***
Шипящий звук от старенького электрического чайника, который вот-вот вскипит, медленно раскачивающаяся лампа под самым потолком, как маятник, за которым приятно наблюдать, чтобы расслабить уставшие от бессонной ночи глаза, а ещё сквозняк, и природу его возникновения тут я так и не выяснил. Может всему виной зима? Чем ближе Рождество, тем холоднее её ощущает весь город, да и я в том числе. Хожу из стороны в сторону и высчитываю плиточки на полу: один, два, тридцать три? Чёрт, опять сбился. Говорить с Тэ по телефону — это как пытаться вежливо отказаться за шведским столом от твоих самых любимых закусок ради идеальной фигуры (нереально и ты всё равно проиграешь рано или поздно, останешься в дураках, с лицом усыпанным крошками). Да и чего отказываться-то? — Да ладно! А ты ему что? — прикусываю нижнюю губу и снова ощущаю неприятное жжение от сухости воздуха. Казалось, что губы стали в два раза меньше из-за холодов, будто скукожились и превратились в неспелую курагу. — *неразборчивое бормотание в трубке* — А он что? — *неразборчивое бормотание в трубке снова* — Офиге-е-еть… Ну, а ты ему же… да? — нижняя губа начинает кровить от чрезмерного давления и я тут же чувствую металлический привкус во рту. — *неразборчивое бормотание в трубке* — Блин. Ты — молодец, Тэ-тэ! — поднимаю руку вверх, будто мы с ним победили. Кого и что, конечно же, не ясно. — *одобрительное чваканье на том конце связи* — Хватит есть всё подряд, когда я с тобой говорю! — *неодобрительное чваканье на том конце связи и звук свежеоткрытой упаковки чипс* — Ладно, Тэ. Я на самом деле очень рад, что вы поговорили, но давай ты уже перестанешь пересказывать всё в деталях 15-й раз, я и так всё понял. — Эй-ф, — слышу снова что-то из серии «я засунул себе в рот кучу еды и пытаюсь говорить». — Я тебе ещё не рассказал, как он дышал. Вот представь… Ты стоишь на берегу океана… ветер ласкает твою кожу… Представил, да? — Тэхен! Оставим это на потом. То, как Гук ласкал твою кожу или что там у вас ещё было в твоих фантазиях, я уже не хочу знать. Мне пора идти: сегодня начинаются первые зачеты, так что не ищи меня пару дней. Я буду спать в тетрадках с лекциями и ими же вытирать слёзы, если не сдам. — Ну да, коне-фно, — бормочет шатен в ответ и я буквально слышу в трубке, как тот смачно облизывает свои пальцы поочерёдно. Мой живот тут же издаёт голодный клич и я краснею, так как в помещении не один. — Ты вообще-то обещал зайти сегодня, поэтому жду тебя, как штык, в семь часов и без отговорок! Я тут кровать наконец заказал, так что будем собирать. Адьёс, амиго! Улыбаюсь невольно, а затем нажимаю на «красную трубку» и откладываю телефон в сторону, на кушетку для клиентов. Юнги смотрит на меня хитро и вопрошающе: « мол, чего молчишь, давай выкладывай последние сплетни, да побыстрее». Кстати, всегда, когда я говорил с Тэ в его присутствии, наш диалог с ним заканчивался вот таким вот выражением лица Тёмного. Безусловно, Юнги пытался изобразить на лице отсутствие хоть какого-либо интереса к теме, но это не работало от слова «совсем». Его выдавало не только выражение лица, но и то, как он тщательно протирал кушетку рядом со мной, всё то время, пока я говорил с другом, будто в этом салоне есть только одно грязное место и то возле меня. — Да не смотри ты на меня так, — улыбаюсь снова и тянусь за кружкой, от которой валил приятный пар, что растворялся почти под потолком, как бы скобля его своими туманными, почти невидимыми, пальцами. Юнги уже позаботился о том, чтобы мы оба начали утро с убойной дозы согревающего кипятка и чайного пакетика в нём. Кофе из автомата, последнюю неделю, совсем не спасал. Запах в салоне, после моего каждодневного визита сюда, стал явно лучше: богаче, насыщеннее, без намека на прошлую многослойную пыль и затхлость, как в подвале. Мне это льстило и, кажется, я совсем нетривиально захватываю территорию тут. Даже пару тетрадей из универа лежало именно у Тёмного на кушетке. Не знаю почему, но перед университетом я всегда забегал к нему в салон. — Я? Я смотрю как-то не так? — Юнги парадирует меня: прикладывает руку к груди и вздымает обе брови вверх. Он начинает хохотать от моей озадаченной реакции, а затем смахивает надоедливую мятную прядь со лба, резким движением головы назад. Это действие настолько сильно ассоциировалось у меня с ним, что порой я предугадывал, когда Юнги начнёт поправлять волосы. — Да, они поговорили, — цокаю, а потом наконец отхлебываю чай. Получается очень громко, но мне не стыдно совсем — он действительно сильно горячий, чтобы пить его, как английская королева на светском рауте, с оттопыренным в сторону пальчиком. — Чон сам нашёл где он живёт, представляешь? — Вот это поступок, — саркастично и нараспев отзывается Мин, фыркает немного, но потом переключается на свой рабочий стол, который был завален разными эскизами, что за эту неделю будто стали похожи друг на друга. Чон, пусть и в моих рассказах, раздражал Юнги. Он, конечно же, пытался это скрыть, юлил, когда я ловил его на этом, иногда злился и попросту прекращал весь разговор, обрывая его чуть ли не на полуслове, но одно могу сказать точно — мятный ревновал меня к Гуку и, знаете, мне это безумно нравилось. Хочу это озвучить. Нет-нет, не подумайте, что я какой-то садист или что-то в этом духе. Скорее, меня уж слишком успокаивал тот факт, что я не безразличен Юнги. Ну а ревность — это ещё одно подтверждение тому, пусть и глупое. Точнее, ревность — это единственное, что я мог уловить от него за последнюю неделю. Но об этом позже. — Ну… он хотя бы не струсил и пришёл к нему поговорить, уже что-то. Разве нет? — Не знаю, Чимин, — мятный потирает руки друг о друга и тоже берётся за спасительную кружечку горячего и ароматного. Зимой, в полуподвальном помещении этого старого здания, было очень холодно, если не сказать, что морозно. Стены леденели быстро, и это придавало, как ни странно, некого уюта салону. Возможно, так переносить боль от нанесения тату куда проще: ты как бы заменяешь одно некомфортное состояние другим. — В любом случае, только Тэ решать нужны ли ему такие отношения. Он сам выбрал Гука или он его… Кто тут теперь разберёт, — Юнги трёт лоб, почему-то хмурится, и добавляет позже, будто только что поборол головную боль. — В конце концов, чтобы не морозиться в отношениях, просто не стоит встречаться с «холодильником», верно? — полуулыбка на лице Мина выглядит совсем не радостно. От неё веяло тоской и грустью. Если бы я сравнивал Тёмного с кухонной утварью, то он бы был чайным сервизом: из тех самых серий, что стоят в серванте с огромными начищенными стеклами, потому что уж больно красивы, чтобы прикасаться к ним каждый день и вообще, нечего прекрасное трогать руками своими. Хрупкое, фарфоровое стекло и причудливые узоры на нём. Лучше просто смотреть, как в музее, и каждый раз вздыхать, что не можешь осмелиться дотронуться. Улыбаюсь ему в ответ, но не отвечаю ничего. Соглашаться с Юнги и хотелось, и не хотелось одновременно. Я просто желал, чтобы и Гук, и Тэ-Тэ были счастливы. Пусть и Чону я желал этого счастья чуточку меньше. Ну а что? Зато честно. Я ведь не святой, чтобы прощать всех и вся. Немного топчусь на месте, смыкая носки весенних кроссовок, которые я таскал не по погоде и задумываюсь над тем, а когда проводить своё утро в его салоне стало для меня таким нормальным и повседневным? — Так. Клиент скоро придёт, — он смотрит на наручные часы, а затем залпом допивает напиток по привычке (кофе из автомата всегда был почти остывшим, поэтому Юнги мог сразу осушить стакан, не думая о последствиях). Волна осознания и боли тут же даёт о себе знать, злостно улыбается и будет до конца дня припоминать Тёмному о его неосторожно ошпаренном языке.— Тфоююю з мать. А-а-а, — Юнги открывает рот, а затем высовывает и без того красный язык наружу. Дышит он часто, а мне, почему-то, смешно очень даже. Молча и с доброй ухмылкой пододвигаю к нему оставшуюся тут со вчера бутылочку газировки и она становится настоящим пожарным гидрантом для Мина. Он осушает её за три жадных глотка и сминает в руке тару, с облегчением выдыхая, пока я его сравниваю то ли с дракошей, то ли с реальным псом. Почему я вообще его сравниваю с кем-то или чем-то? Пора завязывать. — Да… У меня тоже пары скоро начнутся, так что… — Я заеду после работы. Да? — Юнги, одним движением аля «баскетбольная звезда», закидывает смятую бутылку в мусорку, а затем, неспешным, я бы сказал, вальяжным и кошачьим шагом, подбирается ко мне, становится ровно в одном заветном шаге «от» и просто молчит. Снова. Прошла ровно неделя с того самого дня, когда я остался у Юнги на ночь и увидел его свежие татуировки на запястьях, набитые в мою честь. Ровно неделя с момента, когда я всерьёз стал задумываться над тем, что этот человек может стать весомой частью моей жизни. Однако, всё не так просто. За прошедшую неделю не произошло ровным счётом ничего. Нет, не в буквальном смысле: мир менялся, дни, как и часы, шли, и я даже успел подвернуть ногу, так и не додумавшись сменить кроссовки на зимнюю обувь, от чего местный лёд был ко мне слишком беспощаден. Но прошедшим временем не изменилось то, что мы растили с Юнги, кропотливо выстраивая кирпичик за кирпичиком — мы будто остановились на какой-то невидимой, но ощутимой точке, застыли, перестали дышать и просто выжидали. Наверное, каждый своего. Я не решался начать разговор первым. Да и что спрашивать? Кто мы друг другу? Почему он не переходит к активным действиям, как и я? Почему мы так хорошо дружим, но так плохо говорим о чувствах? Почему на его руках остались воспоминания о той ночи, но дальше них ничего не происходит? Я стал сомневаться. А не причудилось ли мне всё, что произошло неделю назад? Может быть, его слова — это некое дружеское послание для меня — человека, который вечно распускает сопли, если дело касается чувств чуть большего градуса, чем приятели. Может быть, Юнги я интересен только как партнер? Партнер по кофе, партнер по догонялкам до выхода из салона или магазинчика напротив него, партнер по поеданию горячего рамена и рисовых пирожных с утра пораньше, прямо тут, на кушетке. Кто я для него? Этот вопрос, сегодняшним утром, встал мне поперёк горла. И выносить этот дискомфорт уже не было сил. Я замираю. — Ты чего? — Юнги снова запрокидывает голову назад, чтобы убрать прядь со лба. — Тоже язык обжог? — Н-нет, — как-то неуверенно и вяло отвечаю я. — Просто не хочется сдавать зачёт, — бодрюсь, затем широко улыбаюсь, но вижу, что улыбке моей никто не верит, даже портреты, смотрящие на меня со стен. — Я верю в тебя, — мятный делает резкий шаг на встречу, да так, что мне приходится приподнять голову, чтобы видеть его лицо с такого близкого расстояния. — Всё будет хорошо, — он кладёт тяжелую и ощутимо холодную руку на моё плечо. — Если сдашь — я куплю тебе мороженое. — Мороженое? — в животе что-то снова переворачивается и я ещё раз вспоминаю Тэ и его восхитительное умение передавать через сотовую связь то, насколько вкусна его еда. — Иди уже, — Юнги по-доброму улыбается мне, убирает руку, зависая немного над моим плечом, буквально на секунду или чуть-чуть больше, и отходит к столу с эскизами. — Наберешь, как освободишься, — он, словно отыгрывая некую роль, углубляется в изучение эскизов, написанных им же, хмурится и поджимает губы. Почему «отыгрывая»? Потому что я знал Юнги, который действительно увлечен чем-то. Я видел его таким: одурманенным искусством до расширенных зрачков, как у игривых котов; бледного и голодного, кропящего над чем-то вдохновляющим и новым, то что будоражит его душу, не смотря на то, что он на грани истощения. Юнги, который сейчас отвернут от меня полубоком, пытаясь скрыть свою псевдозаинтересованность, лишь играет. Только вопрос: «зачем?». — Л-ладно. В комнату снова врывается сквозняк, сигнализируя о том, что кто-то открыл дверь наверху. Мне вдруг стало ясно, откуда он идёт, хотя это и было очевидно раньше. Неохотно разворачиваюсь в сторону выхода, ещё немного мнусь, рассматривая свои весенние кроссовки и «проглатываю» вопрос. Снова. Ловлю себя на мысли: странной и неясной, непохожей на то, что было ранее в моей голове. Я — несуразный, не тот, кто должен быть рядом с ним. Перекосившаяся на бок клетчатая рубашка, которая, кстати, была любимой в моём гардеробе, совсем не «вязалась» с темными джинсами скини и, уж тем более, с кроссовками, которые я успел уляпать, пока шёл в салон по городской, беспощадной к белым вещам, слякоти. Волосы теперь не отливали благородным огненным оттенком, а лишь скромно напоминали пожухлый персик, после череды помывок головы. Словно бриллианты заменили на фальшивые стразы на сцене. Весь я был будто не к месту здесь: выглядел тщедушным и слабым, обиженным и закинутым судьбой в это логово «Тёмного короля» просто так, ему же на потеху. Возможно, никакого будущего и не должно было быть изначально? Его интерес ко мне кончился быстрее, чем мой яркий цвет волос. Надо же. — До вечера, — резко стартую с места, как только вижу очертание тени клиента в проёме у двери, и буквально за четыре шага дохожу до выхода, так и не решившись взглянуть на него ещё раз, да и вообще оглянуться назад. Делаю глубокиЙ вдох и быстренько выбираюсь в коридор, где меня ждала недовольная физиономия верзилы-администратора и собственные мысли, что говорили громче, когда я оставался наедине с собой. — Привет, Крэнг, — произношу, не смотря ему в глаза, и увиливаю в сторону лестницы. Ну, почти. — Ты бы хоть не каждый день припирался сюда, — фырчит тот вместо приветствия, сжимая журнал в руках так, будто если он хоть на секундочку ослабит хватку — тот взорвётся или надаёт ему по мордасу. — Это ещё почему? — торможу на полной скорости, как мультяшка, и ровняюсь со стойкой, немного сдав назад, двумя полушагами. — Тебе что-то не нравится? — Чё тут нравится может? Тёмный меньше клиентов приводит, а это значит, что я тоже меньше денег получу, — верзила опускает журнал до носа, щурится, а я, почему-то, представляю себя героем аниме, где два врага сейчас начнут битву. Осталось лишь послушать эпичную музыку перед этим и в бой. — Чё вылупился на меня, глиста рыжая? «Глиста рыжая». На месте Тэ, я бы так себя переименовал в его телефоне — это же просто шедеврально. Крэнг, своего рода, новатор в мире словесного мусора и гопнической эстетики. Я так и представляю его сидящего на троне, среди старых покрышек и металлолома, вещающего другим, таким же, как он, о том, что нужно больше мата, гонора и всего прочего, что есть у него в избытке. — Слышь, Крэнг, — решаю, что говорить нужно на его «языке». — Чё ты доколупался до меня и Тёмного? Радуйся! Меньше клиентов — меньше головной боли. Усёк? — Чё? — Вачё, — передразниваю и чувствую, как обрастаю гопнеческой аурой, а в карманах будто семки появляются и даже лязгают, когда моя рука касается их. Знаете, а это мне даже нравится. — Типо… меньше работать —это круто или чё? За последнюю минуту слово «чё» обрело какой-то новый смысл для меня, настолько часто я его слышу и видимо ещё буду слышать во снах сегодня. Чё-вачё Чё-через плечо Чё-харчо Так. Забудьте. — Ты хочешь лишний раз отрываться от тёлочек из журнала и бегать за кретинами, которые сюда приходят? — Э-э-э… — Крэнг пялится то на меня, то на журнал, недолго думает, опускает его на стойку. — Нет, — и это «нет» звучит как самое осознанное, что когда-либо изрыгал из себя этот здоровяк. — Ну вот. Так что хватит гундеть. Крэнг зависает, как старый комп на виндоус 95, а я уже переступаю порог, ведущий к лестнице, но слышу со спины попытки верзилы-администратора всё же сделать мне комплимент, пусть и кривой, как и его поломанные пальцы. Интересно, где он так знатно приложился ими? Бил клиентов ещё до того, как я тут появился? Я всё ещё задаюсь вопросом, как Юнги взял его на работу. — А ты — не такой зануда, — одобрительно бросает он вдогонку. — А ты — не такой тупой, —отвечаю ему так же через плечо и убегаю вверх по лестнице, натягивая попутно куртку, которую подхватил у стойки. Улыбаюсь. А ведь эта дурья башка, не вызывавшая тёплых чувств ранее, навела меня на правильные мысли. Только вот от самой мысли улыбка сползает с лица раньше, чем я переступаю порог, ведущий на улицу. — Либо сегодня, либо никогда.***
Зимние узоры уже складывались не просто в картинку, а в некий фильм, пусть и бессмысленный. Они витками опоясывали бОльшую часть окна, делали наружный мир мутным и неясным, да и что уж таить, я совсем не хотел сегодня видеться с ним. Я про внешний мир. Слишком уж морозно стало за последние пару недель. Ловлю себя на мысли, что потихоньку впадаю в анабиоз и хочу быть придушенным пледом до начала весны. Впрочем, так происходит каждый год. Я снова находился в знакомой комнате, у знакомого окна, и всё в том же растянутом до размеров Марианской впадины сером свитере. От последнего пахло студенческой столовой, а конкретно, рисовыми булочками с сурими, которые сегодня готовили весь день. Благо, голоса в моей голове заставили меня предварительно снять любимую рубашку, поэтому та осталась не тронута запахами и пылью старого здания. На душе было странно. — И что ты решил в итоге? — спрашиваю Тэ-тэ, который сегодня обзавёлся полноценной кроватью и теперь сидел на полу, стараясь разобраться в не самой понятной инструкции по её сборке. Храни Господь людей, которые делают всё из трех деталей, где не нужно ломать голову больше пяти минут. — Кровать собирать, — ухмыляется он, а затем сжимает челюсть от негодования или усердия. — Какого чёрта она такая сложная?! Я реактор что-ли собрать должен?! И почему тут 58 деталей, когда должно быть 40? Вот же — написано! Бла-бла… — буркает он, вчитываясь в инструкцию. — Ну вот — «в комплекте 40 деталей»! Остальные мне им, блин, почтой выслать или тумбочку из них собрать? — Тэ агрессивно смахивает прилипшую прядь со лба и громко рычит. Видно было, что он уже на грани и готов отправить сие произведение мебельного искусства обратно производителям. — Дай сюда, — грузно усаживаюсь на пол рядом, да так, что половицы паркета приятно скрипят подо мной, а затем перехватываю инструкцию из рук друга и всматриваюсь в картинки, которые действительно были больше похожи на схему сверхмощного самолёта, скрещенного с бетономешалкой и эмбрионом диплодока. — Так что с Гуком, Тэ? Ты увиливаешь от вопроса уже пятый раз. Я же не дурак… совсем, — задаю вопрос сгорбившись, как сутулый демон. Понимать от этого всю схему сборки не стало легче, но вот спина будто вздохнула с облегчением после долго учебного дня. Ким ожидаемо психует ещё раз, кладёт остатки бумаг на паркет рядом со мной, встаёт с места, недолго разминает ноги, потягивается и теперь мы меняемся местами окончательно: я остаюсь на полу с дурацкой инструкцией в руках и огромной коробкой с деталями позади, а он возвращается к окну и узорам, что закрывали сегодня весь вид на улицу. Из внешнего мира в комнату Тэ пробивались слабые фонарные лучи, которые окрашивали часть небольшого, но уютного помещения, в тепло-рыжий цвет. Свет был неестественным, но, тем не менее, не отталкивающим и заменяющим солнце, которого так не хватало в этом месяце. На соседней стене тени: угловатые, такие же бессмысленные, как и узоры на окне, но от этого не менее гипнотизирующие. Их обсидиановый шарм заставлял всматриваться в них и пытаться понять, откуда они и зачем пришли в этот мир. — Это всё очень странно, — тихо произносит Тэхен, кутаясь в свой коричневый кардиган крупной вязки. Иногда я подумывал, что весь гардероб Тэ — это грамотно скрытая реклама коллекции какой-нибудь бабули, что вяжет у подъезда в тёплые летние вечера. — Да. Странно, — он делает ещё один «оборот» и полностью погружается в недра вязанного изделия, зарываясь в него почти по самый подбородок. Слово «странно» больно отзывается у меня в сердце, раскалывает его, как брусок льда, неосторожно брошенный на пол, но я молчу в ответ. Хочу узнать его мысли, а не педалировать свои в очередной раз. С моей головой и так всё предельно ясно. Ну, по крайней мере, я так думал. — Ещё пару месяцев назад, я бы прыгал от радости на месте. Да я бы на стену залез и кричал, как ошалелый! — Ким так и стоит повернутый лицом к окну, словно его слушатель — это улица, а не я. Чувствую в его голосе полуулыбку, но подозреваю, что она скорее о печали, чем о чем-то хорошем. — Мы — соулмейты. Надо же… Вот так поворот судьбы… — Ты рад этому? Тэ-тэ, в очередной раз, тяжело вздыхает, натягивает рукава кардигана ещё сильнее вниз и снова ежится от холода. Издалека кажется, что он дрожит: будто воробушек на ветке, который собрал всю волю в кулак и хохлится что есть мочи, вжимаясь в какую-нибудь сырую ветку. Я поджимаю свои колени к подбородку, обвиваю их двумя руками и ненадолго ухожу в себя. Единственное, что мне видится сейчас — это ловец снов. В вечернем освещении он выглядит даже жутко. — Я в недоумении. Как так вышло, что судьба играет с нами, как с тряпичными куклами? Почему бы… почему бы не дать нам шанс с самого начала? Почему Гук перебрал всех, прежде чем понять, что его судьба прямо под его дурацким носом? Дурацкий, блин… и красивый… — он вздыхает, но продолжает снова. — Чимин, скажи мне только честно… я ведь непривлекательный, да? Я настолько ужасен? — Тэ! — отпускаю себя из «объятий» и делаю драматичный, даже экспрессивный взмах руками. Инструкция разлетается на несколько составных листов и красиво опадает, словно это осенний вихрь. — Нет конечно! Ты — очень привлекательный! И ещё, ты — дурья башка, раз такое перевариваешь в своём чане… с мыслями. — Тогда почему Гук выбрал тебя, а не меня? Я же понимаю, что факт наличия у нас одинаковых меток не повлиял на его чувства. Так не бывает! В комнате повисает гробовая тишина, а я ещё долго слышу его последнее «так не бывает», которое словно отражается от белых стен, как мячик для пинпонга. — Хочешь моё мнение? — Конечно, — Тэхен поворачивается ко мне лицом, смотрит заинтересовано и даже с неким азартом, будто я разгадаю его загадку за него. Его кардиган даёт слабину: открывает часть шеи, и он уже совсем не дрожит, не похож на воробушка. Скорее наоборот — воспрял из «мертвых» и готов рваться в бой, дать кому-нибудь по шее, в его привычном режиме существования. — Я же не зря спрашиваю. — Гук очень глуп. Все его предпочтения сводятся, или сводились, лишь к тому, что ему нужна оболочка: яркая, непохожая на других, как и якобы он сам. Просто представь: он бегал за мной несколько лет, но так и не узнал, что вместо приторного горячего шоколада, который он мне таскал каждую большую перемену, я люблю кофе, а вместо лета, глубокую и слякотную осень; что у меня нет любви к ярким вещам и нет стремления кому-то что-то доказать, даже если весь мой вид говорит об обратном; а ещё, я не придаю значения тому, во что человек оделся и не мечтаю о мальчике на байке. Чон так сильно был в меня «влюблён», что ни разу не спросил, а что я чувствую на самом деле. Я думаю, что Гук не распробовал на вкус это состояние — он не любил. Единственное, что он испытывал — это интерес. Интерес к яркой игрушке: с рыжей макушкой, странными предпочтениями, скверным характером, и со знаниями, которых у меня в помине нет. — Какие ещё знания? — Он же говорил, что ему понравилось, то, как я отвечал на интеллектуальной игре для первокурсников. Там были вопросы из разряда: «Кто снял этот фильм?», «Сколько нужно человеку сахара для того, чтобы он помер?». Понимаешь весь абсурд ситуации? Я совсем не тот, о ком были его фантазии. — … , — Тэ молчит и опускает взгляд вниз. Было видно, как он недоволен моей тирадой и как сильно он сравнивает себя со мной сейчас. — Ты — куда интереснее, чем я. И это правда! Ты — ярче, добрее, искреннее, — встаю с места, чувствую покалывания в районе пяток и щиколотки от неудобной позы. — Не твоя вина, что он этого не увидел. Просто не позволяй ему пользоваться тобой так же, как и мной. Боковым зрением вижу, как гуляют тени по стене. Одна из них смещается ближе к полу и растягивается так, словно её кто-то накачал воздухом. — Но он ведь… тебя не использовал? — шатен поднимает виноватый взгляд на меня и снова будто закрывается от внешнего мира. Я почти физически ощущаю, как он метается от одного состояния к другому, слишком быстрыми перебежками. — Вы же не встречались. — Верно. Но он думал, что я — его собственность. Даже если ты хочешь дать ему шанс — пусть он его заслужит. И заслужит делом, а не словами, Тэ. Я лишь хочу, чтобы ты был счастлив и оставался в безопасности. Пока Гук зарекомендовал себя как сферический кретин в кубе, который не видит дальше своих латексных брюк и черной груды металла под жопой. — П-правда? — на словах о счастье, у Кима будто искры в глазах вспыхивают. Кардиган распахивается окончательно, и я вижу его бежевую футболку с забавным принтом единорога, а ещё, какие-то многочисленные сердечки вокруг него. Так мило: будто эта футболка олицетворение его истинной души. — Ты правда думаешь, что я… могу дать ему шанс? — Правильный и заслуженный шанс. Ты — сильный, Тэ. Я знаю это. Знаю, что ты мог бы простить и понять. Возможно, даже научить его чему-то… Просто… не делай это впустую и особенно для человека, который этого не оценит. А является ли Гук таковым — это уже тебе решать. Тэ закрывает глаза, а затем расслабляется так, будто меня в этой комнате даже не существует и он воссоединился где-то там с самим собой, наконец-то договорившись. Смешная футболка окончательно показывается единственному зрителю — то есть мне. Оказывается, этот единорог ещё и пузырь из жвачки надул. Как мило. — Ты чего? — решаюсь спросить после минутного молчания и делаю неосторожный шаг навстречу ему. Немного вытягиваю руку вперёд, но тут же одергиваю себя и сам не знаю почему. — Ты в норме? Я может… что-то не то сказал или… — Да, — с закрытыми глазами отзывается он. — Я в норме. Просто… не хотел тебе этого говорить… думал ты не поймешь… — Что «это»? — Я всё ещё очень хочу быть с ним, Чимин, — так жалостливо и беспомощно Тэхен не говорил никогда ранее. — Понимаю, что это, наверное, самая настоящая глупость… Знаю… Но… Наверное, на мне метка сработала куда сильнее, чем на ком-либо. Теперь понятно, почему он был таким «неоднозначным» весь вечер: дёргался из стороны в сторону, говорил так, будто сам себе противоречит, а ещё, несвойственно себе, много хмурился и молчал подолгу, когда я задавал простой вопрос. Наверняка трудно признавать свои слабости. Мы все так рьяно рассказываем о своих победах, о том, что мы сильны и смелы, чтобы совершать что-то грандиозное, но как только дело касается наших истинных чувств — сыпемся, как карточный домик, и убегаем в тёмный угол, поджав хвост. Тэхен просто честно признался: и самому себе, и мне — человеку, которого он уважает и так же боится потерять. За это я его и люблю. За честность, и не только перед самим собой. — Не в метке дело, Тэ. Мы влюбляемся в плохих ребят не потому, что у нас судьба такая и не потому, что где-то это предначертали бородатые дядьки на небесах. Потому что это — наш выбор и мы несём за него ответственность. И знаешь, в этом нет ничего зазорного. В самой любви, как факт, нет ведь ничего плохого. Нет ничего плохого в том, что мы выбираем неидеальных партнёров, потому что их и не существует вовсе. Мы — заложники чувств и они нам неподвластны. Как свечи. Горим, чтобы жить, хотя знаем, что, в конце концов, потухнем. Ухмыляюсь самому себе и немного отвлекаюсь от диалога. Когда я стал так много философствовать? Ах да. Как только встретил Юнги. — Хочешь сказать, что Гук — это, своего рода, моё проклятье? — Я хочу сказать, что не метка определила твоё отношение к нему, а то, что ты разглядел в нём чуточку больше, чем остальные люди. Ты влюбился в Гука таким, какой он есть. Видел его плохие стороны, хорошие… наверное, — улыбаюсь и тут же получаю от друга тычок в плечо, мол: «поговори мне тут». — И это — похвально, Тэ. Все мы заслуживаем такого человека, как ты, рядом. — Правда? — снова слишком горько и жалостливо спрашивает он. Ким обвивает себя руками за предплечья и сжимается до размера коричневого вязаного комочка, что можно удержать на ладошке. — Конечно, Тэ-тэ. И я надеюсь, что Гук когда-то это осознает и даст тебе того же с полна. Тэ тает на глазах. В нём будто зажигается луч надежды: он сочится светом, особенно он бьёт из его огромных карих глаз, в которых пляшут отблески рыжего комнатного света; его выражение лица такое детское и непосредственное сейчас, словно он получил что-то очень заветное на Рождество. А мне, от такого вида Тэ-тэ, становится так больно и паршиво, что словами не передать. Я так не хочу, чтобы этот комочек любви, понимания и искренности, когда-либо о чем-то страдал и переживал. Что ж, в случае чего, я просто убью Гука. Решено. Шатен набрасывается на меня с объятиями, а я, почему-то, смеюсь в ответ, но прижимаю его к себе с любовью и полной взаимностью. — Но если что — ты ведь надерёшь ему зад, да? — будто читает мои мысли он, буркая фразы мне в плечо. — Когда-то ты уже это говорил, — снова отшучиваюсь и слегка надавливаю на его спину руками, чтобы тот покряхтел и снова засмеялся — это всегда работало. — Конечно, Тэ. Теперь и не я один. — Кстати, — Ким отстраняется от объятий и становится в миг серьезнее, словно вспомнил что-то важное, но плохое. — Ты сам не свой. У тебя что-то с Юнги произошло? — Ну… нет, — пожимаю плечами и на ходу пытаюсь придумать отмазку. На деле, всё было иначе. Я делаю глубокий вдох и недолго думаю, прежде чем сказать то, что грызло меня последние дни. В конце концов, Тэ-тэ — это не Юнги. Если я расскажу ему как есть, он не бросит меня, не поймет неправильно, да и вообще — кому, как не ему, мне говорить о своих тараканах сейчас? — Ощущение, что я сильно поторопил события. Мы поторопили, — озвучиваю вслух и снова возвращаюсь на пол, слишком профессионально, сразу же, скручиваясь в позу лотоса, с инструкцией в руках. Последнюю отпускать совсем не хотелось, так как она теперь выступала в роли антистресса. — В смысле, Чим? Ты же тащился по Юнги, как шланг по огороду. Что не так? Вы всего-то пару недель общаетесь нормально. — Всё так! Всё абсолютно так! — будто оправдываюсь и повышаю тон на два деления. Казалось, что мой уверенный голос будет убеждать меня самого в этом, но это не срабатывает.— Просто… У меня было стойкое ощущение, что то, что произошло неделю назад, не должно было происходить. Я слишком быстро надумал любовь там, где её не было, а Юнги, видимо, поддавшись моим чувствам, решил меня утешить. Поэтому, вся эта хрупкая и высосанная из пальца история, кончилась также быстро, как и началась. Никто из нас не был готов к следующему шагу. По крайней мере, Юнги. Кажется, Тёмный видит во мне лишь друга — человека, который готов сидеть молча рядом, пока он кропотливо работает; человека, который с радостью заглянет утром, чтобы вместе позавтракать и обсудить планы на день; человека, который никогда не осудит и даст совет; человека, который заполнит его пустоты. Но разве это — любовь? Разве есть разница между моими посиделками с Тэ прямо сейчас, и тем, что было утром с Юнги? Разница лишь одна: с мятным такая дружба стала в тягость. И виною этому — мои чувства. — Чим? — Тэ садится напротив, делает из пальцев некую треугольную фигуру, сомкнув их между собой, будто он — психолог, а я — пациент. — Что стряслось? — Знаешь… у меня ощущение, что не стоило торопиться… — выдуваю через полуоткрытый рот воздух. — Будто мы зашли в тупик. Хм… с чем бы сравнить… Когда текстуры не прогрузились в игре! Вот! Так. Теперь я не только философ, но и игроман, судя по моим странным сравнениям сегодня. — Хочешь сказать, что вы расстанетесь? — Ну… мы и не встречаемся… вроде, — немного ёрзаю на месте, делаю вид, что вчитываюсь в инструкцию, но быстро себя останавливаю, понимая, насколько глупо это выглядит со стороны. Особенно, когда у меня глаза на мокром месте. — Я опять не понимаю, — хмурится шатен. Ох, Тэ. Если бы я сам понимал себя, то было бы куда проще. Поверь мне. — Если ты будешь есть шоколад тоннами, то, рано или поздно, тебя от него вырвет, — от мысли о шоколаде на мгновение захотелось есть. — Я боюсь, что… — Та-а-ак, — тянет шатен и словно преображается. Второй раз за вечер. — Юнги надоел тебе? — Да нет же, Тэ! — Ну а что тогда, Чим?! Я вообще ничерта не понимаю! Ты, блин, говори попроще, а не своими… мудрёными речами про игры, шоколад и ещё хрен знает что! Давай там… на пальцах объясняй что-ли. Можешь рисунок нарисовать. Наскальный, — смотрит на стену и хихикает. Я цокаю, томно вздыхаю, но всё же нахожу в себе силы донести свою мысль хоть как-то. — Ни я, ни Юнги — не бассейн, — захожу не с самого подходящего «угла». — Ну… окей, — Тэ улыбается одним уголком губ, но быстро сворачивает свою феерию с лица из-за моего сурового взгляда, который был хуже, чем откровенный трехэтажный мат. — Юнги наверняка «занырнул» слишком глубоко… поторопил события и теперь… жалеет об этом. Я… я думаю, что он перенасытился мною… Это как в этих дурацких книгах про любовь, где есть две половинки одной жопы. — Прости, Чим, — Тэ заливается громким смехом, даже до слёз в уголках глаз. Гогочет он так минут пять, если не больше, пока я смерено сижу напротив и жду, когда он пробесится уже.— Твои сравнения конечно… — Я не хочу, чтобы кто-то впредь заполнял мною свои пустоты, — произношу это с «лицом и лица» и, кажется, мне становится чуточку легче. — … , — Тэ круглит глаза и, в очередной раз, меняет эмоцию на диаметрально противоположную. Он будто призрака увидел. — Сильно сказано, конечно, но можно… — После той ночи, мы будто отдалились друг от друга, всё стало таким… пресным, ненастоящим… Я думал, что после этих откровений, будет новый этап, мы сможем… не знаю…быть ближе к другу другу? Что там у парочек принято? Смотреть под одним пледом сериалы, пить вечерами вино, говорить друг другу приятные вещи, любить, в конце концов… — моя израненная черными мыслями душа, цепляется за каждое триггерное слово. Хотелось разрыдаться, как малый ребенок, но я старался не подавать вида, хотя и начинал плохо видеть из-за стоящих в глазах слёз. — Мы просто… существуем вместе. Он ни разу не спросил о том, что я чувствую после нашего разговора… не дал понять, что ему это вообще нужно… Я нутром чувствую, что что-то идёт не так! — делаю паузу. — Да всё, чёрт его побери, идёт не так! — А-а-а… — тянет загадочно Ким и потирает подбородок, словно осознал не только мои слова, но и всю жизнь в целом. — Ты, вроде как, хочешь, чтобы вы поговорили откровенно? — Ну… что-то вроде того. Только… решиться никак не могу. Что я ему вообще скажу… — Ну наконец-то, — с облегчением вздыхает Тэ-тэ, будто экзамен сдал с двадцатой попытки. — Я уж думал, что не пойму. — Я рад, что ты понял, — во мне всё клокотало и резонировало. Хотелось провалиться под землю и рыдать там, что есть мочи. Я почти не слышал Тэхена и просто крутил одну и ту же пластинку по кругу. Собственно, именно слова верзилы Крэнга и натолкнули меня на мысль, что что-то идёт не так. Фоном, куда раньше сегодняшнего разговора в салоне, я уже чувствовал тревогу и какую-то свербящую боль, пусть и не такую явную. Я цеплялся за неё, пытался вытянуть на поверхность, рассмотреть и узнать, что же внутри, но не получалось. Было ощущение, что я слишком многое преувеличиваю. Но теперь, когда я на ломаном языке высказался Тэ-тэ, мне вдруг стало ясно, что это — вовсе не ерунда. Мне правда важны эти отношения настолько, что я готов тормозить их и рассматривать под лупой, ради нашего общего счастливого будущего в них с Юнги.Я готов всматриваться детально и скрупулёзно сколько угодно, если это поможет нам быть вместе так долго, пока смерть нас не разлучит. Но будет ли у нас вообще будущее? — Так и в чём драма, Чим? Скажи ему об этом, — Тэ вопросительно выгибает бровь, подаётся вперёд немного и будто подталкивает всем своим видом меня на действие или, как минимум, ещё на один долгий монолог с метафорами про бассейн, игры и прочую ерунду, которую я не могу почему-то сказать с первого раза прямо. — Я боюсь, — честно отвечаю и снова переключаю свой взор на друга. В глазах рябит и, какое-то время, Тэ для меня становится фигурой обрамленной разными незамысловатыми пятнами, будто к нему прилипла сразу тысяча светляков. — Боюсь, что он не поймет того, что я хочу донести и просто откажется от всего. Это даже для тебя звучит непонятно и пугающе. Да я сам… впрочем… ладно. — Ой, Чим. Просто говори проще, как есть. В конце концов, он набил ради тебя аж две татухи! Этот человек настроен слишком серьёзно, поверь. Может он и сам ничего не понимает? Или боится? — Тоже мне показатель, — ухмыляюсь, но на душе всё равно становится приятно и немного спокойнее от этого факта, что Юнги сделал для меня. — Ладно, Тэ-тэ. С тобой хорошо, а… — Без тебя ещё лучше, — договаривает за меня Ким и хитро улыбается. Он скрещивает руки на груди, смотрит на меня не то с укором, не то с сочувствием. — Иди уже. И так весь как на иголках тут. А я буду собирать эту чертову кровать… чтоб её создатели сами на ней спали! — друг хмурится, насупливает нос, но быстро успокаивается, что свойственно его переменчивому характеру. Ким всегда был как бушующее море. Тэ пододвигает коробки ближе к середине комнаты, кряхтит немного и снова принимается за изучение «чертежей». — Да. Пойду… —на автомате встаю с пола, подхожу к вешалке на ватных ногах, натягиваю куртку и мнусь у входа пару минут. От неё ещё веет ощутимым морозом, поэтому мурашки быстро распластываются по коже и щекочут её. — Думаешь он правда всё поймет? — произношу это через плечо, не оглядываясь. — Чим, если я тебя понял, то он — подавно, — слышу, как он говорит это с улыбкой: дружеской, тёплой и поддерживающей. Думаю, что Тэ порой верит в меня куда больше, чем я сам. — А если не поймёт — зови меня и я то уж точно объясню ему всё на пальцах, — Тэхен заливается гулким смехом, а я осторожно закрываю за собой дверь и набираюсь сил.***
На липком снеге следы от грубых ботинок были видны так явно, что я смотрел исключительно в пол и даже не заметил, как пробежало четверть часа. Сменить обувь по сезону — стало моей пока единственной победой за день. Я ходил из стороны в сторону, наворачивал по триста тысяч кругов рядом с дверью его салона и всё думал, как бы правильнее начать разговор. Почему-то было страшно, как никогда ранее. Настолько, что иногда сводило горло: не то от накатывающих то и дело слёз, то ли от того, что я выпил слишком много воды перед тем, как пришёл сюда. Оттенки синего и рыжего были повсюду. Сумерки раскрашивали город унылыми красками, словно чувствовали общий настрой глубокой зимней погоды. Лишь малая часть фонарей, понатыканных вдоль дороги, спасали ситуацию, напоминая, что такое иной цвет, похожий на солнце. Поднимаю голову и наблюдаю закат. Только не привычный, тот что на небе, а закат рабочей недели: люди торопятся, снуют тут и там, где-то тихо, проходя мимо меня, как мышки, где-то живее, активнее, кто-то даже ругается из-за парковочного места на соседней дороге, но, тем не менее, жизнь тут кипит и это нельзя отрицать. Я никогда не понимал, чувствую ли я себя в подобной суете своим или чужим? Взгляд скользит выше этого человеческого роя, прямо на верхушки фонарей. Вдалеке улицы виднеются россыпи гирлянд, которые готовили к празднику; множество ярких плакатов на высоких, серо-белых баннерах, таких приторных и навязчивых, что мозг складывает их в кучу и я даже не отслеживаю, что за компании их сотворили и зачем. Вздрагиваю. В нос бьёт знакомый аромат и от него голову резко тянет вниз, к источнику запаха, словно меня кто-то взял на привязь и теперь тянет за поводок. — Ты чего тут стоишь? — Юнги не просто удивляется моему присутствию у дверей его работы, парень буквально подпрыгивает от неожиданности, но затем быстро замирает, в ожидании объяснений. — Пойдём в машину скорее. Ты давно тут? Почему не позвонил? — Мин сокращает расстояние между нами за два больших шага и осторожно берёт меня за рукав куртки, будто проверяет живой я или нет. — Стой, — немного отстраняюсь назад. — Нам нужно поговорить. — А в тёплой машине нельзя этого сделать? — хмурится Мин, но руку всё-таки убирает в карман куртки, давая мне больше пространства для манёвра. Всегда гордился тем, как Юнги относился к моему выбору и мои просьбам — ни разу не давил или препятствовал. — У тебя вся шапка мокрющая, Чимин. Аж на лоб накапало. Может всё-таки в машину? — кивком головы в сторону он указывает на рядом стоящий автомобиль, но я отнекиваюсь. Забота — вот за что я хватался так рьяно и упорно всю эту неделю. Единственное, что исходило от Юнги на постоянной основе, как работа самых надежных часов — так это его забота. Но я вполне мог обманывать себя и принимать доброту за нечто большее. Никто не говорил, что заботиться = любить. Верно? — Нет! — повышаю тон от нервов и тут же краснею. Я совсем не хотел начинать разговор вот так. — То есть… — появляется очевидная хрипотца в голосе и дрожь. — Прости. Я хочу поговорить прямо сейчас. Здесь. На самом деле, необходимости говорить на улице, особенно в непогоду, совсем не было. Я, видимо, настолько был увлечен собственными мыслями и накатившей решительностью, что боялся сойти с места, чтобы не передумать. Ну, мало ли? Вдруг я сяду в машину и замолчу, как рыба? — Что-то случилось? — Юнги внимательно смотрит на меня: сначала прямо в глаза, потом на раскрасневшийся нос, губы и, уже в последнюю очередь, вниз, на ботинки, которые, к слову говоря, тоже были с видимым мокрым следом и белой полосой от соли с дорог по краю влажного пятна. — Ты не сдал зачёт? — Да нет же… Это касается наших отношений. Мин сглатывает. Я вижу на его оголенной шее напряженные вены. Он весь словно натягивается, как струна: плечи немного выкатываются вперёд, он горбится и вкладывает куда больше сил, чем пару минут назад, в то, чтобы просто твёрдо стоять на ногах. — Я… я… долго думал о том, говорить ли тебе вообще об этом… но я думаю, что так будет правильнее, — продолжаю и снова смотрю в пол, как виноватый школьник, которого отчитывают за двойки. — Ты решил встречаться с Гуком? — вдруг выдаёт он, а я от такой фразы сначала лишь открываю рот, позабыв, что нужно ещё и слова из этого рта в мир выпускать. — Что?! Нет! Нет конечно! С чего ты взял? — резко поднимаю голову, да так, что она начинает неистово кружиться. Почему-то очень сильно хотелось двинуть Юнги по макушке. То ли от обиды, то ли от того, что он так и не понял, зачем я тут и о чём будет наш разговор. — Ну… он так долго тебя добивался… Так что… Тёмному совсем не свойственно избегать постороннего взгляда, юлить или быть смущенным. Юнги всегда казался мне огромной, непоколебимой стеной, до которой достучаться мог либо он сам, либо чудо. Ни то, ни другое — не я. — Это — глупость полнейшая, Юнги. Дело тут не в Гуке и ни в ком-либо ещё. Это вопрос касается только меня и тебя, — расправляю немного плечи и чувствую, как снежинки, что падали за шиворот ранее, начинают активно таять, превращаясь в микролужи на моей спине и стекают прямиком трусы. Когда я мечтал об острых ощущениях — я не подписывался на вот это всё. — Я думаю, что мы поторопили события, — вываливаю первую незаготовленную фразу в мир и тут же сморщиваюсь так, будто лимон съел. Юнги молчит. Он смотрит только в мои глаза и слегка сжимает челюсть, но не так сильно, чтобы опасаться за своё здоровье. Шучу. Я уверен, что он — не тиран и никогда им не был. Но степень его напряжённости я отслеживал как раз по сжатию челюсти и обилию набухших вен на шее. — Я понимаю, что это звучит ужасно, но я объясню… Постараюсь. — Я понимаю, о чём ты говоришь, — вдруг холодно и колко отвечает он, не меняя положения ни тела, ни головы. — Правда? И… о чём? — Видимо… — Мин слегка выпячивает челюсть вперед, сглатывает, затем уводит взгляд в сторону дороги. — Тебе было интересно со мной на этапе, когда я был для тебя чем-то новым, странным, может быть… необычным — то, что могло тебя зацепить. Верно? — Я до сих пор считаю тебя таким. Ну… в смысле… — Тогда у тебя был жгучий интерес. А сейчас… хм… — мятный ухмыляется, а я, почему-то, обращаю внимание на свечение за его спиной: яркий свет, исходящий от фонарного столба на противоположной стороне улицы. В этом бело-желтом цвете были видны очертания крупных снежинок, которые исчезали за знакомой фигурой, будто их и не было никогда здесь. — Теперь я… словно на ладони. Наверное, не такой… каким ты представлял меня ранее. Да… я понимаю тебя, Чимин. — Юнги, это ведь не так! Я не это хотел сказать! — смещаю фокус на его лицо снова. — Я… думал, что… ну… — Я боялся этого с самого начала, — мятный резко поворачивает голову и смотрит мне прямо в глаза, да так, что я вообще забываю кто я и зачем тут. — Помнишь наши первые встречи? Они были не такими, какими бывают свидания у обычных людей. Помнишь ту вечеринку? Мы уехали в поле и долго разговаривали, пока на улице почти не начало светать… — Да я… я… — путаюсь в собственных мыслях. — Конечно помню. — Знаешь, Чимин, я так хотел понравится тебе, стать кем-то особенным для тебя… Я боялся, что, рано или поздно, ты перестанешь видеть во мне то, что я так отчаянно тебе показывал. Но знаешь, я ни о чем не жалею. Если бы мне дали шанс прожить то время вновь — я бы снова выбрал быть тем, кто тебя заинтересовал. — Чёрт! — выругиваюсь и пинаю от обиды снег под ногами. Тот пылью разлетается на составные части, ещё немного кружит и оседает на нашу обувь. — Юнги! Кто я для тебя? Кто? Ты сделал эти тату, — беру его за обе руки сразу, поворачиваю их ладонями вверх и продолжаю. — Ты сделал их ради меня? Да? Но зачем? Зачем было давать мне ложную надежду на то, что между нами что-то может быть? Влага начинает просачиваться сквозь шапку и я тут же чувствую сырость на макушке, которая, подобно паутине, пробирается между растрепанных рыжих волос. Как ни странно, мне это даже нравится. Тёмный молчит, а я бегло рассматриваю его всего сразу: глаза, которые не передают ни одну из существующих эмоций, губы, которые сомкнуты, будто им нельзя выдать на свет ни одного слова, расслабленный лоб и тело, которое было чуть ли не деревянным. — Всё, что ты сказал — полная ерунда, — отпускаю его руки и делаю последний шаг навстречу. Между нами пару несказанных фраз и четверть метра. — Я не перестал видеть в тебе кого-то особенного, Юнги, — остаток фразы я договариваю уже с закрытыми глазами, потому что видеть его лицо было уже невыносимо. По крайней мере, для моей нервной системы и сердца, что заходилось и пыталось видимо выиграть какую-то свою гонку. — Ты нравишься мне. Твой особенный юмор… такой странный, что порой я не понимаю шутишь ты или говоришь правду. Мне нравится то, что ты делаешь для других людей и как много ты вкладываешь в вещи, которые другим бы показались излишни. Ты научил меня видеть мир по-другому. Да я даже говорить стал… вот так. Чувствую, как знакомая рука поправляет мою шапку, но глаза я так не открываю — есть в этом что-то интимное и неуловимое, будто все рецепторы разом напряглись и ждут команды. — Может быть, я — идиот, который ничего не смыслит в отношениях, — поджимаю губы, нос наливает красным — я в шаге от того, чтобы разреветься. — Ты — не идиот, — Юнги сгребает моё оледенелое тельце в охапку и прижимается щекой к щеке. Я так явно ощущаю его тепло, даже жар, что сперва немного дергаюсь, будто обжег кожу кипятком. — Я… — не открываю глаз. — Я ведь всё ещё нужен тебе? — Так вот в чём дело, — Мин делает смешок, но не убирает лицо и на миллиметр от меня. — Ты просто надумал себе разных глупостей, вот и всё. — Я ведь… впервые вот так… ну… — открываю наконец глаза и чувствую, как слёзы сами по себе катятся вниз. — Впервые кому-то так открываюсь, да ещё и вот так стремительно. Что если тебе не понравлюсь я такой? — Какой? — Мин отстраняется и смотрит на моё зарёванное лицо, которое раздувало с каждой секундой всё больше. — Настоящий? Сопливый и красноносый? — на последнем вопросе он расплывается в улыбке и мы вместе смеемся. — Конечно же не понравишься, Пак Чимин, — Юнги аккуратно вытирает с моих щек ещё теплые слёзы и снова возвращается к диалогу. — Как я могу любить такого, как ты? Глупости какие. Я ничего не отвечаю и внимательно слушаю, лишь изредка шмыгая носом. — Вот такого рыжеволосого, большеглазого парнишку, что смотрит на меня, как голодный щенок на кусок мяса, — Мин срывает с лица улыбку и становится снова неприступным и холодным. — Как же можно любить тебя: человека, который заставил во мне смешаться всем прекрасным чувствам разом? Полюбить человека, который восхищает меня больше, чем кто-либо на этом свете. — Но… — Да-да, восхищает, — мятный снова сверкает своей очаровательной полуулыбкой, а затем наклоняет голову слегка вниз, сосредотачивая всё моё внимание на его проникновенном взгляде. — Непосредственностью, живым умом, сочувствием и милосердием. Даже если мы когда-либо разойдемся, Чимин, я хочу, чтобы то время, что мы провели вместе, мы оба вспоминали только с улыбкой и теплом в сердце. И не важно, торопимся мы или нет. Важно, что нам хорошо сейчас. Для того, чтобы нам было хорошо, совсем не нужно быть соулмейтами. Важно, чтобы мы оба хотели быть здесь и ценить то, что имеем, — Мин задирает рукава своей куртки и снова показывает татуировки на запястьях. — Как видишь, я всё ещё здесь. И даже метки имеются, если тебе спокойнее от этого. Я ухмыляюсь и с облегчением выдыхаю. — Почему ты молчал? — шепотом спрашиваю я и кладу ладонь поверх его запястья на левой руке. — Почему ты не говорил о… чувствах? — Запомни, Чимини, — Юнги улыбается и кажется, что мир вокруг делает тоже самое в ответ ему: люди вдруг перестают ругаться из-за парковочного места, из соседнего кафе доносится сладкий аромат корицы и свежей выпечки, гирлянды начинают сверкать ярче и от былой городской суеты ни остается и следа, всё миг успокаивается, утихает, кроме разве что колокольчиков, которые висят тут почти у каждого здания на входе, но и они звучат так по-домашнему и спокойно, что совсем не раздражаешься. — Поступки говорят больше, чем слова. Я тоже боюсь потерять тебя, поэтому так бережно храню твоё здоровье, спокойствие и личные границы. Возможно, я делаю это не так явно… боюсь переступить черту…и... — Мин ненадолго смолкает и я тут же добавляю за него. — Давай бояться вместе?***
— Исключено! — орёт надушенный тяжелым парфюмом, как моя прабабка, Тэ и пытается перебежать дорогу в неположенном месте, но Юнги ловко хватает его за рукав куртки и тот недовольно фыркает ему в ответ и показывает язык. — Да хватит вам! — Тэ, я не пущу тебя туда одного, — догоняю парочку за пару отрывистых шагов и ровняюсь с ними на большом перекрестке, где сейчас горел ярко-алый цвет. — Тусовка у Гука на квартире! — снова экспрессивно жестикулирую и привлекаю внимание рядом стоящей парочки лет за 50. Те смотрят на нас всех разом и что-то озадаченно переваривают у себя в голове. — Ты пойдешь туда один только через мой труп! — Давайте тут без убийств только, — шепотом говорит Мин и оглядывается на пожилых мужчину и женщину в метре от нас. Те ещё больше круглят глаза и, кажется, слегка побаиваются нашей малочисленной, но шумной компании. — И хватит орать уже. — Я — не маленький! — стоит на своём Тэхен, затем обижено отворачивается от нас спиной, прямиком в сторону светофора, который наконец-то загорелся нужным цветом. — Всё. Пока! Шатен пулей срывается с места и мчится в сторону панелек, что мне уже были знакомы. Теперь между нами было не пару шагов, а целый километр, судя по тому, как Тэхен улепетывал, сверкая пятками в красивом зеленом свете. — А ну-ка стой! — я не медлю и включаю режим «турбо», совсем позабыв, что снова напялил весенние кроссовки, а не нормальную зимнюю обувь. От того мои движения неуклюжи и опасны, будто выпустили корову на лёд и дали ей предварительно пинка для разгона. — Эй! Я тебя всё равно прибью, поэтому стой! — кричу сумбурные слова и стараюсь не распластаться прямо на пешеходном переходе. На секунду задумываюсь, как мы все нелепо выглядим в глазах водителей, которые спокойно ждут своего сигнала. — Да чтоб вас, — выругивается Юнги и бежит уже за нами двумя. Со стороны мы бы могли выглядеть как крутые парни с альбома The Beatles, что шли по переходу, но от последних нас отличает слишком много факторов и, например, тот, что я только что шмякнулся рядом с Тэ и «подсёк» его же своими ногами и теперь мы образовываем веселую человеческую кучку. — Господи, — Юнги настигает нас почти сразу, как я коснулся пятой точкой асфальта. — Вам точно не пять лет? — А я то что? — бухтит обижено Ким в ответ и пытается встать, но снова оступается и уже падает на меня сверху, да так, что мы ударяемся ещё и лбами. — Ай! — Это я должен говорить «ай»! — пытаюсь не умереть со стыда перед Юнги и одновременно встать, но, кажется, мы лишь больше путаемся, как шерстяные нитки из клубка в пушистых лапах игривой кошки. — Так, — командует Мин и протягивает нам руку помощи, выдергивая по очереди: сначала меня, а затем и моего друга. — А теперь слушайте оба меня, — говорит он нам, как только мы принимаем вертикальное положение тела вновь и отходим на безопасное расстояние от проезжей части. — Ты, — указывает на Тэ, — действительно пойдешь на тусовку к Гуку. — Ура! — орёт Ким и хлопает в ладоши, ещё не зная, что это лишь часть условия. — Но, — продолжает Юнги, поднимая указательный палец вверх, — только с тем условием, что будешь отвечать на звонки и будешь писать нам каждый час о том, что там происходит. Ясно? — Ну… — неохотно мямлит тот в ответ и кривит лицо. — В противном случае, мы действительно кого-нибудь убьём и разнесем квартиру Гука, — заключает мятный ровно в тот момент, когда с нами ровняется та самая пожилая парочка с перекрестка. — Простите, — Мин кланяется им и виновато улыбается, оголяя белоснежные зубы. — Это — всего лишь шутки. — Ага, — фыркает Тэ-тэ. — Он сюда пришёл шутить и убивать. Как видите, он уже пошутил. — Тэ! — уже вступаю в разговор я и краснею от стыда перед незнакомцами. Парочка поспешно удаляются за угол, а я, видимо от нервов, заливаюсь гулким смехом, да так, что у самого уши вянут. — Тэ, говори какой у него адрес, — продолжает довольно серьёзно и безукоризненно самый старший из нас, то есть Юнги. — Вот, — Ким достаёт телефон и протягивает его без лишних разговоров Юнги, включенным экраном вверх. — Это он мне прислал. Мин переписывает в свой смартфон адрес и одобрительно кивает, чтобы тот убирал свой гаджет. — Чимин, а теперь идём, — Юнги протягивает мне руку, пока я пытаюсь понять, будет ли у меня синяк на пятой точке или всё обойдется лишь постыдными воспоминаниями. — А? Куда? Мы же… — Дай ему самому выбирать свою судьбу, — Мин еле заметно закатывает глаза и сам берёт мою ладонь в свою. — Ты — не его крестная фея. И я — тоже. — Да ну? — саркастично смеется Тэ и получает подзатыльник от меня. — Эй! — Так, — Юнги снова выступает в роли воспитателя в детском саду. — Знаешь, Тэ, я буду рад, если Гук не окажется подонком. — Это ещё почему? — недоверчиво спрашивает Ким. — Да потому, что я устал возиться с вами двумя. Я только на Чимина подписывался! Воцаряется, как на зло, гробовая тишина. Я нервно сглатываю и понимаю, что действительно пора отпустить Тэхена и переставать устраивать цирк «с конями». — Прости, — шепотом добавляю я и беру Юнги за руку сам: неуклюже и как-то слишком застенчиво. — Пойдем? — Угу, — Мин делает кивок в сторону Тэ-тэ, как бы негласно благословляя того на добрые деяния и удачу. Тот, в ответ, тоже кивает и быстренько скрывается за углом, прямо в том самом месте, где мы видели последний раз пожилую парочку. — Я зря переживаю? — спрашиваю осторожно, боясь разгневать Юнги, который за последнюю неделю порядком устал от наших перепалок с Тэ, пусть и дружеских. — Да. — Ты злишься? — Да. Наши шаги — это единственное, что мне слышится сейчас. Даже шум дороги становится каким-то фоновым и совсем ненавязчивым. Всё сливается в единую кашу, но уж слишком приятную и ненапрягающую слух. Мне теперь совсем не странно. Рядом с Юнги, пусть и с таким насупившимся и раздраженным, мне хорошо и спокойно. Порядком ничего не поменялось. Ни отношение Юнги ко мне, ни моё к нему. Но после того, как мы поговорили о наших чувствах, мне стало всё яснее. Знаете, это как протереть старое пыльное окно: смотреть через него на мир куда приятнее, чем под слоем паутины и засохших грязных капель. Бояться я не перестал. Но и отнекиваться от этого чувства я не хочу. Страх потерять отношения — это проявление той же любви, но под другим углом, или, если угодно, гранью. А разве я хочу от неё отказаться? Хочу ли отказаться от любви, так и не распробовав её на вкус? Нет. Скажу больше: я стал бояться куда сильнее, чем почти месяц назад, с момента нашего откровенного разговора. Когда я сижу в салоне, рядом с его рабочим столом и наблюдаю за тем, как он кропотливо творит, мне очень страшно. Страшно, что когда-то я потеряю его, не смогу просто наслаждаться моментом, быть невольным зрителем прекрасного, чего-то, что неподвластно увидеть другим. Я очень боюсь, когда он болеет или подолгу не отвечает, зарываясь по горло в работе. Я испытываю непередаваемую горечь, когда представляю, что когда-то его не будет на этом свете, как и меня. Но это же и даёт мне сил. Силы на то, чтобы ещё больше запоминать, узнавать, впечатывать в память моменты и разные, порой и незначительные, мелочи нашей жизни. Страх — это обратная сторона силы и мужества. Под страхом потери, люди совершают так много великих поступков, идут напролом, завоевывают сердца, сжигают мосты, переступают через себя и просто живут. И как только я понял, что страх — это часть любви, её огромная и неоспоримая часть, мне стало куда легче. — Всё ещё боишься? — будто читает мои мысли он. Тем временем, мы практически вернулись к исходной точке пути — то есть, к зданию, где работал Юнги. — Да, — честно и быстро отвечаю я. — Но свыкся. — Почему? Мы останавливаемся посреди улицы и оба смотрим вверх. Вот так просто и спонтанно. Две фигуры, что крепко держатся за руки, посреди пустынной, сонной улицы, где уже нет уставших офисных клерков и даже редких прохожих, что спешат домой поскорее отогреться от ледяного ветра. Две фигуры, которые кажутся маленькой частью огромного мира, как пылинки в пустой комнате, что витают в воздухе. Две фигуры. — Потому что я люблю тебя. А любовь — это всегда риски. — И это стоит того? — Юнги неспешно поворачивает голову в мою сторону, а я всё ещё завороженно смотрю на небо над нашими головами. Чувствую его внимательный взгляд на себе и улыбаюсь: машинально и всё ещё с долей стеснения на уголках губ, которое едва уловимо незнакомцу со стороны, но так читаемо тому, кто знает меня лучше, чем самого себя. — Да, — слово срывается с уст и растворяется в потоке воздуха быстро и без остатка. Его почти невозможно поймать: оно улетает вдогонку ветру, что дул нам в спину и будто подгонял дальше, завывая от негодования. — Юнги, — резко поворачиваю голову в его сторону и мы встречаемся взглядами. — Да? — он не моргает и будто совсем не дышит. Ещё один резкий порыв ветра. Мятные, почти потерявшие цвет волосы преображаются, меняют своё положение и налипают на его лоб. Хочется смахнуть пару прядей, повертеть их в руках, а затем прикоснуться к знакомой щеке, что отдаёт вкусным румянцем на таком морозе. — Я соврал тебе. — Всё-таки завтрак я приготовил отвратный, да? — ухмыляется еле заметно Юнги. Я улыбаюсь и припоминаю, что утренняя яичница действительно была пригоревшей, но от этого не менее вкусной. Делаю глубокий вдох. — У меня никогда не было любимого цвета. Ни красный, ни желтый, ни какой-либо ещё. Но как только ты назвал цвет — я в миг полюбил его, как никогда раньше. Юнги тихонько улыбается, даже смеется, и уводит взгляд в пол. Он делает пару шагов рядом со мной и становится напротив так, что между нами можно разве что иголку поставить — настолько мало это расстояние. Чувствую, как от его промороженной куртки пахнет кондиционером и парфюмом с травами. Он всё ещё не сменил его, за что ему огромное спасибо. — Я тоже соврал тебе. Однажды, — мятный осторожно берёт мою ладонь в свою и начинает неспешно снимать с меня перчатку, аккуратно, стягивая пальчик за пальчиком. — Соврал, когда говорил, о своей метке. — Что? — свожу брови к переносице и немного отстраняюсь от такого близкого контакта. Мне было трудно сфокусироваться на лице Юнги на таком расстоянии. — Только не говори, что у тебя есть соулмейт, — бросаю это так буднично и без особого смысла, что сам не верю. Однако. — Да, — Юнги заканчивается с моей перчаткой, комкает её и сжимает в своей руке. — У меня есть соулмейт, — он осторожно скользит взглядом везде, где только может уцепится, но в мои глаза не смотрит. Его ладонь накрывает мою и я чувствую приближение волнообразной горы эмоций где-то совсем рядом. — Чего? — единственное, что срывается с уст. Чувствую себя Крэнгом с интеллектом воробья. — Что ты сказал? Где-то позади сигналят друг другу авто, идёт жаркая перепалка между собачниками, которые поделили не весь что, но для меня эта бурлящая жизнь, в один миг, ставится на паузу. И больше никого нет. Я и он. Он — в терзаниях и смятении от того, во что ввязался. Я — совершенно непонимающий и не желающий верить в то, что сейчас услышу. — Был. Точнее сказать. — Чего?! — повторяю ещё громче и ощущаю, как ком в горле начинает расти с каждой долбанной секундой. Ветер больше не бьёт в спину. Ощущение, что нас поместили под купол и все внешние раздражители просто разбиваются о его стены. Улица превращается в плоскую картину: без души и смысла. По крайней мере, для меня. — Я… я не хотел говорить, потому что… потому что это не то, что хочется хранить в памяти и я действительно, на довольно большой промежуток времени, избавился от этого воспоминания… — Юнги, который почти заикается и перебирает слова, будто на важном экзамене сидит — это нечто. И это «нечто» — совсем не то, что я хочу видеть сейчас. — Я так долго уверял себя, что это был сон или… не важно, — почему-то цокает и прикусывает губу на мгновение. — Теперь я хочу быть честным до конца. Думаю, что сейчас самое время. «Совсем другой» — это первое, что приходит на ум. Беззащитный, потерянный, сжавшийся в моём воображении до размера маленького брошенного птенца. Это уже не тот юноша с широко расправленными плечами и уверенным взглядом вперёд, которым он мог осадить любого, даже громилу Крэнга. От прошлого Юнги осталась лишь оболочка и то та, которая «плавилась» на глазах и стекала прямо нам под ноги. Я будто прослеживаю эту «траекторию» и смотрю вниз, на свои весенние кроссовки, которые так нелепо выглядели среди груды этого синеватого снега. — Помнишь, я говорил тебе, как увидел птицу, то есть твою метку? Я рассказывал, что нарисовал её тогда… — начинает неосторожно мятный, всё ещё сжимая мою перчатку в своей руке, а второй держа меня за все пальцы разом. — Это — часть правды. Другую часть я тщательно стирал из памяти долгие годы. — Что случилось, Юнги? — еле выдавливая из себя слова, лепечу я. Губы немеют в миг. Я облизываю их так часто, что ловлю себя на том, что завтра пожалею об этом раз сто, если не больше. — Метка. Она… она была на моём запястье тоже. Та же, что и у тебя. У меня, в столь юном возрасте, был свой солумейт, — он мужается, собирает остатки сил, вытягивается вверх и наконец-то говорит. Девочка, старше меня на год; она жила по соседству, в здании напротив моего дома. Мои окна выходили прямо на окна её детской комнаты. Мы частенько общались через них: показывали плакаты с огромными словами и даже предложениями, рисовали всякую ерунду перед школой, — он улыбается. Так неловко, неестественно, скорее от жгучей боли, чем от радости и вспыхнувших воспоминаний. Я молчу и внимательно пропускаю через себя каждое слово настолько, насколько позволяет мне мой разум и сердце. Мне жутко. Не от того, что Юнги врал, а от того, что что-то, чего я ещё не знаю, то, что он так долго скрывал, рвёт его на кусочки даже сейчас. Взрослый, самодостаточный парень, уверенный в себе, знающий свой путь, теперь, прямо на глазах, плавится и почти дрожит. — Мы… дружили. С самого детства. Были не разлей вода: летом бегали к местной речушке, ловили там рыбу, много смеялись и купались, пока на нас не ругались за синюшние губы, а по осени, вместе с нашими семьями, выбирались в лес и собирали грибы для закруток на зиму. Её бабушка делала самое вкусное варенье на свете… Мы всегда угощались им, когда приходила вот такая погода, — Юнги оглядывается по сторонам и поджимает губы, будто вот-вот сорвётся на плачь. — Она была чудной девочкой: светлой, отзывчивой и очень задорной, — он снова делает ощутимую паузу, а я жду столько, сколько нужно, — и для меня — 8-ми летнего мальчишки, с горящими глазами и открытым сердцем, она была целой вселенной. И каково же было моё удивление, когда на наших запястьях появилась там самая птица. Нам было всего лишь по 8-9 лет. Так мало… Мы были так юны, чтобы самостоятельно осознать, что это могло означать для нас в будущем, — Юнги отводит взгляд, закрывает глаза и мерно дышит, словно говорит он не со мной, а с самим собой, со своими демонами. — После разговора с родителями, мы поняли, что связаны. Родственники радовались, много говорили о наших будущих планах, даже шутили про то, что я должен взять её в жены прямо после школы… Никто из нас двоих, конечно же, не предавал этому значения, ведь мы были детьми. Нам нравилось проводить вместе время и этого было более чем достаточно тогда. Зачем нам метки, если мы и так прекрасно ладим? Разве их наличие или отсутствие могло повлиять на наши игры или записки перед школой? Конечно же нет. Мин резко смолкает. Это длится невыносимо долго. Я ощущал его боль физически, пусть и просто стоял напротив: всю горечь, что скопилась в горле, слёзы, которые рвались наружу и, конечно же, стук сердца, необычайно медленный, такой, что страшно за свою жизнь. Мне казалось сейчас, что я — это он. — Метки исчезли? — впервые говорю что-то вслух, нарушая откровенный монолог Юнги, а точнее, тишину, что образовалась после этого. — Да. Не сразу, постепенно, почти за месяц, но они растворились. Я ощущал, будто выбран самой судьбой. Все вокруг твердили, что мне несказанно повезло — встретить своего соула так рано. Я даже стал верить в это… До определенного момента. — Никогда не слышал о таких случаях, — продолжаю участвовать в разговоре и внимать каждое его слово. Хотелось взять всю боль Юнги на себя. Взять и выбросить куда подальше, в море или океан, а лучше в бездну, чтобы никогда больше не видеть, как он мучается. — Но… как только… как только метки исчезли, буквально через неделю после этого, если даже не через дней пять… случилось то, что я не хочу вспоминать и по сей день. — Юнги… — кладу свою свободную руку поверх наших переплетенных и немного надавливаю вниз, чтобы он сфокусировался не на мыслях, а на моём касании. — Всё в порядке, ты можешь не говорить об этом, если… — Нет. Я… я думаю, что так будет правильно по отношению к тебе и к… Нане. — Нана, — повторяю вслух имя и в голове тут же образ невысокой маленькой девчушки, со смешными хвостиками на макушке. Сердце сжимается всё сильнее и сильнее. Я предрекал исход и почти ощущал его кожей, словно я сам был на её месте. — Она погибла. На той речке, где мы рыбачили каждое лето. Утонула, — Мин приоткрывает рот и пару секунд просто молчит, потупив взгляд куда-то в бесконечность. Он выпускает из себя какой-то нечленораздельный звук, похожий на сжатый вой, но еле уловимый слухом.— После долгой зимы и теплой весны в тот год, дно реки сильно размыло. Знаешь, когда ты идешь по дну реки и резко обрыв? — он говорит это и я киваю. — Она просто… оступилась, хоть умела плавать лучше, чем я, — снова пауза. — Кто-то из соседских детей говорил, что он истошно кричала, но, почему-то, никто не спас её. Никто, — последнее слово отзывается у меня тысячью мурашек по спине. — Я был в этот день с родителями в городе… готовились к школе…и… — Боже… — В этот же год меня перевезли сюда, чтобы я поскорее оправился, — Юнги имеет в виду наш город. — Будучи маленьким 8-летним парнем, такое пережить куда легче, ведь жизнь слишком круто меняется каждый год: новая школа, развод родителей, поступление в колледж, новые знакомства, учёба и так далее. Но как только я хоть на секунду останавливался в этом нескончаемом потоке информации и событий, я вдруг понимал, что во мне зияет огромная дыра, которую я попросту игнорировал. И тогда я окончательно закрылся. Перестал заполнять пустоту всем, что попадётся под руку и углубился в то, чем я сейчас занимаюсь. Наверное, рисунки — это мои невыраженные страхи, разочарование и боль, что преследовала меня, — Юнги глубоко вдыхает и смотрит прямо в мои глаза. — Прости, что не открылся раньше. Прости, что не сказал правды ещё тогда. Думаю, что я… просто боялся озвучить это кому-то вслух ещё раз. — Юнги… — Нет-нет, — перебивает он. — Я должен был. Это было нужно и мне, и тебе, — он смахивает слезу, что предательски вырвалась наружу и тут же делает смешок. Я знал, что ему стыдно плакать в моём присутствии, но это было так прекрасно. Правда. Я опускаю руки вдоль туловища и утыкаюсь лбом в его грудь. — Ты не виноват. Ни в чём, — тихо лепечу в холодную ткань его куртки и снова ощущаю смесь ароматов, что теперь били в нос так резко, что доходили до макушки. — Я бы тоже побоялся открыться. — Да, — Юнги поглаживает меня по спине и что-то тихонько напевает, я лишь слышу, как резонирует его грудная клетка и это приятно успокаивает. Я пою в ответ. Не знаю, кто автор и что за песня, да и существует ли она вообще, но мы поём, мурлычем в унисон. Юнги ставит подбородок на мою голову, а я всё ещё стою, уткнувшись в его куртку лбом. На мгновение мне кажется, будто мелодия образовывает вокруг нас спираль, обволакивает наши тела и подсвечивает унылую улицу вокруг, как гирлянда на Рождество. Отдаленно я слышу, как шепчутся люди, собачники стихают, а машины просто проезжают мимо, наверняка мысленно осуждая нас за наше же счастье. Вот такое наглое, нарочитое, но счастье. — Как там Тэ? Он так и не написал? — Юнги убирает подбородок и хорошенько втягивает носом воздух. Я от его вопроса вздрагиваю и смотрю на часы. — Точно! — убираю голову и быстро хлопаю себя по карманам, в поисках смартфона. — Так… — прикусываю нижнюю губу и начинаю печатать почти гневное сообщение: — Ну и какого черта от тебя ни привета, ни ответа? Он тебя сожрал?— Ага. Меня сожрали его родители! В курсе, что вы — долбанавты 80 лвл? Та парочка на перекрестке — это его родители и он тут устроил светский раут, аля «приличное знакомство с неприличными людьми»! Пишу из туалета. Хочу сбежать и кушать мороженое, рыдая под мелодрамы. Памагитя
— Ну уж нет. Теперь я точно за тебя спокоен :)