Горячие ночи (и дни) в Тейвате

Еще один бледно-розовый лепесток покружился, подхваченный порывом ветра, и упал на только что подметенную ей храмовую дорожку. А следом — целая горсть лепестков запуталась в ее непривычно распущенных волосах. Куки распрямилась, с досадой отбросила со лба мешающую прядь. — Не добавляй мне лишних проблем, Шиканоин Хэйдзо, — вздохнула она устало, отставила в сторону метлу. — В этом месте их и без тебя перебор. Нахально устроившийся на толстой ветке дерева досин засмеялся негромко, сдул с ладони оставшиеся лепестки сакуры. — Бедняжка моя, — соскользнул он на землю следом за лепестками и так же беззвучно. Зеленые глаза блеснули весело и лукаво. Анемо энергия, исходящая от его Глаза бога, закружилась, забурлила в воздухе, превращаясь в порыв ветра, от которого лепестки, душистым ковром усыпавшие великий храм Наруками, вихрем брызнули во все стороны. И тут же сменились толстым слоем новых. — Шиканоин Хэйдзо! Скрестив на груди руки, Куки бросила на него строгий взгляд, но в отличие от храбрых членов банды Аратаки Хэйдзо лишь невинно улыбнулся ей, склонив голову чуть набок, и от этой улыбки ее суровое, строгое сердце затрепетало, задрожало словно те самые лепестки сакуры на ветру. — Ну и ладно, — сжал он в крепкой ладони ее пальцы. Теплые, чуть-чуть шершавые губы вдруг легко скользнули ее по щеке, и Куки вздрогнула, уронив метлу, огляделась по сторонам — схватив его за руку, торопливо метнулась на безлюдные задворки храма, где их точно никто бы сейчас не увидел. Многочисленная череда посетителей к поздней ночи уже изошла на нет, жрицы во главе с самой Гудзи Яэ проводили праздничную церемонию в городе — храм Наруками опустел, и только каменные кицуне провожали их строгими, недовольными взглядами. Храм Наруками всегда был местом, полным строгости и состоящей из множества ритуалов размеренности — не смеха и тем паче не любви. — Шинобу, Шинобу… — по-кошачьи бесстыже мурлыкал Хэйдзо, сжимая ее горящие щеки в ладонях. — Как же я по тебе скучал… Смутившись, Куки запуталась в широких рукавах неудобных и раздражающих храмовых тряпок, замялась. Отчаянно не хватало демонической маски. — Еще пару дней мне придется подменять Миюки, но… — Конфету хочешь? — с улыбкой вдруг спросил Хэйдзо невпопад, и когда она доверчиво кивнула, вдруг прижался ртом к ее раскрытым губам. Губы у него и впрямь были сладкими-сладкими. Он всегда целовал ее так неспешно, нежно и размеренно, словно всю душу вытянуть пытался через поцелуй; внутри что-то таяло, дрожало от таких поцелуев. На мгновение Куки умудрилась позабыть где находится, уже сама закинула руки ему на шею, языком скользнула в его рот, перехватывая инициативу. Наткнувшись на полуистаявшую уже конфету, она без колебаний утащила ее и, подмигнув, с торжеством продемонстрировала Хэйдзо на своем языке. — Какая гадкая жрица… — хихикнул тот беззаботно, прежде чем вновь увлечь ее в поцелуй, прижав к стене, и внезапно она вспомнила разом всю тяжесть своих красно-белых храмовых одежд и приличий. — Не здесь, — руками уперлась Куки в его грудь, ощущая как быстро и глубоко он дышит. — Не в храме. У самой сердце то и дело норовило изо рта выпрыгнуть как после долгого бега. Хэйдзо опустил ресницы, переводя дух, как будто пытался себя успокоить, но мгновение спустя в его зеленых глазах уже вспыхнул тот самый азартный огонек, с которым он смотрел на очередное замысловатое дело. — Почему бы и нет… — прищурился он лукаво, большими пальцами поглаживая ее чувствительную шею над воротом косоде. Там, внизу она и сама легко могла задать жару нахальному досину, заставив и краснеть, и стонать, и умолять о большем, но почтение к храму, впитанное множеством поколений семейства Куки, но эти одежды… — Дурно оскорблять Архонта и тех, кто возносит здесь ей молитвы от всей души! — строго уперла она руки в бока. — Чем же ее оскорбит немного любви?.. Вспомнив давящую ауру, исходящую от грозной, всезнающей Наруками Огосе, ее потусторонне прекрасное, словно кукольное лицо, Куки невольно хмыкнула. — Едва ли она хоть что-то о ней знает. — Может в этом и есть проблема… — с улыбкой Хэйдзо неспешно, мягко соскользнул ладонями с ее плеч к затянутому на талии поясу красных хакама, забрался под него ловкими пальцами, понемногу ослабляя тугую, душащую хватку. Метнув на него негодующий взгляд, Куки обеими руками вцепляется в распахивающийся ворот косоде. — Для Архонта мы все не больше чем не стоящие внимания муравьишки, — щурит Хэйдзо свои глаза, зеленые, хитрые, невозможно красивые и вдруг прижимается к ее уху губами. — А ты в глубине души все та же застенчивая, благоговеющая маленькая жрица, Шинобу. Конечно же, он ее попросту провоцировал, дразнил и даже не особо скрывался, но тлеющая искра внутри нее стремительно вспыхнула пожаром протеста. Коротко фыркнув, Куки запустила руку в его стянутые шнурком волосы и сама жадно впилась в болтливый рот губами, возвращая вкус украденной сладости и в ответ получая торжествующий, веселый смешок. — Вот это моя Шинобу! Косоде, верхнее и следом нижнее, сползали под его ладонями, бесстыже обнажая теплому, напитанному ароматом цветущих сакур ветру ее покрытые рябью мурашек плечи и маленькие, острые груди. Надо было бы обругать его, сказать чтобы прекратил немедленно глупости, но вместо этого Куки лишь запрокинула голову, потерявшись невидящим взглядом в усыпанном звездами небо над горой Ёго. Тающая конфета во рту липкой сладостью склеивала рот, и если бы этот хитрый, пронырливый паршивец был другим — сжимал бы больно запястья, тискал, сминал бы грубыми поцелуями рот, пытался бы ее саму смять, скомкать как безвольную бумажную куколку-шикигами, она бы легко нашла в себе силы… Никогда бы его не полюбила так . Небольно, игриво Хэйдзо прикусил зубами изгиб ее шеи, оставлял жгучие россыпи поцелуи на плечах, зарылся лицом в ямку под ключицей, и Куки инстинктивно выгнула спину как кошка, надеясь лишь что в этом темном углу на задворках никто не заметит, никто не придет. Розовые лепестки осыпались сверху на их грешные головы, словно в одном из тех пошло-романтических представлений, что вечерами дают в Ли Юэ. Немного шершавые пальцы Хэйдзо на ее груди сменяла влажная мягкость рта — он обвел сосок языком, коротко, невесомо, и тут же следом — другой, сжимал губами; каждое прикосновение, легкое, быстрое, дразнящее, заставло ее желать большего. Порыв ветра — не случайный уж точно — обжег блестящую от слюны кожу холодком, и то что они делали было грязно, безнравственно и ее семья была бы в священном ужасе… Почему эта мысль делала ее такой бесстыдно мокрой? Сжав бедра, Куки вздрогнула — беззвучно, всем телом. Колени стали восковыми. Хэйдзо спрятал довольную улыбку в ее распущенных, разлохмаченных волосах и тут же отстранился. Медленно, как будто провоцируя запаниковать, передумать, он окончательно распустил пояс алых храмовых хакама, и те упали к ее ногам. Бесстыжий блеск ярко-зеленых глаз, то, как демонстративно он облизывал кончиком языка губы… Все с той же нахальной улыбкой — ну же, жрица, останови меня — он опустился перед ней на колени. Она должна, должна, должна была остановить… Но вместо этого позволила рывком стащить с себя белье и его рот с жадностью приник к внутренней стороне ее бедер, влажных и липких от смазки. Коротко проведя языком по коже, Хэйдзо поднял на нее этот свой торжествующий я-был-прав взгляд. Щеки залило алым жаром стыда, и машинально Куки запустила в его волосы обе руки и просто вдавила его лицо между своих ног, заставляя носом почти уткнуться в узкую полоску коротких волосков на лобке. Скорее почувствовала чем услышала его смех, и тут же тыльной стороной ладони закрыла рот, из которого вырываются неприлично громкие звуки. Это же великий храм Наруками!.. И теперь он так бессовестно осквернен. Мысль об этом и ловкий, напористый язык Хэйдзо делали ее такой мокрой, что она, кажется, слышала хлюпание под его языком, когда он раздвигал чувствительные, нежные складки. Устроив одну ее ногу на своем плече, он вылизывал ее так же как и целовал — неспешно, размеренно, нежно; то кружа языком у самой чувствительной точки, то глубоко проникая внутрь языком. Его ладони нежно гладили ее длинные ноги и крепкие бедра, а когда он бесцеремонно поднимал на нее яркий, горячий взгляд, Куки хотелось чуть-чуть умереть от стыда. Она уплыла почти моментально. Задергалась, безуспешно пытаясь вырваться из хватки его ладоней, затылком больно приложилась о шершавую стену позади себя, и почти не почувствовала этого, потому что низ живота взорвался жарким, пульсирующим удовольствием. Изо рта вырвался еле слышный всхлип. Лепестки сакур, кружившиеся над ними, сливались в единый вихрь, затягивающий словно водоворотом, напоминая о временах, когда Инадзума еще была землей веселых, скорых на шутки и смех екаев. Затуманенный взгляд тонул в этом вихре, цепляясь за огромную, золотую словно монета моры луну в небе как за точку опоры. Не казалось, что храм Наруками, что сама древняя, полная магии гора ненавидит их с Хэйдзо и отвергает. С той же довольной улыбкой прирожденного кицуне Хэйдзо напоследок коротко провел языком по ее животу, облизнулся совсем по-кошачьи, и его губы, щеки, подбородок мокро блестели от ее смазки. Глядя на это, Куки снова вздрогнула всем телом, крепко-крепко зажмурила глаза от удовольствия. Жадно поцеловала его в припухшие, солоноватые от ее же вкуса губы, наслаждаясь каждым мгновением своего окончательного падения. Кажется, они все еще целовались, когда голос Гудзи Яэ прозвучал совсем рядом мелодичной небесной грозой. — Развлекаетесь, детки? — пропела она, помахивая своим жезлом словно плетью. Торопливо хватаясь то за спадающие хакама, то за косоде, Куки с ужасом представляла как смотрит Мико в глаза, как оправдывается — растрепанная, красная, абсолютно непристойная. — Портишь моих жриц, значит, дерзкий мальчишка, — склонив голову, негромко усмехнулась та, глядя на Хэйдзо. Впрочем, взгляд ее не был ни злым, ни презрительным — скорее насмешливым, как будто вся недвусмысленность ситуации ее развлекала больше, чем вызывала праведный гнев. — Говорят, зависть — не самое достойное чувство, — с абсолютно невинным видом взмахнул Хэйдзо ресницами. — Впрочем, в вашем возрасте, почтенная госпожа Гудзи… Гудзи Яэ медленно приподняла изящную, тонкую бровь, изогнула в улыбке губы, и в мгновение Куки ощутила как еще даже не став супругой, неотвратимо превращается во вдову. Воздух начал потрескивать. Схватив Хэйдзо за руку, она во весь дух припустила к дорожке, ведущей из храма прочь, но тот сам легко перекинул ее через плечо и сиганул прямо с обрыва вниз. Позже, когда упругие, плотные потоки воздуха, управляемые им, наконец, выпустили их из своих объятий, у нее, наконец, получилось разжать зубы, стиснутые чтоб не визжать во весь голос. — Дерзить Гудзи Яэ… — Куки выплюнула умудрившуюся залетить в рот мошку, закашлялась. — Еще и в нашем положени. Ты видно совсем ума лишился, Шиканоин Хэйдзо. Они устроились в чьей-то давно заброшенной, похоже, палатке, подстелив его форменный хаори, который обычно небрежно болтался на поясе. Над вершиной горы Ёго, у самого храма яростно бушевала сухая лиловая гроза. Лупили молнии почем зря. — Иногда лучшая защита — нападение. Согласись, про тебя она позабыла. — Пока что забыла, — проворчала Куки. — Завтра схожу повинюсь. — с улыбкой убрал Хэйдзо несколько розовых лепестков, запутавшихся в ее волосах. — Извинение, угощение, пара полезных как в издательстве так и за его пределами историй — и гнев госпожи Гудзи немного утихнет. А твоих приятелей, кстати, я сегодня днем арестовал, — сказал он как о чем-то само собой разумеющемся. — Это еще за что?! — Они вздумали поймать мифическую русалку для праздника, — со смешком закатил Хэйдзо глаза. — Выйдя в море на старой рыбацкой лодке без паруса и рулевого весла. Пожалуй, без тебя в тюрьме им безопаснее чем на воле: там им хотя бы если что напомнят как надо есть и дышать. Сердце ее вновь заныло от нахлынувшей нежности. — Иногда ты кажешься таким милым… — вздохнула Куки, и в ответ он тут же состроил очаровательно довольное собой лицо. Но когда ее рука проворным зверьком проскользнула в его штаны, привычными, умелыми движениями лаская твердеющий член, его рот забавно приоткрылся; он, наконец, замолчал, сам теперь задышал тяжело и шумно. Храмовые одежды уже были достаточно опорочены сегодня, поэтому их определенно стоило снять, прежде чем оседлать его и выбить весь дух, заодно сняв все нервное напряжение за сегодняшний день — и за все другие. Архонты, все же она ужасно испорчена — но это совсем не Шиканоина Хэйдзо вина.