***
Блуждающий солнечный луч перекатывался с подушки на штору, а оттуда на пол. Казалось, что он весит тонну и каждое его движение — это титанический труд какого-то громилы, который заправляет всем на небесах. Последней каплей становится его тактическое попадание прямо мне в глаз. — Опть утр, — говорю почти без гласных из-за склеенного рта. — М? — бурчит мятный со стороны кресла и переворачивается на другой бок, видимо так и не пробудившись, в отличии от меня. Делаю резкий рывок и вот уже сижу на его постели, в полном недоумении. В голове тут же пару вопросов: «Когда я стал оставаться у Юнги на ночь так часто?», а второй — «Какого черта я ещё не собираюсь на учёбу?». Почти месяц или больше — не помню. В голове всплывают яркие картинки рождественских каникул, а затем моей многострадальной сессии, к которой, почему-то, готовиться было удобнее именно в его комнате, а дальше… а дальше причин я не искал, да и мятный тоже. Босые ноги касаются холодного пола, я скукоживаюсь до размера вишневой косточки и прошмыгиваю в ванну. Таков был распорядок каждого утра, который я заставал в квартире Мин Юнги. — Так. Зубную щетку я уже припас, — с хитрющим видом достаю запакованную щетку из ящичка рядом с зеркалом и даже не краснею. Обертку кладу на край раковины и улыбаюсь. — Ну надо же мне тут как-то зубы чистить, верно? — спрашиваю у отражения, не дожидаюсь ответа и приступаю к утренней рутине. Прошло уже несколько месяцев с тех пор, как я и Юнги перестали задавать друг другу вопросы и стали просто существовать. Существовать рядом и не думать о том, что будет дальше. Я не хотел торопить события, да и он вряд-ли желал перепрыгивать пару важных абзацев. Однако, я сейчас стою в его ванной, где мною изученная каждая белоснежная плиточка на стене и полу, каждое полотенце (и даже то, что он прятал от моих глаз с щенком и розовыми бантиками), и те жидкости в тюбиках и банках на полке рядом я уже отличал по запаху, а про формы и цвет вообще молчу. — Когда я ночевал дома последний раз? — зачем-то спрашиваю вслух, переминая щетку из одного угла рта в другой, задумчиво рассматривая потолок. Давненько. Я забегаю туда стабильно пару раз в неделю, сгребаю скопом одежду, стираю скопившуюся, проверяю наличие жизни в холодильнике и спрашиваю как дела у кактуса, который и поливать не нужно было. Вот так и живу на два дома. А если быть точнее — на один. —Это было давно, — внезапный голос где-то рядом со мной разбивает все мои фантазии и я автоматически выплевываю щетку и всё содержимое в раковину, будто это яд. Юнги лишь тихонечко хохочет в сжатый кулак, стараясь скрыть свои эмоции. Сонным я его не заставал. Каждый раз мне удавалось улетучиваться из дома мятного ещё до его пробуждения. Почему-то мне было всё ещё стыдно взаимодействовать с ним на его территории. Да и спать в одной постели мы так и не смогли. Тёмный ещё в первый раз предложил мне своё место, а сам ютился на софе рядом с окном. Я отнекивался долго, но спим мы исключительно в таком виде. — Тише-тише, — Юнги не может унять улыбку и старается прибить ладонями вниз полудугу на лице. — А то чистка зубов закончится скорой. — Ты уже проснулся?! — с таким удивлением спрашиваю я, будто мятный вообще просыпаться не должен по утрам. Но он ведь не вампир, да? — В смысле… — долго тяну паузу, но решаю не заканчивать, ибо и так стыдно до коликов в животе. Прочищаю рот водой и стараюсь не смотреть на хозяина квартиры. — Я уже месяц делаю вид, что сплю по утрам, — он всё ещё вот так нагло улыбался, от чего мои уши в миг краснеют, а за ними и щеки. Колики кстати тоже были на месте и никуда не делись. — Но… сегодня мне нужно на работу пораньше. Так что ты не успел сбежать, — Юнги забирается в крохотную ванную комнатку, совсем не смущаясь моего потерянного вида, достаёт свои принадлежности и снова включает воду, разбираясь с зубной пастой и щеткой. Он пожимает плечами мол: «извини, чувак, но у меня нет времени на сантименты, труба зовёт». — Сбежать? — как-то обиженно мычу я, но на деле, вполне согласен с его словами. — Это нормально, Чимин, — Юнги улыбается снова, а затем запихивает в рот щетку, опираясь одной рукой о бортик раковины. — Я быф тофе стефснялфся, — последние слова кажутся мне фырчанием маленького трактора. До чего он был милый не передать словами. Деваться некуда. Выбираюсь из ванной комнаты и уже куда увереннее шагаю в сторону кухни, чтобы позавтракать. Впервые за этот месяц я ем дома, а не в столовой или кафе — о, чудо! Клубы пара кружатся в лучах раннего весеннего солнышка. Они завиваются в баранки, медленно плетутся по освещенной дорожке и растворяются в тени, оставляя за собой приятный аромат трав и кофейных зёрен. Я пил чай, а я Юнги — кофе. Мы были как Инь и Янь во всём. Всё что любил он — я дополнял, всё что нравилось мне — он украшал и преумножал. Наверное поэтому для нас вопрос совместного существования стал таким одновременно сложным и простым. — Надо же, — Мин присаживается на табурет у стены и облокачивается на стол двумя руками, а затем ухмыляется своему «завтраку», состоящему из одного напитка. — Не важно какой кофе ты пьешь по утрам, — он берётся за свою кружку и вдыхает аромат, — важно с кем ты разделяешь его. Юнги не был романтиком. Он часто говорил загадками, но не от того, что хотел завоевать моё сердце, а от того, что так он чувствовал мир вокруг. И в этом весь он. За это он мне и нравится. — Сколько книг тебе пришлось прочесть, чтобы говорить как со сцены театра? — одной рукой выдвигаю табурет себе и присаживаюсь рядом, прихватив с собой кружку. Он слегка наклоняет голову на бок, прищуривается и улыбается. Мятная прядь грузно падает ему на левый глаз, но он даже не пошевелился — так и остался эдаким пиратом, разве что попугая на плече не хватает. — Не знаю, Чимин. Многие вещи я просто придумываю в голове, — он делает паузу, отпивает кофе, а затем добавляет, — смотря на тебя. Я снова смущаюсь. Щеки как наливные яблоки, пышут жаром и нежностью. Я знаю, что Юнги бы с радостью сейчас чмокнул меня, но он тоже стеснялся. Наверное. Как ни странно, быстро развивающиеся отношения были таковыми не во всех аспектах нашей жизни. Мы с радостью проявляли заботу к друг другу, не чурались говорить о чувствах и прошлом, делились идеями и мнением, но до тактильного контакта доходило лишь в те редкие моменты, когда мы оба были в полусне или неге от выпитого алкоголя, что происходило, на моей памяти, раза три максимум. — Знаешь… — я начинаю первый, но так и не продолжу. — А… впрочем ничего. — Хочешь сказать, что мы впервые завтракаем вместе? — на его лице вырисовывается хитрая полуулыбка. Он смахивает прядь, расправляет плечи и я вдруг подмечаю, что сидим мы в клубах пара, как ёжики в тумане. Юнги можно было простить всё: начиная от злоупотреблением работой и заканчивая его нечитаемыми эмоциями. Я мог простить ему всё и всегда терялся, когда дело доходило до серьезного разговора. — Или что-то ещё? — Мин мельком смотрит на меня, а затем углубляет взгляд в окно, а точнее в картину за ним. Солнце всё расходилось, как и люди, спешащие на работу. Я продолжал молчать, не в силах высвободить хотя бы один звук из гортани. Горло будто склеилось внутри, да так, что стало тяжело дышать. Поэтому я беспомощно смотрел на профиль Юнги и молчал, гадая, а сможет ли он прочесть мои мысли. Он делает ещё один глоток, снова прищуривается (видимо ему скоро понадобятся очки), а затем поворачивает лицо в мою сторону и фиксирует взгляд так резко, что я теряюсь куда смотреть теперь. — Пожалуй… — мятный потупляет взгляд в пол буквально на долю секунды, — пожалуй, нам нужно рассказать, что у каждого на душе. Я продолжаю пытаться выдать на лице субтитры своих мыслей. Губы сражаются за то, чтобы хоть немного разомкнуться, но это слишком непосильная задача сейчас. Чтобы не сойти окончательно с ума, перевожу взгляд на его руки. Одна рука на колене, вторая на столе, придерживает кружку. Та что на ноге — напряжена. Виднеется паутинка вен, некоторые шрамы, и даже синевато-фиолетовый оттенок кровеносной системы (удивительно, что такого цвета у других людей я не замечал, забавно). Пальцы длинные, кажутся всегда холодными (хотя так и было на самом деле), похожи на ветви дерева в какой-нибудь священной долине, куда нельзя пройти обычному человеку, а вот я пробрался и теперь могу созерцать. — Через пару недель мне нужно будет уехать. Эта фраза ощущается как холодная пуля, выпущенная в ещё теплое тело жертвы. Я шумно сглатываю и почему-то чувствую тревогу, которая равна той, что окутывает человека при надвигающемся тайфуне или стихийном бедствии. Знаете, когда ты уже не просто страшишься, а принимаешь неизбежное. — Куда? — единственное, что я смог из себя вытащить. По ощущениям, мне пришлось доставать это слово из недр желудка, если не ниже. — Это — обучение. Я проходил собеседование на бесплатное место. Претендентов было много, решение было небыстрым… Я получил письмо ещё в Рождество, но думал, что не поеду, так как… — он тараторил, будто текст заучивал заранее. — Хотел остаться со мной? — Да. — И… Почему всё-таки решился? Юнги сжимает кружку всё сильнее, словно та должна расколоться под его натиском. Уверен, что ещё пару минут такой напруги и последняя бы сдалась. — Знаешь, Чимин, — начинает он спустя какое-то время. Я перестал считать секунды между паузами и был где-то в вакууме, — я так много видел солумейтов в своей жизни. Видел тех, кто их не встретил, тех, кто убивались горем по этому поводу. Наблюдал за тем, как люди храбрятся и выбирают простую жизнь, вместо сожалений. И… я часто думал, а что же будет со мной, если я встречу того, кто станет… того, кто будет для меня важен? Что я должен сделать, чтобы это всё не оборвалось и не рассыпалось, как песок по ветру? Я думал, что если тебе даётся такой шанс — его нельзя упустить, нужно держать крепко. Знаешь… после смерти моего соулмейта прошло так много времени, что я и подумать не мог о том, чтобы встретить кого-то особенного. Я… так сильно боюсь тебя потерять, что… — Отпускаешь? — вдруг вырывается из меня. — Думаю да. Ни ты, ни я не должны держаться друг за друга так, будто мы единственные люди на этом свете. Я хочу, чтобы мы с тобой шли вместе, рука об руку, но не забывали, что наши дороги всё-таки параллельны и у каждого свой путь, — он наконец-то отпускает кружку из плена и расслабляет руку. Уверен, что если бы у кружки был рот, она бы молилась всем Богам о высвобождении. — Я не могу позволить себе платное место в этом обучении или найти его в нашем городе… поэтому… — Не продолжай, Юнги. Это — совершенно нормально, — комок в горле копился и уже через каких-то 5 минут разговора там была целая глыба, которую сложно было проглотить. — Нет. Я хочу, чтобы ты знал всё о, чём я думаю, — почему-то он хмурится. — Я не выбираю между учебой и тобой — это не так. Просто так сложились обстоятельства. — И… как долго тебя не будет и как далеко ты поедешь? — к этому вопросу хотелось подходить как можно медленнее, а, если честно, вообще выкинуть его в помойку и не слышать ответа. — Программа рассчитана на год. Само обучение длится около 4-5 месяцев, а затем практики. Еду в Фукуоку, — снова тараторит. Вторая холодная пуля, выпущенная в тело, но уже куда болезненнее, чем в первый раз. — Что ж, — выдыхаю так много воздуха, что кажется сейчас тут может образоваться нехилый сквозняк. — Я рад, что такой талантливый мастер сможет получить достойное обучение, да ещё и бесплатно! Мама всегда учила меня быть оптимистом. Оптимисты нравятся людям. Их успокаивает широкая улыбка во все 32 зуба, румяные щечки и ощущение безопасности рядом с тобой. Ведь плохой человек не сможет быть оптимистом, верно? Улыбался я дежурно. Безусловно я был рад за Юнги, гордился его целеустремленностью и желанием делать что-то ещё лучше, когда оно и так работает хорошо. Однако, никто не отменял боль внутри меня и чертову гору сомнений по поводу всего, что мы успели построить. — Я всё вижу, Чимин. Его рука соскальзывает с колена и накрывает мою, ту, что спокойно лежала ладонью вниз на обеденном столе. Где-то нервно сглатывает одна маленькая кружка с кофе, стоящая рядом. Пальцы, как и всегда, холодные, подобно чешуе змеи. Хочется инстинктивно отдернуть руку, но позже привыкаешь и становится запредельно приятно, потому что вы сливаетесь в одно целое и уже нет понятия твоя температура тела и его. Большим пальцем он поглаживает кисть моей руки, движется четко по одной траектории оставляя на этом небольшом отрезке леденящий след. На контрасте с его кожей, солнечный луч на моей щеке ощущается, как выжигающий лазер, от которого невыносимо, поэтому я нервно ёрзаю на стуле. Я так и не смог выдавить из себя что-то большее, чем фальшивая улыбка. Слова внутри меня гнили, разлагались, превращались в невыплаканные слёзы и ком в горле рос с геометрической прогрессией, да так, что нижняя губа начинала предательски дергаться в преддверии нервного срыва. — Может ты что- то скажешь? — Юнги по-прежнему накрывал своей ладонью мою руку и смотрел куда-то сквозь. — Я р-рад за тебя, — предательские слова не строились в предложения, а если и строились, то в корявые, уродливые и будто по-детски глупые, неуместные сейчас. Я ощущал себя брошенным ребёнком. — Это я уже понял, — он мягко улыбается, надавливает большим пальцем ещё сильнее, но мороза уже не чувствую, видимо привык. — Что ты чувствуешь сейчас? Третья пуля в тело. Самая болезненная из всех предыдущих. Я и не думал, что вопрос о моих чувствах заставит меня разлететься на тысячи осколков, которые потом не соберешь. Часто моргаю, беспомощно смотрю на свой остывший чай, будто он мне поможет с осознанием. — Ну…а… — начинаю я робко. — Т-ты же будешь приезжать, да? — спрашивает уже не взрослый Чимин, а малыш-Чимини из прошлого, который ничего с этим большим и несправедливым миром поделать не может. — Конечно, — слишком радостно для самого себя, отвечает он. — Буду, — уже спокойнее и серьезнее добавляет мятный, но почему-то хмурится. — Ты не ответил про то, что ты чувствуешь. Внезапно становится всё равно. Ноющая боль, что не будет видна ни на одном рентгене или узи, вдруг испаряется, и на её место приходит тишина. Она похожа на тягучую черную жвачку, и человек, который её жует, совсем безэмоциональный, пофигистичный ко всему миру. — Я горжусь тем, что ты двигаешься дальше. Я рад, что среди большого количества людей, ты смог получить это место. Ничто не должно воспрепятствовать тому, чтобы ты осуществлял свои мечты. Каждая точка в сказанном мною предложениях звучала так громко и так оглушительно, словно весь мой короткий монолог только и состоял из них одних. Юнги замирает. Большой палец тоже останавливает своё мерное движение и моя кожа снова ощущает этот нечеловеческий холод. — Звучит как самая дежурная фраза. — Так и есть, — я снова улыбаюсь. — Но что ты ещё хочешь услышать? Ты принял решение и уже не так важно, что я чувствую. Правда о моих чувствах не сделает тебя ближе к тому, чего ты действительно желаешь. К чему тебе этот костыль в виде моих откровений? Я могу соврать и сказать, что это никак на нас не повлияет и мы будем беспечно проживать жизнь так же, как и делали это до того, как познакомились. Но ведь это не так, да? Ни я, ни ты не сможем дать гарантии, что твой отъезд и моё существование в оторванности от тебя, приведут нас к счастливой дорожке, по которой мы будем идти за ручки, как ты говоришь, — вдыхаю полной грудью, чтобы продолжить. — Но и держать тебя рядом с собой уже нет смысла. Это будет ужасным решением. Я буду медленно ненавидеть и себя, и тебя за то, что мы заперты в клетке. Юнги впервые, на моей памяти, так искреннее удивляется и так широко распахивает глаза. В его зрачки попадает солнечный луч, от чего те сужаются, будто сейчас из них выстрелит лазер. Теперь он опускает взгляд в пол и долго переваривает. Словно каждое моё слово пробует на вкус, выплевывает и снова пытается впихнуть, чтобы осознать, но не получается. Мятная прядь снова падает на глаза, но и в этот раз он не реагирует. — Это же всего лишь год, да и… — Год или месяц — не важно, Юнги, — набираю обороты, рот не хочет закрываться совсем. — Разницы в этом немного. Вопрос в том, что мы с тобой впервые столкнулись с проблемой. Причём столкнулись в тот момент, когда не разобрались с остальными. — О чём ты? — Об избегании, — кровь течёт по венам быстрее, мышцы словно наливаются силой и теперь мои слова — это не дохлые зяблики, которые неоперившись падают на землю, как только вырвались из гнезда, а это — настоящие орлы, они ещё долго витают в воздухе и если включить воображение, то можно увидеть их где-то под потолком, зависшими там, как гордая птица. — Мы не говорим об этом вслух, но как долго для нас будет табу простые касания? За то время, пока мы «вместе», я могу перечислить лишь пару вечеров, когда мы могли не стесняясь прикоснуться к друг другу. Мы говорим о чем угодно, можем часами рассуждать над твоими идеями или слушать Тэхена, но что же касается другого? Зачем-то встаю с места, что удивляет Юнги не меньше моего, облокачиваюсь о кухонный гарнитур и скрещиваю руки на груди. — У меня есть ощущение, что ты или я, не знаю точно, не можем перейти черту, — вжимаю пальцы в кожу. — Что скажешь? Что ты чувствуешь? — последний вопрос бы явно язвителен. Юнги, как старенький компьютер на неактуальной прошивке, долго думает, хмурится, берётся за край стола, будто хочет вырвать столешницу, и ещё раз думает. Я буквально слышу переворачивающиеся в его голове мысли. Ещё немного и сам взорвусь снова: не то на крик, не то на плач. — Так, — он хмурится ещё сильнее, отрывает взгляд от пола, резко переводит его на меня, целясь четко в «мишень», когда я почти заплакал. — Что ты такое несёшь? — Несу?! — сокрушаюсь и расцепляю руки, чтобы парировать ими, как дирижёр палочками. — Это — чистая правда, Юнги! Когда ты меня обнимал последний раз? — Вчера. — Нет! — руки мои всё ещё в воздухе, где-то на почтительном расстоянии друг от друга. — Ты обнимаешь наспех, как-будто тебе хочется отделаться от меня поскорее! — Неправда. — Правда! — … — А когда ты последний раз… Как за одно моё моргание Тёмный телепортировался со своего места ко мне — я понятия не имею. — Что ещё скажешь, Чимин? — совсем тихо произносит он, не оставляя между нами совершенно никакого пространства. Я слышу его дыхание. — Ты… ты… просто скажи, что… — Что ты мне не нужен? Что я не обнимаю тебя миллион раз на дню, потому что я чего-то боюсь или хочу поскорее от тебя избавиться? Нет! Точно! — он воодушевленно смотрит в угол, прямо над раковиной за моей спиной. — Я всё это задумал, потому что хотел причинить тебе боль и мой отъезд — это тому подтверждение. — Хватит коверкать мои слова, — надуваю губы, кончик носа автоматом подпрыгивает вверх. — Это действительно выглядит так. — Прости, — так же тихо, как и минуту назад, произносит он. — Прости, Чимин, что я не оправдываю твоих ожиданий. Пару месяцев назад я бы согласился с тем, что ничего не могу тебе дать, но теперь это не так. Я то, чего ты не ждал, но я тебе нужен, так же, как и ты мне. — Я ждал, чтобы меня не обнимали? — с ухмылкой произношу вслух. — Да уж. — Конечно, — Мин прижимает мою голову к себе и я снова утыкаюсь ему куда-то в ключицу. — Я слишком берегу тебя, Чимин, — его ладонь накрывает мой затылок и слегка надавливает. — Боюсь быть таким же придурком, как Гук или кто-либо ещё до меня. Я ценю тебя слишком сильно, чтобы быть таким же, как другие. — Но ты ко мне не прикос… Он снова надавливает сильнее и еле слышно смеется от этого действия. — Прикасаюсь. Ещё как. Только с большим трепетом и заботой. Пойми, Чимин, я ведь тоже человек и живу эту жизнь в первый раз. На этих словах у меня щемит сердце и ком снова накатывает, будто и не уходил никуда. — Для меня всё это впервые. Ты знаешь, как тяжело мне далось решение об отъезде? Как думаешь, сколько ночей я провёл не смыкая глаз, в попытках принять это? Буквально вчера ночью я пялился на тебя, как ненормальный, рассматривал твои завитушки на голове после душа, не мог надышаться твоим парфюмом, и корил себя за то, какой я черствый по отношению к тебе. Мне так же трудно, Чимин. Но я знаю, что это — верное решение. И ты, и я должны не забывать о себе. Ты должен доучиться, выбрать то, чем хочешь заниматься, а я должен стать лучше в том, чему я посвятил добрую часть своей жизни. В том числе и для нас с тобой в будущем. — Чего? — буркаю в его свитшот и чувствую оставленный после себя ментолный запах зубной пасты. — Я же не хочу, чтобы ты жил в таких условиях, верно? — он наконец-то убирает ладонь с моего затылка и теперь смотрит мне в глаза. — Я стараюсь для нас. Зачем-то оглядываю кухню: сначала стол на деревянных ножках с белой скатертью сверху, затем табуретки такого же формата как и стол, потом занавески и старое окно, о котором я и не думал ранее. Оказывается, всё тут уже давно пожило немало лет. — Видишь? Это не то место, где я хочу обитать. И моя студия — это не предел моих мечтаний, — он берется за переносицу большим и указательным пальцем, словно что-то вспоминает, но позже начинает негромко смеяться. — Забавно, но с твоим появлением в моей жизни, я как-будто получил пинка под зад, чтобы наконец-то начать делать то, чего боялся. Он начинает хохотать, а я так и не пойму куда отнести этот всплеск эмоций: к негативным или позитивным? — А теперь… мне придётся уехать, — он убирает пальцы, улыбка медленно стекает вниз и скоро её совсем не останется на лице. — Всё будет хорошо, — мятный кладёт обе ладони на мои раскрасневшиеся щеки и долго смотрит в глаза, перемещаясь от левого к правому, как-будто перепрыгивает с ветки на ветку. — Всё будет хорошо, Чимини, — Юнги касается губами моего лба и замирает. Губы его жарче пламени. Малыш-Чимини внутри меня успокаивается и засыпает, свернутый калачиком.***
Я совсем не помню жизни до встречи с Юнги: не помню любимого времени года, музыки, которая стояла на повторе, фильмов, которые я смотрел перед сном и так далее. И, конечно же, я винил только себя в этом. — Чим, харэ уже так страдать, — Тэхен вальяжно закидывает ногу на ногу, запахивает коричневое пальто и многозначительно смотрит на дерево прямо посередине парка — оно всё ещё было «голым» и больше походило на декорацию к низкобюджетным хоррор фильмам. — Да и чего ты додумываешь? Ну уехал он учиться, ну и что теперь? Вон Чонгук, например… — Помолчи, Тэ, — быстро сворачиваю разговоры про Гука, ибо слушать слащавые оды этому оболтусу я уже не мог. — Прости, но я уже сыт по горло. Давай только тут не приплетать Чона. — Ревнуешь что-ли? — с ехидством спрашивает друг, в свойственной ему манере: как-то по-детски наивно, без подтекста и злобы. Даже стыдно становится, что я вообще злюсь на это кудрявое недоразумение. Фоном щебечут птицы. Их голосистая трель слышна по всему городу, даже ранним утром, перед выходом на учебу или когда засыпаю, будто их единственная цель существования — это петь, а точнее, горланить в три горла. Парочки. Да ещё и в парных одеждах, как с конвейера. Никогда не понимал, а зачем вообще кому-то в здравом уме одеваться одинаково? Даже близнецов в этом плане не понимал, а тут так тем более. Солнце. Его стало больше. Оно навязчивое, заглядывает в окно куда раньше, чем зимой, а уходит только поздно вечером, оставляя за собой розово-оранжевую простыню заката. Как же хотелось разделить хотя бы один такой закат с Юнги. — Ты снова молчишь больше пяти минут, — заключает Тэ, пока я был в своих мыслях. — Если быть точным — восемь с половиной минут. Мы так просидим в тишине всю перемену. Может хотя бы кофе бахнем? Или… а знаешь что? — Тэхен вдруг срывается с лавочки, упирается руками в бока и многозначительно смотрит на меня, пока я не «угукну» или просто подам признаки жизни. — Что? — с натянутой улыбкой спрашиваю я. — Пошла эта учёба куда подальше. Нет, серьёзно! Ты выглядишь как недоразвитая сопля! — шатен напрягает плечи и от этого он больше походил на пытающуюся взлететь куру-гриль. Гриль — потому что пальто коричневое. Ухмыляюсь и пытаюсь понять, а что вообще делает недоразвитая сопля и как ей живётся в этом жестоком мире. — Сидишь тут со своей кислой физиономией, травишь людям ощущение весны! — кажется Тэ прорвало. — А ведь ничего не случилось! Ты просто отпустил его на учёбу! Не на каторгу же, и не на шлюший бал, где он будет всех пороть розгами! Так пошли его к черту и развейся, Чим! Да, он не пишет тебе целыми днями, и непонятно, что будет между вами после его приезда, но не ставить же крест на себе! Я хотел промолчать, но на моем лице сейчас красовались буквы, которые крупным шрифтом гласили: «ТЫ ЧЕРТОВСКИ ПРАВ, ТЭ! НО СДЕЛАТЬ Я С СОБОЙ НИЧЕГО НЕ МОГУ, ПОЭТОМУ ИДИТИ ВСЕ В ЖОПУ!». — Ладно, — шатен снова возвращается на лавочку, принимает позу «я у мамы в детском саду», кладёт обе ладони вниз на колени и тяжело выдыхает. — Я понимаю, Чим, что это — пиздец как тяжело. Мой подбородок предательски трясётся, напрягается, будто в попытках вывалить наружу много задержавшихся внутри слов, но я всё ещё молчу. А вот плакать хотелось процентов на 100 больше, чем до этих ярких монологов. — Но, откровенно говоря, мы никогда не сможем принадлежать кому-то полностью. Ни ты ему, ни он тебе. Какова бы ни была ваша любовная история — она может оборваться сию минуту из-за пустяка. Перестань так трястись над тем, что между вами, Чим. Ты не сможешь в одиночку удержать то, что рушится. Медленно поворачиваю голову в сторону шатена и слегка приоткрываю рот от удивления. Когда Тэхен стал таким мудрым? — Твоё молчание уже превышает все рекорды, — Тэ улыбается своей квадратной улыбкой и у меня, по какой-то причине, на душе становится так тепло, что даже греющее весеннее солнце в подметки не годится этому чувству. — Есть что сказать? — Ощущение, что меня порезали на тысячи кусков и разбросали по миру. И вот теперь я брожу, думаю, ищу их в каждом закоулке, пытаясь понять, кем я был до встречи с ним. — Ты был Чимином. Этого достаточно для того, чтобы начать всё заново. Оглушительная трель птиц уже не так раздражает. Солнце вовсе не навязчивое. Оно приятное и долгожданное, будто тебе подали тот самый пирог с яблоками и корицей в лучшей кофейне города. А весна — это предвкушение новой жизни, еле ощутимый вкус на языке, что заставляет всё тело трепетать. Мне одновременно и весело, и грустно. Что это? Это называется — ностальгия? В голове звучат наши голоса. — Не бойся, — Юнги держит меня за плечи, пальцы почти пробивают насквозь легкую курточку, которую я сменил буквально на днях, когда перевалило за уверенные +8 градусов. — Мы всё обсудили, мы со всем справимся. — Угу, — словарный запас ещё на момент, когда Юнги был рядом, стал не больше 10 слов за раз. — Хорошо. — Чимини, — Мин крепко обнимает меня, я по-прежнему обнаруживаю своё лицо в районе его плеча или ключицы и кажется, что я тут, как птица, должен свить уютное гнездышко. — Давай не будем так унывать. Прошу тебя, — он поглаживает мою рыжую копну волос, которую я даже не стал укладывать в то утро. За нами тараторит информационное табло и вещает о том, что стоять вот так в аэропорту почти час — уже слишком критично, время поджимает. Он поправляет свои огромные очки с черной оправой и снова ослабляет объятия, чтобы посмотреть на моё кислое выражение физиономии уже в который раз. — Чимин? — смахивает прозрачную слезу с правой щеки и оставляет руку там, как и делал частенько в таких случаях. Рука теперь совсем не холодная и совсем не ассоциируется с чешуей змеи. — Скажи хоть что-нибудь. — Я буду скучать, — еле дыша, ворочая языком, как каменной глыбой, произношу вслух. — Очень, — голос дрожит так, словно это хрусталь, который сейчас лопнет и осколки прорежут пространственную материю к чертям собачьим. Его лицо выдаёт неопределённую эмоцию: он весь кривится, брови идут ходуном, уголки губ опускаются на дно Марианской впадины и он со всей дури прижимает меня к себе, нависая своим лицом где-то в районе моего уха, тяжело дыша, словно это последние минуты его жизни. Чувствую всю горечь слёз человека по имени Мин Юнги. Они будто отравлены ядом и когда падают на мою одежду слышно, как шипят и впитываются в меня. Я выдаю их наружу такими же отравленными и горькими, и нет конца и края этому аду. — Я люблю тебя, Чимин, — его «хрусталь» трещит и разрывается на осколки. Один из них летит прямиком в моё сердце и будет долго торчать там, как напоминание о страшном дне. — Я тоже буду скучать по тебе.***
Люди выглядели карикатурно. Каждый из них представлялся мне персонажем банального фильма про студентов или про отвязные вечеринки в стиле Мальчишника в Вегасе. Особенно забавлял тот факт, что я среди них тоже самый банальный персонаж — тот, что сидит со стаканом обычной колы на диване и смотрит в одну точку, думая о своём. — Глупость какая, — твердит мне Тэхен, восседая у Чона на коленях. Видеть их вместе для меня всё ещё было противоестественно. — Юнги просто… — Да кретин он! — выпаливает Гук и тут же получает затрещину от Тэ и пару слов на ухо, о смысле которых я так и не узнаю. — Ну… в смысле… — брюнет потупляет взгляд и выглядит несуразно в таком амплуа. Тэхен точно раскрасил в его душе что-то, что было всегда в монохроме. — Мы хотим сказать, — с гордо поднятой головой вещает шатен, но сначала делает смачный глоток, который кажется протягивается сразу от рта до пяток — настолько он был затяжным, — что Тёмный просто не определился. Значение фразы «не определился» можно было трактовать каждому по-своему. Тэ наверняка подразумевал, что Юнги забил на меня болт и занимается тем, что ему хочется, что в корне расходится с его жизненными приоритетами. Гук же понимал под этой фразой то, что Юнги не самый ответственный и хороший партнёр и мне давно пора бы переключится на кого-то получше, хотя бы потому, что пару парней положили на меня глаз (спасибо, что не другие органы). В целом, их мнение пересекалось, как минимум, в двух точках. Первая — Юнги для них — козёл без души. Вторая точка — они оба берегли меня от нервного срыва и желали только лучшего. Для меня же «не определился» значило слишком многое, чтобы запихнуть всё и сразу в пару предложений. Единственное, что я могу сказать коротко — это то, что от любого значения этой фразы мне невыносимо больно. — Давайте больше не будем поднимать эту тему. В окно падал закатный свет. Луч такой же тяжелый и назойливый, как и в тот день, когда я узнал об отъезде Юнги. Разница была лишь в том, что теперь этой яркой штуковине нечего было во мне выжигать. По ощущениям, я и так сгорел дотла ещё пару месяцев назад. — Любимка, передай стакан, — Гук кусает Тэхена, тот болтается на нём, как неуклюжий кот, которого пытаются усадить на коленках, в попытках поластиться. Удивительно, но эти двое до сих пор ни разу не ругались. Разве что ругались и щекотались все время. — Да не пей сам! Аллё! Делаю смешок. Тэхен и Чон тоже были частью этого «банального фильма». Если бы это был ужастик, то таких парочек чаще всего первыми убивали в самом начале. А вот я бы походил на того самого «не такого» персонажа, который пытался со своим кислым лицом разрулить ситуацию, но в итоге умер бы от какой-то незначительной ерунды. — Чим? — Тэ машет передо мной рукой, а затем делает щелчки пальцами. — Может выпьешь стаканчик? Пойло знатное! — Прошу тебя, Чим, выпей эту бадягу, пока Тэхен не упился в усмерть, — Гук буквально молил меня об этом. Снова делаю смешок и отнекиваюсь, мол голова болит и пойду-ка я подышу на улицу свежим воздухом. — Как скажешь, — Тэ уже начинал знатно путать слова и слоги. — Ты ес… ну… там ес чё… — Я присмотрю за ним, — Гук подмигивает и рукой показывает, чтобы я шел от них на безопасное расстояние. — КТО СО МНОЙ В ДЖЕНГУ???? — орёт Тэхен и этот ор будто разбивается об мою спину, да так, что я даже голову вжимаю в плечи от неожиданности. Хлопок двери ставит жирную точку в этом шумном мероприятии. Я не знаю зачем согласился отмечать окончание курса Тэ и по какой причине пришёл туда, где мне явно станет хуже. Всё вокруг ведь напоминало о нём. Ветер пихает в плечо, разбрасывает и без того неуложенные персиковые волосы на макушке в разные стороны, а затем стихает и в округе образовывается настолько концентрированная тишина, что хочется нырнуть в неё, будто это бассейн. Усаживаюсь на край веранды так, чтобы ноги еле касались пола. Закрываю глаза. Двигаюсь слегка в сторону. Отдаю освободившееся место своему воображению. Он садится рядом. Я болтаю ногами, словно это прикрученные к телу две сосиски. От этих движений становится так легко и приятно, душа цветет и просыпается от долгого, кошмарного сна. Кажется, что он делает тоже самое, смеется над моими движениями, но продолжает пародировать, показывая насколько неуклюжи его ноги. Я достаю любимый доисторический плеер, включаю наш плейлист и оставляю один наушник на коленях, ведь он его обязательно возьмёт и послушает. Музыка ревёт так громко, что мимо пролетающие птицы пугаются. Она была странной, но бодрящей. Под неё хотелось ехать в тёплые края, к морскому бризу и ощущению беспечности. Он приобнимает меня за талию, немного надавливает пальцами и они всё ещё такие же холодные, как и всегда. Я сворачиваюсь калачиком, прямо на пыльных дощечках, которые протирали чёрт знает когда. Он должен положить мою голову к себе на колени и долго перебирать волосы, которые за его отсутствие ужасно выцвели и теперь почти не имели цвета. Ему нравится, когда я не укладываю их феном. От этого образуются неровности, а где-то и кудряшки, правда маленькие, совсем несуразные и некрасивые, как мне кажется, но главное, что ему приятно. Одна песня сменяется другой. Второй наушник болтается где-то внизу, почти касаясь земли. Музыка становится не такой жизнерадостной. Теперь эта песня приносит куда больше боли, чем когда я только услышал её впервые, сидя в старенькой Хонде. Она больно режет душу, надавливает на незатянувшиеся раны и почти глумится над ними. Так ощущается она теперь. Одна слеза сменяется другой, как и песни. Я не знаю, как долго лежу в таком положении и, если честно, не хочу знать. Всё, что я сейчас хочу, это быть с тем, кто предначертан мне судьбой. А если и не предначертан, то к черту такую жизнь. Я не хочу её жить. — Я выиграл в дженгу! — орёт Тэхен, даже не замечая у себя под ногами бренное тело. — А Гук первый вылетел! ЧИМИН! ЧИМИН! ЧИМИН, ТЫ ПРЕДСТАВЛЯЕШЬ?! Как здорово, наверное, никого и никогда не любить.***
На выпускной он приехать не смог. Как впрочем и на другие праздники. — И кто теперь куда? — спрашивает одногруппник, имени которого я так и не запомнил за 4 года учёбы. — Ой, а меня папа пристроит в свою фирму. Конечно никакой тебе работы по профессии, но я и не жалуюсь. Денежки всегда будут в радость. — А я вот в цветочный пойду работать! Меня уже взяли на работу стажером! — Тьфу ты. Какая ерунда, Хан! Цветочный — это только для баб! — Да пошел ты! — А я возьму отпуск на полгодика, чтобы мысли в порядок привести. — А ты, Чимин? Ты чем планируешь теперь заниматься? — М? Взгляд мой был устремлён на здание напротив. Я проходил мимо него тысячи раз и только в тысячу первый раз я понял, что это вовсе не театр, как мне казалось, а вполне работающий колледж искусств. — Не знаю, — отвечаю отрешенно. — Ты последнее время какой-то потерянный, — спрашивает девушка по имени Аё, которая вроде бы планировала сменить город после учебы. — Не хочешь с нами поехать на турбазу? Мы будем отмечать на этой неделе. — Да, Чимин! Всё-таки конец учёбы! Хочется попрощаться со всеми! Вдруг мы больше никогда не встретимся? «Вдруг». Ухмыляюсь. Колледж искусств выглядел точно как колледж искусств, если бы его представлял человек, который в этом ничего не смыслит. Помпезные колонны, многочисленные статуи, арфы, чьи-то портреты, лица который я то ли не знаю, то ли не вижу из-за приличного расстояния, а ещё дамы в огромных балетных пачках. Хм. — Ну так что, Чимин? Нужно забронировать место. Ты с нами? Звонок. Вибрация приятно распластывается по ноге и уходит чуть выше паха. Я и забыл, что убрал его в карман джинс ещё в начале церемонии. — Алло. — Чимини, ну как всё прошло? — Юнги на том конце связи пытался слышатся человеком, который вот-вот лопнет от счастья. Я уже и не помню, делал ли он так когда-то до отъезда, но после многочисленных звонков — это стало нормой, будто мне вместо человека подсунули натренированную куклу. — Отвратительно, — это слово говорю чуть ли в лицо одногруппникам, которые обсуждали как и в каких позах будут выпивать весь алкоголь города и как потом им будет плохо на утро. — Настолько ужасно? — его интонация спрыгивает вниз. — Слушай… прости, что я не см… — Не надо. — Но я правда сожалею. Для бюджетников тут уж слишком суровые условия, так что… — Да-да. Всё понятно, Юнги. Первые месяцы я скрывал своё раздражение. В разговорах то и дело подбадривал мятного, говорил о том, как же здорово, что мы птицы свободного полёта и можем жить оторвано друг от друга. Ну а расстояние — это временные сложности и не более. Раздражение копилось, как и любая не вывернутая наружу эмоция. Она стала выглядывать постепенно, в более уродливой форме, чем изначально предполагалось, и теперь миру достаётся вот такой Чимин. Как говорит Тэ — сопля на палке, ещё и агрессивная. — Я хочу спросить тебя, — Юнги прерывает мои мысли. — Спрашивай. — Ты думаешь о том, чтобы всё закончить? От этого вопроса не ёкает сердце лишь потому, что он крутился в моей голове ровно столько же, сколько и вопросы о том, как вернуть его сюда обратно и не испытывать при этом сожалений. Хотел ли я этого? Чёрт знает. Я хотел любить. Изначально я хотел лишь этого. Но равна ли любовь на расстоянии любви людей, которые строят быт вместе, воспитывают детей и создают семью? Одно и тоже это или мы просто играем в любовь? — Не знаю, Юнги, — отвечаю честно. — А ты? Прошло неполных 5 месяцев с того момента, когда я последний раз чувствовал его тепло и холод одновременно. И, если быть откровенным, я не справлялся со своим состоянием ни одного дня за эти неполные 5 месяцев. Каждый гребаный день, который мне приходилось проживать тут, я молился лишь о том, чтобы он поскорее закончился. Ведь так я буду ближе к тому, чтобы быть рядом с ним? А что же теперь? Стоило ли спускать в унитаз часы и дни, а то и месяцы, ради того, чтобы сейчас слышать этот вопрос на том конце связи? — Мне горько от того, как ты страдаешь. — Хочешь сказать, что тебе лишь от этого «горько»? — Я хочу сказать, что не планировал причинять тебе столько боли, Чимин. Я всегда хотел для тебя лишь самого лучшего. А в итоге… оказался хуже, чем Гук или… — Это уже не имеет никакого значения, Юнги. Мне нужно побыть наедине со своими мыслями, поэтому лучше закончить разговор. На колледж падает тень и заполоняет фасад здания черной краской ровно наполовину. Я снова ухмыляюсь и вижу в этом символизм. Моя жизнь тоже поделилась на две равные, но не по цвету, части.***
Буйство красок наконец-то сменилось первыми осенними масками. Не самыми яркими, скорее это остатки ещё прошлогодней осени, с её пожухлой листвой и кусками грязи вне аккуратно убранных клумб. На город надвигалась волна дождей. Я бы украл у природы умение меняться. Стабильно, ровно 4 раза в год, ты всегда новенький. Да, пусть не всегда это «новьё» кому-то нравится, но тебе же это нужно? Хотел бы быть сначала хмурой осенью, ноющей, как ветер вечером в пятницу, оглушительной, как затяжной ливень, что барабанит всю ночь, и такой же холодной ко всему происходящему. Потом бы я был весной: с мягкими пальчиками, на кончиках которых расцветают бутоны, с вздёрнутым кверху носиком, который только и улавливает в воздухе аромат капели, а ещё, был бы по-весеннему спокойным, умиротворённым. Затем бы стал летом. Расцвел весь, от головы до пят, и никто бы в мире не смог это не заметить. Стал бы ярким, кричащим, забирался бы во все авантюры на свете, чтобы потом так же ярко потухнуть в конце, а затем по новой, пока жизни хватит. — Господин Пак, — девушка напротив прерывает мою внутреннюю полемику. — Пожалуйста, к станку. Танец в белоснежном трико контрастировал с серостью улицы. Я делаю прыжок — а на улице порыв ветра, я взмахиваю рукой — а дождь начинает барабанить по стеклу ещё сильнее, я делаю плие — и окно с грохотом открывается настежь, разбрасывая лоскуты занавесок по всему залу, да так, что собрать их теперь обратно не получится. — Вот же, — ворчит преподаватель, ретируясь к источнику проблем, — второй раз за эту неделю так. Что за сезон такой? — Кажется штормовое предупреждение передавали, — отзывается кто-то из студентов и начинается галдеж и обсуждения. Я продолжаю танцевать и остаюсь единственным, кто не участвует в пустом разговоре. С началом учебного года я стал ходить в колледж на занятия по балету. После того разговора с Юнги мне захотелось что-то поменять. Точнее, это было необходимостью сродни глотку чистой воды после каждодневного питья из лужи. Я ткнул пальцем в небо и не особо ждал чего-то от танцев. «Забавы ради» — так сказала мама и была права. Она не стала торопить меня с выбором профессии и поиском работы. Эта женщина чувствует мою боль ещё до того, как я сам осознаю, что произошло. Поэтому я не особо отнекивался и решил пустить всё на самотёк. — Господин Пак, — преподаватель выключает музыку и только теперь я понимаю, что на меня смотрит 16 пар удивленных глаз. — А как долго вы занимаетесь балетом? — Месяца полтора, — нервно озираюсь по сторонам, будто не меня зовут Пак Чимин, а кого-то за моей спиной. — А что? — потираю уставшую после бессонной ночи шею. — А не хотите поучаствовать в нашем концерте в конце октября? Я думаю, что с вашим энтузиазмом нужно брать планки повыше, а не ютиться в залах. Как вам идея? Что скажете, ребята? Энтузиазм. Как долго я не слышал этого слова в отношении себя и того что делаю? Я никогда ничем не горел. Журналистика вызывала во мне лишь сухость во рту и ощущение чрезмерного давления, будто меня под пресс пустили. Наверное потому, что добрая часть моих родственников настаивали на том, чтобы я поступил именно на журналистику. Обосновывал ли кто-то свое мнение тогда? Безусловно нет. В детстве, как и многим детям, мне нравилось всё и сразу. Были кружки и по рисованию, и по лепке из пластилина, и даже танцы были в моей жизни. Правда все эти интересы сменялись годами, которые так же быстро пролетали и растворялись в воспоминаниях, пока я не обнаружил себя с аттестатом в руках у здания школы, в полном недоумении и зияющим вопросом в голове «А что же дальше?». — Как тренировка? — читаю вслух. — Ах да. Смайлик. Желтый колобок в сообщениях от Юнги уже не вызывал тех же чувств, что и раньше. — Хорошо. Сейчас поеду в гости к Тэ и Гуку, а потом посмотрю вакансии, — так же вслух проговариваю, что печатаю на телефоне. Прикусываю язык. Вакансии я смотрел от нечего делать и не ждал чего-то сверх «вау» от этих бездушных тексов из интернета. Да и давайте будем честны, кому я нужен сейчас и в таком состоянии? И кто нужен мне? — Могу позвонить? — это уже произношу мысленно, стягивая форму для занятий с себя. Я горько вздыхаю. Каждый диалог с Юнги давался мне тяжелее, чем предыдущий и не было этому конца. Однако сегодня во мне будто что-то щелкнуло. — Алло, — говорит Мин, снова натягивая «сову на глобус». Так я назвал его фальшивый позитивный настрой в разговорах. — Как ты, Чимини? — Юнги, — плюю на приветствия и хоть на какую-то логику построения диалога. — Прошло почти 8 месяцев, как ты уехал. На том конце связи будто всю вселенную высосали через трубочку и оставили лишь вакуум — настолько было тихо. — Да, я знаю, — коротко отвечает он. — Ты ни разу не приехал домой. Ни разу. Я всё пытался дать этому логическое объяснение: мол у тебя учеба, всё строго, место бесплатное… Но даже у обычных студентов есть каникулы. Что за бред? Может ты перестанешь мне пудрить мозги? Окей… — делаю паузу, но ненадолго. — Даже если тебя не отпускают… допустим. Но почему ты не позвал меня к себе? Фукуока — прекрасный город, там есть море, а я всегда мечтал пожить у моря… хотя бы денёчек. Ты обо всем этом знаешь и не ври, что это не так. — Знаю. — Тогда какого черта, Мин Юнги? Какого черта ты оставил меня тут гнить без тебя? Я… каждый день пытаюсь справляться, но не могу! — Я понимаю, Чимин. — Ничего ты не понимаешь, Юнги! Ничего! Тишина, как и тучи за окном, сгущаются. И только сейчас я понял, что кричу в трубку прямо в раздевалке, где те же 16 пар глаз, которые продолжают смотреть только на меня. Пока Юнги молчит, я наспех натягиваю джинсы и остальную одежду, выбегаю на улицу, закрываю глаза и приподнимаю голову вверх так, чтобы морось попадала прямо на лицо, будто сможет смыть всю мою печаль. — Я не на учёбе, Чимин, — спустя мучительное молчание, произносит он. Сердце делает кульбит, ударяется кажется обо все органы сразу, потому что больно везде настолько, что начинает кружится голова. — Что прости? Не на учёбе? — повторяю я шепотом, открываю глаза и сразу же получаю десятки капель прямо в глаза. Они смешиваются со слезами и стекают вниз. Дождь начинает барабанить сильнее. — Да, Чимини. Прости меня. Я никогда ранее не осознавал голос Юнги таким. На том конце связи был не он. Там сидел совершенно растерянный, напуганный человек, которого загнали в угол, как животное. И единственный выход, чтобы выбраться из западни — это сказать правду. Его слова звенят у меня в ушах и не желают оттуда убираться. Не помогает ни шум дождя, ни завывания ветра — ни-че-го. — Какого черта, Юнги? — шепотом спрашиваю и опускаю голову. Вижу перед собой тот самый колледж и огромную колонну. — Ты врал мне 8 месяцев? Ты… просто… врал? — Да. Получается, что так. — Ты…ты… — легкие раздуваются, воздуха не хватает, как и слов впрочем. — Ты ведь… Да как ты мог! КАК ТЫ МОГ! Телефон мог бы расплавиться, если бы знал, насколько тяжелые и жгучие слова я сейчас вбрасываю в него. — Я на лечении, Чимин, — он шумно сглатывает. В голосе не осталось и намека на фальшь. — Прости меня. Я… так хотел поступить правильно, но… Прошло немного времени и его наконец прорвало. Он плакал. Рыдал. Переливы слёз были настолько сильными, что я бы не раздумывая поверил в то, что его слёзы — это сегодняшний потоп в городе и одно вызывало другое. Плакал он, природа и я. Втроём нам было мало место на этой Земле. — К-каком лечении? — судорожно перебираю молнию на куртке, дергая её вверх вниз. — К-какое лечение, Ю-юнги? — рот перестаёт слушаться, подбородок ведёт в разные стороны, а от этого появляется ощущение тотального холода, от которого и не спрятаться. — Знаешь, а ведь у меня был прекрасный план, — мятный пытается смеяться. Слышу, как он начинает говорить в нос. — Думал, что ты не узнаешь, я вернусь домой, здоровый, как бык, и мы с тобой заживем счастливо, как в дурацком ромкоме, где у всех всё хорошо и даже у твоего Тэ-тэ и Гука. Чтоб его черти драли во все места. Я почему-то смеюсь, да так громко, что вызываю подозрения у прохожих, а точнее у тех, кто остался под козырьком здания колледжа. Все эти люди просто смотрели на мои страдания и от зрителей в кинозале их отличало лишь отсутствие кресла и попкорна. — Юнги, — смех мой улетучивается быстро. — Что с тобой? Слышу неразборчивые звуки: то ли он менял положения тела, то ли кто-то шумел рядом — было сложно разобраться. — Не живут соулмейты друг без друга, Чимини. Мой соулмейт погиб давно, ты это прекрасно знаешь. И мне, к сожалению, уготована та же судьба, что и Нане. — Да не может этого быть. Нет, — слегка отодвигаю телефон от уха, будто мне нужно перепроверить где-то информацию. — Да, Чимин. — НЕТ! ХВАТИТ НЕСТИ ЧУШЬ! Если разрезать грудную клетку и выпустить мои легкие наружу, то можно вполне взлететь — настолько я глубоко и часто дышал. Всё вокруг смешалось в кашу. Люди больше не люди, дождь — это просто вода, а город — это просто точка на карте и я на этой карте всего лишь тщедушная песчинка. — Это не лечат. Это выяснилось за неполных 8 месяцев здесь. Да и было бы странно услышать что-то другое от врачей, которые до сих пор не могут объяснить природу меток. Но… — он делает паузу, кажется пытается объяснить это не только мне, но и себе. — Но я пытался. Я сделал всё, что могу. И… мне очень жаль, Чимин, что пришлось сдаться. Я правда старался. — Не неси чушь! Бред! Хватит врать мне! — Когда мы только познакомились, я понял, что могу бороться, а не ждать. Я знал ради кого и чего это делаю. Это внушило мне столько сил, столько мотивации… ты даже не представляешь. Впервые за столько лет, я наконец-то поверил, что могу дать миру второй шанс. — Блять, Юнги! Этого не может быть! Ты снова врёшь! Ты врал мне тысячи раз! Как я могу тебе верить?! — Моё кровоснабжение снижается. С тех пор, как Нана погибла, это и обнаружилось. Помнишь я говорил, что переехал с того места? —… — Мы переехали ещё и потому, что родители начали заниматься моим здоровьем. Зияющая дыра внутри меня — это не фигуральное выражение. Моё тело не хочет жить без соулмейта. Как оказалось, это совершенно нередкая практика в таких случаях. Так странно… В этом мире мы все связаны друг с другом и нить эта настолько крепкая, что теперь тянет меня на дно. Представляешь? — я слышу, как улыбается там. — Но как же… как же те солумейты, которым достаются наркоманы или…прочих сброд? Как им быть? Они ведь не виноваты! Кто вообще виноват в том, что один человек умирает? А вдруг это его выбор? Ведь мы не ответственны за выборы других людей! — Одна схема на всех, Чимин. Не важно, кто в вашей паре белый и пушистый, а кто исчадье ада — исход всегда один. Просто… Ты не думаешь и не интересуешься этим, пока это не коснется кого-то из твоих близких. Никто не ведёт расследования, люди принимают судьбу такой, какая она есть, ровным счётом так же, как мы принимаем на руках метки. Ты принимаешь это как должное и нерушимое. — И… как это происходит? Что вообще говорят врачи и… — мысли не строились ни в узелок, ни в строчку — никак. — У всех по-разному. В центре, где я сейчас нахожусь, таких людей сотни, а то и тысячи. Симптомы разные, но результат один. Думаю, что вся эта контора не несёт никакой пользы. Разве что надежду даёт тем, кто уж совсем на грани. — И… — Как быстро это происходит с тобой? — читает мои мысли он. — Чем хуже была связь с соулом, чем менее прочной она стала при жизни, тем медленнее смерть. Я видимо держусь только на том, что Нане было всего лишь 8 лет, как и мне. Мы ещё не успели в полной мере понять, какая между нами связь, да и не нужна она нам была. — Просто… скажи, что это… выдумка. Я прощу тебе всё, Юнги… Обещаю. Прижимаю смартфон так близко к уху, будто боюсь не расслышать слов или пропустить хотя бы одно из них. Держу его двумя руками так сильно, что начинает болеть перепонка. — Я могу тебе сказать, что я уезжаю из этого места. Я больше не вижу никакого смысла в том, чтобы тратить остатки времени на это. Моя надежда уже давненько похоронена вместе с соулом. Но мне есть ради чего жить столько, сколько отведено. Я слышу, как он улыбается, словно не произошло ничего глобального и единственная печаль в нашей жизни — это мои, его слезы и барабанящий дождь. — Ты… — Могу ли я остаток своей вечности провести с тобой, Пак Чимин?***
Чонгук стал ещё трепетнее относится к Тэ, а тот, в свою очередь, не мог с собой ничего поделать. Он ведрами ел мороженое и ходил на улицу без шапки, будто специально нервируя Гука. — Нужно беречь себя! — Чон накрывает того пледом и кружится, как заведённая куколка, перемещаясь между кухней и спальней Тэ. — И прекрати есть мороженное! После моих свежих новостей, на ушах были все и даже Крэнг. Почему-то ему мне захотелось рассказать обо всем в первую очередь. — Привет, — я стоял на пороге небольшого пригородного домика, с покосившейся крышей и старыми вензелями по бокам. — Помнишь меня? Лицо, обделенное интеллектом и хоть каким-то чувством такта, смотрело на меня в упор. Я тепло улыбаюсь и сжимаю губы. Странно, но при встрече Крэнга хотелось лишь обнять. И плакать. — Чё? — он вытягивает шею вперёд и походит так на мультяшного персонажа. С тех пор, как я не видел «большого брата», он не сильно поменялся и в пропорциях, и в выражении лица. Огромные ручища висели на плечах, как увесистое коромысло, а лицо больше напоминало камень, чем сам камень. Вот такая стабильность мне по душе. — Я бы хотел поговорить о Юнги. Крэнг почти с минуту молчит, но потом всё же выдаёт слова наружу. — Тёмный что-ли? — Да ты гений, Крэнг! — нагло пропихиваюсь вовнутрь, ибо на улице не май месяц, а ждать, когда загрузится очередная мысль в эту «светлую» голову — себе дороже. — Чаю можно? — Э. — Ладно. И так сойдет, — потираю ладони друг о друга и начинаю рассказ. Крэнг, на удивление, осознал эту новость сразу и даже не переспрашивал, что такое соулмейт и с чем их едят. Более того, этот большой ребёнок смог выкорчевать из себя слова поддержки и намекнул, что мы с Юнги могли бы вполне стать соулами, если бы не метки. Ах да. Ещё дело в моей странной шевелюре. Крэнг намекнул, что такую рыжую башку не зря преследуют неудачи. Что ж. Быть может он прав. И ещё кое-что. У Крэнга была метка. За ворохом чернильных произведений искусств на его руках её было заметить так же сложно, как и иголку в стоге сена, но мне повезло. Крэнг сам показал своё милое сердечко и сильно засмущался, когда разговор зашёл о Лизи — так звали его «герлу». Последнее не моя фраза. — Так! Прекрати, Гуки! Отдай моё мороженое, мелкий ты прохвост! — Тэ не походил на больного, но вполне сносно отыгрывал такового для непритязательной публики в виде Чонгука и тот верил, в отличии от меня. — Отдай ведро! ЖИВО ВЕДРО ОТДАЙ! — Ведро! Вот именно! Ты ешь мороженное ВЕДРАМИ! При этом болеешь! — Чон стоял обнявшись с розовым контейнером и периодически сам подъедал содержимое , тыкая туда указательным пальцем. Однако ловко увиливать от атак Тэхена ему не пришлось и последний взял вверх, одолев противника старым дедовским способом — «А вон смотри, что это там у тебя за спиной?». Война была закончена так и не начавшись. — Так и что же теперь будет, Чимини? — Тэхен плюхается в кресло и косо поглядывает на Гука, который всё ещё кружил возле него, как стервятник над мертвечиной. В комнате всё тот же ловец снов, который пропускал лучики и отбрасывал в стороны куда больше, чем можно вообразить, на стенах новые яркие постеры (теперь там были люди похожие на байкеров, то есть на Гука и всё, что с ним связано), наши фотографии и даже есть те, что я не помню хоть ты тресни. Мир в комнатушке Тэхена, казалось, оставался тем самым островком безопасности и стабильности. Быть может стоит привезти сюда Юнги и всё станет нормальным? — Жить, — пожимаю плечами. — Сколько получится. — Это невесело совсем, — хмурится шатен и одна из его кудряшек выпрыгивает из копны, напоминая собой поломанную антенну. — Давай-ка план придумаем… что-ли. — Что он сам говорит? — подхватывает Гук. — Говорит, что всё будет в порядке. Это же он говорил, когда уезжал на «обучение». — Да уж — Тэхен запихивает ложку с мороженным в рот и продолжает. — Врать он умеет филигранно. Дождь отбарабанивает последнюю звонкую мелодию и окончательно стихает. Осталось всего лишь пару дней до возвращения Юнги, а я так и не смог собрать себя в кучу. То и дело зависал у друзей или в колледже. — Да и сам ты тоже хорош, — продолжает Тэхен, будто не было этой паузы длинною в вечность. — Соврал ему, что любишь красный цвет. — Серьёзно? — удивляется Гук и Тэ начинает дублировать историю нашего знакомства с Юнги, пока до меня не доходит одна важная деталь. — Точки! — Что точки? — спрашивают хором эти двое. — Красные точки! Задираю рукав свитера и показываю тату, что сделал у Темного в тот день. — Точки, — загадочно повторяют сиамские близнецы. Разница у них была разве что в форме и цвете волос. На лицо они мне казались одинаковыми при таком освещении. — А вдруг… это новая метка! Черт! Я ведь совсем забыл! А ведь Юнги предполагал! Мозг захлебывается информацией. Она бьётся в черепной коробке из стороны в сторону и не даёт мне покоя. Что, если я и Юнги — действительно можем быть соулмейтами? Что, если у нас есть второй шанс? Что , если жизнь вообще даёт кому-либо второй шанс?! — А ведь и правда, — Тэхен торжественно вручает банку почти съеденного мороженного своему партнеру, вальяжно сбрасывает плед с ног и радостно расставляет руки в боки, как он любил делать, когда начинал толкать мотивационные речи. — Вот теперь у нас есть план!