Горячие ночи (и дни) в Тейвате

— Я не буду этого делать, — непреклонно заявляет он. Такой строгий, хмурый. Даже в ее уютной, пропитанной чувственным ароматом отдушки из сумерских роз постели умудряется выглядеть застегнутым на все пуговицы, закрытым доверху, и глядя на эту глубокую, почти не разглаживающуюся морщинку между его бровей, Лиза вдруг смеется, негромко, нежно и бархатно. — Ох, милый, ты не прикасался к себе так давно, что даже забыл как это делается? — чуть наклоняется она, позволив тоненькому кружевному пеньюару немного распахнуться на пышной груди. — Как же ты решал эту проблему, когда меня не было рядом? Чтобы вспыхнуть Дилюку всегда достаточно мгновения — и пары правильных слов. Взгляд темно-алых глаз в обрамлении очаровательно длинных, почти девчачьих ресниц затлевает ослепительным жарким пламенем. Кажется, вот-вот полетят искры как в моменты столкновений электро и пиро, испепелят все вокруг, но это ее лишь манит еще сильнее даже если обычно Лиза — воплощение неспешного, мерного ритма жизни, ленивое течение дней. Медленный, сонный ритм сердца и ум всегда холодный, опасный и острый как бритва. — Я не… — приподнявшись на постели, упрямо хмурится Дилюк, но она лишь мягко улыбается, поднося к губам руку. — Что ж, я так и знала. Ее язык медленно скользит по ладони, прежде чем она вновь обхватывает уже твердеющий, увитый венами ствол, делая его влажным и немного блестящим от слюны. Пальцы медленно, тесно двигаются вверх и вниз. Первый богач Мондштадта, самый завидный и желанный холостяк — за блестящим, удивительно прочным фасадом из холодного, твердого камня лишь разбитый мальчик, в порыве гнева и горя однажды раскрасивший свой мир лишь черным и белым и так и не сумевший вспомнить толком про полутона и цвета. У пурпурной ведьмы, видно, странная слабость к разбитым, потерянным мальчикам, — если уж саму себя ни зельями и ни знаниями она так и не спасла. — Ничего, милый, ничего. Я непременно тебе помогу все-все вспомнить, — со смешком склоняет Лиза голову, одним дыханием коснувшись мочки его уха, опускается к шее. Кожа горячая, чувствительная там, где она теперь знает — широкие плечи, спина напрягаются, как будто он отчаянно борется с собой в попытке не поддаться соблазну. Бесполезно — потому что голодный до ласки, до близости мальчишка внутри него слишком отчаянно хочет поддаться, наполнить себя манящим, сладким теплом женщины в зените своей красоты, особенно ослепительной на коротком излете лета и отдать немного своего огня взамен. У Лизы не так много времени и так мало жизненных сил, и она всегда помнит об этом. Прикусив губу, Дилюк опускает глаза, как будто вид ее тонких, светлых пальцев, ласкающих его твердый член, завораживает надежнее любых чар. Эта борьба внутри него, вечная, яростная борьба между порывистостью желаний и привычкой запирать самого себя в клетку всегда такая забавная. Особенно, когда он уступает. Ей. Плотно сжимает красивые губы, чтоб не позволить себе роскоши стонать и болтать всякие милые, чувственные глупости. Светлые скулы с каждым плавным, скользящим движением ее мягких, холеных пальцев все сильнее заливает ярко-алым, соперничая с цветом его волос. Руками он сжимает мягкую, благоухающую цветочной отдушкой простыню так, словно вот-вот разорвет ее пополам. На лбу выступает пот, он кусает губы так, что это уже, наверное, больно. С обворожительно тонкой улыбкой Лиза поднимает на него взгляд своих глаз, зеленых как драгоценные изумруды Сумеру, как свежая молодая листва после дождя. — Поверь, мир не схлопнется, если ты позволишь себе чуть-чуть им насладиться, — она двигает рукой в немного более быстром ритме, и вдруг ощущает как между ног ложится его горячая, жесткая ладонь, сдвигая в сторону тонкую полоску черного, уже слегка влажного кружева. От неожиданности ее рот слегка приоткрывается. Ненадолго она даже сбивается с ритма, позволяя ему перехватить инициативу и выдохнуть. — В эту игру могут играть двое, — усмехается Дилюк хрипловато, не сводя горящих глаз с ее лица, и если это удивление, то определенно приятное. Подобная игривость не слишком на него похожа — но оттого лишь занятнее. — Разумеется да, милый, — откидывает Лиза с плеча волосы, аккуратно заплетенные в пышную русую косу и одобрительно разводит для него округлые, теплые колени шире, даже не думая закрываться. — Разумеется да. Его едва заметно подрагивающие пальцы легко кружат по влажным, чуть набухшим уже складкам, пока не становятся скользкими и блестящими от смазки. Ненадолго Дилюк прижимает их к самому чувствительному местечку, водит по кругу, возбуждающе совпадая с тем как скользит по его твердому, горячему члену ее рука. Расслабленно Лиза прикрывает глаза, наслаждаясь двойственностью ощущений. Наконец, он проталкивает в нее сначала один палец и добавляет второй. Мокрая, горячая плоть поддается без сопротивления, и от удовольствия Лиза слегка выгибается в спине. Это становится немного сложно — не отвлекаться. Внутренними мышцами она сжимает его длинные, красивые пальцы в себе, одновременно обхватывая ладонью член теснее, и плотно стиснутые губы Дилюка все же не могут удержать сдавленный громкий стон. Потянувшись, Лиза проводит языком по его пересохшим, искусанным губам, как будто пытаясь поймать этот стон и распробовать. — Достаточно хорошо, милый? — следом полушепчет она чувственно и низко, и Дилюк с неожиданной податливостью закрывает глаза. — Слишком… — голова его коротко запрокидывается. — Слишком хорошо. Впрочем, его пальцы тут же погружаются в нее резким, глубоким толчком. В этот раз он не подстраивается под нее, а уже сам задает ритм, быстрый, грубый, почти жестокий, и она уже настолько мокрая, что хлюпающие, влажные звуки кажутся очаровательно громкими и развратными. От горячих пальцев внутри нее разливается почти болезненное тепло. На мгновение и впрямь становится сложно сосредоточиться на его члене. Не собираясь ни на мгновение сдерживаться, Лиза громко, часто стонет и вскрикивает грудным, бархатным голосом, сама охотно раздвигает ноги, еще глубже подаваясь бедрами навстречу его пальцам. Свободной рукой накрывает пышную грудь, приспускает пеньюар с точеных плеч, обнажая все великолепие тяжелой, бархатистой плоти. Сжимает пальцы чуть сильнее, оставляя красноватые следы на коже, играется то с одним маленьким, торчащим соском, то со вторым, заставляя их затвердеть еще сильнее. Маленькое, обворожительное представление для одного зрителя. Взгляд Дилюка вспыхивает и впрямь живым пламенем, когда она плавным жестом обхватывает мягкими, пухлыми губами указательный палец и ведет им по ложбинке между грудей, оставляя блестящий от слюны след. Другой ладонью плотнее сжимая напряженный, еще сильнее набухший от возбуждения член, длинными, плавными движениями водит по всей длине от основания до влажной, чувствительной головки. Беззвучно ахнув, он сбивается с настойчивого, уверенного ритма, упуская уже такую близкую победу в их маленькой, безобидной игре, и Лиза с неожиданной, милой нежностью думает, что, к счастью, мужчины совсем, совсем не многозадачны. Ненадолго даже исчезает легкое сожаление о своем упущенном оргазме. Двумя руками она обхватывает его член тугим кольцом, наклонив голову, коротко ведет языком по влажной головке, наслаждаясь солоноватым вкусом, жаром и тем как он уже едва ощутимо пульсирует, и все крепкое, слишком щедро разукрашенное шрамами тело Дилюка прошивает крупной дрожью. Такой горячий, горячий, горячий… Сердце колотится где-то в ее груди, больно бьется, словно пытаясь вырваться из хрупкой клетки ребер. Лиза едва успевает отстраниться вовремя — белесые влажные потеки семени остаются на его крепком, твердом животе, на бедрах, даже на широкой груди остается пара капель. Прикрыв от удовольствия глаза, она вновь ненадолго обхватывает его член губами, слизывая остатки, и Дилюк хрипло стонет от удовольствия. — Нечестно, — наконец, произносит он, когда чуть позже к нему возвращается способность мыслить. Все с той же сытой, кошачьей улыбкой Лиза кончиком пальца невозмутимо собирает с его живота теплые капли семени и слизывает их как лакомство. Его горло едва заметно дергается, когда он сглатывает, забывая о том, что еще хотел сказать. — Эта всего лишь глупая игра, милый, — с саму себя удивляющей лаской гладит она его по горячей щеке, убирает с мокрого лба прилипшие алые волосы. — И мы не говорили о правилах. Просто признай свое поражение и ни о чем не жалей. Никогда. Вспоминай меня с радостью, — срывается с ее губ вдруг странной, не ко времени горечью, и Лиза торопливо разбавляет ее сладкой как мед и такой же тягучей улыбкой. То, что легко пришло, так же легко вместе с ней и уйдет однажды, когда последняя песчинка ее дней истечет из разбитых стеклянных часов. Но у них еще есть время насытиться этой страстью как изысканным, тонким блюдом. И пресытиться даже. Внезапно Дилюк подбирается весь, словно большой, опасный хищник, готовый к броску, и мгновение спустя прижимает ее к постели тяжелым, крепким телом. — В таком случае… — грубовато стискивает он ее округлые, теплые плечи, лишая даже мифической возможности вырваться. — Придется тебе дать мне реванш. Немедленно. Искусанные от удовольствия губы его чуть припухли, утратив привычную жесткую, холодную строгость, и легкая улыбка так ему к лицу, что у Лизы немного щемит в груди. Приподняв тонкие брови словно в недоверчивом изумлении, она небольно тянет его за щеку. — Ох, мастер Дилюк, вы, кажется, оказываете честь немного пофлиртовать со мной? — Нет. — Определенно да. — У тебя нет свидетелей, — хрипловато смеется он вдруг, и от этого смеха, искреннего, жаркого, очень мужского, по наэлектризованной коже Пурпурной ведьмы как будто невидимые искры пляшут, обжигая снаружи и внутри. — Ты ничего не докажешь. Его зубы смыкаются на ее тонком горле, оставляя безобразно яркие следы, которые завтра придется понадежнее скрыть бархоткой. Приоткрыв беспомощно рот, Лиза запрокидывает голову на мягкой подушке, закрывает глаза крепко-крепко, позволяя себе ненадолго забыться в блаженно безмысленной, сладкой темноте, расцвеченной горящими словно ожогами следами его поцелуев. Губы, шея, мягкие, пышные груди, напряженный живот — все ее тело теперь словно горит огнем, живым алым огнем, мучительно искренним и настоящим… Кажется, она кричит еще прежде чем его ладони требовательно раздвигают ее колени, а к еще влажным, чувствительным складкам припадает горячий рот. Или это ей только кажется? Позже ее чистая, уютная постель уже не пахнет изысканно-томной цветочной отдушкой. Измятые, скомканные простыни влажные, исходящий от них аромат пурпурных роз переплетается с запахом секса и чуть-чуть пота, обретая настоящую, ослепительно живую чувственность. С трудом перевернувшись на живот, Лиза запускает руки в растрепанные, спутанные копной русые волосы. — Это лишь игра… — еле слышно шевелит она губами, глядя куда-то за резное изголовье кровати. — Глупая-глупая игра, милый, в которой ты проиграл. — А я так не думаю, — коротко роняет Дилюк, и глупое, бесполезное, расчетливое сердце Пурпурной ведьмы обрывается, останавливается на мучительное долгое мгновение… а потом бьется, бьется, бьется торопливо и заполошно. Прижав к груди смятую простыню, Лиза задумчиво и несколько меланхолично даже наблюдает как он собирает разбросанную по ее уютной спальне одежду, как одевается, скрывая под застегнутой доверху рубашкой и сюртуком следы ее губ и острых ногтей. На прощание Дилюк удивительно мягко касается губами ее растрепанной русой макушки и тонких запястьев. — До завтра, госпожа Минчи, — говорит он прежде чем так же бесшумно как пришел, выскользнуть в раскрытое настежь окно, за которым тяжелым темным плащом ночь укрыла спящий Мондштадт. Прикрыв рот ладонью, Лиза сонно и устало зевает сквозь улыбку. — Сделай одолжение, не отнимай у рыцарей Ордо Фавониус всю их работу, милый, — мягко посмеивается она ему вслед, слыша ответный тихий смешок Дилюка. И больше не говорит ничего, вместо того чтоб велеть ему больше не приходить ни завтра. Никогда. О Архонты, что же она наделала?.. В одиночестве Лиза кутает еще сохранивший его запах простыней плечи в попытке сберечь хоть ненадолго живое ощущение жара и тепла, утыкается лбом в согнутые остро колени. Дурацкое сердце по-прежнему бьется быстро-быстро, гулко и больно. Так еще страшнее неотвратимо день за днем умирать.