No Paths Are Bound

Битвы в мире смертных заканчиваются сравнительно быстро. Две стороны сходятся и бьются, пока кто-то не проигрывает. Это занимает несколько дней, пару недель, в худшем случае — месяцев. Битва у подножия Тунлу длится годами. Потребовалось три года только чтобы сократить число претендентов с бессчетного моря душ до нескольких тысяч. К концу четвёртого года начали вырисовываться возможные победители. Три Свирепых призрака. Остальные — лишь корм для них в этой драке на выживание. Дух клинка, смертоносный в сражении, но весьма недалёкий, по имени Сяошен. Полный ненависти призрак без имени, покрытый бинтами с ног до головы, одним своим криком подчиняющий себе слабых духов на несколько ли в округе. И алый призрак, владелец проклятого ятагана Эмина, свирепый дух — Хуа Чэн. Они поделили между собой гору. Дух клинка самоуверенно занял самую вершину, привлекая внимание других призраков леденящим душу скрежетом. Забинтованный призрак скрывался на склонах этой горы, вылавливая прячущихся духов по одному. А вот алого призрака встретить можно было крайне редко: он укрылся глубоко внутри горы, облюбовав сеть пещер, пронизывающих Тунлу. Некоторые призраки объединялись в батальоны в попытках проверить его силы, многих подсылали призраки посильнее. Никто из них не вернулся, и любопытство всё росло. — Они над тобой издеваются, — Чжао Бэйтун сидит в углу пещеры, методично затачивая обоюдоострый кинжал. — Тебя уже прозвали сумасшедшим. Юноша даже не оборачивается на неё. Его взгляд ни на секунду не отрывается от картины перед ним. Первые попытки были совершенно уродливыми. Практически неузнаваемыми. Вовсе не потому, что у Хуа Чэна не хватало воображения, напротив. Этот образ он до сих пор видит перед своим мысленным взором совершенно отчётливо, каждое мгновение, он возникает, стоит лишь прикрыть веки, и пламя в его сердце разгорается ярче, а молчаливые мольбы звучат отчаянней… «Дождись меня» Это его девятисотая попытка. Лицо, что смотрит на него в ответ, исполнено спокойствия, тонкости и изящества. Мягкая улыбка, безмятежные глаза и волны гладких волос, спадающих, как вода. Но всё ещё не похоже на те черты, что он хранит в своей памяти. — Ты тоже думаешь, что я сошел с ума? — спрашивает он, не отводя от скульптуры взгляда. Сначала женщина не отвечает и только рассматривает его спину. Он вытянулся и раздался в плечах за последние годы. Его тело постепенно становится телом мужчины, в которого он бы вырос, доживи он до зрелости в своей человеческой жизни. Высокий, широкоплечий, с блестящими черными волосами. Но теперь его кожа смертельно бледна, а уши слегка заострены. Что-то в нём есть от крупного хищника из кошачьих, пантеры или ягуара, хищника, что притаился где-то в кроне, выжидая удачный момент для броска. — Без сомнения, — отвечает она. — Но не в том смысле, про который думают они. В конечном итоге, любовь — тоже безумие. Другие призраки, что расселились по склонам горы Тунлу, поговаривают, что красный демон тронулся рассудком. Лишь безумец вырвет собственный глаз, а потом сбросится с Небес, куда он вознёсся в качестве вознаграждения. Лишь безумец будет избегать битвы. Другие демоны и призраки набирают силы с каждым годом, поглощая себе подобных, а он укрылся в недрах горы, месяцами играясь с камнями. Но Чжао Бэйтун знает, что это не игра. Не признак безумства. — Тебе нужно это отпустить. Красный демон не отвечает. Он стоит неподвижно, сложив за спиной руки, и оглядывает результаты своей работы. Наставница повторяет: — Тебе нужно это отпустить, Хуа Чэн. Пять лет минуло с того дня, когда он избрал себе это имя, и он почти никогда не слышал, как его произносят вслух. Мало кто осмеливается обращаться к нему напрямую, кроме разве что его нынешней… знакомой. — …Ты знаешь достаточно, чтобы понимать, что это невозможно, — тихо отвечает он низким голосом. В этом молодом мужчине есть кое-что, что не смогли бы смыть волны даже самого сильного шторма. Чжао Бэйтун смотрит на эту преданность его цветочному богу с ощущением нарастающего ужаса. Ей знакомо безумие, что приходит со слепой любовью к падшему божеству. Знакомо и разрушение, что следует за ним. — Я говорю не про него, — негромко поясняет Чжао Бэйтун. Она практически никогда не пыталась быть добрее с юношей, но в этом она осторожна. Она медленно встаёт со своего места и подходит к нему, мягко цокая каблуками, склонив голову немного набок. Под сводами пещеры затихает эхо её шагов. Она пристально разглядывает наследного принца. — Насколько велико портретное сходство? — …Достаточно, — признаёт Хуа Чэн. — Не идеально, но близко. Подушечки совершенных пальцев медленно оглаживают мраморную щеку… И красный демон позволяет это, неотрывно наблюдая за ней. Чжао Бэйтун почти улыбается. — Тебе не нужно отпускать его, — вздыхает она, и её пальцы соскальзывают с лица статуи. — Я знаю, что он тебе необходим. В конечном итоге именно из этой любви, этого глубочайшего обожания на грани одержимости молодой демон черпает свои силы. Именно она даёт ему цель. — Что ты имеешь в виду? Она поворачивается к нему лицом. В самом начале Хуа Чэн уже отмечал её красоту, хоть она его мало интересовала. После стольких лет, проведённых рядом, он запомнил её черты с поразительной точностью: лицо в форме сердца, высокие скулы, строгие брови… Ямочки в уголках её губ, появляющиеся от улыбки или насмешки. Морщинка между её бровей, возникающая от недовольства. Её глаза становятся кроваво-красными только когда она использует магию. Обычно же они сверкают, как два аметиста, прозрачные и ясные. И эти глаза сейчас пристально смотрят на него, взвешивая его душу на незримых весах. — Ты мёртв, Хуа Чэн, — спокойно и твёрдо говорит Чжао Бэйтун. — Умин мёртв. Мальчик, которым ты был раньше, мёртв тоже. Красный демон только вскидывает бровь с лёгкой насмешкой. — Я очень хорошо осведомлён о своих смертях, Чжао Бэйтун. Я пережил их все. Её следующие слова заставляют его замолчать: — Но ты всё ещё их оплакиваешь, — она смотрит на него снизу вверх, заложив руки за спину, практически копируя его позу. — Тебе нужно это отпустить. Это — самая сложная часть посмертия, пусть об этом никогда и не говорят. Живые скорбят, да. Но они могут испытывать новое. Встречать новых людей, создавать с ними новые связи, новые чувства, новые воспоминания. Это занимает время, но живые… двигаются дальше. Сам факт того, что ты не отошёл в следующий цикл перерождений, говорит о том, что ты больше на это не способен. Никто не скорбит сильнее, чем призрак. В жизни Хуа Чэна не было ничего, что стоило бы оплакивать, и это изменилось только под самый её конец. Но даже тогда он желал некоторых вещей, которых, он знал, он никогда не сможет получить. У всех есть мечты. Сокровища, хранимые под стеклом: можешь смотреть, но прикоснуться — никогда. «…Не мог бы ты сделать это снова?» Он задумчивым жестом тянется к своим губам, вспоминая. В конечном итоге больше всего он сожалел не о будущем, что у него забрали. Ни в первый, ни во второй раз его это не тревожило: он знал, что вернётся. Он всегда возвращается. «Поцелуй меня снова» «Здесь» — Я оплакиваю не их, — бормочет он, покачав головой. — Тогда чего тебе не хватает? — спрашивает женщина, переступив с ноги на ногу. Волосы тёмной волной скользнули по её плечу. — Твой возлюбленный не может умереть, ты знаешь. Наступает тишина, и, наконец… — Моё имя. Хуа Чэн. Город, полный цветов. В его новом имени сокрыто послание, но его возлюбленный знает не это имя. Не этим именем тот научился звать его, когда становилось одиноко. «Хун-эр!» Когда его бог нуждался в нём. «Хун-эр, это ты?» «Прошу тебя… просто ответь мне!» Его пальцы покидают губы и движутся выше, к пустоте, где раньше был его правый глаз. Когда он был совсем ребёнком, Хун-эр думал, что знает, что это такое — быть проклятым. Думал, что слепая ненависть и отторжение всего мира и было настоящим страданием. Он ошибался. Теперь он знает нечто куда худшее. Смотреть, как страдает тот, кого любишь, и быть не в силах этого изменить — вот величайшее страдание, которое только может испытать человек. Это ад. В тот день, когда он умер впервые, и все последующие дни Хуа Чэн был в аду. — …У меня забрали имя, — шепчет он. Чжао Бэйтун замолкает ненадолго, её лицо становится отстраненным, нечитаемым, а потом она с горечью отвечает: — Кто из нас ни разу не терял имён? Хуа Чэн резко оборачивается к ней, но вместо объяснений она только вскидывает подбородок. — Ты никогда не сможешь выбраться из этого места, если не отпустишь всё это, — она разворачивается на каблуках. — Ты знаешь, отчего имена призраков наделены такой силой, юноша? Красный демон медленно качает головой. — Они заставляют людей помнить, — она оборачивается на него через плечо у самого выхода из пещеры. — Мир не знает тебя. Люди будут судить о тебе по имени, что ты для себя выбрал. Заставь их хорошенько его запомнить. — А что с тем, кто знает меня? — мягко спрашивает Хуа Чэн ей вслед. — Что насчет него? Чжао Бэйтун останавливается у выхода, и волосы заслоняют её лицо. — Люди любят не имя, — напоминает она. — А человека, что носит его. Как просто это звучит. Возможно, если бы его возлюбленный мог узнать его как-то по-другому, имя не значило бы столь многое. Но Дянься не может узнать его лицо. Его голос. После пыток Безликого Бая вряд ли его бог поверит, решись Хуа Чэн принять своё прежнее обличье. Это будет лишь продлением пытки. Иногда он спрашивает себя, не было ли это продуманным, жестоким намерением. Но он знает, что Чжао Бэйтун права. Если он укроется в этой пещере, пытаясь залечить сердечные раны, если он будет прятаться, пока не отступит боль, то он не выйдет отсюда никогда. И этот расклад он не может принять. Он глубоко, устало вздыхает… и следует за ней на выход. Стоит ему пошевелиться, и он краем глаза замечает вспышку серебра. Он пытается ухватить создание за крыло, но серебряная бабочка, как обычно, легко ускользает, покорно следуя за своей хозяйкой. — Что они такое? Духи? — спрашивает он, наблюдая за хрустальными насекомыми. Чжао Бэйтун усмехается и продолжает идти вперед. Её руки сложены за спиной, а плечи расправлены. В её манере держаться есть что-то благородное и властное, и Хуа Чэн замечает за собой, что пытается её копировать. — Что говорит тебе твоё чутьё? Он глубоко вдыхает, закрывает глаз и сосредотачивается, его брови сходятся на переносице. Их окружает духовная энергия, он чувствует двоих сильных существ: Чжао Бэйтун и себя самого, но на этом всё. Их тут только двое. — …Они происходят из тебя, — отвечает он, нахмурившись. — Но я не знаю, как это возможно. Её улыбка становится шире, и в уголках губ зарождаются ямочки. — Тебе стоит подумать ещё, малыш. Она часто обращается к нему подобными словами. «Малыш», «дитя», «юнец»… будто бы он не взрослый мужчина на голову выше неё. — …Они состоят из чистой духовной энергии? — Близко, — тянет она, откидывая волосы с плеча. — Но всё ещё не то. Хуа Чэн в задумчивости разглядывает стайку бабочек: они все стараются держаться к Чжао Бэйтун поближе, но могут отлетать очень далеко, если она того пожелает. — …Они твоё духовное оружие? — Ты все-таки можешь быть внимательным, если того требуют обстоятельства, — она фыркает, когда юноша в ответ закатывает глаза, но её лицо всё же выражает удовлетворение. — Так и есть. Хуа Чэн наблюдает за бабочками с затаённым любопытством. Его всегда тянуло к красивым вещам, но эти создания… Он чувствует, что они важны. Будто они созданы для него. — Как ты их выковала? На этот вопрос она никогда не отвечала, не важно, сколько раз он спрашивал. На все прочие ответы она намекала, она давала подсказки и указания, помогая ему самому решить головоломку. В этом вопросе Чжао Бэйтун хранит молчание. Но сейчас это не важно. Его ждёт работа.

***

Прошли годы с тех пор, как его кожи касался ветер. Он чувствует призрачное тепло солнца, закрытого облаками и копотью. Снаружи холодно. Единственное тепло исходит от самой Медной печи. Эмин на его поясе беспокойно подрагивает. Хуа Чэн оглядывает склон, задумчиво поглаживая рукоять ятагана. — Скучно тебе? — тянет он, чувствуя под пальцами ответную дрожь. — …Или проголодался? Глаз на рукояти радостно вращается, и Чжао Бэйтун останавливается у Хуа Чэна за спиной, опершись на ствол дерева. — Ты не кормил бедняжку несколько лет, — вздыхает она, покручивая между пальцами прядь волос. — Жестокий хозяин. Хуа Чэн закатывает глаза. Этот клинок был выкован из той его части, которую он только рад был оторвать и выбросить. Он не питал к нему никаких тёплых чувств. — Переживёт. — Духовное оружие ничем не отличается от обычного, — отчитывает его Чжао Бэйтун недовольным голосом. — Если его долго не использовать, оно теряет остроту. Твой клинок выкован из плоти и крови, ему необходима пища, иначе он не сможет тебе служить. Он вздыхает, раздражённо встряхнув ятаган, и Эмин подрагивает под его пальцами, будто пытается извиниться. Одни проблемы. — Какое совпадение, — тянет женщина, скользнув взглядом к вершине горы. — У тебя как раз есть чудесный выбор блюд. Посмотрев в том же направлении, Хуа Чэн задерживается взглядом на убежище безумного духа клинка, что облюбовал себе вершину Тунлу. Сяошен издаёт вой и скрежет, доносящиеся даже сюда. Самоуверенное создание. Только и может, что шуметь и распыляться, угрожая всем духам в округе, бросая вызов всем и каждому. Только и может, что верещать, какой он сильный, какой он страшный, как все должны пасть ниц перед ним. Хуа Чэн фыркает. Очень похоже на ещё одного небезызвестного призрака. Только если Ци Жун до сих пор жив, конечно: кто знает, что с ним сделал тот торговец, которому они его продали. Когда Хуа Чэн выберется из этого места, он нацелен узнать подробности. — Сяошен, — зовёт он, и ему даже не нужно поднимать голос: дух мгновенно вскидывает на него свой безумный взгляд. Воздух пронзает громогласный смех, такой оглушительный, что кажется, будто он сотрясает горизонт, будто говорят сами небеса. — КРАСНЫЙ ДЕМОН! — скалится дух, и глаза его сверкают алым. — ВЫЛЕЗ! ВЫЛЕЗ ИЗ СВОЕЙ ДЫРЫ, ГДЕ ОН ПРЯТАЛСЯ, КАК МЕЛКАЯ КРЫСА! Иронично: Сяошен куда мельче него. — Если я крыса… — задумчиво говорит Хуа Чэн, медленно поднимаясь по склону. Он держится гордо и властно, его плечи расправлены, а руки сложены за спиной. — …то ты тогда кто? Дух клинка лучится самодовольством, выпятив грудь. — Я..! Хуа Чэн перебивает его, пренебрежительно фыркнув: — Надеюсь, ты не собирался сказать что-то глупое? «Лев», например? Сяошэн захлопывает рот. Пусть он и кажется многим взрослым мужчиной (внешне он довольно крупный), но разумом и характером он больше походит на ребёнка. — Ты — и вдруг лев? — красный демон позволяет себе тихий смешок. — Это почти смешно. Ты больше похож на… — он усмехается. — …маленькую злую макаку. Визжишь, кричишь и швыряешь вещи, лишь бы только кто-то обратил на тебя внимание. Дух клинка от каждого слова становится всё краснее и начинает трястись всё яростней. — ДА КЕМ ТЫ СЕБЯ ВОЗОМНИЛ?! ТЫ ХОТЬ ЗНАЕШЬ, КТО Я ТАКОЙ?! — взвизгивает Сяошен, с грохотом спрыгивая со своего гнездовья на вершине. От силы удара дрожит земля. — Ужин, — скучающе вздыхает Хуа Чэн, барабаня пальцами по рукояти Эмина. — Хотя это занимает больше времени, чем я рассчитывал. Он наблюдает с лёгким налётом веселья за разъярённым духом, стрелой летящим вниз по склону, и решает подлить масла в огонь: — А быстрее бежать можешь? Я пока немного пройдусь, разомну ноги. Или твои слишком короткие, чтобы поспеть за мной? Видишь ли, я уже давно ничего не ел… — УБЛЮДОК! — взвизгивает дух. — ТУПОЙ, УРОДЛИВЫЙ, МЕЛКИЙ ТАРАКАН! — Сяошен падает на четвереньки и начинает бежать на всех четырёх конечностях, скорее животное, чем человек. — КЕМ ТЫ СЕБЯ ВОЗОМНИЛ?! ТЫ НЕ МОЖЕШЬ ТАК СО МНОЙ ГОВОРИТЬ! НЕ СМЕЙ! Я КНЯЗЬ ДЕ… Дух замирает посередине прыжка, задохнувшись, и несколько раз бестолково кувыркается в воздухе, пытаясь ухватиться хоть за что-нибудь… — И что это было? — тянет Хуа Чэн, наблюдая за безуспешными попытками злобной твари вырваться из его хватки. Его губы изгибаются в улыбке. — Кем ты только что себя назвал? Сяошен становится лиловым от ярости, краска заливает его от висков до подбородка, его ладони превращаются в острейшие лезвия… но ещё раньше, чем он успевает броситься в атаку, Сяошен исчезает. Одним взмахом руки юноша откидывает духа вниз по склону, и тот кувырком летит все дальше, сшибая деревья, каменные уступы и других призраков, пока не приземляется у подножия горы с оглушительным… ХРУСТ! — Извиняюсь, ваше величество, — насмехается Хуа Чэн, медленно спускаясь по склону, пока мелкий дух, оглушительно визжа, пытается выбраться из глубокой ямы, образовавшейся после его падения. — Я вовсе не собирался швырять тебя так далеко, просто не ожидал, что ты такой легковесный. Одно дело — швырять своего соперника, как тряпку. Это бесконечно забавно для красного демона и в той же степени унизительно для поверженного духа. Совсем другое — по-настоящему его ранить. Для этого им нужно сойтись в ближнем бою. В таком поединке Сяошен, будучи оружием, обретшим сознание, получает неоспоримое преимущество. Что ж, Эмин только рад достойному испытанию, как и его хозяин. Клинки сходятся в битве. Каждая часть тела духа может становиться оружием, он кружится и атакует отовсюду, снова и снова с оглушительным скрежетом сталкиваясь с Эмином. С каждым ударом озаряются дрожащие небеса, будто сверкает молния. Они столкнулись, как два титана, но для Чжао Бэйтун, устроившейся на вершине ближайшего дерева, они не более чем театральное представление. — Сражаешься весьма неуклюже, — задумчиво говорит она. — Эмин справляется куда лучше, когда ты не путаешься у него под ногами. Призрачная женщина когтем отрезает себе дольку яблока, подбрасывает её в воздух и ловко ловит зубами. Прожевав, она продолжает: — Помнится, ты упоминал кого-то, кто сказал, что тебе подойдёт сабля. Хуа Чэна подобные комментарии совершенно не радуют: он терпеть не может, когда кто-то обращается с ним уничижительно, особенно если он сам прямо сейчас пытается кое-кого унизить. — И что? — Ты когда-нибудь спрашивал этого человека, ПОЧЕМУ он так решил? Честно? В то время он был вне себя от радости. Он был мальчишкой, и его навыки владения мечом оценил не только его кумир, его единственный бог… Но и человек, который был его первой любовью. Он сделал ему комплимент. Хун-эр был так ошеломлен, что собственные переживания захлестнули его с головой, и он не спросил. — Глупый влюблённый мальчишка, — Чжао Бэйтун прищелкивает языком, проглатывая очередной кусочек яблока. Сяошен визгливо смеётся, каждая его рука преобразуется в смертоносно вращающийся палаш. Дух несётся на них с огромной скоростью. — ХА! Красный демон не знает, как пользоваться своим же оружием! Дурак, ДУРАК! Ты… ТЫ сам мартышка! — воет он, чем зарабатывает раздражённый взгляд. — Так и есть, — соглашается с духом клинка Чжао Бэйтун. Голос у неё становится будто бы застенчивым, приторно-сладким: — Но ты ведь хорошо знаешь, как сражаться саблей, не так ли? Кто угодно покраснеет, сделай ему комплимент такая красивая женщина, и Сяошен не исключение: он весь раздувается от гордости и приосанивается. — Я знаю, как сражаться любым оружием! — каркает он, дрожа от похвалы и нетерпения. — Я самый лучший! Самый сильный! Могущественный, несокрушимый, СЯОШЕН..! — Так почему бы тебе не показать нам своё мастерство? — безразлично перебивает его Чжао Бэйтун, не отвлекаясь от своего яблока. Дух клинка не может ей отказать. Он даже пытается выглядеть более грациозно. Дух превращает одну из своих рук в саблю — точную копию Эмина — и, к бесконечному веселью Хуа Чэна, заставляет своё тело немного вырасти. (Естественно, красный демон пропорционально увеличивается в размерах в ответ.) Чжао Бэйтун весело фыркает: — Так по-детски. Но теперь битва меняется. Это больше не бездумная схватка, где победит сильнейший, это… обучение. — Ты видишь, как он сражается? — объясняет она, беззаботно покачивая ногой. — Он не бросается вперед и не пытается проткнуть врага, сабля не создана для колющих выпадов, посмотри на кривизну её лезвия… Каждый её комментарий Сяошен воспринимает как похвалу. Будто бы она издевается над Хуа Чэном, когда на деле сам дух клинка выступает здесь лишь как учебное пособие. — Она предназначена для ближнего боя. Хуа Чэн пристально следит за каждым движением духа, за малейшими отличиями в стиле ведения боя, и постепенно начинает понимать. Обычный узкий меч был типичным оружием пешего солдата, и именно таким оружием его учили сражаться в армии Сяньлэ. Атака и уклонение — два простейших навыка мечника. У большинства выходило неважно: нелепые, агрессивные движения. Но вот мастера меча, вроде Наследного Принца, умели превратить эти связки в танец, и меч в их руках становился продолжением тела. Но сабли устроены совсем не так. Как объясняет Чжао Бэйтун (и Сяошен, недалёкое он чудовище), сабля — оружие всадника, и требует она совсем другого, менее упорядоченного стиля. Здесь важна скорость и ловкость, возможность свободно перемещаться вокруг врага и наносить быстрые рубящие удары. Уклоняться, а не парировать. Эмин легко подстраивается под подобную тактику, этот клинок прекрасно способен атаковать, даже не чувствуя направляющей руки хозяина. Но Хуа Чэн прислушивается к урокам, адаптируется, он берёт саблю в руки и постепенно учится подражать. Чем четче он копирует движения и связки, тем сильнее становятся атаки, что попадают по врагу. Всё это время Сяошен, не замечающий, какой вклад он вносит в собственное падение, скрежещет, хохочет и издевается: — Неуклюжее пугало! Даже не знаешь, как сражаться! Уродец! Госпожа Бэйтун учит тебя, как глупого ребёнка! Стыд! Позор! И ты зовешь себя…! ХРУСТ! Сабля, в которую он превратил свою правую руку, ломается надвое, и осколки падают на землю. Сяошен смотрит на них с изумлением, будто ребёнок, до последнего уверенный, что это всё — лишь забавная игра. Он вскидывает на Хуа Чэна свой обиженный взгляд и начинает визжать: — Ты… ТЫ МНЕ РУКУ СЛОМАЛ! КАК ТЫ ПОСМЕЛ! МОЯ РУКА! Я САМ ЕЁ ВЫКОВАЛ! ОНА БЫЛА ИДЕАЛЬНОЙ! — воет Сяошен. Гримаса злости искажает его лицо, он трансформирует в клинок другую руку и вновь бросается в атаку. Но переломный момент уже наступил. Теперь это лишь медленный путь к поражению, и окружившие подножие горы призраки шипят от нетерпения. Довольно быстро красный демон отсекает сопернику ногу, а затем и вторую руку. Эмин движется так быстро, что за ним невозможно уследить невооруженным взглядом, в нём кипит жажда крови, присущая хищнику, учуявшему раненую жертву. — НЕЧЕСТНО! — всхлипывает дух, падая на одно колено и дрожа. Он судорожно вертит головой, его серебристые волосы взлетают волнами вокруг его плеч, пока он яростным взглядом не находит Чжао Бэйтун. — ОНА МЕНЯ ОБМАНУЛА! ВЕДЬМА! Я РАЗОРВУ ТЕБЯ НА КУСКИ! Женщина лишь улыбается, медленно обнажая клыки, и зрачки её становятся узкими щёлками. — Ты думаешь, на горе Тунлу есть честность? Дух клинка не успевает ответить: рука Хуа Чэна вновь стискивает его горло, заставляя смотреть вверх, сдавливая, пока лицо духа не наливается кровью. — ТЫ НЕ МОЖЕШЬ! НЕ МОЖЕШЬ! — визжит он. — Я ЗАБРАЛСЯ… ЭТОТ ДОСТОПОЧТЕННЫЙ ЗАБРАЛСЯ ТАК ВЫСОКО! ЭТОТ ДОСТОПОЧТЕННЫЙ… КНЯЗЬ ДЕМОНОВ! — Разве? — голос Хуа Чэна задумчив и холоден, а пальцы сжимаются всё сильнее на чужом горле, пока дух клинка не начинает дрожать, пока сама его сущность не начинает постепенно покрываться трещинами и рассыпаться. — Тогда поздравляю, господин: пришло время коронации! Но вместо короны Сяошен лишается головы. Мгновение — и она оторвана от тела, которое с шипением и треском заваливается на окровавленную траву. Хуа Чэн поднимает оторванную голову повыше, вглядываясь в навсегда застывшее выражение ярости и ужаса, исказившее лицо врага. Кровь льётся дождём. Губы Хуа Чэна дёргаются. Маленькая злая макака. — Эмин, — зовёт красный демон, и его глаз распахивается от количества духовной силы, что разом заполнила его тело. — Ужин. Сверкнув голодной сталью, клинок мгновенно исчезает, с великой радостью кромсая на кусочки тело поверженного врага. Пока Эмин пирует, Хуа Чэн глубоко втягивает носом воздух, медленно принимая в себя новообретённую силу. Сяошен перебил больше призраков на этой горе, чем любой из других Свирепых. Хуа Чэн никогда ещё не убивал настолько могущественного соперника, и потому никогда ещё не поглощал столько энергии за раз. Само определение силы призрака — «Свирепый» — весьма неточно. Оно включает в себя всех достаточно сильных призраков, не прошедших испытания Медной печи, и потому призраки внутри этого класса весьма разнятся по силе. Любой из них, без сомнения, может вырезать целый город. Но с некоторыми справляются даже человеческие заклинатели, не прибегая к помощи Небес. Другие же, подобно Сяошену, сами охотились на небожителей и убивали их, так при этом и не достигнув Непревзойдённого уровня. Сяошен убил трёх богов войны. Хуа Чэн чувствует, как сила этих смертей проникает в него, растворяется в его теле. Он помнит, что испытал, вознесшись. И это… Не идёт ни в какое сравнение. Юноша улыбается, отбрасывая голову врага. Какая издёвка. Только тогда он замечает ещё кое-что. Кусок плотной чёрной кожи лежит на земле: скорее всего, он был частью рукояти Сяошена, пока тот ещё был обычным человеческим клинком. Хуа Чэн приседает на корточки, подбирает его и чувствует силу, что пульсирует внутри него. Духовная энергия. Из останков своего врага Хуа Чэн сотворил себе повязку на глаз, и Чжао Бэйтун находит этот факт бесконечно забавным. Сяошен до последнего оскорблял внешность противника… и вынужден теперь провести ближайшую вечность на его лице. Мелочно, но довольно умно. — И как тебе? Красный демон склоняет голову к плечу, прислушиваясь к ощущениям. Один его глаз смотрит вперед, но теперь, с новым духовным орудием (которое много сотен лет весь мир будет считать лишь странным украшением), темнота в его правой глазнице рассеивается. В конечном итоге, Хуа Чэн не разрушал свой глаз. Он превратил его во что-то куда более полезное. Теперь, с новым духовным орудием, он может видеть тем глазом, что остался в рукояти Эмина. К этому нужно будет привыкнуть и научиться разделять два совершенно разных поля зрения, не теряя при этом глубины восприятия и перспективы. Но как только он справится, Эмин станет куда больше, чем просто клинком. — …Тяжело, — отвечает юноша после долгого молчания. — Но меньше выставлено напоказ. Чжао Бэйтун кивает, наблюдая, как он завязывает крепление у себя на затылке. Теперь пришла очередь Хуа Чэна задавать вопросы. — Почему ты помогаешь мне? Раньше все её действия можно было растолковать как весёлый интерес. Она наблюдала за ним ради собственного развлечения, следовала по пятам с места на место, подстёгивала его, ругала за глупости, но в основном оставалась простым наблюдателем. Сегодня же её действия походили на… целенаправленный урок. Но на этот вопрос призрак горы Тунлу не отвечает тоже, только дергает плечом. Она прикрывает свои истинные мотивы враньем про нежелание видеть у власти ничтожного и слабого Князя Демонов. Хотя ей-то какая разница? Она всё равно никогда не покинет это место. Ей должно быть совершенно всё равно, кто победит в этой битве. Хуа Чэн спрашивает её снова и снова, но она снова и снова уходит от ответа. Смерть Сяошена перераспределила баланс сил на горе, и остатки призрачных армий у подножия начали выказывать беспокойство. Осталось только двое претендентов. Кто-то из них выживет и выберется из Медной печи Князем Демонов. Либо Хуа Чэн, красный демон, хозяин проклятого ятагана… Либо призрак в бинтах, что прячется в лесах, укрывающих склоны горы. Пять лет плавно перетекают в шесть, затем в семь. Армии призраков у подножья разгромлены. В начале их было десятки миллионов, потом десятки тысяч. Теперь едва уцелела пара сотен призраков, и их по одному отлавливают и пожирают более сильные собратья. Настигнет ли их Хуа Чэн с его смертоносной саблей или призрак в бинтах, подкравшийся в ночном мраке, исход один: они исчезают навсегда. — …Знаешь, — осторожно начинает Чжао Бэйтун. — Я не берусь критиковать искусство, но всё же… Она склоняет голову к плечу, внимательно изучая статую перед собой. — Мне кажется, или твои работы… включают всё меньше и меньше одежды? — Задумчиво тянет она, разглядывая выпуклые мышцы пресса. В одну из них она легонько тыкает пальцем. В её сторону бросают полный ненависти взгляд, и она тут же в примирительном жесте вскидывает руки. — Ты так остро реагируешь… неужто совесть нечиста? — Он должен был уже явиться, — ворчит Хуа Чэн. Он не в настроении терпеть её поддразнивания, да и ей нет нужды спрашивать, что он имел в виду. Она знает. Призрак в бинтах — последний соперник за звание Князя Демонов. Но каждый раз, когда красный демон входит в Медную печь и ждёт своего противника, тот не приходит. Печь всё ещё не закрылась, хотя давно уже должна была запечатать внутри себя последних выживших. — Ты сильно сместил чаши весов, когда поглотил Сяошена, — задумчиво говорит Чжао Бэйтун, отрывая руку от (очень тщательно проработанного) мраморного торса. — Скорее всего он надеется немного уровнять счёт перед битвой. Но призраков осталось так мало, что вряд ли это случится. С учётом Медной печи, что никак не желает закрываться, битва может растянуться на неопределённый срок. — Это всегда так долго? — спрашивает он, сцепив от раздражения зубы. Чжао Бэйтун отвечает не сразу. — Обычно это занимает куда больше времени, — тихо говорит она с нечитаемой интонацией. — На моей памяти призраки сражались половину столетия только чтобы определить, кто всё же войдёт в Печь. Хуа Чэн напрягается. У него нет этих пятидесяти лет. С тех пор, как семь лет назад были запечатаны земли у подножия Тунлу, с внешним миром связаться было никак нельзя. Нельзя было даже узнать, что там происходит. Нельзя найти наследного принца. Он должен быть в безопасности: Хуа Чэн узнал бы, если бы с ним что-то случилось. При любых обстоятельствах Дянься защищал бы его прах до последнего вздоха. Если убьют наследного принца, то и прах Хуа Чэна скорее всего пострадает в битве. Где бы он ни был, он жив. Но для наследного принца… Быть живым всё ещё может означать невыносимые страдания. Или одиночество. Или любое другое несчастье. Пока Хуа Чэн заперт здесь, он не может за ним приглядывать. Даже издалека. Нет, нет. У него нет пятидесяти лет. — Но остались же только мы вдвоём, — бормочет он. На всей горе осталось чуть больше трёх сотен призраков, но лишь двое из них имели шансы на победу. Медная печь уже должна начать закрываться, заставляя его и призрака в бинтах спешить внутрь. Но вулкан остается неподвижен с тех пор, как земли вокруг Тунлу запечатали всех призраков внутри, и только иногда издает низкий гул. — …Медная печь закроется, как только будут выполнены все условия, — тихо поясняет Чжао Бэйтун. — Но тебе не следует путать Печь с простыми силами природы. Хуа Чэн вскидывает бровь, повернув к ней голову, и она напоминает ему кое о чём, что он знал когда-то, но успел позабыть. — До того, как закрылись близлежащие земли, здесь двигались горы, помнишь? — она садится на длинный каменный постамент, что он высек для одной из последних своих работ, и вытягивает ноги. Должно быть, это будет что-то неприличное, раз он хочет изваять эту статую лежащей… Спустя полминуты красный демон кивает. — Это древние духи, — объясняет она, и её глаза отражают глубокую печаль, которую Хуа Чэн не в силах понять. — Гора Тунлу устроена так же. Юноша окидывает взглядом стены пещеры, что служит им укрытием. — Это место… живое? Чжао Бэйтун кивает, не отрывая взгляд от своих ног, выводящих что-то в каменной пыли на полу. — Согласно легендам, здесь когда-то жили четверо друзей, — она говорит шепотом, но Хуа Чэн отчетливо слышит каждое её слово. — И все они служили великой цели. — …Создавали Князей Демонов? — спрашивает он с сухой иронией, и Чжао Бэйтун закатывает глаза. — Они служили одному богу, невыносимый ты бесёнок, — бормочет она, отводя взгляд. — В те времена не было демонических князей. Юноша замолкает, наблюдая за ней. Он вспоминает сразу две вещи, которые успел забыть за последние годы. Во-первых, королевство Уюн было родиной Чжао Бэйтун при жизни. Когда она говорит про духов этих гор… Велик шанс, что она знала их, когда они ещё были людьми. И второе… единственный бог, которого почитали в этом месте, был… — …они служили Наследному Принцу Уюна? — спрашивает он. Пусть в теле Чжао Бэйтун не осталось ни капли крови, она становится едва заметно бледнее. — Да, — отвечает она, поднимаясь на ноги. — До самого конца. И как бы Хуа Чэн ни пытался узнать что-то ещё, она больше не сказала ему ни слова.