Сопутствующие потери

«Я дерусь, потому что дерусь». Нет причин скрывать свои эмоции. Подавляя свою сущность, свои мысли и мнение, можно просто стереть личность, забить её ногами и втоптать в грязь. Смысл появляться на свет и жить по чужой указке? Быть плохой копией себя и сливаться с серыми стенами в коридоре. Нужно быть скромнее. Нужно больше молчать. Нужно уважать чужое мнение и засунуть своё куда подальше. Нужно делать то, что тебе скажут, и быть тем, кем выберут. Нужно, нужно, нужно... - Кому нужно, мне что ли? - Вика, я тебя умоляю, отнесись к этому серьёзно! У Корсунь, формально, есть старший брат. Хотя правильнее было бы сказать бывший начальник. Формально - потому что их связывают лишь переселенцы, которые и образовали её Государев Байрак, однако с таким же успехом это мог быть Изюм или Чугуев, ведь людей набирали по всей губернии. Но опекать её вызвался тогда один Харьков - сейчас она даже не знает, хорошо это или нет. - Ты можешь нам помочь, ты просто обязана это сделать, пойми, - за окном звучит воздушная тревога, уже глубокая ночь и у него всё ещё мурашки по телу от этого неприятного звука и человека за спиной. - Так мы сможем скорее освободить тебя и остальных. Горловка в ответ понимающе мычит в зажатый между ухом и плечом телефон и продолжает наощупь в темноте завязывать свои потёртые фронтовые берцы. Выходить на улицу в комендантский час запрещено, но, пф, простите, какой горловчанин осмелится предъявить что-то своему городу? Тем более, который даже не в гражданке, с военным билетом в кармане и пистолетом за поясом. - Ничего себе. У меня только один вопрос, тебя послать или сам как-нибудь? - Прекрати грубить. Ты даже послушать не хочешь... - Не хочу. - А надо. Всем вам надо. Может, если ты поймёшь, то и до Богдана с Кириллом дойдёт быстрее. Нам нужно твоё содействие и любая информация: основные пути снабжения, координаты систем ПВО, склады боеприпасов...... Но не стоит думать сразу о плохом, у Вики в жизни ещё есть множество хороших вещей. Например, квартира с высокими потолками в малоэтажной застройке центра недалеко от площади, которая намного лучше того разваливающегося барака, где она жила при царской власти. Или Енакиево. О да, Енакиево - это её гордость, её мини-версия, её любимый братец и вообще, самый близкий и надёжный человек, который сделает сто фото с ней, и все они будут с правильного ракурса и с правильным затемнением. Золото, а не ребёнок. Хотя странно его называть ребёнком, уже так-то за сто лет перевалило. Дверь тяжело захлопывается, а Харьков продолжает бубнеть из светящегося дисплея телефона. Горловка действительно не хочет его слушать. Да и не только его, нет в принципе никого, кто мог бы переубедить её хоть в чём-то, поэтому смысла в этом нет. Чего в принципе стоят твои мысли и выводы, построенные на многолетнем опыте и событиях, свидетелем которых сам же и являешься, если ты готов так просто от всего этого отречься? - ... а также документы, к которым у тебя есть доступ. Если всё получится, то мы сможем успешно контратаковать и наконец-то всё закончится, - радостно заканчивает Миша и откидывается на подушку. - А удавиться Киев не хочет? Я была бы не против, - щелчок. Ещё один, - Вот же ж, - зажигалка летит в мусорку, а руки в спешке шарят по форме в поисках спичек. Она сейчас от злости просто отгрызет фильтр. - Я считаю, что тебе, Харьков, нужно заняться чем-то полезным. Статью научную напиши, окна в разбитых домах вставь, проверь свои системы ПВО, а потом уже ко мне с освобождением приставай. От кого освободить меня хочешь, от жителей? Ты ж умным вроде был, куда всё это подевалось? - Опять ты доверяешь пропаганде больше, чем своей семье. Я уже говорил... - И я уже говорила - у меня больше нет семьи за пределами Донбасса, - чиркает огонёк и в непроглядном мраке улицы, которую освещать администрация города не видит смысла, загорается маленькая красная точка. Вика топчет использованную спичку и прикрывает огонёк от прохладного мартовского ветра. Марка из самых дешёвых, ребята в окопе как-то поделились, а после их гибели на следующий день вся пачка досталась ей. Страшная вонь перебивает грусть, хуже только аромат Стирола, куда, собственно, и лежит дорога. Очень плохая дорога. - Так что странно всё это, звонят абсолютно левые люди... - ... вы просто хворі всі... - ... и несут какой-то бред. Считаю, что лечиться тут нужно только тебе и твоим дружкам с западной, если это в принципе лечиться. И сбрасывает. «Не важно, кто чего хочет, действительно имеет значение лишь то, чего хочу я». Не важно, не важно, ничего не важно. Горловка не спит уже пятые сутки. Отдача артиллерии и с потолка сыпется штукатурка, трескаются стены домов. По ночам приходят кошмары и вместе с домом трескается и её голова. Она пьёт ледяную воду, слышит сквозь сон детонации, дышит, дышит, дышит, но не чувствует лёгких. Ей страшно. Впервые действительно страшно. Ведь в её снах взрывается Стирол. Мише не понять, как можно из года в год жить в ожидании смерти. Артёмовску не понять, какого существовать в полной изоляции и абсолютной ненужности. Вике не понять, как можно быть такими тварями, чтобы всё забыть и драть деньги с её людей за комнату на ночь, за пересечение границы или оформление карты. По ночам она ненавидит всех людей и обследует Стирол с коксохимом на наличие повреждений. Высокий бетонный забор,бескрайнее поле и свет фонарика по сторонам. Вот синтезные колонны, вот цеха, вот трубы, - ничего не горит, ей кажется, ей только кажется всё. Бахмут говорил, что в таких случаях креститься надо, но она не будет. Просто ему на зло. Завод - еë сердце, душа, как и у каждого города Донбасса. Старое, ветхое, без должного ремонта, в последнее время полумёртвое, очень опасное со своими токсичными испарениями, и при неудачном стечении обстоятельств оно просто уничтожит всë вокруг. Если только туда попадут, если произойдёт реакция и здание взорвётся, а химические отходы начнут гореть, то им всем нужно будет копать могилы. Подумать только - она может всë убить: свою трудную беспросветную жизнь, своих соседей, все войска одним ударом. Горловка может закончить войну - как удивительно, наверное, переродиться в смердящий полигон ядовитых отходов с трупами и пожирать, уничтожать, съедать всё на своём пути. Корсунь аккуратно пролазит в повреждённое админздание и думает, как жаль, что она не самоубийца. Под её весом лопаются осколки стекла на груде мусора, с разрушенных стен падают кирпичи,а в траве поют противные сверчки. Над головой в дыре проломленной крыши сияют далёкие звёзды и небо с севера окрашено оранжевым заревом, содрогается земля. Там не далее,чем в сотне километров отсюда, идёт Бахмутская мясорубка. Её настоящего старшего брата стирают с лица земли. Если бы она была столицей, всё бы так не обернулось. Если бы она хоть что-то решала, то не отдала бы ни один город тогда. Если бы у неё была власть, все были бы живы. Это Донецк виноват, это всё Москва и Киев, это весь мир виноват, что их тут всех убьют. "Будьте вы все прокляты, ненавижу вас, всем своим естеством ненавижу". Давно, словно жизнь назад, к 27 июля 2014 года, когда были потеряны Славянск с Краматорском, когда уже сгорел дом профсоюзов в Одессе, когда произошла трагедия в Мариуполе, а Донецк не мог прийти в сознание вот уже второй месяц от постоянных обстрелов, началось наступление с Дзержинска, по самой Горловке нанесли удар. В первые минуты её оглушило и уже не было слышно ничего до конца дня, кроме собственных рыданий. Вика сидела в этом проклятом парке, на такой же проклятой земле и кричала, кричала, кричала, но сама практически не слышала себя. Дрожали руки, ноги, всё тело, слезы в тот день не заканчивались - и ей было уже без разницы, как она выглядит со стороны и что подумают другие. Яркое южное солнце пекло голову, зелёный газон залило кровью, ей больно, ей было так невыносимо больно, что нельзя даже попросить о помощи. Корсунь лишь открывала глаза и её тело словно разрывало также, как и этих людей на дороге, траве и тротуарах. Их будто бы разрезали на много частей и разбросали вокруг, а она лишь пачкается кровью, плачет и не может никого собрать. Это было последнее мирное лето, в июле которого она потеряла своих первых 13 человек. Так в Горловку пришла война и осталась здесь надолго. Она винит всех и себя в первую очередь, что допустила это. Что опять не смогла никого защитить. Словно вновь страшные сороковые годы, голова ботинком прижата к земле, держат крепко, чтобы не вырвалась и смотрела, как горловчан один за другим ещё живыми сбрасывают в ствол шахты "Узловая". Она хочет им помочь, вырывается, но Берлин лишь бьёт по лицу и не даёт даже отвернуться. «Ненавижу». Вика во веки не забудет этот шум, состоящий из сотни мучающихся голосов, как и не забудет людей, которых по кусочкам собирают медики в парке. Странно жить и надеяться, что всё будет хорошо, но страшнее жить и понимать, что дальше будет ещё хуже. У них заканчиваются люди. Ещё немного и никого не останется. Во всём этом обыденном ужасе год назад внезапно ей начал звонить Бахмут. Или Артёмовск, Корсунь ещё не решила, как его правильно называть. Он, честно говоря, тоже. Они не общались нормально лет пять точно. В первые месяцы, пока обстрелы были немногочисленны, они старались разговаривать на отвлечённые темы или обсуждали прошлое. Было непривычно вновь слышать друг друга. Горловка всё порывается съязвить или задеть или прямо высказать, что она думает о нём и его поступках за эти 8 лет, но вовремя одергивает себя. Ведь это действительно один из тех немногих существующих людей, который её действительно любит и которому она может доверять. После разговоров, конечно, сразу шла полная очистка вызовов и соц сетей от телефонов с доменом +7, так как подставлять себя перед постоянными проверками не очень-то хотелось. Поэтому Виктор сначала писал на бумажке, а затем и вовсе выучил новый мобильный номер сестры наизусть. Впоследствии, когда уже пропал свет, вода и интернет, а связь была лишь в определённых местах, это очень помогло. В последнее время их звонки сводятся лишь к короткой передаче информации с его местонахождением и количеством людей в этом районе. С каждым днём связь всё хуже, как и состояние Бахмута. Город сносится под ноль, и это не может не отразиться на здоровье. Он отступает вместе с войсками из квартала в квартал, ближе к западным окраинам, и, когда удаётся поймать сеть, звонит в укромном месте и тихим задыхающимся голосом говорит: - Я в районе Самолёта... который на выезде в Константиновку... Тут рядом частный сектор, вот в подвалах и я, и люди... Запасов мало, на пару дней буквально... Многоквартирным домам тут явно конец, оттуда работают снайперы, а по ним - арта.. Боже.. Взрыв, взрыв и ещё. Гул самолёта - ещё взрыв. Авиаудары. Вика сглатывает и пытается говорить так, чтобы голос не дрожал: - Вить, спокойно, я тебя вытяну. Постарайся оставаться там, не уходи, тебя эвакуируют вместе с людьми, а тогда уже я найду тебя либо в Первомайске, либо в Шахтёрске. - Гарантий не даю, ты ж понимаешь... Это не я решаю... - вероятно, у Артёмовска уже гниёт большая часть внутренних органов, слова произносить всё труднее. Если он отойдёт далеко от своих людей, то вовсе потеряет сознание. Сейчас держится на чистой силе воле, но и её осталось мало. - Да понимаю. Я уже ходила к Москве жаловаться - бестолку, меня всё равно дальше Кодемы не пускают, мол, это не моя зона ответственности. Но если тебя не будет в списках в ближайшие дни, я сама прорвусь в западные кварталы, слышишь? - Слышу... Вик.. - А? - Это грёбанный пиздец, - еле слышный шёпот, - я не выживу... шансов нет. - Бред, - пальцы ещё сильнее сжимают телефон, словно кто-то захочет его отобрать. Главное - не нервничать, - Я тебя к себе заберу и буду выхаживать, сколько потребуется, пока тебя не восстановят. Хоть годами, но не брошу. Я человек слова, помнишь? - Ха-ха.. помню-помню... Тогда я полностью в твоих руках... Береги себя... - И ты.. Пошли гудки. Если Артёмовск умрёт, она пристрелит из своей старенькой винтовки и Московского, и Днепровского, и явно кого-то из европейцев, если достанет. Не пожалеет ни патронов, ни времени. Насколько бы не была сильна давняя обида, в жизни Вики всё ещё есть старший брат. Пусть он игнорировал её, пусть наживался на её людях, пусть не помогал и не поддерживал, пусть. У Бахмута немного вымученная и почти незаметная улыбка, тихий строгий голос и добрый взгляд. Во дворе его разбитого дома росли алые розы и пахло сиренью, стены со времён империи были украшены лепниной, а в саду цвели старые яблони. Они вместе подкрашивали деревянный заборчик, пололи грядки в огороде и высаживали эти розовые кусты. Корсунь покрывала русые волосы платком, завязывала на талии вышитый фартук и всегда держалась маленькой ручкой за брюки Вити, чтобы тот никуда не убежал от неё. Днём была работа в поле, а вечером, когда Бахмут возвращался со своих уездных дел, они читали вместе с Библию, чтобы девочка запоминала написание букв. Они так давно не виделись. С того времени, она заново научилась метко стрелять, рыть блиндажи и окопы, падать на землю при первом свисте снаряда и жить без всякой надежды на светлое будущее. Горловка не может, просто физически не может это всё предать. Он её воспитал, научил читать и писать, дал ей имя. Виктор и Виктория - одна победа на двоих. Он должен её понять. Пускай были разногласия, это всё равно останется в прошлом, не будет больше границы, разделяющей их. Вика опять не спит ночами, перекрашивает волосы из одного цвета в другой, гуляет в непроглядной темноте и ссорится с Харьковом. Опять лежит на сырой земле посреди трупов и смотрит в серое, как её глаза, небо, закрывает глаза и слышит крики, ей снятся взрывы, ей снится война и смерть; опять закидывается таблетками напополам с Макеевкой и Енакиево в подворотнях и помнит, что когда-то давным-давно у неё была полноценная семья и хоть какое-то будущее, пока кто-то не пришел и не отобрал и это. Не важно, что думают и говорят другие. Не важно, как сильно ей сделают больно. Не важно, какую часть себя она потеряет в этой дурацкой войне. Горловка не перестанет бороться. «Меня никому не сломить».