Горячие ночи (и дни) в Тейвате

— Мы можем не делать этого… — начинает Мона c обманчивым апломбом, садясь на самый край кровати. — Во всяком случае не сейчас. Ты алхимик, я астролог… Мы люди науки, и интеллектуальная близость для нас куда важнее физической. Ее щеки ярко розовые — после горячей ванны и, видимо, от некоторого смущения, длинные темные хвостики змеями сползают по напряженным, очень ровным плечам. Она плотнее запахивает на груди чистый, уютный халат, который он ей дал. — Я серьезно, Альбедо. Если ты не хочешь… — Насколько помню, я никогда не давал тебе повод думать так, — говорит Альбедо очень спокойно и мягко и отводит ее прижатые к вороту руки в стороны. Мона вскидывает на него взгляд прозрачных, светлых глаз и слабо улыбается. У Моны невероятные глаза, у Моны пышная, мягкая грудь, тоненькая талия и женственно округлые бедра — ее тело по всем канонам человеческой красоты не может не вызывать желания даже у того, кто века назад был искусственно создан из мела. Мона получит то, в чем нуждается — а нуждается она в регулярной, полноценной разрядке. Нуждается ли в чем-то подобном он сам? Гениальная и суровая Рэйндоттир создавала свое творение для познания безграничного мира, его тайн и его смысла, для поисков ответов, а не низменного удовлетворения потребностей. Не для эфемерных, романтизированных чувств-производных от секреции желез и химических процессов, происходящих в живом организме, чтоб призвать его к размножению. Даже отчетливое понимание этого не может расплести тугой клубок из тепла, нежности, заботы… возбуждения, незаметно нашедший место в его животе. Альбедо чувствует… для гомункула слишком много, наверное? Ощущая теплую, мягкую близость Моны, он чувствует слишком отчетливо. Соитие — несомненно важная часть отношений между партнерами. Но больше всего Альбедо хочет, чтобы ей было хорошо. — Это очень красивое белье, — замечает он, расстегивая крючки ее тонкого, кружевного бюстгальтера; черный цвет подчеркивает матово фарфоровый оттенок ее кожи, но вдавленные красные следы, оставленные тугими, прилегающими швами в подмышках и на боках заставляют его слегка нахмуриться. — Но в следующий раз, пожалуйста, попробуй более мягкие и комфортные материалы. И удобный фасон. Улыбка Моны становится застывшей и неестественной — кажется, он снова сказал что-то не то. Ей всегда с ним непросто. Он извиняется и просит объяснить что не так. — Все нормально, — торопливо мотает головой Мона так, что длинные хвостики мотаются из стороны в сторону. — Просто я рассчитывала, что оно покажется тебе более… интригующим. Привлекательным. Все-таки недешевое. Значит, она изрядно потратилась, отщипнув на него кусочек очередной астролябии или какого-нибудь старинного тома. Сколько бы ни говорила об интеллектуальной близости… Подумав, Альбедо слегка надавливает ей на плечи в немой просьбе лечь на чистые, выглаженные простыни. — Твое тело кажется мне более привлекательным чем белье. Фарфоровые щеки Моны покрываются мягким, розоватым румянцем. Она послушно приподнимает бедра, позволяя ему окончательно избавить себя от белья, и какое-то время он просто смотрит, впитывая вид ее гармоничного тела — округлости грудей с мягкими розоватыми сосками, поджавшийся живот в зябких мурашках, узкая полоска коротких волосков на лобке. Слишком много одновременно — эстетическое наслаждение художника, возбуждение мужчины, от которого член становится твердым, жадный интерес исследователя к непознанному… Или познанному недостаточно тщательно в теориях. Прежде чем прикоснуться, Альбедо тщательно растирает руки, пока они не согреваются до комфортной температуры. Какое-то время просто смотрит — безошибочно выделяя особенно богатые чувствительными нервными окончаниями зоны. Осторожно он проводит ладонями по ее мягкому животу, очерчивает выступающую арку ребер, отмечая как более глубоким становится ее дыхание. Мона немного ерзает и вздыхает — наверное, от нетерпения, но ему кажется не очень верным сейчас спешить. Как и начинать с самых чувствительных мест сразу. Он обводит кончиками пальцев упругие округлости грудей, медленно по спирали приближаясь к более чувствительным ярким розоватым ареолам. Сначала почти невесомо, позволяя ей привыкнуть к ощущению его рук, но все с более чувствительным нажимом. Ощущение мягкой, упругой плоти под ладонями оказывается чрезвычайно приятным, но Альбедо не позволяет себе отвлечься и концентрируется лишь на реакциях ее тела. Не на своих. Раскрытые губы Моны немного пересыхают. Темнота зрачков поглощает прозрачно-светлую радужку глаз даже когда она прячет взгляд под длинными, опущенными ресницами. Пока все идет так, как он представлял, как продумывал, и когда он сжимает между пальцами ее успевшие затвердеть соски, Мона слегка изгибает спину, уже сама прижимаясь к его рукам. Он пробует все, тщательно отмечая как ее тело отзывается — слегка выкручивает соски, трет ладонями, зажимает между пальцами, оттягивает, пока они не становятся совсем твердыми, а матовая, светлая кожа грудей не наливается розовым. В нескольких местах он даже отмечает следы своих прикосновений и непривычно собственническое удовлетворение тяжестью отдается в паху. Кончиком языка Мона влажно облизывает губы и то и дело бросает на него туманные, нуждающиеся взгляды. Сама разводит колени, и это слишком похоже на приглашение идти дальше. Кажется, пора попробовать что-то еще. Его узкая кисть ложится между ее бедер, и сначала она чуть-чуть вздрагивает от неожиданности, но тут же вновь обмякает на чистых, белых простынях. Какое-то время Альбедо позволяет себе лучше распробовать ощущение влажного жара под ладонью, лишь слегка поглаживая складки. Хочется попробовать их на вкус, но если сделать это, он непременно увлечется и уже не увидит в достаточной мере всех ее реакций. Но поддавшись любопытству, проводит языком по пальцам — во рту остается едва ощутимый солоноватый вкус. — Альбедо. Громкий, стон, сорвавшийся с приоткрытых губ, приковывает его внимание. Он хмурится, понимая, что вновь отвлекся. Смазка из слаймовой слизи с легким разогревающим составом предусмотрительно стоит на прикроватной тумбочке рядом с салфетками и стаканом с водой. Но пока его пальцы кружат по и так влажным складкам, Альбедо все меньше ощущает нужду в дополнительной смазке. Порозовевшая Мона начинает ерзать и приподнимать бедра навстречу, покусывает яркие, припухшие губы. Вид ее промежности, мокрой, покрасневшей, блестящей от естественной смазки, заставляет его собственный пульс частить. Без труда он находит чувствительный выступ клитора — сосредоточение нервных окончаний, центр ее удовольствия. Легкие круговые движения превращают ее выдохи в стоны, сначала тихие, еле слышные, а когда у него получается, наконец, уловить правильный ритм — Мона начинает громко вскрикивать в такт, комкать в вспотевших пальцах простынь. Метаморфозы ее тела завораживают, и Альбедо, затаив дыхание, наблюдает за каждым нюансом. Хочется наблюдать за ней, впитывать каждую мелочь — но привычное спокойное терпение изменяет ему. Он хочет ее оргазм. Сейчас. Пальцы двигаются быстрее, почти механически безошибочно, безжалостно стимулируя нужную точку. В какой-то момент Мона вдруг замирает, широко распахнув потемневшие, влажные глаза. Ее бедра дрожат — она вдруг вскидывается как в спазме, с силой сжимает его руку коленками. Оседает на постели, с трудом переводя сбившееся, глубокое дыхание. Это мгновение он повторяет в своей голове снова и снова. — Ох…— прижимает Мона ко лбу подрагивающие руки. — Так быстро. Я, кажется, еще никогда так быстро не… — Испытывала оргазм?.. — деловито уточняет Альбедо, прислушиваясь к тому как пульсирует ее влажная, горячая плоть под подушечками. Собственный голос кажется непривычно глуховатым и хриплым. — Звучит так строго и официально! Как в каком-нибудь из твоих отчетов, — издает Мона тихий, теплый смешок, бросая на него благодарный, немного смущенный взгляд, и неожиданно он чувствует что хочет еще. И это самое похожее на голод из всего что было прежде… Приподнявшись на локтях, Мона порывается было встать, тянет руки чтобы обнять его, но он лишь мягко, но настойчиво заставляет ее лечь обратно. Палец проникает внутрь нее легко — горячая, узкая, влажная плоть жадно сжимает его чувствительными, нежными стенками. Мона послушно откидывается на постели, разводит колени широко. Сглатывает, приоткрыв рот. Почти болезненно хочется вновь почувствовать как ее тело вздрагивает в спазмах, как пульсирует, охваченное неподдельным, живым удовольствием. С обычной своей методичностью Альбедо пробует два пальца, потом три. Четыре пальца растягивают ее уже чувствительно, хоть он делает все достаточно неспешно и умело чтоб не причинить ей боли. Зажмурив глаза, Мона дергает бедрами, беспомощно сжимается на его пальцах — ее голос обрывается на высоком стоне; она извивается, дергается заметно чувствительнее чем в прошлый раз, бьется, и стенки сжимают его пальцы то сильнее, то слабее. В этот раз он даже не вынимает их из нее, смакуя эти пульсирующие волны удовольствия в ее теле. Мягкая, фарфоровая кожа Моны шелковисто блестит испариной, на лбу тоже выступили капельки пота. — Альбедо, — безвольно бормочет она, хватая воздух ртом. Оседает на подушках, широко открывает светлые глаза — в тумане понемногу проступают проблески связных мыслей, а горячая, ритмичная пульсация там внутри, наоборот слабеет. Он чувствует какую-то смутную досаду. Толкается пальцами в нее, почти вынимает их и снова погружается глубоко до самой ладони, одновременно другой рукой выкручивая сосок. От неожиданности Мона громко, беспомощно вскрикивает, поджимаются пальцы на маленьких, светлых ступнях. Его вдруг словно осеняет. Тело Моны, красивое, теплое, чувствительное, вдруг предстает перед ним как на ладони со всеми своими секретами. Теперь он исследует её тело словно по карте теоретических представлений, педантично размечая каждый чувствительный участок, каждую зону и их сочетания, мысленно оставляет свои пометки и дополнения. Это похоже на переплетение лей-линий, пронизывающих единое мироздание. Дважды он заставляет Мону кончить, используя лишь свои пальцы внутри нее и чувствительные, покрасневшие соски. Клитор сейчас слишком чувствительный — поэтому куда более интересным кажутся ее губы, к примеру. Растрепанная, красная, запыхавшаяся Мона растерянно смотрит как он подносит к ее распухшим, красным губам два пальца и только когда он осторожно надавливает, послушно раскрывает рот. Светлые, прозрачные глаза в обрамлении длинных ресниц окончательно затягивает туманной, бессмысленной поволокой. Зрачки как расплывшиеся капли туши на листе акварели. Губами она тесно обхватывает его пальцы. Язык скользит по костяшкам, мягкие щеки втягиваются, когда она пытается сосать их словно конфету, вылизывает тщательно и жадно, глухо, невнятно постанывает в такт толчкам. Простыня под ней уже становится по-настоящему мокрой от смазки, между ног хлюпает, когда Альбедо имеет ее пальцами то в том же ритме что и рот, то в нарочито медлительном рассинхроне. Альбедо хочется изучить все ее точки — чтоб результат был оптимальным и предсказуемым. Все досконально изучить, все непознанное… Ее темные хвостики рассыпаются уже окончательно от того как она яростно мотает головой, содрогаясь в еще одном оргазме. Она беспомощно извивается, корчится, подтягивает колени к животу — вновь обмякает, истекая смазкой. Промежность становится болезненно чувствительной. Мона постанывает, смотрит на него так жалобно что это кажется уже слишком близким к грани между удовольствием и мучением… Стоит дать ей небольшой перерыв. На прикроватной тумбочке стоит забытая смазка рядом со стаканом воды и аккуратно сложенными салфетками. Подумав, Альбедо подсовывает под ее бедра одну из подушек и, щедро смазав пальцы, осторожно растягивает сжимающееся, тугое колечко мышц ее задницы. Сначала Мона возмущенно распахивает глаза, пытается ерзать — получается довольно неубедительно. Впрочем, скоро ее лицо становится из недовольного удивленным, а после вновь бессмысленным от удовольствия. От двойной стимуляции одновременно она кончает еще ярче прежнего, захлебываясь хриплыми вскриками и мелко-мелко дрожа всем лоснящимся от пота телом. Она кончает, когда он снова использует только ее груди, и только ее задницу — только пальцами чтоб не нарушать беспристрастность опыта. Она продолжает дрожать даже когда Альбедо больше не прикасается к ней, только жадно хватает губами воду, когда он подносит к ее опухшим губам стакан. Как будто все ее тело превратилась в инструмент, из которого он извлекает чистое, самое низменное удовольствие. Ее лицо мокрое от пота и стекающих по щекам слез. Не глядя она тянет руку, пытаясь найти его в пространстве, и Альбедо целует ее запястья и пальцы, и распухшие, искусанные губы. Ладонь Моны скользит по его груди, беспомощно цепляясь за застежки и пуговицы рубашки — ему и в голову не пришло раздеться за все это время. — Аль… — еле слышно шепчет Мона, зажмурив глаза. — Мне тебя слишком мало, Альбедо. Мало? Все это время он же пытался дать ей всё, что люди обычно желают получить от соития. Но так и не ощутил настоящую близость сам. Все было… неправильно? Что-то щекотно стекает по виску. Пот?.. Так жарко. Лоб мокрый. В паху ноет и тяжело. Только сейчас Альбедо запоздало осознает, что сердце гулкими, тяжелыми рывками колотится где-то в горле прямо под меткой в форме звезды, знаменующей его создание из белого мела. Это как эксперимент, полностью вышедший из-под его контроля. Или вовсе не эксперимент. Наверное, он еще никогда не испытывал возбуждение такой сокрушающей силы. Не чувствовал себя таким растерянным. Но теперь торопливо выбирается из своей одежды, целует ее в губы, неумело, скомкано, мокро; целует ее щеки, ресницы. На ощупь переплетает пальцы с ее дрожащими пальцами, неловко, неумело вдавливается бедрами между ее широко разведенных бедер и позволяет удовольствию себя поглотить — самому низменному, простейшему, создаваемому соединением их тел, словно в алхимическом опыте. В самый острый момент ему даже кажется, что вот-вот он дотянется до чего-то особенного, за гранью своего обычного понимания… А потом всю реальность напрочь стирает его первый оргазм. Позже Мона без сил сворачивается калачиком в его руках, кутается в объятиях и ворчит, не желая чувствовать даже прикосновение одеяла к коже. Кажется, это можно назвать сенсорной перегрузкой. — Я переусердствовал, — виновато хмурится Альбедо. — Прости, я… наверное, слишком привык искать во всем смысл и ответы. С трудом Мона приоткрывает глаза — и под прозрачной дымкой сонной, сытой усталости на мгновение он отчетливо ощущает тяжесть и грусть множества знаний, под звездами неподъемным грузом таящихся в ее руках. — Гений, а иногда такой глупый, — вздыхает Мона, прижимаясь ближе, и кладет легкую, теплую ладонь ему на грудь. — Иногда стоит забыть про все и позволить себе просто смотреть на звезды… А сейчас лучше поцелуй меня еще раз, — добавляет она смущенно. Губами Альбедо касается ее лба и чуть-чуть улыбается. Ее лицо кажется особенно милым и спокойным сейчас, но ни к чему браться за кисть. Он и так сохранит все в памяти. Молча Альбедо перебирает её спутанные тёмные волосы, пока она крепко спит, и думает, что можно понимать всё — или почти все — о секретах жизни и фальшивых звёздах на фальшивом небе, но не о себе и не о природе своих чувств. Искусственные или настоящие, они возникли однажды в груди из ниоткуда как алхимическое золото и там просто остались. Может в этом и есть весь потаенный смысл.