Горячие ночи (и дни) в Тейвате

— Скажи мне уйти, — велит он хрипло, когда, зевая, сонная Янь Фэй открывает дверь. — Скажи мне убираться отсюда прочь. Сейчас же. Время далеко заполночь, и дождь хлещет с темного, низкого неба как из ведра, но даже он не в силах смыть исходящий от него запах свежей крови и грязи — и уже тем более грязи иной, едкой, полной злобы и древней ненависти. Глаз бога у пояса, словно оберегая от опасности, тревожно окружает Янь Фэй алым, жарким маревом. Глаз бога и кровь Адепта в ее венах оберегают ее от злого влияния кармы — но со всем своим трезвым умом и прагматизмом она не думает об этом, она никогда не думает об этом, когда Охотник на демонов вот так возникает на пороге ее тихого, уютного дома. Просто сжимает его липкие, скользкие руки в своих и почти силой затаскивает внутрь. Его руки ледяные и дрожат, от него пахнет грязью, кровью и сырым, холодным дождем — в ее уютной, чистенькой комнате, где толстые тома разложены на столе, а мягкий свет настольной лампы заливает все золотистым сиянием с модным по сезону ароматом лилий-глазурок, этот запах кажется особенно резким и острым. Все равно она прижимает Сяо к себе, не замечая как мокрой и грязной становится и сама, и мягкий ковер под их ногами, она обнимает так словно вот-вот он исчезнет — и так иногда бывало, и не хочется думать как тогда он сам справлялся со всем этим. Он кажется очень слабым, почти прозрачно-холодным как туман над пустошами, но в руках, сжимающих ее голые плечи столько силы, что становится немного страшно. Как бывает страшно от этой вьющейся вокруг него тьмы. — Прогони меня, — грубовато встряхивает Сяо ее, впиваясь в лицо потеменвшими, но все еще золотыми глазами. Его хриплый голос болезненно ломается вдруг в просьбе. — Янь Фэй, пожалуйста. Горло сжимается, но Янь Фэй лишь осторожно отводит прилипшие мокрые пряди с его щек и лба. Холодными пальцами он вновь сжимает ее плечи, оставляя следы на светлой, мягкой коже, торопливо, алчно просовывает их под ее одежду. Тянет и рвет, ломая застежки, и шнурки рвутся с треском как ниточки, неприятно впиваясь в ее тело и оставляя следы. Янь Фэй не любит боль, и грубость не любит тоже, но в каждом его прикосновении нет ни злобы, ни наслаждения этой болью — лишь нужда и отчаяние во тьме, страшное, непроглядное… Когда на ней не остается ни клочка ткани, он вдруг прижимается к ней всем телом и застывает на пару мгновений как статуя — только неровное, рваное дыхание щекочет ее ключицу, да сердце молотом бухает в чужой груди, так же больно отдаваясь и в ее собственной. Осторожно, как будто бы он был птицей — по легендам он ведь ей и был — Янь Фэй обнимает его за шею. — Сяо… — губы невольно почти касаются его разбитых губ поцелуем, но его лицо тут же каменеет и ожесточается. — Слишком грязный, — холодно цедит он сквозь сжатые зубы и поворачивает ее к себе спиной. Это странная, странная логика — если учесть, что он и так весь в грязи, но Янь Фэй принимает правила. Его руки жадно прикасаются к ее телу — к теплому животу, бедрам, небольшим, упругим грудкам; с силой Сяо вжимает пальцы в ее мягкую кожу, оставляя обещание будущих синяков, но в этом куда меньше похоти или ласки чем инстинктивного, почти умоляющего желания прикасаться. И какими бы грубыми не были его прикосновения, что-то внутри Янь Фэй все равно отзывается на них тягучим, сладким жаром внизу живота. Твердый, напряженный член прижимается к ее бедру, горячий даже через насквозь мокрую ткань его штанов. Но прежде чем она успевает хотя бы сжать его в ладони, Сяо толкает ее прямо на пол, на устилающий его мягкий, пушистый ковер, на который уже натекло с него изрядно холодной воды и грязи. Едва не упав лицом вперед, Янь Фэй приподнимается на руках, потому что вот так валяться ничком уж совсем не по ней. Позади нее Сяо что-то хрипло рычит, расправляясь со своими штанами, жалобно звякают амулеты, которые он носит обычно у пояса. Обхватив за бедра, он грубо дергает ее на себя, заставив ее проехаться по ковру коленками и ладонями. Горячая твердость его члена упирается между ее ног. Янь Фэй медленно выдыхает чтобы получше расслабить мышцы, иначе в таком состоянии он просто порвет ее, но сначала она ощущает лишь как резкими, грубыми рывками он трется об ее чувствительные, нежные складки. И кажется, она уже не настолько сухая как думала о себе. Не настолько мокрая чтобы его член мог бы войти в нее легко. Головка с нажимом прижимается к ее нерастянутому даже пальцами входу, тугие, сжимающиеся стеночки поддаются медленно, неохотно, позволяя ей прочувствовать всю его увитую венками длину и обхват. На тонкой грани боли и удовольствия, и когда Сяо все же срывается, с сдавленным, еле слышным шипением сквозь зубы вбивает себя в нее уже до упора, колени Янь Фэй подкашиваются. И… да, это было немного больно. Все же она успевает прикусить губу, чтобы не вскрикнуть — после ему от этого будет еще тяжелее. Сяо с силой сжимает ее горячие бедра, не давая упасть. Впрочем, ее тело привыкает быстро, приспосабливается и уже вскоре принимает его уже с влажными, громкими звуками. Удовольствие, обостренное легким остатком боли, жгучими волнами омывает ее, каждый раз когда снова и снова он безжалостно врезается в нее, глубокими, быстрыми рывками. Кажется, он может делать это вечно — и не устанет. Как будто все что в нем есть — и мысли, и чувства, и боль, и даже бесконечно долгая память о боли, сейчас все выплавляется в чистейшую, примитивную похоть, огнем выжигающую все остальное и ни для чего больше не оставляющую места. Может, так для него выглядит краткая вспышка нирваны? — Сяо! — вскрикивает Янь Фэй громко, когда ноги снова начинают подкашиваться — уже от удовольствия. — Еще. Еще, пожалуйста! Сяо… Его имя превращается в еще один громкий, прерывистый всхлип, в ответ на который он шумно выдыхает сквозь зубы, одной рукой с силой сжимает ее запястье, но она все равно повторяет его имя и повторяет, что ей хорошо, хорошо, хорошо, временами почти срываясь на крик, потому что теперь он, накрыв собой, вбивается в нее с такой силой, словно хочет пригвоздить ее к полу или слиться в одно, нераздельное целое. Обычно Янь Фэй не слишком-то болтлива в постели, но сейчас это кажется правильным. Может так он сумеет осознать и запомнить, что дает ей не только боль? Согревшаяся ладонь Сяо соскальзывают с ее запястья к ладони, пальцы переплетаются в удивительно интимном, почти нежном касании. Другой рукой он сжимает ее плечо, словно пытаясь найти способ сделать ее еще ближе, на ощупь зарывается пальцами в волосы, наматывая на кулак мягкие, густые пряди. Тянет. Приходится выгнуть спину еще сильнее, прижимаясь к его груди так что между ними не остается места даже для воздуха. Янь Фэй еще громче вскрикивает, когда он на ощупь задевает такие чувствительные сейчас основания ее изящных рожек. Голова ее запрокидывается, а низ живота взрывается жгучей волной таких сладких спазмов. Шершавым, пересохшим ртом Сяо прижимается к опрометчиво подставленному изгибу ее шеи и вдруг кусает, оставляя на коже горящие следы зубов — чтобы не стонать, понимает Янь Фэй, когда он сбивается с ритма, толкается в нее судорожно и рвано. Боль в шее сливается с удовольствием в резонанс, вновь заставляя ее дрожать и всхлипывать. Сокрушительное, почти невыносимое удовольствие делает ее колени мягкими, и она без сил оседает на пол, утыкаясь мокрым от пота лицом в изгиб локтя. Еле слышно Сяо выдыхает: — Янь Фэй, — так же обессиленно рушится, накрывает ее собой и даже в помрачении помнит ее имя, и его пальцы по-прежнему переплетены с ее горячими пальцами. Может поэтому тяжесть его, придавливающего ее к полу, совсем не кажется тяжестью. Все ее тело немного ноет и наполнено удовольствием, она ощущает в себе его теплое семя и такой же твердый как и был член. — Янь Фэй, — повторяет Сяо еле слышно, и от того как умоляюще звучит ее имя его тихим, хриплым голосом ей почему-то хочется плакать. Но она лишь мягко сжимает его пальцы в своей ладони и в ответ на невысказанный вопрос кивает. — Да. Позже, когда длинная, словно бы все время мира вдруг разом исчезло, ночь уже приближается к утру, даже ее крепкое, живучее тело полукровки превращается в сплошной сгусток сладкого, сытого удовольствия и усталости. Это… на сегодня ее предел. С трудом встав, Янь Фэй заставляет себя переставлять ноги в сторону ванной комнаты. В большом зеркале приходится рассмотреть себя как следует: на плечах и шее следы зубов, кое-где кожа испачкана налипшей от Сяо грязью — впрочем, эту грязь легко стереть с помощью горячей воды и полотенца. От синяков на запястьях, на внутренней стороне бедер, от вздувшихся на растертых коленках мозолей так легко не избавиться. Стирая с себя остатки его семени, Янь Фэй отчего-то думает — увидь она нечто подобное на теле любой из своих клиенток, немедленно бы пустила в ход все свое искусное красноречие, чтобы убедить ее — так нельзя. Так неправильно. Неприемлемо. Выросшая в любви, не видевшая между матерью и отцом ничего кроме нежности, она твердо знает. Но то что случается между ними с Сяо, эта странная, иной раз болезненная связь, за которую он мучительно винит себя так же как за ее синяки и за садины… Она восхищалась им — бесстрашной легендой, воплощением верности долгу и слову, древним хранителем Ли Юэ. Узнав же всю бездну боли и подступающей к нему тьмы, полюбила. И если эти мелочи, от которых вскоре следа не останется — цена хоть недолгого его облегчения… Бросив взгляд на свое отражение в зеркале, Янь Фэй пожимает плечами и чуточку морщится, трогая горячий след его зубов на плече. Семейные и любовные конфликты недаром всегда казались ей слишком сложными для вердикта, иногда — как сейчас — проще в них правых и виноватых совсем не искать. Когда она, накинув чистый халат, возвращается в комнату с кувшином теплой воды и чистым полотенцем, Сяо так и сидит на полу, прямой как статуя и такой же неподвижный — только одежду поправил. — Я не могу ненавидеть себя сильнее, — вырывается у него, когда она осторожно подносит мокрое полотенце к его испачканному грязью и кровью лицу. — О? И за что же? — спрашивает Янь Фэй почти весело, стирая подсохшую грязь с его щеки. — Неужели близость со мной вызывает у тебя настолько сильное отвращение, Охотник на демонов? Лицо Сяо вдруг меняется, в пустых золотых глазах мелькает что-то живое, искреннее, совсем мальчишеское несмотря на тяжесть тысяч его лет. — Нет, о Архонты. Конечно нет! — ненадолго сжимает он ее окольцованное синяками запястье — удивительно нежно и осторожно для того кто недавно только на ее коже эти самые синяки и оставил. — Это… это как настоящий божественный огонь, огонь в кромешной тьме. Такой живой, жаркий, очищающий. Правильный, как сама жизнь, которую я защищаю. Кажется, я давно не ощущал себя так… так хорошо как рядом с тобой, Янь фэй, — лицо его вдруг снова становится застывшим и мрачным. — но боль, которую я всякий раз тебе причиняю, того не стоит. Так много, до странности для него много слов…. Вновь прополоскав полотенце в помутневшей воде, она еще раз проводит им по его лицу, стирая следы недавней битвы, и внезапно под ними вместо болезненной серой бледности обнаруживается нечто удивительно похожее на живой румянец. — О, поверь эксперту по праву, даже мужья к женам зачастую относятся куда злее, — вздыхает Янь Фэй, и он тут же еще сильнее хмурится. — По-твоему, это должно меня оправдать? С трудом она сдерживается чтобы не коснуться губами этой глубокой, почти никогда неразглаживающейся морщинки между его бровей, а потом вдруг думает — зачем, если хочется? Целует, еще немного подумав, сама коротко прижимается лбом к его лбу. — Я правда не знаю, Сяо, — говорит она, удивляясь тому как сбивчиво звучит обычно ровный, поставленный множеством диспутов голос. — Не знаю — перед кем или чем ты чувствуешь себя виноватым, если мы не нарушили ни одного закона, человеческого, божественного ли. Всякий раз, когда ты приходишь, мне хорошо и я хочу тебя еще. Хочу больше. Хочу чтобы ты остался, а не бежал, хочу чтобы ты каждый раз не изводил себя до последней крайности и не боролся с собой там где в этом нет никакого смысла. — Твое сердце… такое слабое, — качает Сяо головой. — Каждый раз оно заставляет тебя поддаваться жалости. — Достаточно сильное чтоб не смотря ни на что любить тебя. Его руки вдруг смыкаются вокруг ее талии, с силой прижимая ее ближе. — Я не хочу уходить, — утыкается лицом он в ее живот, и можно было лишь догадываться, чего ему, гордому, замкнутому, стоит такое признание. — Ну так не уходи, — мудро и деловито предлагает Янь Фэй, прижимаясь подбородком к его затылку и перебирая пальцами жесткие, растрепанные пряди его волос. — Можешь лечь вместе со мной, и я буду читать тебе самые скучные кодексы, пока ты не уснешь. — Я Адепт. Мне сон не нужен, — фыркает Сяо, ненадолго возвращаясь к обычному себе, но его холодные ладони все еще лежат на ее спине, понемногу вновь перенимая тепло ее тела. Ее глаз бога все еще рядом, переливаясь всеми оттенками пламенно-алого и от этого в спальне словно бы становится теплее, а древняя, жестокая тьма и ненависть отступают хоть ненадолго. — Рядом с кем-то совсем не то же что одному. Я буду охранять тебя от всего дурного, каким бы сильным и злым оно не было. С обычным своим упрямством он поднимает голову. — Это я — тот, кто защищает всех. — Тогда я буду той, кто защищает того, кто защищает всех, — говорит Янь Фэй спокойно и твердо, так же как в суде изрекала очередную подкрепленную законом истину. — Хотя бы до утра. Это недостаточно долго чтобы твоя карма успела мне навредить. Наклонившись над ним, она осторожно касается губами его губ, легко, почти невесомо так чтоб не задевать присохшую ранку. На мгновение он застывает, напрягается всем телом словно ожившая статуя из камня, но едва она хочет разорвать эту краткую, невинную близость уже сам прижимает ее ближе к себе. Губы под ее губами неуверенно, неумело раскрываются в ответ. — Как глупо… — вдруг усмехается Сяо беззвучно и очень, очень устало. — Бессмысленно и ужасно глупо с твоей стороны, Янь Фэй. Ты делаешь ошибку. Она тоже смеется, и в этом смехе ее и горечи, и любви поровну. В ее узкой постели с удобным, жестким матрасом, правильной формы подушками и теплым, тяжелым одеялом места вполне достаточно для двоих, и ее руки крепко обнимают его за плечи, а лицо он прячет на ее груди. Борясь с накатывающим сном, Янь Фэй слушает как его дыхание понемногу становится мерным и тихим, и отчаянно боится закрыть глаза чтобы не упустить ни единого мгновения, потому что пусть это не единственный раз, когда он был достаточно слабым и нуждающимся чтобы прийти к ней. Это первый раз, когда он нашел в себе достаточно сил чтоб остаться.