(не)красивые глаза

      Врачи не должны привязываться к пациентам, иначе нарушение медицинской этики, иначе непрофессионализм.       Врачи не должны привязываться к пациентам, даже если это солнечные кудрявые мальчики, которым осталось жить несколько месяцев. Тем более если им осталось жить несколько месяцев. — Ну что там, доктор, не томи! — Усопп елозит на койке, сгорая от нетерпения, и всем своим существом пытается притвориться, что не боится. Он и не боится — он в ужасе. Ло сжимает результаты, проклинает всë вокруг и смотрит в большие глаза своего пациента. — Тут ошибка, придëтся сдать анализы ещë раз, — в конце концов сухо отрезает и мнëт стопку белых листов. Солнечные кудрявые сказочники не могут быть неизлечимо больны в девятнадцать. Нонсенс. — Все-все? — разочарованно тянет Усопп и обессиленно падает на рыхлую больничную подушку. — Все-все, — сурово отвечает Ло и позволяет себе улыбнуться краешками губ. — Со здоровьем лучше быть внимательными, да?       И кретинам из лаборатории тоже лучше быть внимательнее. Росинант качает головой. — Здесь нет ошибки, Ло. Ты сам знаешь.       Ло знает. Как и то, что не должен привязываться к болтливым рисующим пациентам, которые рассказывают сотни сказок и вкладывают листочки с крошечными портретами в карманы белого халата. Не должен привязываться к мальчикам с длинными кудрявыми волосами, большими глазами и шрамами на руках. А солнечные кудрявые мальчики не должны умирать на больничной койке в одиночестве. — Я назначу ему другого лечащего врача, — говорит Росинант и сочувствующе качает головой. — Хочешь отгул? — Нет, это мой пациент. И я докажу, что эти идиоты ошиблись.       Удивительно, но результаты анализов приходят всë те же. На самом деле, это неудивительно, это ожидаемо, это пугающе, и белый листок с чëрными буквами сжимает сердце Ло в кулаке с силой, которая вот-вот его раздавит. — Мне жаль.       У Усоппа на лице нервная дрожащая улыбка и испуг в глазах, и трясëт его так, что трепещет даже кончик его длинного носа. — Ты шутишь? Ты же шутишь? Я знаю, что у тебя мрачный юмор, но это не смешно, Ло. Не. Смешно.       Это не смешно настолько, что Ло почти плачет в пустом туалете, проклиная то ли собственную слабость, то ли несуществующую судьбу, то ли всë вместе. Усопп почти улыбается, но глаза его опухшие, красные, а глупая пижама со звëздами промокла насквозь. — Знаешь, я думал, что закончу колледж, заработаю денег побольше и поеду путешествовать. Получу права, может быть, возьму машину напрокат или даже куплю свою и поеду. Объеду весь мир, а потом напишу книгу с историями из каждого уголка Земли. Самое забавное, что я хотел умереть и только эта мечта держала меня. И вот я умираю и оказывается, что хочу жить, — и голос его звучит настолько смиренным и обречëнным, что Ло не выдерживает, стягивает перчатки, скрывающие тату на пальцах, и притягивает Усоппа к себе.       Усопп рыдает в голос, сжимая чужой белый халат дрожащими ладонями, покрывает его влажными пятнами. В его волосах такие же дрожащие руки, поглаживающие то по голове, то по плечам и спине. И никакой надежды. — Я отстраняю тебя от работы. Бери отпуск. — Но, Кора-сан! Я не могу. — Это не просьба, бери отпуск. Парень не хочет провести последние дни с родными? — У него никого нет, — севшим голосом отвечает Ло. Всë это настолько нечестно, что он хочет сбросить все бумаги со стола главного врача, закричать ему в лицо, но он молчит. — Ты же знаешь, это всего лишь эффект Найтингейл. Он пройдëт. А о парне позаботятся, ты не единственный врач. Поезжай куда-нибудь, отдохни.       Ло стягивает халат, переобувается и кладëт рабочую обувь и кружку в рюкзак, думая, что вообще-то Коразон, конечно, прав. Это всего лишь эффект. Всего лишь смех, неизменно вызывающий ответную улыбку, всего лишь забавный длинный нос, по котором хочется легонько щëлкнуть, всего лишь волны слегка спутанных кудрявых и жутко непослушных волос (Ло пытался с ними управиться — не очень получалось). Он распахивает дверь в палату с такой силой, что она врезается в стену, а Усопп вздрагивает всем телом и взвизгивает. — У меня есть права, машина и длинный отпуск. Не хватает хорошей компании для поездки. — По-погоди, что? Ты… Серьëзно?       Росинант нервно стучит пальцем по столу, пока Усопп пишет отказ от дальнейшего пребывания в больнице, и роняет стакан с водой, тут же извиняясь. Ло стоит рядом и едва сдерживает ухмылку — «ты не можешь ничего изменить». Мужчина ставит печать на заявлении и качает головой — «ты пожалеешь об этом». Ло прекрасно об этом знает, но позволить Усоппу загнивать в четырëх стенах, пропахших лекарствами почему-то не может. Эффект Флоренс Найтингейл, наверное, чëрт бы его побрал.       Усопп разворачивает огромную бумажную карту, которая занимает половину машины — «ничего ты не понимаешь, Ло, с картой интереснее», потягивает коктейли через трубочку, закидывает ноги на приборную панель и подпевает под каждую песню, играющую в радио. Он выглядит настолько живым, что Ло не может отвести взгляда, сжимая руль в руках. — Тебя подменить? — У тебя нет прав. — Но я умею водить.       Они останавливаются в придорожных мотелях с сомнительными жильцами и неоново-вырвиглазными вывесками, едят в крошечных ресторанчиках, иногда спят прямо в машине. Усопп болтает с каждым встречным, фотает всë мало-мальски интересное, снимает сотни видео. — Траффи, улыбнись. — Прекрати. — Скажи что-нибудь в камеру и тогда честно отстану.       Он документирует всë с такой тщательностью, будто забыл, что никогда не сможет это пересмотреть. Ло, на самом деле, тоже иногда забывает и даже ежедневные уколы, которые Усопп переносит преувеличенно страдающе, кажутся обычной рутиной, а не чем-то, слегка улучшающим его последние дни. Потом вспоминает — они оба вспоминают, и Ло думает, что хоть и врач не должен привязываться к пациентам, сейчас он не врач. Сейчас он просто Траффи — хмуро смотрящий в камеру, покупающий фастфуд, фотографирующий смеющегося Усоппа на фоне Колизея. И Усопп не умирающий пациент, хотя слабость в теле постоянно подводит его, тошнота порой не даëт есть, а окровавленная вата в длинном носу заглушает речь — он всë равно просто Усопп. — А какую музыку ты слушаешь?       Ло сжимает руль и смотрит на дорогу. — МКР, Грин Дэй… Кисс ещë. Пилотов. Всякую.       Усопп хихикает и включает на телефоне один из альбомов Kiss. — Почему-то я догадывался. Ты такой милашка.       Ло натягивает кепку пониже. — Я не… — и, съезжая с дороги, глушит машину.       Он целует Усоппа под «I was made for lovin' you», под неë же они неуклюже переползают на задние сиденья и нежно-неловко-нервно целуются. Когда Усопп стягивает с чужих плеч кофту, уже играет «Heaven's on fire». Ло запускает ладони под чëрно-жëлтую толстовку Усоппа, улыбается, когда тот хихикает, и задирает еë до шеи, чтобы поцеловать каждое выступающее ребро. Парень такой худой, что Ло боится сделать лишнее движение — кажется, нажмëшь, сожмëшь зубы чуть сильнее и сломаешь. И под «I still love you» он медленно ведëт рукой по их прижатым друг к другу членам, а Усопп громко дышит ему в ухо, сжимая пальцами голые плечи. — Усопп-я? Я что-то не то сделал? — Нет… Просто я… — Усопп замолкает, глотая слëзы. — В какой-нибудь другой вселенной или следующей жизни мы могли бы?..       Ло не знает. И прижимая в мотеле горячее тело спящего Усоппа к себе, думает, что это не любовь. У одного чëртов эффект Найтингейл, у второго, наверное, эротический перенос, как говорил дядюшка Фрейд. Но легче от этого не становится и больше всего на свете Ло боится, что совсем скоро он проснëтся в одиночестве.