Горячие ночи (и дни) в Тейвате

Его руки холодные — как всегда, поэтому Эмбер совсем несолидно взвизгивает не только от неожиданности прикосновения, но и от жгучих мурашек от шеи до самого низа спины. Небо над штабом Ордо Фавониус голубое и чистое, крыша безлюдна — только над площадью то и дело взлетают тренирующиеся перед переаттестацией летной лицензии рыцари и новички. — Думаете это смешно, капитан Альберих?! — с серьезным, почти строгим даже видом упирает она руки в бока. — Кэйя! Без малейшего сожаления и раскаяния он улыбается, склонив голову набок. — Может если чуточку, Зайка, — смуглые руки легко и дразняще гладят ее по спине — слишком интимно для шутки или щекотки, слишком легко для объятия. На самом деле это всякий раз больше похоже на распушившуюся для грозности птичку перед игривым, сытым котом, но почему-то Эмбер совсем не страшно. И не тревожно, хоть сердце немного замирает и тут же сильнее колотится, подпрыгивает в груди как детский мячик. Всякий раз Кэйя улыбается именно так чтобы сделать ее смущенной, он смотрит именно так; дело даже не в том, какой он даже с этой повязкой на один глаз красивый. Есть в нем что-то магически и нечестно, неправильно притягательное, отчего ее глупое сердце плавится. И почти никогда не может сказать ему «нет». Оперевшись локтями о промежуток между зубцами башни, она не сводит с невысоко парящих планеров сердитый взгляд — пусть на самом деле не сердится на него уже толком. Больше так, для порядка. — Только не ври, что действующий магистр Джинн прислала тебя с инспекцией. Сам же говорил утром, что у тебя дела, — ворчит она, позволяя ему сначала устроить руки на своем животе, а потом для верности накрывает их маленькой, горячей ладонью. — Срочные. Уперевшись подбородком в ее плечо, Кэйя довольно вздыхает и жмурится. — Именно от них я сейчас и отлыниваю… — беззаботно сдувает он с ее щеки прилипшую прядь — дыхание влажное и чуть-чуть пахнет не вином, а самой обычной мятой. — Ох какая же ты у меня теплая, Зайка. Хорошая. Приятная. И впрямь потеплевшие пальцы рисуют круги на ее животе, опускаясь на бедра и ниже, по самому краю коротких шортиков. Шершавые, немного жесткие, его пальцы гладят узкую полоску голой кожи, словно невзначай соскальзывая к внутренней стороне бедра. Кровь приливает к ее щекам. Приходится закусить губу чтоб не ахнуть — уже не от неожиданности. — Кэйя Альберих! — с силой сжимает Эмбер его руку бедрами — получается только хуже; шипы и звезды на перчатке впиваются в нежную, чувствительную кожу легкой, дразнящей болью. Она все же вскрикивает — еле слышно, не сводя взгляд с парящих планеров. Если кто-то поднимется выше и увидит… Губами Кэйя легонько, почти невесомо проводит по ее шее. — Что, Зайка? — низкий, обманчиво мягкий полушепот ласкает кожу до озноба, до сладкой дрожи и слабости где-то в коленях. — Почему бы и мне не сделать тебе что-нибудь приятное… Прямо здесь. Сейчас. Ты же знаешь, Зайка, я никому не позволю увидеть лишнего. Его голос вечно делает из нее безвольную, податливую массу вроде слаймового желе — но острые, словно ледяные лезвия нотки иной раз выскальзывают из ножен обманчиво теплого бархата. В такие моменты Кэйя кажется… немного пугающим что ли. Но сейчас он целует ее в висок, нашептывает ей на ухо что-то сладкое, нежное, ласковое, пока его пальцы уже уверенно и умело ласкают внутреннюю сторону ее бедер, и когда он обещает — никому — по какой-то странной причиной Эмбер лишь жмурится и молча кусает губу. Доверяет. Пусть о таком в дневнике и не напишешь. Выщербленный временем и ветром край парапета больно впивается в пальцы, когда он кладет руку на ее поясницу и нажимает — в немом указании прогнуться; и Эмбер слушается, подчиняется. Словно в каком-то сне разводит ноги шире, позволяя ему к себе самым бесстыдным, откровенным образом прикасаться Здесь, под открытым небом, на крыше штаба Ордо Фавониус, когда над площадью столько планеров. Уже сама Эмбер трется о его подставленную ребром ладонь; постанывает, ощущая что лишь сама разжигает себя еще сильнее, но горячая, мучительная пустота внутри тише от этого не становится. Измятая ткань шорт в промежности, кажется, становится уже мокрой. А лицо горит, горят искусанные, вечно обветренные на вылазках губы. — Ну, Кэйя, — всхлипывает Эмбер жалобно, пытаясь сжать его запястье тесней коленями. — Ну, пожалуйста. Хрипловатый, низкий смешок обжигает ухо, и на мгновение становится не по себе— иногда на Кэйю словно что-то находит, и тогда он не отпускает ее от себя ночь напролет, изводя удовольствием до сорванного горла, до дрожащих, подламывающихся утром ног. Не спросив разрешения, он умело и быстро расстегивает пояс ее коротких шорт; измятая, скомканная ткань медленно сползает к ее подгибающимся коленкам. Когда за шортами следом отправляется белье, открывая ее выставленную задницу всем игривым ветрам Мондштадта, Эмбер пытается издать неубедительно протестующий, сдавленный писк. Остановился бы Кэйя, вправду скажи она «нет»? Только в их самый первый раз он, хоть и был здорово под хмельком, больно сжал ее подбородок ледяными пальцами и спросил — вправду ли она понимает что делает? Перед тем они целовались — по-настоящему, и Эмбер чувствовала себя опьяневшей, блаженно смелой, взрослой — пусть не было ничего хмельного кроме его горьковатых от Полуденной смерти губ, и она уверенно сказала «да», когда надо было сказать «нет», и на мгновение не пожалела об этом. Ироничный, сумасбродный, колючий как ледяные искры инея — Кэйя Альберих был удивительно нежным с ней. Удивительно добрым. Может поэтому «нет» ему она так ни разу и не захотела сказать. — Да! — всхлипывает Эмбер, когда его пальцы слишком легко скользят по влажной, болезненно чувствительно уже плоти. — Ох да! Еще, еще пожалуйста. Дразня ее, он проводит пальцем по всей щели, немного кружит у клитора, заставляя ее дрожать, неловко переступать на ватных ногах и сжиматься. Обводит вход, и Эмбер невольно дергается в бесполезных попытках ощутить его в себе хоть чуть глубже. — Пожалуйста, Кэйя, — беспомощно просит она, уронив голову на скрещенные на теплом от солнца камне парапета руки, и обычно просить бесполезно — если Кэйя хочет, чтоб она просила, но сегодня он лишь прижимается ближе и оставляет на взмокшей шее легкий, почти невинный поцелуй. — Все для моей милой Зайки, — смеется он, и когда сразу два его пальца глубоко проникают в нее, у нее вырывается громкий стон. Громкий, влажный звук теряется среди поскрипывания мельниц, мешается с далекими голосами на площади там, внизу, с ее собственными стонами, которые она бесполезно пытается подавить в груди. Кэйя трахает ее пальцами то ритмично и быстро, все-таки заставляя ее вскрикивать и давиться теплым, мягким воздухом, то словно — однозначно — издеваясь, неспешно, лениво. — Вот так, моя хорошая, — опутывает он ее невидимой сетью бесстыдно-ласковых слов, пока перед глазами Эмбер мир вокруг туманится, превращаясь в цветное, смазанное месиво вроде яичного салата. Уже сама она торопливо, жадно насаживается на его пальцы, и интонации становятся довольными и одобрительными. — Вот так, да. Кончи для меня, Зайка. Здесь. Сейчас. Каждое слово, произнесенное его хрипловатым, низким голосом, заставляет ее вздрагивать одновременно от удовольствия и смутных остатков стыда — ну что если их увидят… Как будто почувствовав, Кэйя разводит глубоко внутри нее пальцы, сгибает, задевая какое-то особо чувствительное местечко, и оргазм скручивает ее сладким, сокрушительным спазмом. Руки Эмбер соскальзывают с парапета, а колени подкашиваются уже окончательно. Кэйя едва успевает подхватить ее прежде чем она упадет. Он поддерживает ее за талию, позволяя спрятать красное, мокрое от пота и слез лицо у себя на груди и негромко, довольно смеется. Внезапно теплый, почти мягкий смех его обрывается — словно порывом ветра задуло свечу. Мгновение спустя сквозь плавающий туман до разума Эмбер доносится звук шагов. Паника заставляет ее застыть. Красная, дрожащая, с болтающимися на щиколотках шортами… Кто из Ордо Фавониус после такого станет ее воспринимать всерьез? И вообще уважать как рыцаря? Но все что она сейчас может — еще крепче прижаться к Кэйе, вцепившись в воротник его белой рубашки. — Кто сказал, что ваша тренировка окончена? — цедит он негромко. Шаги только что уверенные, замедляются, а потом и останавливаются вовсе. — Уже час пополудни, — уже не так уверенно сообщает еще невидимый ей рыцарь. — Разве я спрашивал время? — еще тише, почти мягко тянет Кэйя, поглаживая Эмбер по мокрой спине под сбившейся и прилипшей рубашкой, и в только что беззаботном, теплом голосе столько бритвенно-острого холода, обернутого в мягкость бархата, что последи тепла Мондштада она вдруг вся леденеет разом и с облегчением слышит уже издалека: — Никак нет, капитан Альберих, сэр! — Рад что мы так быстро поняли друг друга, Гарри. — кривит губы Кэйя в подобии на улыбку, и под свист торопливо раскрывающегося планера, Эмбер не может сдержать смешка. Ей немного смешно и немного не по себе — когда он таким бывает. Впрочем, отдышавшись и придя в себя, она торопливо поправляет одежду, приглаживает растрепанные волосы, поправляет сбившуюся набок косынку. — Дурак! — с красными от стыда щеками маленькими кулаками она яростно колотит Кэйю по широкой груди и плечам. — Как тебе только в голову пришло такое. Со сконфуженным и виноватым лицом Кэйя покорно сносит все, не разжимая обнимающих ее рук — только лукавство в глазу да намек на улыбку в уголках губ выдает, что он попросту забавляется. Полное отсутствие его раскаяния выводит ее из себя. — Вот не вздумай снова заваливаться сегодня к ужину как к себе домой! — мрачно хмурит Эмбер лоб. — Ходи голодный. Или ужинай в Доле или в Охотнике. — Куда я пойду, если ты меня выгонишь, Зайка, — состраивает он дурашливую и одновременно еще более жалостливую мину. — Кому я кроме тебя вообще нужен. Пойду в свой одинокий, темный, холодный угол в казармах и буду сидеть там никому не нужный, никем не любимый… Казармы теплые и вполне комфортны, к тому же там он почти не бывает, но звучит это как-то так что внутри у нее все переворачивается разом. — Да тебя весь этот город носить на руках готов, — небольно шлепает Эмбер его по плечу, не позволяя снова себя провести. — Ну или половина. Все кругом тебя обожают, — смеется она громко и искренне. — Ума только не дам за что. Почему-то Кэйя вместе с ней не смеется. Пауза вдруг кажется оглушительно и пугающе тихой. А недавние слова такими грустными, что хоть умом Эмбер и понимает прекрасно что Кэйя как обычно играется с ней словно с несмышленышем, на глаза слезы наворачиваются . Глупая, глупая и доверчивая зайка… — Скажи, ты хороший или все же плохой? — вдруг пристально и прямо вглядывается она в его лицо сквозь противную мокрядь в глазах. Шмыгает по-детски носом. Молчание становится слишком долгим для ожидаемо шутливого, изворотливого как обычно ответа — Недостаточно хороший, чтоб не смущать тебя иногда всякими гадкими, бесстыжими выходками, — наконец, задумчиво Кэйя наматывает на палец длинную прядку ее каштановых мягких волос. — Недостаточно плохой для чего-то действительно ужасного… Ну вот, ты меня раскусила, раскрыла все мои карты и каверзы, хитрая моя Зайка, — вдруг как прежде беззаботно и легко смеется он, притягивая ее ближе. — Тебя так легко не проведешь. Но ты все равно не прогоняй меня, ладно? Как всегда дразнит ее и дурачится, но сменив гнев на милость, Эмбер лишь вздыхает и уже искренне и солнечно улыбается, потому что «нет» ему у нее так никогда и не выходит сказать. Да и не хочется, если по правде.