Искупление

1

      К воскресенью все было готово. Простой и оттого практически безупречный план был продуман от и до. Площадь перед заставой Сен-Жак пока была пуста, однако граф настоял на том, чтобы занять наблюдательный пункт пораньше. Пользуясь тем, что практически полностью взял организацию на себя, он не отказал себе в том, чтобы снова произвести впечатление.       Дом, к которому их подвез экипаж, на первый взгляд был ничем не примечателен, и когда они поднимались по лестнице к дверям, Вильфор поинтересовался, зачем они здесь.       — Мы поднимемся наверх и оттуда будем смотреть за всем происходящим на площади, — коротко пояснил граф.       С балкона и правда открывался замечательный вид на заставу Сен-Жак и площадь, а эшафот с установленной на нем гильотиной был виден, как на ладони.       — Не желаете выпить кофе этим прекрасным летним утром, господин Вильфор? — с веселой и слегка расслабленной улыбкой поинтересовался Эдмон, утопая в мягком кресле и закуривая трубку. Но бывший королевский прокурор его веселья не разделял. Напряженный, словно самолично должен был броситься в галдящую толпу и вытащить Бенедетто из-под ножа, Вильфор мерил шагами мраморный пол террасы и хмуро смотрел то на площадь, то на Дантеса.       — Не время сейчас распивать кофе, — наконец нервно заметил он, — Ваша затея с этим домом слишком ненадёжная. Нас никто не должен видеть.       — Не беспокойтесь. Здесь никого и нет, кроме нас. Я снял этот дом, — широким жестом граф обвел комнату. — Конечно, обстановка здесь довольно аскетичная, но, в конце концов, он нужен нам только лишь для одной цели, а выпить кофе можно и здесь.       Вильфор оторопело оглядел комод с лепниной, позолоченные двери с витиеватыми ручками, блестящую хрустальную люстру с по меньшей мере сотней свечей, бархатные тяжелые гардины… и вернул графу убийственный взгляд.       — Вы сняли этот дом, чтобы пятнадцать минут понаблюдать за казнью? — вздернул он бровь.       — После всего вы еще удивляетесь такой мелочи? — в тон ему ответил Эдмон.       — Нет, но теперь я боюсь, что однажды вы купите весь Париж.       Эдмон тонко усмехнулся.       — Что вам известно о Бенедетто?       — Только то, что до восьми месяцев он рос в приюте, а потом его забрал ваш слуга, господин Бертуччо.       — Вы не знаете подробностей. Но ведь хотите узнать?       — Вам есть, что рассказать?       — Да, Бертуччо был так любезен, что однажды выдал мне всю подноготную о том, как неудачно воспитывал его.       И граф поведал Вильфору все, о чем ему рассказал Бертуччо, без прикрас и утаек. Он не умолчал даже о трагичной судьбе его приёмной матери, Ассунты, и уже не скрываясь поведал о том, как использовал знакомство Бенедетто с Кадруссом, чтобы отомстить. К концу рассказа Вильфор сидел мрачный, как грозовое небо.       К одиннадцати на площади начал собираться народ. Сначала это были отдельные группы горожан, сторонившихся центра площади и стоявших тут как бы случайно, но чем ближе был час икс, тем больше людей заполняло площадь. К половине двенадцатого их тут столпилось по меньшей мере три сотни.       Наконец, часы пробили двенадцать и под неровные возгласы вывели заключённых. Их было трое. Бенедетто вели последним. Он был одет лучше своих друзей по несчастью, но держался значительно хуже. Его лицо, по цвету сливавшееся о светло-серым костюмом, оставалось мертвенно неподвижным, и только глаза — живые, проницательные, пытливые — бегали по толпе словно пытались найти кого-то. Однако он не был предупрежден о побеге поэтому не мог знать, что Бертуччо внимательно следит за каждым его шагом, стоя чуть ли не под эшафотом.       Двое других — оборванцы, которые, судя по всему, провели в заточении не пару дней, а несколько месяцев, на что указывали их скверный внешний вид, плелись впереди, подгоняемые нетерпеливыми солдатами. Вильфор задумчиво смотрел на площадь. Вдруг он обернулся к графу, его лицо всего на миг отразило смущение, но этого хватило, чтобы Эдмон все понял: Вильфор попался в эту нехитрую ловушку.       — Когда вы планируете дать знак? — с напускной небрежностью осведомился прокурор.       — Как только обезглавят второго, — холодно отчеканил Эдмон.       Вильфор отвернулся. И молчал. Но граф подошел, кладя руку ему на плечо и мягко подталкивая к следующей части тонкой и опасной игры.       — А вы хотели бы, чтобы неразбериха началась раньше? — бархатным голосом спросил он, — хотели бы, чтобы и эти двое могли улизнуть?       — Я… — Вильфор растеряно обернулся, — с чего вы взяли? Нет, я этого не хочу. Они в чем-то повинны и будут наказаны.       — Как и ваш сын. Только его удастся спасти, а их нет.       — Это уже не имеет значения.       — Все гораздо сложнее, чем кажется, господин Вильфор. Хотите, я расскажу о них? Первый — Жан Турнье, он был несправедливо обвинен в убийстве два месяца назад. Его дело сфабриковано. Он обыкновенный плут, но лишится головы.       — Что вы несёте? Прекратите, — жестко сказал Вильфор, но Эдмон уловил в его голосе нотки отчаяния. У холодного и беспристрастного прокурора все же было сердце. Почему-то именно этот факт заставил Дантеса продолжать.       — Второй — месье Рене, государственный изменник, — цинично усмехнулся граф Монте-Кристо. Он уже не мог остановиться, — Ему бы назначить пожизненное заключение, но суд решил иначе. Да, нынче еще принято казнить за то, что человек верен другой власти…       — Хватит!       Эдмон почувствовал, как горло сжали чужие пальцы, сжали крепко, так, что вздохнуть почти не удавалось. Спиной ощущая холодную стену, Эдмон хрипло рассмеялся, глядя в полные ярости глаза Вильфора. Они были так близко — эти глаза.       — Вы не знаете, о чем говорите. — выдохнул Вильфор, его голос приобрел еле уловимую сталь, — Вы ожесточились, и это объяснимо. Но как вы смеете?..       Дантес накрыл рукой пальцы, мертвой хваткой сжимающие его горло, не пытаясь их разжать. Вильфор был прав: он стал жесток. Он убил доброго и отзывчивого Эдмона Дантеса, чтобы граф Монте-Кристо мог жить и мстить. Убил, чтобы прошлое не достало его. И пусть цель была достигнута, боль, преследовавшая его с самых первых дней заточения, никуда не ушла. Она жила в сердце, питала его. И разрывала изнутри — прямо сейчас. Он чувствовал, что теряет сознание от нехватки воздуха, и следующие чересчур откровенные слова вырвались прерывистым шёпотом.       — Это пытка. Каждый день быть тем, кем я… стал.       Вильфор смотрел на него не отрываясь, и Эдмон боялся снова увидеть в его глазах гнев, но видел только отражение собственной горечи.       — Я знаю, — наконец тихо сказал Вильфор. Его пальцы разжались, и он бессильно уперся ладонью в стену рядом с головой графа.       Дантес закашлялся, сгибаясь пополам и судорожно ловя губами воздух.       Тут на площади послышался шум, Вильфор обернулся и не видел взгляда, который в последний момент не смог скрыть граф. Запущенные петарды полетели в стороны и вверх, рассыпая искры света, шурша и взрываясь в воздухе.       Послышались испуганные крики, грохот, топот, восторженные вопли мальчишек и испуганные визги женщин. За несколько секунд на площади воцарился хаос, люди бросились в разные стороны, толкаясь, ругаясь, перепрыгивая друг через друга и создавая еще большую неразбериху. Салюты осыпали испуганных горожан искрами, несколько петард попали прямо на эшафот, одна угодила увернувшемуся палачу в затылок, две полетели прямиком в солдат, стоящих по периметру площади.       Турнье и Рене след простыл.       Бенедетто, очевидно, очень довольный тем, что на него больше никто не обращает внимания, не терял времени даром. Он соскочил (вернее сказать: свалился) с подмостков и угодил прямо в объятия Бертуччо, который все это время стоял в первых рядах.       — Пусти! — взвизгнул Бенедетто, узнав старого знакомого, брыкаясь и пытаясь вывернуться, — Опять ты!       — Обязательно пущу, но сначала поговоришь с графом, — Бертуччо крепко схватил его за локоть, увлекая подальше от разъярённой толпы.       — К черту графа!       Бенедетто разразился страшным ругательством и даже умудриться укусить Бертуччо за руку, но тот схватил его за воротник и с силой встряхнул, так что у бедного мальчика голова мотнулась из стороны в сторону.       — Это мы еще посмотрим. Пошевеливайся.       Бенедетто зло оскалился, но послушно поплелся за Бертуччо. За углом его посадили в экипаж, который быстро и бесшумно скрылся в лабиринте парижских улиц.

2

      Дантес опустился в кресло, чувствуя легкое головокружение. Чужие пальцы все еще фантомно ощущались на шее, и он машинально поправил примятый воротник. Вильфор стоял за дверью, изредка кидая на него взгляд и кривя губы в немного виноватой гримасе.       План был выполнен в точности, за исключением одного пункта. Команда пускать салют была отдана на двенадцать минут раньше нужного, и это позволило еще двум обреченным спасти свои жизни.       Бенедетто посадили на стул перед графом.       — Снова вы? — развязно поинтересовался он.       Граф Монте-Кристо спокойно оглядел его.       — Не беспокойся, это ненадолго. Я бы не решился отвлекать тебя от столь важного дела, тем более, что обещал больше не вмешиваться в твою жизнь, если бы твой отец не был заинтересован в том, чтобы ты оказался здесь. Он хочет с тобой поговорить.       — Отец? Какой из? Этот, — Бенедетто указал на стоявшего в углу комнаты Бертуччо, — уже поговорил, и мне не понравилось.       — Другой, — послышалось из противоположного конца комнаты. Бенедетто обернулся, испуганно и презрительно рассматривая Вильфора.       — Я оставлю вас. Пойдем, Бертуччо.       Граф ободряюще кивнул прокурору. Затравленный взгляд Вильфора не внушал доверия, но он не собирался ему помогать. Пусть знает, что отцовство — не всегда так просто.       Когда за графом закрылась дверь, Вильфор присел на край стула. Бенедетто расположился прямо на подоконнике, свесив ноги в комнату. Он был напряжен, как тетива, казалось, чуть что — сбежит, сиганув прямо в открытое окно.       Только сейчас Вильфору удалось хорошенько его рассмотреть. Худое, но красивое лицо с узкой переносицей и прямыми разлётом бровей, недоверчивое и дикое выражение серых глаз — в этом мальчишке Вильфор никогда бы не узнал себя, разве что упрямства в нем было больше, чем положено, и это роднило Бенедетто с его отцом. А вот изящество, какое-то даже слишком женственное, Бенедетто досталось от матери, и это было заметно сразу. В его движениях не чувствовалась сила, зато было достаточно ловкости, он действительно мог сойти за юношу голубых кровей, если бы держался степеннее и лишний раз не открывал рот. На его тонких бледных запястьях еще виднелись следы от кандалов, которые служили жестоким напоминанием о том, кем он является на самом деле. Весь Бенедетто был каким-то угловатым и худым, и то, что осталось после великолепного костюма, который ему подарил граф, теперь висело на нем жалкими лохмотьями.       Бенедетто молчал и оценивающе рассматривал его в ответ. Вильфор обвел взглядом комнату, не находя, за что зацепиться. Его дипломатические способности трещали по швам и, кажется, он слышал этот треск.       Наконец Бенедетто хмыкнул:       — Будешь извиняться, папаша?       — А тебе нужны мои извинения?       — Мне нужно уйти, — криво усмехнулся Бенедетто, — Вытащил меня — отлично. А теперь я хочу уйти. Или ты попёр против закона, чтобы задушевно поговорить со своим сыночком? Ничего не выйдет. Я тебя не знаю, ты меня не знаешь. Будешь строить из себя примерного папеньку — я тебе не поверю. Так чего тебе нужно? Говори или отпускай.       — Отпущу, и ты опять пойдешь воровать? Или убьешь? Ты вырос паршивым мальчишкой. То, что я твой отец, ничего не меняет, — прошипел Вильфор. Он не мог подумать, что так быстро выйдет из себя, и мысленно уже корил себя за вспыльчивость.       — Так закопай меня снова! — истерично выкрикнул Бенедетто и залился хриплым смехом.       Вильфор побледнел, но быстро взял себя в руки, не давая воли эмоциям.       — Я делаю это исключительно ради твоей матери. Она любила тебя все это время. Я знаю, в это сложно поверить, но все же постарайся. Она готова тебя принять.       При звуке этого имени Бенедетто странно насупился.       — Ты знаешь, что стало с Ассунтой? — наконец сказал он, — Я ее убил. Поджег. Ты не боишься, что я сделаю такое же с твоей Эрминой?       Внутренне содрогнувшись и тут же пообещав себе, что если Бенедетто хоть пальцем коснётся Эрмины, он не будет за себя отвечать, Вильфор не позволил себе выдать волнения. Он помнил короткий, но емкий рассказ графа о Бенедетто и видел, что мальчишка боится, поэтому блефует, но не собирался уступать. Он должен был добиться своего, чего бы это ни стоило. Пора было приструнить Бенедетто, в конце концов, он был его сыном.       — Ты знаешь, что стало с Элоизой? — жестко спросил Вильфор.       — Кто это? Какая-нибудь гулящая девка?       Вильфор подавил желание сжать кулаки, и спокойно взглянул на Бенедетто. Ни один мускул не дрогнул на его лице.       — Моя жена.       — И что же стало с твоей женой? — издевательски поинтересовался Бенедетто.       — Я ее убил. Заставил принять яд. Оставил ее один на один с ее горем. Пока тебя судили, она дала яд нашему сыну, а потом выпила его сама. А когда я понял, что на самом деле совершил ошибку, было уже поздно. Она была мертва. Из-за меня.       По-видимому, на Бенедетто это произвело большое впечатление, потому что он весь сжался и засунул кисти рук в карманы, пытаясь скрыть их дрожь. Он боялся. Он был еще совсем ребенок, которому слишком рано пришлось повзрослеть.       — Ну, выходит, я сын своего отца, — стараясь за небрежностью скрыть страх, поговорил Бенедетто. — Есть закурить?       — Я не курю.       — Жаль. А вот твой приятель граф, по-видимому, курит. И не только простой табак, да? — вновь перейдя на свой немного нагловатый тон, оскалился Бенедетто.       — Полагаю, мы не приятели с графом.       Бенедетто заметил его взгляд и наклонился вперёд, заговорщически подмигивая.       — Правда? А вот я полагаю, что приятели. Странно, ведь на вечере мне показалось, что вы не очень-то ладите. Нашли общий язык? Приятно осознавать, что я стал причиной чьего-то сближения . А ведь граф чудак, правда? У таких всегда есть причуды.       — Я бы на твоем месте не распускал язык.       — Я его не боюсь. Он просто богатенький франт, которому скучно. Я достаточно видел таких.       «Таких» ты уж точно не видел, — подумал про себя Вильфор.       — Я сразу понял, что он заварил кашу, но мне хорошо заплатили, — продолжил Бенедетто, — Если бы я знал, во что встреваю, то никогда бы не взял у него ни франка. А сейчас ты с ним заодно? Судьба — коварная штучка. Но мы много болтаем. Хочешь, чтобы я встретился с моей матерью, но не думаешь ли ты, что я просто так поеду туда, где меня опять могут схватить? Что еще предлагаешь?       Вильфор скрестил руки на груди, задумавшись. Даже сейчас, когда все мосты были сожжены, мальчишка старался выцарапать для себя выгоду.       — Я предлагаю уговор. Ты возвращаешься домой, разумеется, под надзором. Эрмина должна увидеть тебя. А потом — хоть на все четыре стороны. Скатертью дорожка, но только попробуй что-нибудь украсть или кому-нибудь навредить — я сделаю так, что ты отправишься на каторгу на всю оставшуюся жизнь. Чтобы ты мог жить, не нарушая притом закон, я буду платить тебе каждый месяц по пять тысяч франков, этого должно хватить на безбедную жизнь. Распоряжайся деньгами, как тебе угодно, хоть пропивай их за неделю, хоть храни в банке — мне безразлично.       Бенедетто нервно рассмеялся.       — Пять тысяч? А не маловато? Граф платил мне больше за притворство.       — Для тебя даже много. Ты торгуешься не с тем, — Вильфор брезгливо скривился. — Решай сейчас, пока я еще предлагаю.       Бенедетто хватило пары секунд, и он кивнул.       — Хорошо, папаша. Будь по-твоему. Но помни: уговор дороже денег. И я буду ждать чека.       — Бертуччо тебя проводит.       Уже на улице Бенедетто запрыгнул в карету, отсалютовав потрёпанным цилиндром на прощание. Следом за ним в карету забрался и верный слуга графа.       Лошади двинулись сначала шагом, а потом понеслись рысью, и Вильфор смотрел им вслед еще несколько мгновений, невольно сжимая в руках пыльные перчатки.       Дантес наблюдал за развернувшейся сценой из окна. Вид опущенных плеч Вильфора, медленно возвращающегося в сад, заставил его сердце сжаться. Он спустился в гостиную на первом этаже, принялся мерить шагами комнату, не находя себе места, и наконец остановился посередине зала, где его и застал Вильфор. Они встретились взглядами и Эдмон постарался выразить молчаливую поддержку, но Вильфор тяжело опустился в кресло, прижав ладонь ко лбу, и застыл в позе человека, приходящего в себя от головокружения. Казалось, за прошедший час он постарел на пять лет.       — Это было сложнее, чем я мог предположить, — наконец признался Вильфор.       — Я знал, что так будет. И вы тоже это знали.       — Стоило попытаться.       — Он скоро снова угодит в тюрьму. А там и до виселицы недалеко. И это будет правильно. У таких, как он, дорога одна, — проговорил Эдмон, чувствуя, что сказанное, как ни странно, ранит его не меньше, чем могло бы ранить Вильфора.       — Считаете, все было бесполезно?       — Знаете, — помедлив, сказал Дантес, — я убежден, что все, что ни делается — делается к лучшему.       — Воистину, столь же мудрое высказывание, сколь глупое. Бойтесь своих желаний, ибо они могут исполниться, — вздохнул Вильфор. — Эрмина все равно его любит. Просто так. Она даже не видела его толком. Я бы тоже его любил, если бы не этот разговор. Если бы не он сам. Да и как я могу его любить? Я видел его всего полчаса и уже возненавидел.       Эдмон сжал его плечо. Вильфор поднял взгляд, и Дантес улыбнулся ему мягко, как будто они были старыми друзьями.       — Я бы на вашем месте не удивлялся этому. Представьте себе, господин Вильфор, любить можно ни за что. Просто так. Более того, любить можно даже вопреки. Поверьте, я знаю, о чем говорю.       Тут в дверях показался Бертуччо в сопровождении лакея, который сообщил, что Вильфора ждут в его поместье. И когда тот уже собирался ехать, Эдмон окликнул его.       — Месье де Вильфор! Турнье и Рене… я все выдумал.       — Я это знаю, — снисходительно кивнул Вильфор.       — Но откуда?       — Вы забыли, где я работал совсем недавно? Их дела попадались мне. Оба отпетые негодяи.       — И вы не жалеете?       Вильфор пожал плечами. На миг Дантесу показалось, что в его глазах сверкнул хитрый огонек.       — О чем?       И коснувшись пальцами цилиндра в прощальном жесте, он покинул дом на Елисейских полях. Проводив его, Монте-Кристо заперся в своих покоях до утра.