Горячие ночи (и дни) в Тейвате

Всякий раз ногти Люмин оставляли ноющие, глубокие ссадины на его спине. Лежа на его захламленном бумагами рабочем столе, она прижималась ближе, на ощупь жадно ловила его губы губами, с которых срывались сдавленные, приглушенные стоны, шире разводила колени, позволяя проникать в себя еще глубже. Короткие ногти вновь алчно впились в его влажную от пота спину, и в ответ на обжигающе острую волну удовольствия, смешанного с такой же обжигающей болью, Кэйя вдруг рассмеялся, хрипло и низко. — Тебе так сильно нравится это, — с силой прижал он оба ее тонких запястья к столешнице. — Царапины на моей спине… Тебя заводит всякий раз превращать мою спину в карту своего удовольствия, не так ли? Люмин мотнула растрепанной, тяжелой головой. — Да… Нет, — кончиком языка облизнула она заалевшие, припухшие от поцелуев губы. — Клянусь, я правда не знаю — почему. — Хочешь подам пару отличных идей? Возможно, тебе нравится причинять боль… — Нет, — выдохнула она. — Ненавижу это. — Может быть, тебе нравится чувствовать меня ближе. — Возможно. Ухмыльнувшись, Кэйя подался бедрами назад, выходя из сладкой, горячей тесноты ее тела, и она всхлипнула жалобно, дернулась в отчаянной попытке ему помешать. Тяжелый, влажный от ее смазки член прижался к ее напряженному животу, когда он склонился над ней. — Или тебе попросту нравится рисовать эти милые любовные записочки на память. — вновь потерся он членом о низ ее живота, дразня вместо того чтобы дать то что она хочет. — Они ведь всегда такие искренние… самые искренние, моя прекрасная. Да? Люмин выгнулась, застонала разочарованно. — Почти как те, которые ты оставляешь своим языком между моих ног, — уголки ее губ едва заметно вздрогнули в насмешливой, дразнящей улыбке, и он сам вдруг рассмеялся ее очаровательной способности даже в самом уязвимом положении всегда отвечать выпадом на выпад. Впрочем, веселье быстро уступило совсем иному, куда более грязному чувству. Расшнурованный корсаж платья Люмин был стянут уже едва не до пояса, темные бретельки сползли, обнажая светлые полосы на тронутой золотистым загаром коже. Округлые, упругие груди были такими же светлыми, незагорелыми с бледно розовыми окружностями затвердевших сосков. — Может мне тоже стоит попробовать что-то менее эфемерное? — склонившись над ней, Кэйя накрыл их ладонями, мягко смял, заставив ее издать забавный, похожий на мяуканье звук. На ее коже быстро наливались розоватые следы его пальцев — жаль, ненадолго. Легкое прикосновение его рта, а потом и зубов к твердому соску вырвало из ее груди уже полноценный стон. Люмин постанывала, ерзала под ним в безмолвной просьбе продолжить, вновь ногтями впивалась в его плечи, оставляя ссадины. Стоило только представить их — аккуратные, вдавленные полумесяцы на своей смуглой коже — по его спине прокатилась болезненно-сладкая дрожь возбуждения. Податливое тело Люмин опьяняще пахло теплом, цветочным мылом, самую малость потом. Торопливо Кэйя наклонил голову, припал к мягкой, упругой плоти ее груди, с силой втянув в рот маленький участок — Люмин вскрикнула удивленно. На светлой, нежной, как лепестки сесилий коже моментально налился маленький яркий след. — Будет заметно же! — охнула она, приподнявшись на локтях. — Все увидят. Это всегда было неозвученной договоренностью — не оставлять следов, не касаться друг друга на людях. Не давать повода для разговоров. Как будто — их — даже не существовало. Это правило. Второй поцелуй лег еще одной отметиной глубоко в теплой ложбинке между ее грудей. — О да, — хрипло пробормотал Кэйя, прижимая к столешнице ее плечи. — Звучит довольно неплохо, моя прекрасная, моя невинная, благородная госпожа почетный рыцарь. Возможно, мне бы даже понравилось это — когда каждый пускающий тебе вслед слюни кретин видел бы, что ты уже принадлежишь. Мне. Это ложь, минутная иллюзия — но как же сладко хоть ненадолго позволить себе упиваться ей, словно ядом. На бледной, незагорелой коже он оставил еще несколько красноватых отметин и тут же жадно зализывал их языком, ощущая какой горячей становится ее кожа. Следом прижимал к наливающимся следам своих губ кончики стылых от колючей изморози пальцев — от контраста Люмин вздрагивала, запрокидывала голову, хватала воздух пересохшим, запекшимся ртом. Крепко сжимала его бедра коленями, скрестив лодыжки за его спиной. Светлые короткие волосы растеклись вокруг ее головы солнечным ореолом, делая ее какой-то и впрямь неземной. Далекой мучительно. Его губы скривились. Люмин громко вскрикнула снова — на этот раз уже, наверное, от настоящей боли, потому что под ее грудью остался четкий, яркий отпечаток его зубов. Но даже не попыталась оттолкнуть его от себя, напротив, сама запустила пальцы в его рассыпавшийся по плечам хвост, прижала его голову к себе ближе. Все ее тело выгнулось, прижалось теснее. — Люмин, — застонал Кэйя низко, гортанно и не смог больше вспомнить ничего иного, ни единого слова кроме ее короткого, чужестранного имени. — Люмин, Люмин… Пальцы со всей силы вдавил в ее теплые, упругие бедра, раздвигая их для себя еще шире — если повезет там тоже останутся синяки, глядя на которые она хоть какое-то время еще будет помнить. На мгновение он представил себе след своих зубов на нежной, тонкой, как лучший шелк Ли Юэ коже внутренней стороны ее бедер, и вспышка возбуждения стала такой ослепительно жаркой, что лишь прокусив губу до крови, он сдержался чтоб не выплеснуться даже еще не войдя в нее. Как одержимый, он целовал каждую отметину, оставленную сегодня на бледной коже ее грудей и живота, пока ноющий от мучительного желания член вновь проникал во влажную, горячую глубину. Люмин тут же подхватила грубый, торопливый ритм, с которым его бедра вбивались в нее, сама подавалась навстречу, тянулась за поцелуями. Теплые, сильные руки обхватили Кэйю за напряженную шею. Он ощутил вдруг, как судорожно ладони ее сжимаются в кулаки, оставляя болезненно блаженную ласку ногтей ее же ладоням и ощутил себя несправедливо обделенным. — Сделай это, — хрипло засмеялся Кэйя, прижимая ее руки к своей уже расчерченной горящими ссадинами спине. — Ну же! Не сдерживайся, любовь моя. Не жалей, не надо. Ты даже не знаешь, представить не можешь, как сильно я люблю когда ты оставляешь царапины на моей коже. Так сильно и так глубоко чтобы как можно дольше не проходили. Когда ее нет, прикосновения к этим ноющим, заживающим медленно полосам на спине, делают ему до странности хорошо и спокойно. Неровные, выступающие на гладкой коже, они напоминают о ней, об их близости, и иногда этого достаточно чтобы кончить едва прикоснувшись к твердому члену, и вновь ощутить спокойствие, охватывающее его рядом с ней. О том, что если ее нет достаточно долго, иной раз в голову закрадывается темная мысль обновить зажившие, стершиеся шрамы чем-нибудь острым, уж точно не стоило ей говорить. Вместо этого Кэйя нашел ее губы своими, и ее губы охотно раскрылись, увлекая его в поцелуй. Прерывалась она лишь чтобы целовать так же жадно его шею и плечи, уже отмеченные следами-полумесяцами ее ногтей. Все смешалось и перепуталось разом — боль, любовь, сокрушительное удовольствие, разделенное на двоих… Позже он удовлетворенно приподнялся над ней на локтях — дрожащая, с распухшими губами, туманным, потерянным взглядом, с отметинами, щедро оставленными им на ее коже и потеками его семени на плоской твердости ее живота Люмин выглядела как никогда… — Прекрасно, — с трудом усмехнулся Кэйя, больше размазывая чем стирая с ее живота ладонью влажные белесые капли. Взгляд Люмин, стремительно возвращающий обычную цепкость и остроту, скользнул по его губам и шее. В карих глазах мелькнули золотистые искры лукавства. — О да, капитан Альберих, — рассмеялась она, с трудом заставляя себя спрыгнуть со стола и оправить собранное под грудью, мятое платье. — Да. Позже она с искренним удивлением отметила, что на загорелых участках ее кожи, открытых солнцу платьем, не осталось ни одного, ни единого следа; она шла по шумным вечерним улицам, обманчивое воплощение нетронутой невинности, и только колени слегка подрагивали, но тут уж была не его вина. — Я же все-таки рыцарь, — пожал Кэйя плечами в ответ на ее любопытную вопросительную полуулыбку, когда вдвоем они сворачивали уже к Доле ангелов, где в компании Эмбер, Венти и Лизы — а вернее под бдительным присмотром Дилюка — она оставила малышку Паймон, прежде чем ускользнуть. Это правило — пусть никто не знает. Исчерченная ее ногтями спина приятно ныла под рубашкой, и никто не узнает — вернее не должен — но успевший уже набраться Венти с ходу громко поздравил его с удачным свиданием. — Не болтайте чепуху, господин бард, — попытался скрыть Кэйя раздражение за привычной улыбкой — будь неладно чутье говорливого Архонта или его не по-человечески острый глаз. Переглянувшись со смутившейся Эмбер, Лиза добросердечно и насмешливо протянула ему карманное зеркальце в золотой оправе, и едва бросив взгляд на свое отражение, Кэйя растерянно обнаружил на своей шее яркий отчетливый отпечаток зубов Люмин. Не скроет и воротник. Должно быть, даже со статуи Архонта видно. — Натерло, — отмахнулся Кэйя, пока Люмин невозмутимо прихлебывала свой сок, обхватив принесенный Дилюком стакан ладонями, и оставив ему выкручиваться за двоих. Венти хихикнул над своим бокалом вина. — Если только губами очередной красотки, — и внезапно Люмин сама загадочно сощурила глаза, пряча лукавство под ресницами. — Должно быть, и самим Архонтам неведомо, кем бы она могла быть, — подперла она щеку рукой. — Так много вопросов, так мало ответов… Ее улыбка была абсолютно недвусмысленна, и все за столом, как сговорившись, переглядывались и прятали смех кто в чае, кто в кофе, а кто в вине… Даже вечно хмурый Дилюк на мгновение дал себе труд краем губ улыбнуться. Вздохнув тяжело, Кэйя обнял Люмин за плечи. Под возмущенную воркотню Паймон, единственной здесь, кажется, удивленной, она нескромно перебралась к нему на колени и это было несказанное, приятное облегчение — хотя бы здесь больше не выкручиваться и не тонуть во лжи. В конце концов, если она все же решилась изменить правила, кто он такой чтобы этому возражать.