Горячие ночи (и дни) в Тейвате

Он уже весь измазан в чем-то кремовом и белом, когда Сара входит в пахнущий нежилой сыростью дом. Лачуга давно брошенная, нежилая, но какая разница если им ничего здесь не надо кроме сносной постели. Словно надеясь, что что-то изменится, она вновь поднимает на него взгляд, но возлежащий на расстеленном предусмотрительно футоне с чистым бельем Итто остается прежним. — Это что? — Сливки. Взбитые с сахаром. — он невозмутимо сует палец в белый кремовый холмик на своей широкой груди и облизывает. — Вкуснотища. Только попробуй, тэнгу Кудзе, и не будь я великолепный Аратаки Итто, если все это не станет твоим любимым блюдом до конца жизни. Он выразительно двигает густыми бровями, что видимо должно заинтриговать и пробудить ее дремлющую где-то за грудой работы и дел чувственность, но вместо этого Саре отчего-то смешно. Приходится даже губу прикусить, чтобы не рассмеяться. Потом она думает — как теперь отмывать неуемного, по-детски довольного собой они от этой липкой белой гадости и вдруг чувствует себя очень, очень усталой. Это был трудный день, а судя по воодушевленной физиономии Они, он вот-вот набросится на нее с объятиями. Не то что бы она не хочет объятий, но эти сливки… — И как тебе в голову это пришло? — во избежание раздевшись и аккуратно сложив всю одежду вместе с маской тэнгу, со вздохом опускается она на футон с ним рядом, но Итто лишь светится еще ярче. — Ну, я же великолепный Аратаки Итто! Отличные идеи — мой конек, — Сара чуть насмешливо приподнимает бровь, и он, бросив взгляд в сторону, почесывает рога, как всегда делает будучи пойман на очередном преувеличении, и все-таки сознается. — Подглядел в книге Куки, пока она читала. — Крайне невежливо. — На обложке было написано «Рецепты домашней кухни». А Куки не разозлилась даже: так, треснула бокеном раз или два. Это даже несчитово. Ну же, Кудзе тэнгу, попробуй, — слегка толкнул он ее локтем в бок. — Мы всей бандой взбивали ради тебя эти сливки до кровавых мозолей, а ты нос воротишь. Такая реклама ничего не делает лучше. Обильно измазанный взбитыми сливками палец оказывается у Сары прямо перед самым носом. — Не хочу, — без колебаний обрубает она. — Сливки с прекрасного, мускулистого тела самого горячего они Ханами… Инадзумы, Аратаки Итто?! Ты сама не знаешь от чего отказываешься! На мгновение ее взгляд и правда задерживается дольше положенного на его широченной, расписанной татуировками груди, на крепких предплечьях, в обхвате шире чем обе ее руки, на рельефный словно мощеная булыжником мостовая живот так же щедро измазанный в сливках. Невольно она облизывает пересохшие губы. Благодарение Архонту, он хотя бы не обмазал сливками такой же здоровенный член. Впрочем, что-то подсказывает — ему просто уже не хватило для этого сливок. — Отказываюсь от сладкого, — стоит она на своем упрямо. — Я его не ем. Никогда. — Значит, ты даже не пробовала. Тогда откуда ты можешь знать понравится тебе или нет? Если не пробовала. Ты ж и меня прежде не пробовала… — вновь двигает Итто бровям, еще более выразительно растянувшись на футоне во весь внушительный рост. — А теперь вот за уши не оттащишь. На мгновение Сара опешивает от этой прямолинейной, простой как палка логики. Надо парировать, но контрдовод, устроивший ее саму, почему-то упрямо не находится. Зато отчетливо звучит в голове суровый, непреклонный голос Такаюки Кудзе, утверждавшего юной тэнгу, только принятой в клан, что в жизни истинного воина нет места ни поблажкам себе, ни веселью, ни детским играм… про сладкое после она логично додумала уже сама, после того как те, кто вздумал отвлекать ее от тренировок играми, были жестоко наказаны. Ее учили быть орудием клана. Прежде всего стать орудием Райден Сегун — уже ее личный выбор. Пресная, но полезная еда, почтительная боязливость слуг, отстраненное, прохладное уважение подчиненных. Да иной раз болезненно давящий на виски тишиной вакуум. Жизнь, в которой нет места ни сладостям, ни друзьям, ни — тем более — Аратаки Итто. Но Итто есть. Бестолковый, по уши измазанный в этих глупых, приторных сливках Они — он есть. И видно устав от ее молчания, решает взять все в свои здоровенные мускулистые руки. Для начала — саму Сару берет, сгребает ее в охапку, заваливая к себе на футон. Ее маленькие груди, узкие бедра, впалый, твердый живот — все теперь покрыто белыми, липкими холмиками гадких сливок. Ее короткие, темные волосы начинают зловеще потрескивать, по кончикам пальцев бегут жгучие лиловые искорки. Вот-вот рассыпятся по сторонам вороньими перьями. — Итто! — рычит она, но было поздно. — Ладно, раз уж ты уже сдалась, жалкая, трусливая неженка, — широко, вызывающе ухмыляется они, ощерив клыки. Языком влажно и широко проходится по ее шее, собирая липкую сладость. — Смотри и учись как надо, — он наклоняет голову, едва не задев стену у изголовья рогами. Раскрыв глаза шире, Сара снова закусывает губу чтобы не охнуть в голос. Язык у него немного шершавый как у всех Они, и каждое его прикосновение — к шее, плечам, ключицам, к маленьким, вымазанным сливками грудям с твердыми острыми сосками заставляет ее вздрагивать, все сильнее зубами впиваться в нижнюю губу чтобы сохранять достоинство и тишину. Тем сложнее чем сильнее ноет внизу живота, наливаясь сладким, обжигающим жаром. Ненадолго Итто приподнимает голову, вновь растягивает измазанный в сливках рот в широкой, довольной ухмылке. — Ха, а ведь в книжке Куки не врали, так-то оно и правда вкусней, — вновь он утыкается носом в ложбинку между ее грудей, слизывая последние остатки. Бесцеремонно сует загребущие, широкие как лопаты ладони под ее зад, сгребает, прижимаясь лицом теснее к твердому животу, урча от удовольствия и еще старательнее работая языком. Ахнув все-таки, Сара выгибается. Руки, которыми она только что отчаянно сжимала простыню, сами собой ложатся на его гладкие, твердые рога. Она слегка надавливает, вынуждая его опуститься ниже. — Раз уж начал… — с трудом выдыхает прерывисто. — Спорим, за пять минут справлюсь! — измазанным в сливках пальцем он старательно рисует ровную дорожку от ее живота к лобку. — За две даже. Побежденный неделю будет покупать мне рамен. Острые белые клыки Они вновь блестят в самодовольной, предвкушающей ухмылке, но прежде Сара успевает собрать себя и огрызнуться, влажным, раскрытым ртом он слизывает белую, липкую дорожку из сливок, лишь слегка напоследок задев ноющую, мокрую от смазки плоть — это заставляет Сару вновь задрожать, изогнуть еще сильнее спину. Напряженными пальцами она вновь вцепляется в его ярко красные рога, вжимая лицом прямо между своих ног. Может, Итто не самый изощренный, искушенный любовник — едва ли у него вообще был кто-то кроме нее самой — но этим немного шершавым языком он вылизывает ее с таким горячим энтузиазмом и старательностью, что даже ее хваленый самоконтроль быстро дает трещину. Она вскрикивает, стонет то тихо, то громко. Сжимает его как будто созданные для этого рога, безмолвно подсказывая — где именно и как надо. Кажется, ей и впрямь больше пяти минут не надо. Едва не прокусив губу вкровь, Сара вскрикивает, сжимает его голову крепкими, сильными бедрами, переживая мгновение самого острого удовольствия. Обмякает на смятой, местами липкой и влажной от пота простыни, закрыв глаза предплечьем в попытке унять фейерверки под веками, полыхающие как в Летний праздник. Подтянувшись, Итто обеспокоенно тыкается носом в ее щеку как щенок. — Только скажи еще что я не выиграл. Сглотнув, Сара заставляет себя открыть глаза, сама губами находит его губы, разделяя приторно сладкий вкус сливок и свой собственный, солоноватый. — Выиграл, выиграл… — бормочет она в поцелуй. Дыхание с трудом восстанавливается. Голос немного сбивчивый, хриплый. Обеспокоенность Итто тут же исчезает, грубоватое как у всех Они, расписанное татуировками лицо вновь светится самодовольством. — То-то… Его язык вновь проходится по губам, жадно собирая остатки вкуса. — Сладкая ты все-таки, Кудзе тэнгу… Но я ж так и не понял, в чем твоя проблема со сладким? — Оно делает слабым, — холодный голос главы клана Кудзе вновь чеканит слова в ее голове, изрекая, прописные, вырезанные на подкорке истины. — Как все поблажки телесным желаниям. А орудие не может быть слабым. — А вообще неплохо же быть орудием, — довольно потягивается Итто, заложив за взлохмаченную голову руку. — Какой-нибудь мотыгой, да? Мотыгу же не посадят, не накажут. Она не в ответе за то сколько голов ей разбили… Мощно завернул, да? Надо записать, а не то точно забуду. Вот встречу Такую, паршивца этакого — и пригодится чтобы вернуть его в ум. А я его отловлю, обязательно, — бурчит он себе уже под нос. Немудреная мысль, которую он невпопад изрекает, небрежно и лениво почесывая острыми ногтями татуированную, широкую грудь, заставляет Сару вздрогнуть как от пощечины. Губы ее сжимаются в тонкую полосу. Слишком много ошибок, так много ошибок… Будучи лучшим орудием Такаюки Кудзе и лично ее превосходительства — она так много их совершила и ей придется их исправлять в меру сил, и нет смысла прикрываться тем, что даже тогда она как могла пыталась смягчить для людей последствия своего долга. Невозможно, невыносимо думать что ее превосходительство Наруками Огосе, мудрая и непогрешимая, могла ошибиться. Но если даже сама Архонт нашла в себе силы признать свою неправоту, отменить, наконец, охоту и самый указ Сакоку… Стоит ли удивляться тому, что и Кудзе Такаюки, все еще заключенный под стражу, может быть слишком во многих вещах неправ? Истины, на которых стоит и строилась вся ее жизнь — ложь? Почему от этой мысли ей хочется плакать? Внезапно для себя самой Сара почти со злостью протягивает руку, чтобы кончиком пальца снять с щеки Итто чудом уцелевший кусочек гадких липких сливок, размазанных по их телам и всей простыни и так же невоспитанно как делал он сам сует в рот. — Что ж, это и впрямь… приемлемо, — строго решает Сара, сжимая в руке его еще твердый член, на обхвате которого едва ладонь сжимается. Оседлав его мускулистые бедра, она скачет на нем с каким-то болезненным ожесточением, наслаждаясь каждым мгновением как будто кому-то назло, может даже себе самой или тому мучительному, разъедающему изнутри голоду — по самым обычным чувствам, по дружбе и по любви, по смеху и играм, по маленьким, простым, живым радостям, кроме предрассветной тренировки в додзе, тщательно-педантичной уборки дома и почтительнейшей полировки статуэток Наруками Огосе по редким свободным вечерам. По всему, что собой же вменяется ей в вину. Завтра, скорее всего, она вновь будет чувствовать себя виноватой и за саму эту связь тоже, но сейчас она просто трахает своего смешного и мудрого какой-то невыносимо простой, житейской мудростью Они, пока не начинают гореть тренированные мышцы бедер и зада, пока горло не начинает болеть от стонов, пока пот каплями не начинает стекать по лбу. Только тогда она останавливается и руками упирается в широкую грудь. Лицо Итто красное, грудь по ее ладонями ходуном ходит. — Ну ты мощна, Кудзе Сара! — с непосредственным восхищением поднимает он на нее взгляд. — Но не будь я Аратаки Итто, если я в таком деле тебе уступлю. Со всей силы облапив, он подминает ее под себя, тычется в губы с поцелуями, не слишком умелыми, но такими искренними, жаркими, и под теплой тяжестью его тела, Сара Кудзе послушно и широко разводит колени, позволяя засунуть в себя поглубже его здоровенный член и вбиваться, пока перед глазами ее все не темнеет и звезды следом не вспыхивают. Со всей силы Итто подается вперед всем телом в последний раз, едва не ушибив ее затылком о стену в изголовье. Оргазм ее просто размазывает по футону скомканному, влажному от пота, липкому от размазанных сливок. Горячее семя Итто как будто жжет внутри, но это неважно: она тэнгу, она знает, где растут нужные травы. Горячо и шумно дыша, Итто приподнимается над ней на локтях, зачем-то прижимается к щекам, ко лбу, к подбородку с неловкими, немного смешными даже поцелуями. Слишком осторожными для здоровенного бугая Они, слишком нежными для бессердечной, бездушной Кудзе тэнгу. Она не привыкла. Она не знает как отвечать. Не умеет. Под веками жжет, и по щекам от этой нежности все-таки ненарочно стекают к вискам две мокрые капли, чтобы затеряться в коротких темных прядях. — Ну ты чего? Чего? — всполошенно приподнимается Итто над ней на локтях — только как-то странно головой дергает. — Это я тебя что же, до слез… Вот это я мощон. — Дурак ты, — торопливо отмахивается Сара, вытирая щеки ладонями. — А я, я… мотыга просто, — вырывается у нее то, за что она тут же ругает себя. — Орудие. И всегда была. Брови Итто высоко и недоуменно ползут вверх по лбу. — Какая же ты мотыга? — пытается уткнуться он губами в ее голое плечо с глубоко вырезанным старым шрамом. — Живая. Теплая. Вот ты какая… Люблю я тебя, Сара Кудзе — ну прямо сил нет. Грубоватое, простое лицо Они вдруг кажется ей непривычно серьезным и очень красивым. — Ты только зазнаваться не смей! — непримиримо вскидывает он голову. От смешного до мудрого за мгновение и обратно, то ли смеяться, то ли плакать. То ли в другой раз самой принести эти дурацкие приторно сладкие взбитые сливки, и насытиться вдоволь и ими, и любовью, такой простой, настоящей, обыденной… Тем временем Итто неловко головой дергает над ней. И потом снова. — Я рогами в стене застрял, — признается он в ответ на ее недоуменный взгляд, жалобно скривив губы. — А ну не смей хихикать, противная Кудзе тэнгу. Это нечестно. И не спортивно. Лучше скорее помоги мне, слышишь? Ну?! Бессердечная, бесчувственная Сара Кудзе и любит этого недотепу, и смеется с ним одинаково — до слез.