Summer, 21

Чонин. Чонин! - Эй, ккамджон!! Болезненный тычок в бок заставляет Чонина разлепить веки, чтобы злобно посмотреть на человека, крайне недальновидно совершившего преступное деяние в виде прерывания сна Ким Чонина. - Иди в жопу, Сехун. - Только если к Лухану, дубина ты стоеросовая, - на этом он куда-то удаляется, попутно что-то бормоча о том, сколько трудов стоит притащить шестидесятикилограммовое тело из больницы домой; и еще что-то насчет неблагодарных скотов. Пофиг, Чонин просто хочет опять забыться сном. И не важно, что сегодня кровать кажется какой-то непривычной и странной. Чонин чувствует себя настолько измученным, что ему все сойдет. - Хватит тут слюни пускать, уматывай уже с дивана! А-а, так это диван. Как он вообще оказался на диване в гостиной, когда до его комнаты от силы шагов пять? Стоп. Попридержите коней. Он помнит, как вчера пошел обедать в больницу. А потом... Кенсу. - Черт. - Ты что-то сказал, ккамджон? - Черт, черт, черт, черт... - Чонин, ты чего творишь?! - Мне нужно в больницу, сейчас же, черт-черт, он там… - КИМ ЧОНИН ВЕРНИСЬ РАДИ БОГА ТЫ НЕ МОЖЕШЬ ВОРВАТЬСЯ В БОЛЬНИЦУ В ОДНИХ ТРУСАХ! Никогда еще он не добирался до больницы за такое рекордное время. Обычно дорога туда занимала около пятнадцати минут, в особо неудачные дни – полчаса, но сегодня, не смотря на то, что хуже дня и не придумать, спустя всего десять минут он уже стоит у стойки регистрации и, не успев перевести дыхание, выясняет номер палаты Кенсу. Ведь больница – это совсем как гостиница; гостиница для больных и умирающих. Это ужасно. В итоге его посылают в отделение интенсивной терапии. Возможность посещения предоставляется только семье, но Чонин даже не ведёт ухом (которое, кстати принадлежит Кенсу, впрочем, как и остальные части непревзойденного чонинова тела). Он суёт под нос толстой медсестре свой студенческий, служащий ему пропуском, и, не обращая внимания на удивленную женщину, мысленно проводит рукой по натянутым струной нервам в жалкой попытке успокоиться. А затем открывает дверь. Чонин решительно собирается сегодня получить все ответы на свои вопросы, и он, черт возьми, их получит, потому что к чертям собачьим все эту неопределенность, прямо сейчас он собирается повысить свои шансы поговорить с Кенсу начистоту. Вот только палата пуста. Кенсу нет. Снова. Чонину хочется закричать. . Только две вещи могут заставить администрацию больницы впасть в состояние хаоса и паники: неотложный случай или пациент, проскользнувший под носом у неубедительных, безответственных медсестер, и в итоге пропавший неизвестно куда. Чонин в ярости. Злость взрывается в его груди, горячей лавой просачиваясь сквозь трещины в его душе, но в неравной борьбе с беспокойством выигрывает, конечно, сверхзадача повышенной важности - найти Кенсу. Он даже не останавливается, чтобы бросить презрительный взгляд на толстую медсестру, тотчас же срываясь на поиски пропавшего без вести пациента До Кенсу. Кенсу, Кенсу, о, где же ты? Чонин начинает с первого этажа, для начала заглядывая в столовую, ведь Кенсу мог проголодаться и захотеть перехватить что-то на перекус. Когда его там не обнаруживается, Чонин поднимается на второй этаж. Он, однако, даже не заглядывает в рентгенологическое отделение, потому что знает, что Кенсу не настолько глуп, чтобы подвергать свое ослабленное тело воздействию губительного для него облучения. - Кенсу? - он зовет, надеясь, что кто-то из проходящей группы людей откликнется, но ему никто не отвечает. Кенсу обсо. Чонину хочется заплакать. Хоть и паниковать бесполезно, но отчаяние гложет его сердце, лишая всяких шансов избавиться от отчаяния, следующего за ним повсюду. Он уже проверил каждую подсобку, каждый мужской туалет (мысль, что Кенсу может прятаться в женском, он выкинул из головы), и уже готов ворваться в незанятые операционные и проверить их на наличие До Кенсу. От сводящего с ума нервного напряжения волосы Чонина встают дыбом, и он уже не знает, удастся ли ему вырваться из этой извращенной, жуткой игры, не повредив свою психику. Только спустя почти час он, наконец, обнаруживает свою цель. В самом конце желтого коридора родильного отделения, где все пропитано атмосферой спокойствия, а царящая там тишина охраняет сон младенцев, его ждет Кенсу. Через стекло, отделяющее палату новорожденных от враждебного мира, он наблюдает за множеством крепко спящих малюток. Обернувшись спиной к остальному миру, он стоит рядом со своей передвижной капельницей, но даже так Чонин узнает его. Силуэт ссутулившегося Кенсу, человека, выжившего в борьбе с раком и с самой жизнью, навеки запечатлен в памяти Чонина. Внезапно на Чонина находит смущение, даже подошвы его ботинок слишком громко стучат по выложенному плиткой полу, и кажется, этот звук усиливается в десять тысяч раз, гулко отдаваясь в каждом углу. Он замечает, что от волнения его ладони вспотели, и он пытается их вытереть о свою рубашку. А еще он замечает в отражении стекла, как Кенсу чуть скашивает глаза в его сторону, и понимает, что выдал себя. Бесполезно пытаться незаметно подойти к старшему и застать его врасплох. - Кенсу. Но парень не отвечает, безмолвно возвращаясь к наблюдению за новорожденными, спящими в инкубаторах. - Кенсу, тебя всей больницей ищут. Нельзя просто так взять и исчезнуть. Слова Чонина вновь встречает лишь тишина. Бесполезно, думает Чонин, Кенсу не собирается слушать его. От этого так долго подавляемое и сдерживаемое чувство недопонимания вспыхивает и вырывается из него в виде хлестких, резких слов прежде, чем он успевает сдержаться и прекратить попытки добиться ответа. - Можешь прекратить вести себя так и вернуться в палату? Это не шутки. На кону твое здоровье, а ты предпочитаешь торчать тут, наблюдая за какими-то слюнявыми младенцами, черт тебя побери! Ты задолжал всем, и мне, столько ответов, что это даже не смешно! Думаешь, сходить с ума от беспокойства за человека, который пропадает на два дня, чтобы потом обнаружить его в больничной палате, - так весело?! Думаешь, сидеть и мучиться вопросом, что ты нафиг скрываешь от меня, - доставляет ни с чем несравнимое удовольствие?! - Ш-ш-ш, ты их разбудишь, - только и отвечает Кенсу. Господи. - Думаешь, им так хочется, чтобы ты наблюдал за тем, как они спят? Возможно из-за того, что Чонин слишком погружен в свою собственную злость и непонимание, он не замечает, как вздрагивают плечи Кенсу, а нахмуренные брови соединяются в одну линию. Он пропускает тот момент, как его ладони, прикасающиеся к хрупкому стеклу, сжимаются в кулаки. И только тогда, когда крупная слеза выкатывается из уголка глаза Кенсу и прокладывает себе путь по его щеке, Чонин осознает, что Кенсу на грани. Вот только переживания Кенсу настолько разнятся от тревог Чонина, что на какое-то время реакция парня вводит его в состояние испуга и оцепенения. - Блин, Кенсу-хен, прости, я не то имел в виду... - Я хотел увидеть жизнь. Я просто желал посмотреть, как рождаются люди, - произносит Кенсу, вытирая рукавом одинокую слезу. Он не поворачивается лицом к Чонину, но Чонин думает, что так даже лучше, потому что ему самому нужно время, чтобы заставить чувство вины, гложущее его сердце, исчезнуть. (Вот только он знает, что у него не получится, потому что вина, как и боль, никогда не уходит быстро). - Но придя сюда, - старший замолкает, и его кадык дергается, словно он пытается проглотить огромный ком печали, тоски и уныния, застрявший в его трахее, - я лишь осознал, что в ту самую секунду, когда мы рождаемся, мы начинаем умирать. Часы нашей жизни запускают свой механизм, а мы начинаем стареть, начинаем умирать. И хоть дыхание позволяет нам жить, в течение этой жизни мы умираем. Какой в этом смысл? - Хен, конечно, смысл есть… - Чонин, - прежде тихий и тонкий, теперь голос Кенсу звучит уверенно и громко, заставляя Чонина отождествлять парня с крошечным муравьишкой превратившимся в крупного, представительного орла, расправляющего крылья над подвластной ему саванной. Чонину кажется, что сейчас реальность издевается над ним, а карма на этот раз зашла слишком далеко. Не остановившись ни перед чем, она пересекла океан, совершив путешествие из США в чёртов Сеул, чтобы погладить его задницу, а потом вцепиться в неё со всей дури зубами, да так, что он никогда не простит её за то, что в следующую секунду скажет Кенсу. - Я слышал, о чём шепчутся врачи. Да я и сам знаю, потому что предвидел это. О каких шансах на победу можно говорить, когда твой соперник – опухоль из твоих же собственных клеток, только мутировавших? Чонин не отвечает. Просто не осмеливается ответить. - Каждую минуту в мире умирает сто восемь человек. Ещё несколько дней, и я стану одним из них.