряжённый голос Агреста за спиной. — Возможно. Шарль выпрямился. Он решил, что следует проследить за направлением царапин. Они начинались – уверенные, сильные росчерки, – у двери одной из комнат. Ручка слабо всхлипнула. Раздался короткий скрип петель. Делоне осторожно вступил в спальню. Тишину резало хладнокровное тиканье настенных часов. В комнате пахло сыростью. Через неопущенную до конца оконную раму пробивался шорох неспящего даже ночью шоссе. Всё выглядело обыденно. Шарль обошёл спальню по кругу, совсем забыв о Габриэле. Детектив заглянул под кровать. Но свет фонарика запутался в клочьях пыли в дальних углах, и больше ничего не нашёл. Досадно. Он поднялся и направился к выходу, когда под ногами что-то хрустнуло. Он опустил фонарик. На бежевом пушистом ковре осколок керамики казался совсем неприметным. Что-то начало обрисовываться. Шарль почти бегом спустился по лестнице. И немного поплутав, вышел наконец на кухню. Ага! В мусорной корзине нашлась горка белых черепков, что судя по всему раньше были кружкой. И… Маленький бутылёк, вылитый из тёмно-коричневого стекла. — Стрихнин, — пробормотал детектив. Хорошо, что он додумался надеть перчатки, а не как в прошлый раз… Из мыслей его вырвал надрывный крик. Агрест! И как он мог про него забыть? У Делоне ушло не меньше двух минут, чтобы разобраться, откуда донёсся звук. Слишком уж неприметной оказалась дверь, ведущая в подвал. А бетонная лестница, на которую падали зеленоватые пятна света — слишком длинной. Идеальное место, чтобы… Шарль спустился и замер. Он не сразу увидел Габриэля, стоящего в стороне. Всё, на что он мог смотреть — это плавающее в формалине тело. Белая паутина парящих внутри жидкости волос. Безвольно замершие тонкие руки. Грубый росчерк на светлой, почти прозрачной коже. Шрам. — Это... Это она, — голос Агреста рассыпался песком. — Моя жена. Моя Эмили. Казалось, ему с трудом удалось выговорить её имя, потому что сделав это, Габриэль схватился за голову и осел на пол. — Дьявол, — выдохнул Шарль, вслепую принявшись разыскивать телефон. — Я сейчас…***
У жандарма скучные, уставшие глаза. Амели подпирает подбородок ладонью. И хищно щурится, рассматривая невыразительное лицо напротив. — Итак. Вы убили свою сестру, Эмили Агрест, поместили тело в раствор формальдегида, и прикинувшись убитой, внедрились в семью? Амели усмехается. — Сразу к допросам… Даже не предложите сигарету даме? Следователь Серве хмурится, но лезет во внутренний карман куртки. Грэм-де-Ванили вытягивает сигарету из пачки и наклоняется к вспыхнувшему огоньку зажигалки. Чистый воздух гостиной мажется в запахе дыма. — Откуда вы взяли стрихнин? — Про интернет не слышали, месье Серве? — Амели клонит голову к плечу. — Там и не такое можно найти. Жандарм сухо кивает и вновь шелестит своими бумажками. — Зачем вы это сделали? — Наконец-то стоящий вопрос, — коротко рассмеявшись, произносит Амели, сбрасывая пепел в чашку. — Я уже, признаться, начала скучать. На лице Серве просыпается тщательное замаскированное раздражение. Он складывает губы в беглую и неискреннюю улыбку. Амели выдыхает дым от последней затяжки. Раздаётся тихое шипение потушенного о влажное дно чашки окурка. — Я всегда была в её тени. Дополнением. Эмили отобрала себе львиную часть родительской любви. В разговорах с гостями мама всегда начинала хвастаться тем, как чудесно Эмили спела на утреннике, как непередаваемо талантливо выступила на школьном спектакле, а в глазах отца появлялось тепло, которое никогда не трогало их, если речь заходила об успехах второй дочери. Друзья Амели плавно становились друзьями Эмили. О! Она, надо отдать ей должное, умела очаровывать. Амели морщится, откидываясь на спинку кресла. — Я никогда не жила. За меня это делала моя дорогая сестричка. Место в лучшем театре, любящий муж, сын… — она фыркает. — Всё как в слащавых мелодрамах. Такого не бывает в реальности. Но не у Эмили. У неё всё бывает. Серве сбрасывает недвижимость, пододвигаясь ближе. — Значит, в мотиве самая обычная зависть? Вы хотели оказаться на её месте… Амели молчит. Она думает, что хотела вовсе не этого. Она хотела просто почувствовать наконец, каково это –исполнять главную роль. Но она кивает. Несказанное пеплом оседает на кончике языка. — А зачем… — следователь неожиданно тушуется, с его и без того кислого лица сползает вся краска. — Зачем вы поместили тело в формалин? Амели выжимает ответ задумчивым движением плеча. Зачёсывает волосы назад. — Я не знаю. — Не знаете? — вкрадчиво уточняет Серве. И её разбирает громкий, опустошающий приступ хохота. Ей трудно объяснить то, какой ужас пробрал её сначала. Она видела не Эмили, а себя – мёртвую, медленно остывающую. Амели не видела, как та умирала. Она успела только услышать дребезг разбитой посуды, а потом включила музыку, вытесняя всё то, что обычно происходит с сопротивляющимся смерти телом. Два часа она внимала завываниям Синатры, прежде чем осмелилась выйти из своей комнаты. Амели успокаивается резко. Она бегло вытирает выступившие на глазах слёзы. — Наверное, я всё-таки люблю театральщину, что может быть драматичнее, чем плавающее в формалине тело красивой женщины? — проговаривает она. — Так и запишите.***
— Эмили… Моя Эмили. Он подполз ближе к страшному сосуду, в растерянности замер, так и не поднявшись с колен. А затем нерешительно протянул руку, едва касаясь прозрачного стекла, наполненного мутным белым туманом. Нет, это все неправда. К горлу подступила тошнота. Это страшный сон. Сейчас он откроет глаза в собственном доме, почувствует ласковое касание губ к виску. Встретится глазами с изумрудным взором и нежной улыбкой. Ему надо проснуться. Осознание пронзило словно стрела, разрушив до основания безутешного мужчину. Габриэль и не заметил, когда из его глаз хлынул поток слёз. Очередной крик разразил тесный мрачный подвал. Теперь он знал одно – мир для него потух. Стал таким же тёмным, как этот подвал. Пропитался сладковато-приторным запахом. Он ощущал, как его силой уволакивают прочь. Голос Шарля дрожал лишь едва. — Всё кончено, давай выберемся отсюда. Тебе нужно выпить успокоительного и поспать. Дальше всё размылось дождём. Визгами сирен. Горьким запахом медикаментов. Габриэль распахивает глаза, расплывчатые очертания пустой спальни склеиваются по кусочкам. Постель рядом смята и хранит остывшие контуры чужого тела. Агрест выдыхает. Ему всё приснилось. Формалин, Амели, подвальная тишина, — всё было сном. Габриэль замирает в ожидании. Сейчас дверь откроется, и Эмили войдёт в комнату, лаская сам воздух теплом своей улыбки. Но щёлкает не дверная ручка, а шестерёнка в голове. Габриэль опускает веки. Он осознаёт: ему ничего не приснилось. Эмили больше нет. Она не придёт.