Горячие ночи (и дни) в Тейвате

У Е Лань беззаботный, чуточку насмешливый взгляд — словно бы на светском приеме, а не в плену. Только взлохмаченные волосы, кровь на щеке и синяк под глазом несколько портит все впечатление. — Вы всегда так приглашаете к себе дам, господин Панталоне? — с любопытством вопрошает она, зажатая среди пяти лучших его агентов разом. — Ни в коем разе, госпожа Е Лань, — невозмутимо глядит он на нее сквозь очки и чуть-чуть улыбается с почти смертельной мягкостью, поднимаясь из-за стола. — Только когда они лезут в мои планы и рушат их с такой же достойной лучшего настойчивостью, как это уже долгое время делали вы. Раздеть, — бросает он двум агентам уже с совсем иной интонацией. — И в колодки. В те самые. Те переглядываются и смеются, стаскивая с нее тряпки — зло и недвусмысленно. Посреди его временного кабинета Е Лань кокетливо надувает яркие, чувственно очерченные губы, и ее кожа, белая словно сливки, холеная словно лучший бархат мягко светится в золотистом сиянии свечей. — Колодки? — с легким оттенком скуки закатывает она глаза вместо желаемого им страха, когда в дополнение к фиксирующей распорке на ногах на ее шее и запястьях защелкиваются замки двух половинок из грубого дерева на стойках, лишь подчеркивая их изящную тонкость и силу. — Фи, как банально и как заурядно, господин Панталоне. Я ждала от вас большего. — Будет непросто пережить ваше разочарование мной. Но я как-нибудь справлюсь. Глава контрразведки Ли Юэ, доверенное лицо Воли Небес… Раздетая, беспомощно и жалко согнутая впополам Е Лань, надменная, изощренная гордячка, столько крови и планов попортившая Фатуи и лично ему самому — зрелище триумфа, которым не слишком хочется с кем-то делиться. Настоящая драгоценность. Редкостная диковинка Ли Юэ в его руках. Сокровище, заплатить за которое невозможно никаким количеством моры. Для импровизированной допросной это место кажется удивительно уютным сегодня — особенно, когда агенты уходят. — Умные мужчины в очках — моя маленькая женская слабость, господин Панталоне, — доверительно и невинно сообщает Е Лань, поглядывая на него снизу вверх. — Особенно если у них такой же тонкий вкус к мехам как у вас. В этот раз улыбка Панталоне получается несколько принужденной — а на круглой, подтянутой заднице Е Лань расцветает красный отпечаток его ладони. Следом за звонким звуком удара ее громкий, почти удивленный вскрик теряется под потолком. В паху начинает приятно тяжелеть. В удовольствии тяжело себе отказать — да и надо ли?.. — На вашем месте я бы не был так легкомысленен. — О, на моем месте вы тоже смотрелись бы замечательно, — позвякивая распоркой, переступает она узкими светлыми ступнями по мягкому, устилающему пол ковру в бесполезной попытке свести ноги ближе. — Скажу даже больше — вам бы это понравилось. — А моим людям понравилось бы — отдай я вас им хотя бы на ночь. У каждого есть на вас зуб, госпожа Е Лань. — Вместо этого будете выпытывать мои тайны сами? — Выпытывать? — скучающе хмыкает Панталоне, любуясь багровым следом своей руки на сливочно бархатной коже ее бесстыдно выставленной задницы. — Зачем же. Вот прямо в таком соблазнительном виде я отдам вас своим людям на пару-тройку ночей, а потом вы уже сами начнете предлагать мне все свои тайны подряд — просто чтоб все закончилось. Медленно, почти нежно он проводит пальцами вдоль линии ее гибкой, крепкой спины, наслаждаясь тем как на коже проступают мурашки. Тонкое горло Е Лань слегка дергается, когда она сглатывает. — Так что же вас останавливает, господин Панталоне? Словно просит ошейника. Или плетки. На мгновение он представляет себе узкие, алые следы хлыста на нежной, холеной коже с тонким, манящим ароматом ночных орхидей и делает мысленную пометку: надо бы обзавестись им. — Если они вас испортят — это будет бесполезной тратой ценного, уникального ресурса, — мягко смеется Панталоне, поправляя сползшие на кончик носа очки, и следующий удар заставляет ее вздрогнуть, но не закричать. — Предпочту сначала испортить вас сам, госпожа Е Лань. — О, в последнее время я была ужасно плохой девочкой, да, — беззаботно смеется она. Впрочем, довольно скоро уже она начинает вскрикивать — низким, чувственным голосом и все громче с каждым новым ударом, оставляющим красные, вспухающие следы на ее заднице; скорее всего потому что он бы хотел заставить ее кричать. Когда рука, наконец, устает — ее нахлестанный зад уже почти светится ярко-алым, а его член болезненно натягивает штаны. Эта покрасневшая кожа, едва заметные капельки испарины, выступившие на ее спине… Притихшая Е Лань вздрагивает. Сжимаются в кулаки закованные в колодки руки. Сладкий аромат орхидей мешается с чем-то терпким, неуловимо манящим, притягивает словно мотылька. Ноздри Панталоне вздрагивают, когда он вдыхает глубже, а когда, повинуясь проснувшемуся инстинкту, проводит кончиками пальцев между ее разведенных ног, сдвинуть которые ей не дает прочная распорка у щиколоток — прикосновение оказывается горячим, обволакивающе влажным, словно он погружает пальцы в растопленное масло. Слишком… Слишком хорошо. Член становится таким твердым, что, кажется, вот-вот лопнет от притока крови. Не в силах удержаться, он вновь ведет рукой по ее мокрой, горячей промежности, почти без сопротивления проталкивает их в тесную глубину, и Е Лань вдруг снова вздрагивает, уже крупно, всем телом; ее крепкие бедра прижимаются к его руке теснее, из груди вырвается низкий, вибрирующий стон. Она сжимает его пальцы в себе. Тонкие, нежные стеночки пульсируют, сокращаясь, а потом она ненадолго обмякая, повисает прямо на своих колодках. Она кончила. Эта заносчивая, острая на язык сука действительно кончила на его пальцах просто оттого что он ее выпорол как дешевую, провинившуюся девку… Воздух в легких вдруг кажется Панталоне обжигающе, невыносимо горячим как в глубинах Натлана или пустынях Сумеру. — Простите мою неучтивость, господин Панталоне, — в своих колодках Е Лань встряхивается и сладко, гибко тянется, выгибая спину. — Вероятно, вы ожидали какого-то другого итога, но поймите… Напряженная, нервная работа, полное отсутствие времени на личную жизнь, вечная неудовлетворенность… Ох, да кому я рассказываю! Конечно же вы понимаете. Медленно Панталоне убирает руку, не сводя взгляда с мокрого блеска собственных пальцев, испачканных ее смазкой. Рот наполняется слюной. Он почти чувствует ее вкус на кончике своего языка, он знает что Е Лань неприкрыто насмешничает и издевается, и это приводит его в ярость большую, чем можно было бы представить себе. — Понимаю, — негромко тянет Панталоне, встав перед ней. Он вытирает пальцы об ее мягкую, нежную щеку, и на белой, словно сливки и бархат коже остается влажно блестящий след. — Прекрасно понимаю все ваши личные сложности, госпожа Е Лань. И знаете, это заставляет меня вспомнить о некоторых занимательных приспособлениях, которые по невероятному стечению обстоятельств недавно передали мне из Фонтейна и Инадзумы… Люблю собирать в своих руках всяческие занятные редкости, знаете?.. Е Лань оживленно кивает, мерцая яркими зелено-голубыми словно аквамарины глазам из-под темной челки. — Надеюсь, с ними вы преуспели больше чем с мехом, — она ерзает, стараясь поудобнее устроить зажатую в колодках шею, и ему хочется ударить по лицу надменную, злоязыкую суку, но это лишь будет значит что он снова поддался тому импульсу, что она задала. Какое-то время Панталоне медлит, оставляя ее несомненно острому уму время поразмышлять — каким же будет следующий шаг. Судя по недовольному взгляду кольцо из упругого, плотного материала, занявшее место между ее челюстями — пришлось зажать ей нос, чтоб заставить раскрыть рот достаточно широко — оказывается не тем, что она ждала. Яркие, влажные губы теперь туго натянуты вокруг кольца, острые, белые зубы не представляют опасности. — Мне нравится ваш рот, госпожа Е Лань, — с ленивой неспешностью Панталоне погружает два пальца в теплую глубину ее рта, надавливает подушечками на бархатистую поверхность языка. — Но не нравятся слова, которые этот рот из себя постоянно извергает. Думаю, эта милая вещица из Фонтейна решит часть наших с вами проблем разом. Челюсти Е Лань напрягаются, когда он безнаказанно имеет ее рот пальцами, на которых, должно быть, еще остался ее собственный вкус. Какое-то время он дает ей время погрызть несчастный кляп, попробовать его выплюнуть, вытолкнуть языком, и лишь когда бесполезные попытки ее утомляют, вталкивает длинные пальцы в ее горло по самые костяшки и не вынимает, пока ее горло не начинает сокращаться, а красивое лицо не краснеет от удушья. Только когда по ее щекам начинают катиться слезы, Панталоне, наконец, позволяет ей вдохнуть воздуха. От его пальцев к ее губам тянется вязкая нитка слюны. — Вот теперь идеально, — довольно улыбается он, поправляя очки, и поглаживает ее по темным блестящим волосам. Е Лань недовольно и смешно из-за кляпа во рту морщится, пока он расстегивает штаны. Влажный жар ее рта вокруг его члена едва не заставляет его застонать. Перед глазами все туманится, словно очки запотели, но когда очки повисают на цепочке, перед глазами не проясняется. — Да, так значительно лучше, — выдыхает Панталоне хрипло, кладет ладонь на ее затылок, лишая последней, крошечной возможности отстраниться и толкается глубже в раскрытый податливо рот. Какое-то время Е Лань не сопротивляется, как будто ее ум полностью поглощен поиском выхода, но после, видно отчаявшись, упрямо упирается в головку его члена кончиком языка, пытаясь вытолкнуть из своего рта. Что-то невнятно мычит, давясь. Трение, бархатистое, упругое, лишь добавляет еще удовольствия, и вновь погрузившись так глубоко, что очертания его члена видны на тонкой, белой коже ее горла, Панталоне кончает, сжимая ее мягкие, нежные щеки в руках. Хочет или нет, Е Лань покорно глотает его семя и кашляет. Проклятие! Стоило насладиться ее ртом, ее положением дольше; слишком быстро, и в аквамариновых глазах отчетливо читается насмешливое, все еще язвительное этому подтверждение. — Думается, вы несколько заскучали, госпожа Е Лань, — с усмешкой Панталоне пододвигает удобный, мягкий стул ближе к ее колодкам и чуть-чуть распускает винты, фиксирующие высоту ее колодок на стойках, заставляя ее согнуться немного ниже. — А мне надо изучить несколько срочных писем, о которых из-за внезапности вашего визита я умудрился совсем позабыть. Как гостеприимный хозяин я не могу позволить вам скучать слишком долго. Маленькие зажимы из элементальной инадзумской стали, извлеченные из бархатной коробочки, слегка покалывают пальцы разрядами электричества. На грани боли и удовольствия… Е Лань что-то недовольно мычит сквозь кляп, когда зажимы аккуратно занимают свое место на ее розовых, твердых сосках и на клиторе, и даже растрепанной, темноволосой головой мотает. — Так-то лучше, — удовлетворенно кивает Панталоне, сев, и вновь погрузив еще мягкий член в ее раскрытый рот, не глядя сгребает со стола какие-то маловажные донесения. Очки он возвращает на нос, но буквы упрямо не желают в слова складываться. Шелестя бумагами, он искоса поглядывает на темноволосую макушку Е Лань, на то как в колодках Е Лань ерзает, крутит бедрами бесполезно пытаясь освободить себя от зажима между ними. Его собственные бедра и расстегнутые брюки становятся влажными от ее дыхания и слюны. Впрочем, ее дыхание уже скоро становится больше похожим на стоны, а руки, надежно зажатые колодками, беспомощно сжимаются в кулаки, оставляя следы-полумесяцы от ногтей на ладонях. Во влажном тепле ее рта его член начинает снова твердеть. — Если будете благодарной гостьей, я сниму зажимы, госпожа Е Лань, — бросает Панталоне вскользь, но она только фыркает с прежней надменностью. Спустя минут десять, когда сливочно бархатная кожа Е Лань уже блестит от испарины, а колени дрожат и подкашиваются, Панталоне вдруг ощущает неуверенное, легкое прикосновение ее языка. Внутри что-то разгорается приятно — от того, что эта надменная, заносчивая сука, причинившая столько вреда, хоть ненадолго все же стала покорной. Положив руку на ее затылок, он почти нежно перебирает темные, блестящие пряди, от которых исходит сладостный аромат орхидей, пока бархатистый, нежный язык Е Лань все более уверенно и умело ласкает его уже твердый член. С несвойственным прежде энтузиазмом она облизывает головку, прослеживает каждую венку, сжимает вокруг его члена щеки, словно пытается всего высосать. На мгновение Панталоне кажется, что вот-вот она даже снова сделает это. Но в этот раз он не хочет закончить все так. С неохотой он заставляет себя освободить ее рот, и с недовольным звуком Е Лань поднимает на него совершенно затуманенные, блестящие от слез глаза. Губы ее распухли, а внутренняя сторона бедер, когда он подходит к ней сзади, мокрая и липкая от стекающей смазки. Ее запах, запах ее возбуждения вновь дурманит его, привлекает. Сама Е Лань привлекает его так, как ни одна женщина в мире, ни одна самая умелая, податливая и страстная красавица Снежной, из тех кто регулярно обслуживают его нужды между чашкой кофе и газетой утренних новостей. Ее плоть, припухшая, блестящая от смазки, вызывает мучительное желание прикоснуться к ней языком, ощутить ее вкус, ее дрожь сильнее и ближе. В попытке немного насытить себя, Панталоне снимает зажим с одного из ее покрасневших, ноющих, должно быть сосков, вызывая у Е Лань благодарный вздох облегчения, но прикосновения его рта, когда его рот смыкается вокруг соска заставляет ее всхлипнуть почти жалобно. По ее телу проходит новая волна дрожи. Вдоволь насладившись вкусом и ощущением бархата ее кожи на языке, Панталоне оставляет поцелуй на ее груди почти нежно и возвращает на место зажим. От неожиданности Е Лань взвизгивает и что-то мычит неразборчиво и обиженно. — Я сниму их, — сглотнув, он заставляет себя улыбнуться. — Как и обещал Позже. Впрочем, — вдруг сам для себя неожиданно решает он, водя пальцами по ее распухшим, горячим губам, растянутым вокруг кольца, — По-моему, госпожа Е Лань, вы уже несколько утратили желание язвить и кусаться. — Трахни меня, — хрипло велит Е Лань, едва ее рот становится вновь свободным. — Боюсь, не в вашем положении командовать. — Я была такой плохой девочкой все это время, — смеется она, чувственно облизывая языком свои распухшие губы. — Трахни меня как следует, наконец, господин Панталоне. Накажи меня. В этот момент Панталоне ненавидит ее так сильно. Хочет ее так как, наверное, никого никогда не хотел. Сжав одну ее ногу под коленом, он раскрывает ее для себя, одним толчком до упора вгоняет болезненно твердый член в мокрую, жаждущую плоть, и Е Лань кричит, извиваясь в своих колодках, бьется как одержимая. На запястьях, на ее шее колодки оставляют яркий, красный след содранной кожи. Она кончает почти сразу — все тело словно разрядом прошивает; она снова вскрикивает, захлебывается стонами, захлебывается своим удовольствием, не пытаясь давить стоны в груди или как-то иначе сдерживаться. Она кончает снова и снова, она не просит, а требует — еще; сама жадно подмахивает ему бедрами, пока, наконец, Панталоне, стиснув зубы до хруста, не натягивает ее на себя в последний раз, позволяя опустошить себя досуха. Колени у него подкашиваются. Приходится схватиться за те самые колодки, чтоб не упасть, и обнаженная, мокрая от пота спина Е Лань прижимается к его груди, должно быть, ощущая как колотится сердце. Ни одна, ни одна женщина Тейвата не заставляла его чувствовать себя так. Не сразу Панталоне понимает что почти обнимает ее, что его пальцы почти касаются ее пальцев. Впрочем, Е Лань, бессильно обмякшая в колодках, не выглядит так словно способна сейчас хоть что-то воспринимать. Даже так и неснятые им зажимы. Застегнув штаны, Панталоне какое-то время смотрит как белесые потеки семени стекают по внутренней стороне ее бедер. Двумя пальцам приподнимает ее упавшую голову за подбородок — повисшая в колодках Е Лань поднимает абсолютно бессмысленный, расфокусированный взгляд, но на залитом слезами, раскрасневшемся лице ее глаза сверкают как аквамарины чистейшей воды. И что теперь? Большим пальцем он проводит по ее распухшей нижней губе, по изящной, тонкой шее и невольно думает что ей бесспорно пошел бы ошейник, украшенный такими же чистыми, безупречными аквамаринами. Слишком хороша чтоб ее ликвидировать. Слишком опасна чтобы вот так оставить в живых. Впрочем, когда Панталоне выходит, чтоб привести себя в порядок и отдать пару распоряжений — на пару минут, не более, к его возвращению колодки оказываются пусты. Е Лань, ее одежды уже и след простыл — как и пары бесполезных бумаг на его столе, и лишь вскрытый, тщательно спрятанный сейф заставляет его пусть и криво, но усмехнуться. Может это и была ее настоящая цель? Скомпрометированных агентов несложно устранить и заменить новыми — эти люди лишь пешки, в конце концов. Как и все Фатуи на доске Царицы. В том числе и он сам. Колени его все еще чуть-чуть дрожат, и, наверное, это получилась неплохая сделка, которой он заплатил за свое удовольствие. Пусть Е Лань еще не раз испортит все планы, какая-то слабая, чувствительная струнка, о которой он предпочел бы забыть навсегда, не дает сожалеть о том, что он не сумел ее уничтожить. «Лучшее мое свидание за последние пару лет! С нетерпением буду ждать нашей не менее страстной встречи», — сладким голосом Е Лань обещает ему оставленный на столе клочок бумаги. И только короткая приписка неровным почерком, заставляет банкира задумчиво изогнуть бровь. «Ваши милые игрушки просто чудо, господин Панталоне. В следующий раз непременно покажу вам мои!» Наверное, это все же угроза. В помещении нет сквозняков, но по спине Панталоне под одеждой отчетливо тянет жаром и холодом. Член почему-то встает.