Большая семья Узумаки

С самого рождения эти двое были несколько странными. Козакура и Умеко — идентичные розововолосые близняшки, пятый и шестой ребенок Наруто и Сакуры, были другими. Козакура родилась раньше на 24 минуты, но она отнюдь не была решительной. На самом деле, она, казалось, следовала всюду хвостиком за младшей близняшкой, непоколебимо подчиняясь какому-то невысказанному, невидимому коду между ними, который никто другой расшифровать не мог. С широко раскрытыми невинными глазами, она была очень эмоциональной, постоянно улыбающейся и безжалостно честной, как это свойственно только детям. Когда ей исполнилось два года, она научилась говорить с удивительным красноречием. Вся ирония заключалась в том, что научилась она этому так рано, потому что ей приходилось говорить и за себя, и за свою близняшку. Потому что Умеко не разговаривала. Умеко шептала. У младшей близняшки был редкий голос, сравнимый с едва слышным ветерком. Ее родители приняли его за странный детский лепет в те месяцы, когда она училась говорить. Они слишком поздно поняли, что, скорее всего, пропустили ее настоящее первое слово: потому что первое слово, которое услышали от нее, было далеко нетипичным. Это не было ни «Мама», ни «Папа», ни что-либо в этом роде. Это было «Какаши». Наруто и Сакура, едва не спотыкаясь, пытались заставить ее повторить, но она ушла в то состояние, в котором те привыкли видеть свою маленькую розововолосую дочь: чистый стоицизм. В знак тихой поддержки Козакура подошла к ней и сжала ее ручку, и обе, не мигая, уставились на Какаши, который стоял у двери. Он уже собирался уходить, когда Умеко позвала его по имени тихим прерывистым голоском. После того дня ему постепенно становилось все труднее и труднее покидать резиденцию Узумаки, когда он заходил туда всякий раз. Цель или продолжительность его визитов, казалось, не имели значения. Когда он собирался уходить, рядом с ним непременно оказывались две идентичные маленькие девочки, цепляющиеся за его лодыжки, сидящие у него на коленях или дергающие его за волосы, маску, рукава. Сбежать было почти невозможно. От Наруто с Сакурой помощи не было. С новорожденным Тайджо на руках, Тайфуном Минако, сеющей хаос среди ее старших братьев и сестер, и их седьмым ребенком на подходе, они были благодарны, что Какаши стал няней. Даже если тот того не хотел. Когда это случилось впервые, все казалось достаточно невинным. Наруто предложил прогуляться с Какаши обратно к башне хокаге, обсуждая некоторые политические вопросы с Кумо. Он нес трехлетних близняшек на плечах почти что таким образом, что кто-то мог бы принять их за мешки с картошкой. Они, похоже, наслаждались прогулкой, наблюдая за миром, проносящимся мимо них, любопытными взорами голубых глаз. Когда они добрались до офиса Какаши, тогда-то все и произошло. Каким-то образом Какаши не предвидел этого. Наруто любезно выдал: «Что ж, спасибо, что присмотришь за ними!» — и исчез, подмигнув. Они были не так уж плохи. Жутковаты, как и все с огромными глазами, в которых читалось выражение «Убирайся подальше», но, по крайней мере, они были тихими. Самая большая проблема, с которой столкнулся Какаши, как оказалось, заключалась в том, что его прежняя тактика была совершенно бесполезна перед лицом этих двух мелких. Независимо от того, со сколькими служащими он их отправлял, они каким-то образом находили путь обратно, чего никто не мог понять. Он не мог сосчитать, сколько раз оборачивался, намереваясь взять очередной свиток, и они просто стояли там, держась за руки со стоическими, выжидающими взглядами. Жутко до ужаса. Но даже так… Они совсем не были похожи на шумного и неряшливого Шиначику, ранимую и нуждающуюся во внимании Эмико или… Минако. И даже с этими ужасающе пронзительными, знающими взглядами, они были милыми. Совсем чуть-чуть. К тому времени, когда им исполнилось четыре года и Какаши передал шляпу хокаге Наруто, он стал почти квинтэссенцией любящего дяди для них двоих. Он сказал — не спрашивал — Наруто и Сакуре, что будет тренировать их. Только их. Но не потому, что те были его любимицами. Все строго потому, что они не захотели бы и не могли бы работать хорошо с другими сенсеями. По крайней мере, так он сказал их родителям. Наруто и Сакура медленно и покровительственно кивнули в знак согласия, затем обменялись позабавленными взглядами, в то время как Какаши ощутил, как его щеки вспыхнули. Эти двое процветали под его опекой. Они хорошо учились у него и усваивали большую часть его уроков, как казалось, практически без усилий. Обе преуспевали в учебе в академии, хоть Сакура не решалась позволить кому-либо из них закончить школу слишком рано. К тому времени, когда им исполнилось одиннадцать и они закончили школу, после чего выполняли задания с Какаши, их тайдзюцу и стратегическое чутье были впечатляющими для их возраста, даже по его стандартам. Козакура, как он понял с немалой долей иронии, была невероятно похожа на свою мать. Она унаследовала высокий контроль чакры и была очень умна. Она была склонна слишком сильно фокусироваться на том, что думали и говорили другие. У нее даже был такой же темперамент. Поэтому для него не было неожиданностью, что она постепенно сблизилась со своей матерью. В конечном итоге, сразу после того, как она достигла уровня чунина, она прекратила обучение у Какаши, чтобы использовать жесткий стиль ближнего боя, соответствующий стилю Сакуры. Настроение Умеко было испорчено на протяжении следующих нескольких недель после того, как ее близняшка попрощалась с командой, хотя мало кто, кроме Какаши, распознал бы плохое настроение у очень стойкой молодой леди. Вообще, казалось, что Умеко никогда не жила в соответствии с ожиданиями людей. Дело было не в том, что она превосходила предсказания окружающих, и не в том, что она терпела неудачи. Она просто выбрала свой, совершенной иной путь. В частности, она преуспела в тренировках Какаши: ее тихие и незаметные появления сделали ее идеальным кандидатом для многих его фирменных приемов. То, чего не хватало Наруто и Сакуре в искусстве фокусирования, похоже, было припасено только для Умеко. К тому времени, как ей исполнилось двенадцать, она была силой чистой прозорливости, эффективной машиной для убийства. Она была предназначена для АНБУ. И она знала это. Однако только когда ей исполнилось пятнадцать лет, ее родители неохотно согласились на ее просьбу надеть маску. Какаши с гордостью передал ей свою маску собаки. Она взяла ту в руки с типично серьезным, ничего не выражающим, почти скучающим лицом. Но потом прижала маску к груди так крепко, что Какаши испугался, что та может треснуть. С того дня Умеко не расставалась с маской. Когда она ее не носила, та была пристегнута к ее поясу. Она спала, сжимая маску в руке (а иногда, к большому неудовольствию ее родителей, и с ней на лице). Было непросто заставить ее вообще снять ее, даже когда она сидела дома с семьей. На самом деле, только трем людям когда-либо удавалось заставить ее снять маску по просьбе: Какаши, Козакуре и Наруто. Все, что Какаши должен был сделать, это сказать ей снять ее, и той уже не было. Козакуре нужно было лишь вежливо попросить. Наруто же, с другой стороны, мог заставить ее только в том случае, если официально отдавал приказ в качестве хокаге. Первое задание, которое ей дали как члену АНБУ, было… в лучшем случае сомнительным. Наруто приказал ей снять маску, прежде чем разъяснить ситуацию, чтобы он мог внимательно наблюдать за выражением ее лица. Он беспокоился, что, возможно, просчитался и обнаружит неповиновение с ее стороны. Вместо этого, на ее лице отразилась легкая тень гнева, когда он сообщил, что Козакура стала проводить много времени с красивым, харизматичным сыном Учихи Саске. — Да, Хокаге-сама, — сказала она с поклоном, выслушав подробности миссии. Она снова надела на лицо подаренную ей старую маску АНБУ. Наруто мрачно кивнул ей, и она испарилась. Если этот мелкий Учиха попытается сделать ее сестре что-то исподтишка, она будет там. Выжидая.