Горячие ночи (и дни) в Тейвате

В этот раз он легко позволяет ей поменять плотную повязку на глазах и смазать целебной мазью веки, и пока Барбара возится, вздыхая и ругая его за неосторожность, лишь послушно сидит перед ней на траве, обхватив коленки руками. Надо же было вот так, в одиночку сцепиться с Магом бездны, попав под обжигающее глаза заклинание… Хорошо еще легко отделался, и Барбара не хочет думать что было бы — если бы отделался плохо. Обычно она не позволяет себе вот так ругаться на пациентов, но Рэйзор… уже не просто пациент. Давно. Целительная сила ее глаза бога мягко подлечивает временную потерю зрения, но какое-то время ему еще стоит носить повязку. — Поцелуй! — с невинным выражением лица просит Рэйзор, без труда ловя ее в фокус завязанных глаз. — Рэйзор… был послушным. Заслужить поцелуй. С повязкой на глазах передвигается по Вольфендому ловчее, чем она-зрячая — ни ветка не хрустнет, ни взлетит птица, и Барбара беззвучно улыбается его простенькой и наивной хитрости. Склоняется над ним снова, мягкими губами касаясь лба. Рэйзор разочарованно морщит нос, больше обычного напоминая хищника. — Другой поцелуй, — большие тяжелые руки, шершавые, темные от загара, вслепую и безошибочно сжимают ее хрупкие плечи в коротком, полным силы объятии. Впрочем, прикосновение Рэйзора почти сразу становится легким, таким чтоб захоти она — без труда могла бы его оттолкнуть, и от того как сильно боится он ее испугать, причинить боль хоть бы и ненамеренно, Барбаре немного хочется плакать от нежности. Поклонники и фанаты иной раз, кажется, готовы разобрать ее на сувениры и на автографы, заставить петь, пока не охрипнет голос, преследуют по улицам, вынуждая прятаться и убегать словно зверек, преследуемый гончими, с тех пор как ей сравнялось тринадцать. Рэйзор, воспитанный волками и диковатый, в мгновение всегда чувствует ее страх. Может поэтому вечерами, когда заканчивается служба в соборе, Барбара сбегает от всех в Вольфендом, где в сумерках то тут то там обращается к луне волчий вой и мягким светом в темноте леса сияют цветы-светяшки. — Скажи правильно, — говорит Барбара, немного копируя строгие учительские интонации Лизы. Рэйзор вздыхает, лохматит на макушке и так растрепанные серебристые волосы, стараясь не сбить повязку. Со временем его речь становится все чище, но иногда ему лень напрягаться. — Рэйзор хочет… поцеловать Барбару, — наконец, складывает он слова точно детские кубики в более-менее правильную фразу. — Если можно. Так… хорошо? Он вертит головой, пытаясь услышать ее дыхание, и с этой повязкой на глазах он выглядит таким милым, доверчивым, почти беззащитным, что сердце Барбары тает. Аккуратно собрав подол платья, она опускается рядом с ним на траву и сама кладет руки ему на плечи. — Раскрой губы, — мягко смеется она, носом почти касаясь кончика его носа. — Как в тот раз, помнишь?.. На обветренных, потрескавшихся губах Рэйзора появляется слабая улыбка — конечно же, помнит. И если Барбара еще кое-что знает о поцелуях из книжек, украдкой взятых у кое-кого из сестер, то для Рэйзора все в новинку. Поцелуям не научишься у клыкастых волков-Лупикал. Его руки осторожно ложатся на ее талию. Неловко, вслепую он подставляет губы, и Барбара любопытно и легко касается губами его послушно приоткрытого рта. Сначала верхняя губа, потом нижняя. Не столкнуться носами. Ее язык проскальзывает внутрь его теплого рта, проходится по кромке зубов — поначалу боялась, что он случайно укусит, но, слава Архонтам, объяснить оказалось достаточно. Понемногу у Рэйзора уже получается хорошо. Хотя иногда он забывается, грубовато вылизывает ее рот. Ночь неспешно опускается над лесом, пока они целуются, и в какой-то момент Барбара осознает, что ее грудь теперь тесно прижата к его худощавой, твердой груди, и от этого все лицо и шея заливаются жаром. Еще сильней. Пышный бант на корсаже смят, щеки красные, хвостики растрепаны… Ух, даже, наверное, хорошо что Рэйзор не видит какая она — так сейчас чуть меньше неловко. И что бы Джинн сказала. Рэйзор, что-то глухо и довольно ворча себе под нос, наощупь утыкается носом в изгиб ее шеи, глубоко-глубоко втягивает ноздрями запах. Словно не удовлетворившись, широко и влажно проводит языком по коже, и Барбара громко взвизгивает от неожиданности и даже падает спиной на траву. В лопатку больно впивается шишка. Тут же он отстраняется так резко, как если бы она со всей силы толкнула его. — Прости, — виновато мотает Рэйзор головой и даже руки за спину убирает. — Прости-прости. Под повязкой не видно глаз, но его губы хмуро кривятся. Он глубоко, шумно втягивает воздух носом, как будто пытаясь острым обонянием заместить зрение. — Не хотел напугать, — на какое-то время он замолкает, подбирая слова правильно. — Ты… не придешь. Неуверенно он протягивает руку, словно пытаясь найти Барбару в темноте. Даже с закрытыми повязкой глазами вид у него совершенно несчастный, он напоминает провинившегося щенка, и мягкое сердце Барбары тает. Какой же он все-таки… — Все хорошо, Рэйзор, — приподнявшись на смятой траве, торопливо сжимает она его большие руки в своих, тонких и светлых, и улыбается как будто бы он может видеть. — Я не злюсь. Мне с тобой никогда не страшно. В голову ее вдруг приходит шальная мысль — сестры-монашки сказали бы, что бесстыжая, глупая и опасная, они вообще часто ругают ее, когда она вечерами бегает в Вольфендом. Но это Рэйзор, ее Рэйзор, и Барбара ему доверяет. Прежде чем успевает одуматься — затаив дыхание, прижимает его жесткие ладони к маленьким холмикам своих грудей. Без особенного удивления Рэйзор склоняет голову набок. — Мягкая. И теплая, — он улыбается, показывая белые, влажно блестящие в сумерках зубы. — Приятно. И… это все? В отличие от нее словно не испытывает ни намека на смущение, и Барбара чувствует себя разочарованной. И немного обиженной даже. Впрочем, когда Рэйзор немного сильнее прижимает к ее груди ладони, путаясь в складках пышного банта, с любопытством чуть-чуть сжимает пальцы в попытке ощутить больше, полнее, где-то глубоко внутри нее, в самой сердцевине наливается непривычной, тягучей сладостью какое-то новое чувство. Это в первый раз, когда она позволяет кому-то прикасаться к себе так… интимно, и сердце ненадолго замирает. А следом пускается в безумный галоп как в романах. — Твое сердце… — Рэйзор замирает ненадолго, словно пытаясь расслышать среди шелеста листвы и шороха веток, потревоженных взлетевшей птицей. — Бьется быстрее, когда я трогаю. Так быстро. Прикосновения становятся увереннее, словно он изучает ее, исследует, с любопытством водя пальцами по краю выреза платья. И, наконец, осторожно тянет его вниз, обнажая ее маленькие груди прохладному вечернему воздуху. От вечерней прохлады по коже бегут мурашки — от смущения еще больше, но в том, что Рэйзор не видит, но лишь чувствует, есть что-то смягчающее ее неловкость и стыд. Любопытство в ней все равно сильнее. Слегка он надавливает на ее плечи, и, сглотнув, Барбара послушно ложится спиной в траву, позволяя ему прижаться сверху тяжелым, теплым телом. Это и правда приятно — когда он трогает и мнет ее грудь грубоватыми, мозолистыми пальцами, жадно водит ладонями по затвердевшим, чувствительным соскам, заставляя Барбару дышать глубже от незнакомого прежде удовольствия и жмуриться. От него привычно и успокаивающе пахнет травами, лесом и горячим телом. Наконец, он, не выдержав, зарывается носом в ложбинку между ее грудей — словно чувствительности огрубелых ладоней, даже обостренной слепотой, становится мало. Шумно и глубоко вдыхает. Горячее, влажное дыхание тоже приятно, но когда его язык влажно касается кожи, Барбара все же вздрагивает, впивается пальцами в рыхлую, поросшую мхом лесную почву. — Так вкусно, — негромко, низко бормочет Рэйзор. — Приятно. Теперь он вылизывает ее шею, ключицы, груди, слепо трется носом, губами. Слегка прихватывает зубами твердый сосок, немного тянет, и из ее рта вырывается странное, незнакомое прежде поскуливание. Рэйзор напрягается всем телом, торопливо приподнимается на локтях. — Больно?.. Прикусив губу, Барбара запускает руку в жесткие, светлые волосы и молча притягивает его лицо к своей груди обратно. И странно, и непривычно, и немного не по себе — но она не хочет чтоб он останавливался. Непривычная, сладкая тяжесть внизу ее живота становится все ощутимее. Даже ноет уже, и не помогает, когда она пытается сжать бедра. Кажется, она стала мокрой. Колено Рэйзора вжимается между ее ног — не нарочно, просто так получается, но в какой-то момент она ловит себя на желании чуть-чуть об него потереться. И она все же делает это, надеясь что он не заметит. Но тело все-таки выдает ее. — Странно, — вдруг говорит Рэйзор, опустив лицо ниже к ее животу, на котором гармошкой собран верх платья. — Барбара пахнет… странно. Не как обычно. Но хорошо. Очень. Его речь становится более отрывистой чем обычно, твердый даже через штаны член прижимается к ее бедру. Как будто прислушиваясь к чему-то вслепую, Рэйзор жадно втягивает носом ее запах, переплетенный с привычными ароматами лаванды и чистоты от ее платья и мшисто-влажными запахами Вольфендома, как будто пытается понять откуда этот запах исходит. Запах ее возбужденного, мокрого тела должно быть, для него слишком яркий в темноте под повязкой. От неловкости Барбару бросает в кипящий жар. — Попробовать. Попробовать вкус, — решает, наконец, Рэйзор, на ощупь собирая подол ее платья к животу. Лицом он вжимается сначала в ее живот, потом опускается ниже, торопливо, жадно приникая лицом между ее послушно раздвинутых ног в поисках места, где запах острее. Недовольно ворчит что-то, проводя языком по шелковистой ткани колготок. Совершенно не сомневается, не стесняется как будто то, что он делает — самая правильная, самая обычная вещь в мире и ничего особенного тут нет. Просто не знает, представления не имеет что подобные ласки — неправильны, неприемлемы… Где ему, выросшему среди волков, было этому научиться? На мгновение Барбара представляет — как это будет, если его настойчивый язык прикоснется к мокрой, ноющей плоти, и жаркий спазм прошивает низ живота словно ее коснулся электро Глаз бога, уничтожая все стремление объяснять Рэйзору что прилично а что — неправильно. Кажется, следом за ним она и сама напрочь утрачивает чувство стыда. — Только колготки не рви, — просит Барбара тонким, странно охрипшим голосом, и он подчиняется. Прохладный лесной воздух обжигает горячую, мокрую промежность, когда Рэйзор широко разводит ее колени. На мгновение замирает, удовлетворенно и глубоко вдыхая запах ее возбужденного тела хоть ничего и не видит сквозь повязку. И прежде чем Барбара успевает испугаться — приникает к ней ртом. Сначала проводит легко, самым кончиком высунутого языка, похоже, пытаясь распробовать — и следом, что-то довольно кивает, просовывает ладони прямо под ее голые, покрытые гусиной кожей бедра, прижимая к себе ближе. Языком торопливо, жадно собирает всю ее влагу, то и дело шумно и мокро погружая его внутрь нее, словно волк, пьющий из реки воду, прижимается лицом ближе. Рэйзор вылизывает ее так, словно умирает от жажды, а она — источник чистой, свежей воды. В какой-то момент уже непонятно — если у него хоть тень понимания о телесной близости, о плотской любви, или это просто инстинкты. Впрочем, все быстро становится неважным. Каждое прикосновение его рта наполняет ее внутри удовольствием куда большим чем от прикосновений, от поцелуев — да от всего, что они с Рэйзором пробовали прежде, так неуверенно и неумело. Ее бедра в его ладонях дрожат и приподнимаются над землей, она дышит так тяжело, словно задыхается, больно кусает мягкие губы, то и дело прижимая к ним пальцы, чтоб не шуметь. Удовольствие, острое, жгучее, наполняет ее изнутри, вот-вот переполнит даже, словно чашу фонтана. В один момент Барбара не выдерживает — с силой изгибает спину, на мгновение замирая в самой высокой точке. Пальцы сами собой путаются в жестких, длинных волосах Рэйзора. С губ срывается громкий вскрик, от которого откуда-то из кустов вылетает разбуженная птица. Волна непривычных, но таких сладких, полных удовольствия спазмов, накрывает ее с головой. Едва дыша, она обмякает, бездумно глядя куда-то в небо сквозь путаницу темных, густых ветвей. Приподнявшись на локтях, Рэйзор встревоженно поднимает лицо к ней, водит головой, пытаясь полагаться на слух вместо зрения. — Больно? — вновь спрашивает он огорченно и поднимается на колени над ней. Серебристые волосы падают на его расстроенное лицо. Голос звучит низко и хрипло, не очень привычно ей, и кончик языка проходится по влажно блестящим губам, жадно собирая остатки ее вкуса. В полумраке заметно, как туго натягивает его член свободные, удобные штаны, как он сутулится и морщится, задевая его рукой. — Никогда не хочу сделать больно Барбаре, — вдруг удивительно нежно сжимает Рэйзор ее руку в своих, грубых, шершавых и горячих. — Не хочу. И как-то так просто он это говорит, что у Барбары слезы на глаза наворачиваются от нежности. Потому что никто из учтивых, благопристойных мондштадских поклонников, гонявшихся за ней по улицам как за редким зверьком, никогда не был с ней таким же бережным и добрым как волчонок из дикого леса. — Не больно, — невольно повторяет она отрывистую, рваную манеру его речи. — Хорошо. Очень. Хочу чтобы хорошо было нам обоим. Хочу чтобы мы сделали это. — «Это»? — озадаченно склоняет голову Рэйзор чуть набок. — Соединились. Ну, как твои Лупикал весной, — говорит Барбара с пугающим саму себя спокойствием и решимостью. — Только пока без волчат. Ты понимаешь про что я? Неуверенно он кивает. Губы становятся напряженными, по телу проходит пугающая, голодная дрожь, рукой он торопливо тянется к завязкам своих штанов. Неуклюже заваливается на нее сверху, пытаясь заодно перевернуть ее на живот и задрать повыше сползшее платье. — Нет, — вдруг торопливо мотает головой Барбара, выворачиваясь из его рук. — Нет-нет. Рэйзор, нет! — вскрикивает она, и его лицо пугающе искривляется. Верхняя губа приподнимается в хищном, злом оскале, обнажая ряд белых зубов, тяжело дыша, он втягивает с присвистом воздух. На мгновение от страха она замолкает, отползает от него по измятой уже траве, окончательно пачкая коленки и платье. Но… понемногу животная злость на его лице уступает место более привычному выражению. Кулаки разжимаются. — Нет, — сглотнув, кивает Рэйзор, и тогда она, поднявшись, сама расстегивает измятое платье, и комком ткани оно вскоре ложится у ее босых ног. Вновь Рэйзор наклоняет голову, вслепую прислушиваясь к шелканию застежек своей теплой, вытертой накидки, к шороху ткани, через которую она переступает. От него пахнет выделанной кожей ремней, элементальным металлом подаренного ему Варкой меча, разгоряченным телом — и травами, лесом, дикой мятой. С удовольствием Барбара вдыхает этот запах, уткнувшись в его шею носом, оставляет короткие поцелуи, от которых у обоих по всему телу бегут обжигающие искорки как от столкновения гидро и электро элементов. —- Мы сделаем это как люди, — решительно говорит Барбара, ложась на смятый ком их одежды, и тянет его за собой. Успевает все же рассмотреть жадным взглядом и его худое, жилистое тело в давних и свежих шрамах, которые плохо скрывает загар даже в темноте, и напряженный член. — Слишком узко, — шепчет Рэйзор, неуверенно на пробу проталкивая в нее, еще мокрую, чувствительную, один палец и как будто на ощупь сравнивая, сжимает в ладони твердый ствол. — Слишком маленькая. Тесная. Не влезет. У Барбары вырывается неловкий, веселый смешок. — С благословения Барбатоса, — ерзает она под его неожиданно тяжелым телом, разводит колени шире. Решившись, рукой сама сжимает горячую, нежную твердость его члена, направляя так как ей кажется что правильно. Ей все кажется правильным — даже немного боли, когда он, потеряв голову, с низким, хриплым рыком толкается в нее бедрами слишком резко, грубо… Ненадолго замирает в ней, дыша тяжело ей в шею, и целительных сил ее Глаза бога хватает чтоб успокоить полыхнувшую боль и залечить ноющие ранки. А потом у них все получается по-настоящему правильно, и после Рэйзор еще долго не выпускает ее из объятий. — Теперь мы пахнем одинаково, — со смешком втягивает он воздух, и Барбаре снова тоже немного смешно, но она действительно пахнет немного им и собой, и тем первым, взрослым удовольствием, что они разделили здесь, в диком, опасном Вольфендоме. Устало и немного сонно Барбара кивает, разбирая пальцами его длинные, спутавшиеся волосы. В его объятиях, окутанная им, она чувствует себя уютно, тепло и спокойно как никогда прежде и ни о чем не жалеет. Все правильно. Все хорошо.