No Paths Are Bound

Следующие месяцы он посвящает охоте на призрака в бинтах. В конце концов, количество его потенциальных убежищ ограничено, и каждую ночь красный демон посылает Эмина на поиски. Алое око на его рукояти сияет, как проклятая звезда в сумерках, но, сколько бы он ни искал, он всегда возвращается ни с чем. Хуа Чэну приходится охотиться на врага, как на дикого зверя. Выслеживать по запаху, расставлять ловушки. У забинтованного призрака должно быть убежище, нужно только его найти… Леса, покрывающие склоны Тунлу, густые и дремучие. Кроме того, они подвержены постоянным переменам, как и сам дух горы. Даже со сменой сезонов погода здесь не становится приятнее; метели и вьюги сменяются бушующими ураганами. Большее, на что здесь можно надеяться, — угодить в плотный, липкий туман, настолько густой, что видеть в нём можно едва ли на половину чжана вокруг. С каждым днём Хуа Чэн убивает всё больше призраков. Из трех сотен остаётся две, потом одна, потом меньше семидесяти. Но Медная печь не закрывается. Он задаёт Чжао Бэйтун новые и новые вопросы про саму гору и про павшее королевство Уюн. Хотя она весьма охотно рассказывает про магию, техники боя и духовное оружие, вся её помощь обращается тишиной, стоит спросить про её собственный дом. У Хуа Чэна нет на это времени. Он стоит на склоне Тунлу одной ночью, вглядываясь в туман злым взглядом. Под ногами у него хрустит недавно выпавший первый снег. Прошло восемь лет с тех пор, как он спрыгнул с Небес. Восемь долгих несчастливых лет наедине с неутихающими сомнениями. Где его возлюбленный? Он в безопасности, или он одинок и напуган? Кто-то присматривает за ним? Кто-то ловит его, когда он оступается? Будит ли его кто-то, когда приходят те самые сны? Эти мысли не покидают его ни на одно мгновение. Гложут его, изматывают беспокойством… и страхом. Что, если… пусть не сразу, но постепенно, с естественным течением времени бог Хуа Чэна… забудет его? Забудет так полно, что лишенный имени Хуа Чэн не сможет пробудить в нём воспоминаний? Это было достаточно сложно, когда он был Призрачным огнём и мог только шептать и лететь следом. Когда он был Умином… Хуа Чэн думает, не будь Се Лянь так ослеплён своей скорбью, не страдай он так сильно, он со временем узнал бы истину. Тогда проведённые вместе месяцы были свежи в его памяти. Но что, если битва в Печи займёт положенные полстолетия? Что, если она затянется ещё больше? Что будет в самом худшем случае, если он не сможет найти принца даже столетие спустя? Что тогда? Хуа Чэн блуждает в этих мыслях, разглядывая ледяную туманную тьму. Он вспоминает это имя снова, и снова, и снова. Дянься, Дянься, Дянься. Как он может…? Хуа Чэн замирает. Его бог научил его очень многому за те месяцы, что они провели рядом. История, поэзия, даже каллиграфия (Се Лянь пытался обучить его, но всё равно никак не мог проверить, усвоил Хун-эр урок или нет)… (Не усвоил.) Стрельба из лука, владение мечом. Бесконечное число уроков, каждый — бесценное сокровище. Но было кое-что ещё. Зрение не определяет всего. В реальной жизни это лишь один из доступных способов познавать мир. Хуа Чэн вглядывается в плотную туманную темноту впереди, но он не щурится, не напрягает зрение… он прикрывает веки и глубоко, размеренно дышит. Есть. Вот она. Духовная энергия. Больше не осталось призраков, способных своим числом замаскировать тяжелый, исполненный злобы след Свирепого духа. След здесь, и с каждым дуновением ветра становится всё отчетливее. Хуа Чэн кривит губы, обнажая клыки. — Нашёл, — выдыхает он. Он пробирается по склону к источнику энергии, и кое-что не даёт ему покоя. Сильные призраки на горе Тунлу не прячутся, они не бегут, даже если стоило бы. Сейчас здесь осталось так мало других духов, что его сопернику не удастся уравнять счёт, даже если он поглотит их всех. Тогда почему? Чего он добивается? Чем ближе Хуа Чэн подбирается к убежищу призрака в бинтах, тем больше становится вопросов. Красный демон примерно представляет себе, сколько призраков находится сейчас на запечатанной территории. Их шестьдесят шесть, совсем недавно рассеялась ещё дюжина. Когда это произошло, он решил, что это дело рук призрака в бинтах. Что его соперник вылавливает оставшуюся добычу, пытаясь стать сильнее перед последним испытанием. Он был прав. Но ещё он постепенно начинает понимать, что ошибся. Очень сильно ошибся. Пропавшие духи действительно дело рук забинтованного призрака, это быстро становится очевидным. Но те призраки, которых Хуа Чэн перестал ощущать, не были развеяны или поглощены. Хуа Чэн замечает их теперь: они подвешены на ветвях как безумные фонари. Их руки и ноги накрепко связывают путы из молочного дыма, они не могут пошевелиться, не могут даже говорить и только слабо всхлипывают. У них нет голосов, но по одной интонации Хуа Чэн понимает, что они молят об избавлении. Даже ценой собственных душ. Он останавливается, разглядывая их. По вполне понятным причинам вид подвешенных тел его отнюдь не радует. Напоминает о его собственной смерти. О человеке, который обрёк его на такой конец. Но здесь всё иначе. Этих призраков не пытали, не использовали как украшение, над ними не издевались. Их даже не съели. Их просто… Оставили здесь умирать от голода. Медленно, но верно. Но… зачем? Что получит призрак в бинтах, если ослабит их перед тем, как съест? Это ведь не имеет никакого смысла. Он подбирается ближе, и след становится всё отчетливее. В нём всё ещё есть неясные знакомые нотки. Он слышит плач. Не задушенные всхлипы подвешенных призраков, нет. Этот плач почти человеческий. Так плачут дети. Наконец, запах становится настолько сильным, что от него свербит в носу, и, стоит Хуа Чэну пересечь невидимую границу, как туман внезапно рассеивается. Теперь красному демону становится виден мужчина, чье лицо полностью замотано бинтами. Это существо… что-то копает. Рядом с ним на земле лежит призрак, скованный знакомыми дымчатыми путами. Без возможности подпитываться духовной энергией тот ослабел настолько, что находится на грани смерти, и может только едва слышно всхлипывать. Хуа Чэн внезапно понимает… Оно пытается… их похоронить. Вой и плач кажутся ещё более громкими. Хуа Чэн делает шаг вперёд. Снег скрипит под его ногами, и фигура в бинтах замирает, склонившись над вырытой ямой. — …Ты пришёл убить меня? — бормочет это существо хриплым голосом. Знакомым голосом. Хуа Чэн складывает руки на груди, пытаясь вспомнить, и холодно отвечает: — Ты уже мёртв. Призрак в бинтах никак не реагирует, даже не отводит взгляд от свежей могилы. Укрывающие его бинты давно перестали быть белыми. Они испачканы кровью. — …Я так и думал, что это ты, — рассеянно бормочет призрак, теребя в руках лопату. Стоны и плач становятся всё громче, всё оглушительней, и Хуа Чэн, поморщившись, прикрывает одно ухо. — Тут больше никого не осталось, — ворчит Хуа Чэн, решив изначально, что эта тварь бормочет про гибель остальных призраков в окрестностях Тунлу. Лишь позже он осознаёт, что призрак в бинтах имел в виду вовсе не это. «Я так и думал, что это ты.» Хуа Чэн щурится и подходит ближе. Он может только гадать, кто этот призрак, что он делает и откуда он знает его. Наконец, юноша спрашивает: — Кто ты? Второй призрак медленно встаёт во весь рост. В его руках всё ещё зажата лопата. Он оборачивается. Его лицо полностью закрыто бинтами, как и всё его тело, но вот глаза… Хуа Чэн знает эти глаза. Он уже слышал крик этого ребёнка. Он уже видел однажды подобное слепое упрямство, бездумное, упорное следование по пути, ведущему в никуда. Всё становится ясно. Призрак в бинтах, поселившийся на склонах Тунлу, тот дух, что избегал Хуа Чэна последние восемь лет, прячась в туманных лесах будто бы без всякой причины… никто иной как первый король Юнъани. Лан Ин. От неожиданности Хуа Чэн отступает на шаг назад на нетвердых ногах. — Я думал… — начинает он. Призрак в бинтах упирается в Хуа Чэна тяжелым взглядом, в котором лишь пустота. — Я думал, ты упокоился с миром! В конечном итоге разве этот глупец не получил того, чего так жаждал? Разве Сяньлэ не пало? Но Лан Ин не спешит ему отвечать, его больше интересует другое. — …Где он? — повторяет призрак, сжимая в дрожащих руках лопату. — Белое бедствие, где он?! — Не здесь, — отвечает Хуа Чэн всё так же холодно. — Он мёртв. — Нет… — качает головой Лан Ин. Он медленно оборачивается к выкопанной яме. Он потратил на неё столько времени… — Это не может быть правдой. Хуа Чэн смотрит на него, не отрываясь. Он только заметил, но… Всё пространство вокруг них, куда не ступил лес, заполнено свежими земляными холмиками. Как много духов он захоронил здесь? И зачем? Он не поглотил энергию ни одного из них, Хуа Чэн всё ещё чувствует её. Воздух дрожит от тяжелой пелены затаённой злобы, куда более сильной, чем раньше. Это немного напоминает… — Он обещал, — бормочет Лан Ин, и Хуа Чэн вдруг понимает, что за дитя надрывается от плача. — …И он солгал тебе, если помнишь, — голос молодого призрака сочится холодом. Дянься весьма ясно объяснил этот факт в тот день, когда Лан Ин умер. — Возможно, для тебя это новость, но древние злые духи не отличаются честностью. — Ты надо мной издеваешься. — А ты внимательный, — сухо отвечает Хуа Чэн, оглядывая призрака с головы до ног. — …Зачем тебе бинты? Лан Ин склоняет голову к плечу и неопределённым жестом указывает на своё лицо. — Тебе должно быть прекрасно это известно. Его пальцы продолжают дрожать, то отпуская черенок лопаты, то вновь сжимая его мертвой хваткой. — Ты уничтожил моё тело, если помнишь. Он отступает на шаг от пустой могилы. — А когда ты закончил с ним, ты сжёг мой дворец дотла. Если помнишь. Король Юнъани делает ещё один нетвёрдый шаг навстречу и спотыкается, будто ноги его не слушаются. Ему приходится опереться о дерево. — Потребовалось много времени… — задумчиво тянет он. Его глаза в зазорах бинтов следят за Хуа Чэном неотрывно. — …чтобы собрать себя… по частям. Конечно, он имеет в виду не своё душевное состояние. Ему буквально пришлось собирать себя по частям. — И зачем тебе это? — брови Хуа Чэна сходятся на переносице. Он не боится Лан Ина, по крайней мере не так, как боялся бы обычный человек. Но он не понимает. В случае самого Хуа Чэна всё довольно очевидно. Но вот зачем вернулся Лан Ин? На земле не осталось ничего, что могло бы его удержать. У него нет семьи. Нет неоконченных дел. Все его враги повержены, он уничтожил их сам. Ему некого преследовать, негде оставаться. — Он… — Лан Ин возвращается к своей могиле. — Он обещал. Одной рукой Лан Ин затаскивает в вырытую яму связанного призрака. Его голова опущена вниз. — Умин, можешь сделать мне одолжение? Красный демон напрягается, складывает руки на груди, и Лан Ин исправляется: — Извиняюсь, теперь ты носишь другое имя. Хуа Чэн. Юноша не отвечает. — …Можешь не убивать оставшихся призраков? — Лан Ин запихивает призрака в могилу и опускается на колени рядом. Его руки нелепо перебирают свежую землю, будто он мелкий зверёк, не знающий, как лучше закопать запасы на зиму. — Они мне нужны. Юноша не отводит от него пораженного взгляда. — …Ты с ума сошел, — едва слышно произносит он, качая головой. Может быть, Лан Ин всегда был безумцем. По опыту Хуа Чэна, народ редко следует такими слепыми толпами за разумными людьми. Никто в здравом рассудке не стал бы свергать великую Династию вроде той, что правила в Сяньлэ. — Нет. Я не схожу с ума, он сказал, что нужно сделать именно это, — Лан Ин хмурится и качает головой. Теперь его голос звучит абсолютно ровно, даже спокойно, хотя обессиленный призрак под ним всхлипывает от ужаса: совсем скоро его похоронят заживо, и он будет вынужден провести в могиле остаток своего посмертия, пока энергия в нём не закончится и не растворится. — Это самый верный способ. — …Что? — Вернуть их, — шепчет Лан Ин. — Просто сначала мне нужно вернуть… — …Поветрие ликов, — договаривает за него Хуа Чэн. Лицо у него становится напряженным. — Ты пытаешься вернуть Поветрие ликов. — Он сказал мне, — повторяет Лан Ин, суматошно скидывая в могилу комья земли, торопясь похоронить маленького призрака. — Мне просто нужно больше, — бормочет он. Его бледные пальцы, замотанные бинтами, покрытые кровью и грязью, отчаянно дёргаются. — Ещё немного… немного больше тёмной энергии… Просто не трогай оставшихся…! — Потребовалось целое поле боя трупов, чтобы Наследный Принц Сяньлэ смог призвать болезнь, — покачивает головой Хуа Чэн. — Ты думаешь, этих несчастных маленьких духов хватит…? И тут он понимает. Тот призрак, которого Лан Ин только что похоронил… был и вправду маленький. Многие могильные холмы, что попадались ему на глаза раньше, тоже были маленькие. Не все, но… Как минимум тридцать точно. «Раньше нас было вдвое больше…» Это было восемь лет назад, но он всё ещё помнит. Довольно часто он вспоминал тех сирот, что погибли в пещере у подножия Тунлу до того, как он успел спасти остальных. Дети. Лан Ин хоронит детей. — Что ты натворил… — повторяет Хуа Чэн, и его голос становится мягким от неверия. Лан Ин вскидывает голову, и по его забинтованным щекам из широко распахнутых глаз катятся кровавые слёзы. — Он сказал мне! — кричит призрак. — ОН МНЕ СКАЗАЛ! — ОН СОЛГАЛ! — рычит Хуа Чэн, и Лан Ин замирает, будто наткнувшись на стену, вспоминая слова Се Ляня в день своей смерти. — СКОЛЬКИМ ЕЩЁ ПРИДЁТСЯ СТРАДАТЬ ИЗ-ЗА ТВОЕЙ ГЛУПОСТИ? Плач становится ещё громче. Когда Хуа Чэн поднимает взгляд, он замечает ещё одного духа в кроне дерева. Крошечного истощенного мальчика, едва переступившего младенческий возраст. Он раскачивается вперёд-назад, изо всех сил сдавив себе голову. — …Лан Ин, — красный демон недолго молчит. — Твой сын уже здесь. — Нет, нет, — призрак хмурится и снова берётся за лопату. — Только не так. Он не может оставаться таким. Только таким он всегда и будет, не важно, что ещё совершит Лан Ин. Душа его ребёнка давно уже должна была двинуться дальше, вступить в круг перерождений. Ей нечего делать в подлунном мире. Но отец удерживает его здесь против его воли. Этот мальчик никогда не вырастет, как вырос сам Хуа Чэн в посмертии. Он никогда не перестанет плакать. Удерживать душу против воли, против законов природы, против правил перерождения… Это жестоко. Эгоистичный, чудовищный поступок. — Я верну его в своё тело, — нашёптывает бывший король и начинает копать новую яму, на этот раз побольше. — Всё получится… теперь всё получится… теперь… — У тебя больше нет тела, Лан Ин, — тихо напоминает ему Хуа Чэн. Призрак останавливается. — …Где дух твоей жены? — спрашивает Хуа Чэн, оглядываясь. Вокруг нет ни следа её души, только надрывающийся ребёнок и пойманные призраки, бессильно ожидающие смерти. — Ты позволил ей двинуться дальше? Лан Ин трясёт головой, продолжая яростно бормотать себе под нос: — Мне не хватило… не хватило… — Чего? — Мне не хватило, — повторяет Лан Ин, вскинув голову. — Ты убил слишком много других… мне пришлось похоронить и её. В наступившей тишине юноша обдумывает совершенный поступок во всей его грандиозной отвратительности. Какое чудовищное насилие. — Она поймёт, — продолжает бормотать Лан Ин. — Это ради нашего мальчика. Она поймёт… Бывший король начинает копать ещё отчаяннее, и этот душераздирающий плач… Небеса, Хуа Чэн лишь хочет, чтобы он прекратился. — …Ты должен его отпустить, Лан Ин, — тихо говорит красный демон, шагнув вперед. — Он мучается. Лицо короля искажается: — ЭТО НЕ МОЯ ВИНА! — пронзительно кричит он, резко распрямляясь. — Я ПЫТАЛСЯ! Я ДЕЛАЛ ВСЁ, О ЧЁМ МЕНЯ ПРОСИЛИ! И ОН… ТЕ ПРОГНИВШИЕ УБЛЮДКИ СЯНЬЛЭ НЕ СТАЛИ СЛУШАТЬ! — Они… — ЭТО ИХ ВИНА! — плачет Лан Ин. — ОНИ ЭТО СДЕЛАЛИ! — Королевская чета Сяньлэ не убивала твоего сына, — поправляет Хуа Чэн. — Его убила засуха. — Но они не стали… — кровавые слёзы катятся по щекам призрака, и он трясущимися руками пытается копать быстрее. — Они не стали даже смотреть. Они даже не взглянули на него. Они даже не попытались помочь… — К тому моменту он был уже мёртв, — качает головой Хуа Чэн. — Что они бы смогли сделать? Руки Лан Ина начинают трястись сильнее, потом дрожь останавливается, и в наступивший момент просветления Хуа Чэн отчетливо слышит его слова: — Это не имеет значения. Он склоняет голову, вглядываясь Хуа Чэну в единственный глаз. — Не важно, смогли бы они вернуть его или нет. Смысл был не в этом. Слезы оставили на забинтованных щеках кровавые дорожки, но Лан Ин даже не пытается их стереть. — Мой ребёнок умер. Много других детей погибло тоже. Пусть они не смогли бы ничего исправить… — губы Лан Ина кривятся от ненависти — отзвука того яростного праведного гнева, что когда-то он нёс с собой. — …Но они должны были посмотреть. Даже теперь, после всей той боли, что этот человек принёс его возлюбленному, после той трагедии, на которую Лан Ин обрёк его государство…. Хуа Чэн соглашается, его голос устал и честен. У него много грехов, но обычно он справедлив. — Да, Лан Ин, — признаёт он. — Они должны были посмотреть. Потому что нет ничего болезненнее, чем страдать — испытывать искреннюю, незамутнённую муку, пожирающую самые глубины твоего сердца — и знать, что мир останется глух ко всем твоим мольбам. — Но тебе всё равно нужно его отпустить, — тихо повторяет Хуа Чэн. Призрак отворачивается, вцепившись в свою лопату. — …У тебя никогда не было детей, так ведь? Ты умер слишком рано. А ещё он всю сознательную жизнь желал единственного мужчину, и потому никогда не задумывался о детях. — Ты знал своего отца? Долгое время красный демон молчит. — …Нет, — отвечает он наконец, и его тон несёт налёт горечи. У него остались некоторые воспоминания о матери, выцветшие и болезненные, последнее из них несло неподдельный ужас… Но он не помнит ничего об отце. Его никогда не было рядом с ними, и мать Хун-эра редко говорила о нём. Он был солдатом или воином, если Хуа Чэну не изменяла память. Мама упоминала, что Хун-эр породой пошёл в него. Но она не делилась никакими деталями, отделываясь размытыми, банальными описаниями: она приписывала ему силу, отвагу, честь и прочие подобные качества. Когда Хун-эр был совсем маленький, он всему этому верил. Он думал, что мама говорит ему правду, что его отец — действительно храбрый солдат, сражающийся где-то далеко-далеко. Что он красивый, что он сильный… Что он когда-нибудь вернётся назад. Теперь он знает достаточно, чтобы не верить ничему из этого. Матери постоянно придумывают бесконечные оправдания отсутствующим отцам. Что угодно, что причинит меньше боли, чем правда. Отец Хун-эра скорее всего погиб… или оставил их. А мама хотела подарить ему красивую сказку, которую приятно слушать. — Тогда ты не поймёшь, — бормочет Лан Ин, начиная усиленно копать новую могилу, лицо его кривится от напряжения. — Я не могу его отпустить! — Каждый день родители теряют своих детей, — вздыхает юноша, наблюдая за его работой. — Но никто не опускается до подобного. — ТОГДА ОНИ НЕ ЛЮБИЛИ СВОИХ СЫНОВЕЙ ТАК, КАК Я ЛЮБИЛ МОЕГО! — кричит Лан Ин. Он так сильно сдавливает черенок лопаты, что тот трескается у него в руках. Он мгновенно замирает, потрясённо уставившись на бесполезный инструмент в своих руках… и тут он кое-что понимает. — …Ты убил всех тех призраков, так ведь? — Лан Ин медленно поворачивается к нему. — И вся их сила… досталась тебе… Хуа Чэн видит, как мысль появляется в сознании погибшего короля. Та могила, которую он копал в течение разговора… Куда больше остальных. В ней хватит места даже для него. — …Да, — соглашается Хуа Чэн. Мотивы этого существа раздражают до невозможного, но хотя бы Лан Ин решил, наконец, что хочет сражаться. — Пошли, — вздыхает он, разворачиваясь. — Куда? Красный демон бросает в его сторону недовольный взгляд. — В Медную печь. —…А, — хмурится Лан Ин, качая головой. — Я туда не пойду. Хуа Чэн, уже успевший отойти на пару шагов, потрясённо замирает. Под его ботинками хрустит снег. — Что ты имеешь в виду? — Я не хочу быть Князем Демонов, — объясняет призрак в бинтах, потирая подбородок. — И никогда не хотел. Юноша оборачивается и впивается в бывшего короля тяжёлым взглядом. — Тогда зачем ты пришёл сюда? — Здесь было больше всего призраков, — спокойно поясняет Лан Ин, оглядывая погребальные курганы. Стоит Хуа Чэну приглядеться, и он понимает, что захоронения не заканчиваются опушкой леса. Вся долина, укрытая тенью горы Тунлу, служит огромным могильником. Бессчетные души погибли здесь в муках, похороненные заживо. Они канули в забвение, и их затаённая злоба напитала землю. Столько бессмысленных жертв… ради безумия одного человека. Его нежелания отпустить. — Кроме того, — Лан Ин говорит будто бы сам с собой, медленно шагая Хуа Чэну навстречу. Он двигается рывками, и голова его резко дергается в сторону, будто бы он не может до конца контролировать своё тело…. — Там я не смогу похоронить тебя. Губы Хуа Чэна кривятся в оскале, его сабля дрожит от нетерпения рядом. — Никто не сможет похоронить меня, — рычит Хуа Чэн, и один его глаз яростно сверкает в ночном сумраке, а второй бешено вращается на рукояти Эмина. — Но ты можешь разрушить себя, пытаясь. Но призрак всё так же идёт вперёд, и Хуа Чэн вскидывает клинок. — Разве не этим ты всегда занимался, Лан Ин? Он постепенно, не осознавая этого, раздирал себя на части во имя своих великих целей, пока от него больше ничего не осталось. ХРУСТ! Эмин впивается Лан Ину в руку, одним ударом отсекая её. Она падает в снег, и на какое-то мгновение Хуа Чэн уверен, что ему удастся закончить здесь быстро. Но обмякшая было рука внезапно начинает копошиться в снегу, ерзая и извиваясь, постепенно подтягивая себя всё ближе к хозяину. Лан Ин поднимает её с земли, его повязки вытягиваются к оторванной конечности, как корни дерева, и медленно прикрепляют руку на место. — Я говорил тебе, — шепчет Лан Ин. Он движется всё быстрее, бросаясь на Хуа Чэна, будто бешеное животное. — Это заняло много времени… НО Я СОБРАЛ СЕБЯ ЗАНОВО! Его глаза сверкают в темноте острым желтым светом, как колючее свечное пламя, мерцающее на ветру. ЛЯЗГ! В этот раз сталь сталкивается со сталью, высекая искры. Это изнурительный бой. Не важно, как много плоти отсекает Хуа Чэн, не важно, насколько он быстр, бинты продолжают притягивать отрезанные конечности, собирая из частей целое. Они бьются всю ночь, но рассвет не наступает. Солнце не вставало здесь уже несколько месяцев, гору Тунлу и её окрестности накрыли вечные сумерки. Чжао Бэйтун упоминала, что солнце теперь не взойдёт вновь, пока на землю не ступит новый Князь Демонов. Над ними нависает луна, освещая обоих призраков безжалостным серебристым светом. Вспышки света озаряют окруживший их сумрак каждый раз, когда сталкиваются их клинки. ЛЯЗГ! — Ты..! — Лан Ин смеётся, легко приземляясь на ноги. — Весьма впечатляет! Он запрокидывает голову, втягивая в себя сухой морозный воздух, и выдыхает; но от его ледяного дыхания не образуются облачка пара. — Неудивительно, что Сяньлэ так трудно было захватить! Хуа Чэн не улыбается. Под его сапогами хрустит снег. Он был обычным пешим солдатом в ту войну. Он ничего не мог сделать, его жизнь и поступки не имели никакого значения. В конце концов, ему тогда едва исполнилось тринадцать. Но Лан Ин имеет в виду вовсе не это, и Хуа Чэн это прекрасно понимает. Преданность. Стремление к цели. Хуа Чэн был, и остаётся до сих пор, самым верным солдатом армии Сяньлэ. Даже сейчас преданность бойцов Сяньлэ своему Наследному Принцу остаётся воспетой в легендах. Из тех, кто не видел её своими глазами, мало кто готов поверить, что такое вообще возможно. Так много людей верило, что Наследный Принц стоит того, чтобы отдать за него жизнь. — Есть разница, — отвечает юноша. — Между тем, кто идёт сражаться за свои убеждения, и тем, кого толкает в драку голод. В конце концов, он был по обе стороны. Голод не длится вечно. А вот вера, по крайней мере по опыту Хуа Чэна, может пережить всё. Она не исчезает, когда ты устал или зол. Не растворяется в воздухе, если тебя одолевает печаль или сомнения. В какой-то момент ты можешь забыть или сбиться с пути… Но вера остаётся с тобой всегда. Когда юноша видит глаза Лан Ина, он внезапно осознаёт, что… бывший король Юнъани ему завидует. Кровь пачкает нетронутый снег, когда Эмин со свистом отсекает сразу несколько забинтованных пальцев. Лан Ин улыбается, несколько лоскутов ткани уже подтягивают отрубленные пальцы назад. — Мы оба знаем, что это пустая трата времени, — он приближается к Хуа Чэну всё той же неровной поступью. — Твой клинок может иссечь меня всего, и я всё равно не исчезну. Да. К сожалению, Эмин не может порубить на куски каждого врага, что возникает у него на пути. Раздражение Хуа Чэна всё растет. В этом случае даже если Эмин разделает соперника, как тушку на рынке, это не гарантирует победы. — Эмин, — рявкает он, недовольно сведя брови. Ятаган мгновенно возвращается в его ладонь, дрожа и будто бы пытаясь извиниться, но у его хозяина сейчас нет на это времени. — Освободи остальных. Так клинок принесет больше пользы. Сверкнув лезвием, Эмин исчезает. Он то и дело мелькает в кронах, перерезая путы, удерживающие подвешенных призраков. Среди них есть несколько взрослых, но большинство — маленькие дети. Одни бессильно падают в снег, другие находят силы встать и бредут куда-то, не переставая звать родителей или плакать. Все они уже давно мертвы, но действия Лан Ина продлили их страдания сверх всякой меры. Из-за него и так непростая ситуация стала куда хуже. Хуа Чэн краем сознания отмечает, что Чжао Бэйтун здесь нет, и спрашивает себя, где она может быть. Обычно во время подобных сражений она тут как тут. Ругает его за ошибки. Упрекает в лени или отсутствии изобретательности. Напоминает, что он должен быть умнее своих врагов, а не сильнее их. (Хуа Чэн всегда предпочитал силу. Спасает и время, и самолюбие) Но сейчас это невозможно, и её отсутствие необъяснимо. В любом случае, он не может позволить себе задерживаться здесь надолго. Что с Эмином, что без него, успехи красного демона в этой схватке остаются прежними, то есть никакими. Но теперь ему нечем защищаться, нечем парировать атаки врага. Его текущий план заключается в попытках сорвать с призрака все бинты, но он продвигается крайне медленно. Хуа Чэн прыгает высоко вверх, взмывая на десять чжанов над землёй, и приземляется довольно далеко вниз по склону. Даже на таком расстоянии он всё ещё слышит крики и плач. — Т-ты где? — Я ничего не вижу! — Тот человек в бинтах… он в-вернётся? Лес здесь всё ещё окутан туманом, настолько густым, что он поглощает даже звёзды. Хуа Чэн прыгает снова и приземляется, немного увязнув в снег, рядом с плачущим призрачным ребёнком. Слёзы катятся из его глаз непрерывно, да так и замерзают на его перепуганном личике. Ребенка бьёт крупная дрожь, и он тянется к ладони Хуа Чэна. — Гэгэ, я… я п-потерялся! Хуа Чэн уже открывает рот, но… — Шуо?! — раздаётся среди деревьев и тумана другой голос, и мальчишка, намертво вцепившийся в руку Хуа Чэна, начинает трястись, как лист на ветру. — БАО! — всхлипывает он, вертя головой. — Это я! Т-ты где?! — Я т-тебя не вижу! Хуа Чэн сжимает пальцы ребёнка. Маленький призрак, только сейчас по-настоящему осознав, что не один, вскидывает на Хуа Чэна перепуганный взгляд. — П-простите, господин! Я просто п-потерялся! Юноша в красном склоняет голову к плечу. Этот мальчик… Видимо, он ещё не понял, что умер. — Это твой гэгэ только что звал тебя? — спрашивает Хуа Чэн. Он пытается казаться мягче, но его тон остаётся отстранённым. Он совсем не похож на Его Высочество, он не умеет обращаться с детьми, не умеет успокаивать… Но он не зол и не жесток. Мальчик кивает, как болванчик, утирая сопли. Красный демон берет ребенка на руки, наполовину ожидая, что тот расплачется или закричит от страха, но ничего из этого не происходит. Мальчик мгновенно обвивает руками его шею, шмыгая носом, но постепенно затихает. Будто бы теперь он в безопасности. — Держись крепко. Ребёнок всхлипывает что-то утвердительное, и призрак снова взмывает в воздух. Он передвигается по верхушкам деревьев, выслеживая тот же запах, который пропитал мальчишку, и вскоре улавливает его. Тёплый, будто бы с лёгкими нотками корицы… как сладости на зимнем фестивале. Когда Хуа Чэн приземляется, то находит ещё одного мальчишку, на вид не старше девяти лет. Тот едва не бросается наутёк с испугу, но его брат на руках Хуа Чэна успевает позвать его раньше: — БАО! Бао, это я!! — плачет он, и старший замирает. — Ш-Шуо?! Хуа Чэн отпускает ребёнка, и тот бросается в объятия старшего брата. Они плачут, вцепившись друг в друга, и Бао ругает Шуо сквозь слёзы: — Я же говорил тебе не отпускать мою руку! Мы должны сбежать отсюда, пока не вернулся забинтованный дух! — Я не отпускал! — всхлипывает Шуо, обнимая брата за шею. — Не отпускал! Я не знаю, что случилось. Ты был рядом, а потом сразу… п-пропал! Закончив со спасением, красный демон разворачивается и собирается уходить, прекрасно зная, что Лан Ин ищет теперь его среди деревьев. — Стой! — одновременно кричат оба ребёнка, и старший хватает Хуа Чэна за руку. — Не уходи! Ты не можешь… оставить нас здесь! Что если вернётся призрак в бинтах?! — Что, если Шуо снова отпустит мою руку?! — Я НЕ ОТПУСКАЛ! Поверь мне! — Он потеряется, и я не смогу его найти… Я не хочу снова остаться один! Что-то в этой последней фразе заставляет Хуа Чэна остановиться. «Я не хочу снова остаться один!» Когда-то он знал другого человека, который тоже боялся одиночества. «Прошу… не уходи!» Красный демон оборачивается к мальчикам. — Вы больше не хотите разделяться? Те быстро-быстро трясут головами, очевидно напуганные до ужаса. Хуа Чэн вздыхает и опускается на одно колено рядом с ними (снег сразу же набивается ему в ботинок). — Дай мне руку, — тихо говорит он, глядя на старшего, Бао. Бао хлюпает носом, но послушно протягивает ему ладонь. Хун-эр был жадным ребёнком, который вырос в жадного мужчину. У него практически никогда не было вещей, которые он мог назвать своими. То немногое, что всё же принадлежало ему, так или иначе было даровано самым дорогим для него человеком. Незначительные вещи. Мусор для многих, сокровища для него. Ни разу за всю жизнь он не отдал чего-то добровольно. Он готов жертвовать только ради Его Высочества, но с принцем это никогда на самом деле не ощущалось жертвой. Он ничего не терял. Снять сейчас со своего пальца красную нить и повязать её на палец Бао… практически невыносимо. Что такое эта нить для обычного человека? Для Хуа Чэна же это дар последнего дня, что он провёл со своим возлюбленным. Тогда он был жив, он сидел рядом, подавая своему богу разноцветные нити, и тот вплетал их в своё полотно. Это было до всего, до того самого спора, той единственной, последней ссоры, что у них была. — Эта нить — моё сокровище, — тихо говорит он, крепко завязывая узелок. Он жестом просит Шуо тоже дать ему ладонь. — Берегите её, пока я не вернусь. Мальчишки кивают, всхлипывая, и неуверенно переглядываются. — Она… особенная? Призрак улыбается такой редкой мягкой улыбкой. Его единственный глаз сверкает, как последний тёплый огонёк в стужу, как единственный свет в непроглядной тьме. — Она волшебная. Оба мальчика вскидывают на него свои огромные глаза, в которых плещется благоговение. — Спускайтесь по склону вниз. Не теряйте нить, и вы не потеряете друг друга. Всё поняли? Конечно, раньше в нити не было ни крупицы магии, но Хуа Чэн научился за последние несколько лет контролировать и преображать собственную духовную энергию, и он вливает значительную её часть в красную нить. — Идите. Братья быстро кивают, держась за руки. — Да, господин! — Спасибо, гэгэ! Они разворачиваются и убегают в туман, не отпуская рук друг друга. Красный демон оглядывает густой влажный мрак лесистого склона, ветер пронизывает его до костей. Он глубоко втягивает воздух, и он знает. Лан Ин уже близко. Единственное его преимущество в этой битве — он может чувствовать Лан Ина сквозь туман, когда для его соперника он остаётся непроницаем. Хуа Чэн выслеживает его по запаху, устраивает засады, спрыгивая с верхушек деревьев. Он разрывает его бинты, иногда получается зубами или когтями оторвать кусочки плоти. Битва кажется бесконечной, единственное, что ему остаётся — полагаться на силу, постепенно выматывая врага, пока у того не останется духовной энергии. На это придётся потратить непозволительно много времени, но как бы ни ужасала его подобная перспектива, он не видит другого выхода. А в это время в лесах, окружающих подножье горы, кое-что происходит впервые. Доброта, пусть и такая незначительная, в этих местах — крайняя редкость. Гора Тунлу пропитана ненавистью, нет места с кармой хуже, чем это. Доброта и милосердие погибают здесь, однако… Дети копируют то, что видят. Пока братья спускаются вниз по склону, спотыкаясь в глубоком снегу и цепляясь за ветки, пробираясь через дремучий лес в кромешной темноте, следуя лишь уклону земли под ногами… Красная нить не рвется и не натягивается, надёжно соединяя их вместе. — Т-тут кто-то есть? — звучит новый голос, на этот раз девчачий. Эта девчонка такая же маленькая и напуганная, как они сами. — П-помогите мне… Я… Я не могу найти мою маму! Братья останавливаются и переглядываются. Бао пытается тянуть младшего вперёд, но тот упирается ногами в снег. — Подожди! — шипит Шуо, оглядываясь. — Она же потерялась! — И что? — ворчит старший брат, качая головой. — Мы тоже! Пошли! — …Что, если призрак в бинтах доберётся до неё? — Не мои проблемы! Надув губы, Шуо упрямо тянет за нить, сверля брата взглядом. — Если бы гэгэ в красном думал так же, я бы никогда тебя не нашел! Братья не отрывают друг от друга взглядов, один решительный, другой недовольный, но… Они начинают пробираться через сугробы на звук, намертво вцепившись в нить, пока не находят маленькую девочку. Она плачет, сидя прямо в снегу. Когда-то её волосы были забраны в два небольших пучка по обеим сторонам головы, но они давно растрепались, а у мягкой игрушки, которую она прижимает к груди, не хватает одного уха. — Мама! — ревёт она, вертя головой, но кругом лишь тьма. — Т-ты где?! Мне страшно! Я хочу домой! Она подскакивает от ужаса, заслышав шаги. Это тот человек в бинтах, это точно он, и он подвесит её снова, она снова будет висеть на дереве и слышать этот ужасный, гнилой звук, с которым копает этот старик… — Привет, — шепчет голос. Её нашёл ребёнок, такой же, как и она сама. — Как тебя зовут? Её нижняя губа начинает трястись. — Яньлинь! — отвечает она, прижимая к себе своего игрушечного кролика. Она старается изо всех сил не всхлипывать и говорить как можно страшнее. — И… И я очень большая! Так что держитесь подальше! А то я… я на вас наступлю! — Мы не сделаем ничего плохого, обещаю! Когда они выбираются из подлеска, то обнаруживают девочку. Она соврала: она совсем крошечная, но никто из мальчиков не сердится на неё за ложь. Они тоже не отличаются большими размерами и тоже очень напуганы. — Меня зовут Шуо, — шепчет Шуо. — А это мой старший брат Бао. — …Мне тут не нравится, — лепечет Яньлинь, и её широко распахнутые глаза наполняются слезами. — Я хочу домой! — Я тоже, — признаётся Шуо, подбираясь ближе. — Но всё будет в порядке, обещаю! — Человек в бинтах скоро вернётся! — Яньлинь всхлипывает и отчаянно трясёт головой. Шуо берёт её за руку. — Мы убежим раньше, чем он вернётся! Яньлинь снова мотает головой, крепче вцепившись в игрушечного кролика. Это бесполезно, она пыталась. — Мы потеряемся, — стонет она. — Это не сработает! — А вот и сработает! — встревает в разговор старший мальчик, Бао, и его тон выдаёт некоторую долю раздражения. — Смотри! Он вырывает её руку из хватки Шуо, и… тогда она видит красную нить, повязанную вокруг его пальца. — Видишь? Яньлинь только кивает, уткнувшись носом в голову своего плюшевого кролика. Бао тянет за один конец нити, но та не распускается и не натягивается. Она удлиняется. Старший из мальчиков крепко обвязывает нить вокруг пальчика Яньлинь. — Она волшебная. Девочка хмурится, её лицо надувается от обиды. — Всё ты врёшь! Это обычная верёвочка! — Не обычная! — фыркает Шуо, складывая на груди руки. — Мой гэгэ не врёт, нам дал её бог! — Бог? Не думаю, что здесь они есть, — Яньлинь переводит взгляд с одного мальчика на другого, в её глазах осторожность и испуг. Она молилась Небесному Владыке каждую ночь, с тех самых пор, как человек в бинтах подвесил её на дереве. Никто не ответил ей. Даже Бао выглядит неуверенным, но Шуо только серьёзно кивает. — Для нас он самый настоящий бог! Я был совсем один, как ты сейчас, и я не мог найти брата, как бы я ни искал! И я начал молиться, я молился изо всех сил, — Шуо улыбается так широко, что улыбка освещает всё его лицо. — И он пришёл! — Он нашёл моего братика для меня и дал нам эту ниточку. Он сказал, что она волшебная! Если ты пойдёшь с нами, то не потеряешься, и мы обязательно выберемся! — Шуо снова протягивает девочке руку и помогает ей встать. — Или ты хочешь сидеть здесь совсем одна? — …Нет, — признаётся Яньлинь, покачав головой. — Тогда пошли! — Шуо тянет её вперед, под их ногами хрустит снег. — Нам просто нужно спуститься вниз по склону! Девочка всхлипывает, прижимая кролика к груди. Она устала и хочет домой. Но если тут и вправду есть бог, если он на их стороне… быть храброй становится немного легче. Она плетётся за ними, спотыкаясь в снегу, держась за красную нить изо всех сил. Про себя она не перестаёт молиться. Она молится незнакомому богу, которого никогда не видела. «Не дай ему добраться до меня», — шепчет она, следуя через тьму за своими новыми друзьями, вздрагивая от каждого шороха. «Пожалуйста. Я буду очень хорошей, когда я вернусь домой. Я буду хорошо относиться к моему младшему братику. Я буду всё делать по дому, даже если мама не просит! Просто… пожалуйста, пусть он не найдёт меня!» Яньлинь — не последний ребёнок на этом склоне. Они встречают всё новых и новых детей, плачущих, одиноких и перепуганных. Бао настаивает, что у них мало времени, но Шуо каждый раз уговаривает его задержаться. Каким-то образом красная нить не заканчивается. Она становится всё длиннее и длиннее, соединяя их всех до единого, пока они спускаются всё ниже и ниже. У подножия горы оказываются не двое, а несколько дюжин детей, и все они разглядывают друг друга теперь, когда туман, наконец, отступил. — Вот видишь! — сияет Шуо, сжимая ладонь Яньлинь. — Я же говорил, что мы справимся! — Кто дал тебе эту верёвочку? — Хммм… — Шуо потирает подбородок в глубокой задумчивости. — Он был ОГРОМНЫЙ! У него только один глаз, и он носит красное. Кто-нибудь знает такого бога? Дети в задумчивости затихают, некоторые даже чешут в затылке, но никто не может вспомнить похожего бога. Но, стоит только развернуться оживлённому обсуждению, как вспышка алого света заставляет их броситься врассыпную. Они только и успевают заметить мелькнувший в воздухе ятаган. Шуо, едва увидев, кто приземлился в снег, расплывается в радостной улыбке: — Гэгэ! Видя, как Шуо радостно бежит навстречу незнакомцу, дети постепенно расслабляются и убирают руки от голов. Шуо хватает красного демона за рукав. — Мы смогли! Мы спустились! Все остальные спустились тоже! Хуа Чэн замирает, оглядывая толпу детей. Их, должно быть, около семидесяти. Он не подозревал, что на склонах Тунлу ещё осталось столько призраков. Все они выглядят истощенными и бледными, многих убил голод, других забрала болезнь… и никто из них ещё об этом не знает. К нему подбегает девочка. — Господин Бог! — громко говорит она, прижимая к груди игрушечного кролика. — А как тебя зовут? Мне на прошлый день рождения подарили кусочек золота, я отнесу его в твой храм! Хуа Чэн смотрит на неё сверху вниз и медленно склоняет голову к плечу. — …У меня нет храмов. Яньлинь хмурится, между бровей у неё залегает тревожная складка. Об этом она не подумала. Шуо фыркает, сложив на груди руки. — Тогда я построю тебе храм! Как только я стану большим! Наш папа умеет строить, он поможет! — Как тебя зовут? — повторяет Яньлинь, потянув Хуа Чэна за рукав. — Я не умею строить, но на окраинах деревни есть фруктовый сад! Я сделаю святилище у себя в комнате и буду приносить тебе по яблоку каждый день! Это почти заставляет призрака улыбнуться, и тот тихо отвечает: — Я вовсе не бог, малыш. Но никто из детей ему не верит. Наконец, он отвечает и на другой вопрос: — Хуа Чэн. Это моё имя. — Спасибо, Хуа Чэнчжу! — Яньлинь застенчиво улыбается призраку, сжимая в руках своего кролика. Она выбрала весьма странное обращение: он вовсе не является хозяином этого места. Хотя… с их точки зрения именно так и может показаться. — Спасибо, Хуа Чэнчжу! — повторяют другие дети нестройным хором. Каждый спешит выразить ему свою благодарность. Стоит радостным возгласам поутихнуть, он поворачивается к Бао и протягивает руку. — Ты хорошо позаботился о ней для меня? Мальчик очень серьёзно кивает. Он тянется к своей руке и распускает узелок, держащий нить на месте. Все остальные дети повторяют за ним, и вскоре нить возвращается к призраку… К их богу, если спросить любого из них. — Оставайтесь на месте, — наставляет Хуа Чэн, возвращая нить на свой палец. — Никуда не уходите и больше не теряйтесь. — Мы не будем! — отвечают сразу несколько из них, а Шуо следует за ним, источая беспокойство. — Хуа Чэнчжу, куда ты идёшь? На макушку мальчика опускается тяжелая ладонь и ерошит волосы, без слов приказывая оставаться позади. Хуа Чэн продолжает свой путь вверх по склону, на ходу бросив им: — Убить призрака. Никто из детей не берётся спорить, все они знают, кого именно. Все они его ненавидят. Эта ненависть засела в их самых костях, дети не должны чувствовать такой ненависти. Они так молоды, они слишком молоды… Но мир всё равно научил их ненавидеть.

***

Эмин напряжен и недоволен. Хуа Чэн чувствует, как ятаган беспокойно подергивается и вибрирует, как он ненавидит собственную бесполезность. Хуа Чэн почти ему сочувствует. Лан Ин, в конечном итоге, очень сильно выводит из себя. За то время, что ему потребуется, чтобы измотать Лан Ина… Лан Ин вполне может сделать то же самое с ним. Пусть Хуа Чэн и верит в возможность победы, ему не нравятся вероятности, не нравится неуверенность, а ещё… У него нет на это времени. Когда они сходятся в битве снова, Лан Ин выглядит взбешённым. — ТЫ ЧТО НАДЕЛАЛ?! — взревел он, и их клинки схлестнулись так жестоко, что даже Эмин начинает дрожать от невероятного усилия, которое требуется, чтобы отбивать его удары. — Я ТАК ДОЛГО ИХ ЛОВИЛ! ТЫ ХОТЬ ПОНИМАЕШЬ, КАК ДОЛГО Я ИХ ЛОВИЛ!? Хуа Чэн стискивает зубы и пинает Лан Ина в грудь. Тот отлетает на десять чжанов назад и врезается со всей силы в могучий древний дуб. Его необъятный ствол трескается надвое. — Они же ДЕТИ! — кричит красный демон в ответ. — ДЕТИ, КАК И ТВОЙ СЫН! — ОНИ УМЕРЛИ! — воет Лан Ин. — КАКАЯ ТЕПЕРЬ РАЗНИЦА?! — КАК И ТВОЙ СЫН! — Эмину удаётся отсечь приличный кусок бинта, но этого всё ещё недостаточно. Хуа Чэн кричит: — И Я, И ТЫ, МЫ ВСЕ УМЕРЛИ! И если это не имеет значения, если нет никакой разницы, ТО ПОЧЕМУ ТЫ ДО СИХ ПОР НЕ ИСЧЕЗ?! Каким-то образом они снова оказываются там, где всё началось. Среди могильных холмов… Двое призраков в центре кладбища. Свежая могила без тела внутри… могила, в которой кто-то из них встретит свой вечный сон. — Я не могу, — стонет Лан Ин, вцепившись в своё лицо. Меч опускается в его безвольной руке. — Разве ты не видишь, Я НЕ МОГУ! Они сходятся снова, и Хуа Чэн опять отсекает бывшему королю руку. Она катится по земле, дергаясь и извиваясь, уже готовая вернуться обратно. Тогда странная мысль приходит к нему. Возможно, только возможно… Лан Ин говорит правду. Возможно, он не может упокоиться с миром, даже если сам желает того. Возможно, его душа слишком проклята для этого. Разглядывая красную нить на своём пальце, Хуа Чэн решает изменить план. Разум, а не сила. Чжао Бэйтун бы одобрила, она всегда предпочитала изобретательность. — …Ты действительно так думаешь? — …Что? — рассеянно спрашивает Лан Ин, бредя к своей руке. Движения у него всё такие же рваные, дерганые. — В ту ночь, когда ты умер, — тихо поясняет Хуа Чэн. — Ты назвал Наследного Принца своим другом. Ты действительно так думаешь? Король оборачивается, смерив Хуа Чэна ледяным, но ясным взглядом. Редкий момент просветления среди приступов безумства. — Да. Проклятье Безликого Бая, наложенное на него ещё при жизни, постепенно выжрало и изничтожило честь Лан Ина, поглотило его разум. Забрало его природный дар, удачу, данную ему при рождении, и обратило их в пепел. — Ясно, — отвечает Хуа Чэн и в одно мгновение, раньше, чем другой призрак успевает среагировать, оказывается перед Лан Ином, перехватив за локоть его отрезанную руку. — Что ж, тогда… ХРЯСЬ! Голова Лан Ина резко дёргается в сторону, его хребет ломается, и она продолжает ещё какое-то время вращаться у него на плечах. Хуа Чэн ударил короля Юнъани по лицу… его же собственной рукой. Красный демон вращает в руках чужую конечность как дубинку, и его губы постепенно растягиваются в улыбке. Это не добрая улыбка. Не дружелюбная. С такой улыбкой твой ночной кошмар стоит у тебя за окном, а ты не можешь проснуться. Это улыбка зверя, готового тебя пожрать. Улыбка дьявола, забравшего себе новую душу. Широкая, острая, полная зубов. — Все друзья Его Высочества — мои друзья, — урчит он. У Лан Ина весьма самобытная — жестокая, разрушительная — дружба. Будет весьма досадно, если он никогда не попробует её на своей шкуре. Красная нить вытягивается в его ладони и повисает, словно кнут. Она привязана к локтю отрезанной руки Лан Ина, и в одно движение она намертво приматывает отсечённую конечность к ближайшему дереву. Бинты тянутся к руке, пытаются её вернуть, но всё тщетно: нить не рвётся и не отпускает свою добычу. Хуа Чэн отсекает вторую руку, и её ждёт та же судьба. Затем нога. Затем голень другой ноги почти до колена. Это медленный бой. Нужно пробить оборону соперника и не задеть постепенно формирующуюся сеть горящих алых нитей при уворотах. Сначала Лан Ин не замечает. Бинты заменяют ему конечности, его тело покачивается в них из стороны в сторону, будто он уродливый, неполноценный паук-скакун. Без рук он пытается разорвать Хуа Чэна зубами. Но он уже попался в чужую паутину, и из неё нет спасения. Он подвешен над землёй среди деревьев, безрукий, безногий, в окружении собственных частей, а вокруг его горла натянута красная нить. Как все те призраки, которых он использовал. Как все те люди, что пали жертвой его чумы. Хуа Чэн был там, когда Белое Бедствие мучило его возлюбленного. Он был вынужден наблюдать. Он был вынужден учиться, и он усвоил весьма важный урок. Безликий Бай никого не заставляет. Он заманивает в ловушки, крадёт и лжет. Но он редко пачкает руки. Хуа Чэн не верит, что первую волну чумы в Сяньлэ принёс именно Бай. Если он и приложил к этому руку, он действовал не в одиночку. Это сделал Лан Ин. Хуа Чэн не знает, как. У него нет никаких доказательств, но он знает, что это был он. Это знание сидит в самых его костях. Наконец, в последние оставшиеся от жизни мгновения разум Лан Ина снова проясняется. Он вскидывает подбородок, не заботясь о пропавших конечностях, о красной нити у горла, и оглядывает опушку. — …Кто это плачет? — шепчет он. Полный боли и отчаяния плач не стихал ни на мгновение. — Умин, кто это? Кто так плачет?! Красный демон оглядывает эту тварь, подвешенную в собственных бинтах, как тушка на скотобойне, и ему почти становится её жаль. Когда-то его возлюбленный тоже пожалел его, под самый конец. Дянься такой. Он всегда был таким. В нём есть место ненависти, этого не отнять, но даже его ненависть бывает милосердной. Он всё ещё способен прощать. Но он и Хуа Чэн — разные люди. Хуа Чэн не прощает, и он очень далёк от милосердия. В нем нет жалости к дураку, которого погубила собственная глупость. — Это твой сын, — мягко отвечает Хуа Чэн. — Это он страдает. Лан Ин отчаянно вертит головой, оглядываясь по сторонам, пытаясь найти… — Где?.. Где он?.. Отпусти меня, мне нужно… — нить затягивается на его шее так плотно, что он больше не может говорить. Хуа Чэн подходит и останавливается под ним. — Твой сын был везунчиком, — говорит он, и лицо Лан Ина каменеет. Хуа Чэн продолжает, обернув вокруг пальца ближайшую нить: — Ему очень повезло: лучше умереть молодым, чем иметь такого отца. Ярость искажает лицо Лан Ина, и тот отчаянно дергается в путах. — Моя семья БЫЛА ПРОКЛЯТА!.. Только сейчас он замечает кое-что: он слишком слаб. Всё это время красные нити не просто держали части его тела, они постепенно поглощали его духовную энергию. Медленно, но верно. — Единственное проклятье твоей семьи — это ты сам, — отвечает Хуа Чэн, наблюдая за его метаниями ледяным непрощающим взглядом. Потом он медленно улыбается. Той самой улыбкой, от которой у призрака в бинтах до сих пор кровь стынет в жилах. Он так давно не чувствовал страха… Очень, очень давно. — Но не волнуйтесь, ваше величество, — Хуа Чэн натягивает нить чуть сильнее, пока она не начинает вибрировать, источая обжигающий жар. — Я позабочусь о вашем сыне. Это невозможно, но лицо Лан Ина становится совершенно белым. — …Что ты с ним сделаешь? — Что захочу, — улыбка не покидает губ Хуа Чэна. — УМИН! — Лан Ин кричит и плачет. — ХУА ЧЭН! ТЫ НЕ МОЖЕШЬ! НЕ МОЖЕШЬ! ТОЛЬКО ТРОНЬ ЕГО, И Я ВЕРНУСЬ! Я… Я ПРОКЛЯНУ ТЕБЯ! ТЫ..! Хуа Чэн кое-что узнал за последний час. Возможно, это следствие его неудавшегося вознесения, а, может, это часть его призрачных возможностей… Но он их чувствует. Молитвы. Ему молятся. Они дают ему ещё больше сил. Вместе с той энергией, что он впитал от Лан Ина… От внутренней мощи начинает дрожать его призрачная оболочка, постепенно формируя раскалённое ядро, пылающее, как далёкая звезда. Он против воли вспоминает слова Цзюнь У. Повелитель Огня. Титул, очевидно, ему не принадлежит: Хуа Чэн никогда не соглашался принять его. Но ему любопытно. Кем бы он был, если бы всё же его принял. Он натягивает нить ещё сильнее, пока она не разрезает его кожу. Кровь стекает по ней, капает в снег, и он шепчет: — Гори. Нить вспыхивает так яростно, что столп пламени взмывает в небо на сотни метров, будто на этом месте разверзся Ад, будто пламя пожрёт горизонт. Но языки пламени не касаются своего повелителя. Они не смеют. Хуа Чэн наблюдает, сложив за спиной руки, как тело бывшего короля Юнъани осыпается пеплом, как в яростном пламени исчезает и пепел. Он не был рассеян, его не оставили гнить… Лан Ин просто прекращает существовать. В гулком рёве пламени исчезает плач. Это лишь послевкусие той силы, от которой он отказался, однажды повернувшись спиной к Небесам, но даже это в разы могущественнее, чем любая магия небожителей, которую он когда-либо видел. Огонь утихает, оставляя лишь янтарные отблески на его лице. Его единственный глаз сверкает, как тлеющие угли. И он вспоминает… Они все закованы в собственные канги. Все пляшут под одну дудку и протягивают руки, надеясь на подачку за хорошее представление. Они все — куклы-марионетки. Ручные зверушки, любимцы Небесного Императора. Хуа Чэн ни перед кем не опустится на колени. Он молится единственному богу. И он не терпит оков. Проклятая земля могильных холмов стонет под его ногами, зная, что её владелец, её мучитель, наконец, пал. Даже по меркам горы Тунлу это место теперь запятнано. Проклято. Переполнено страданиями, болью и ненавистью, яростная тёмная энергия пропитала здесь каждый чжан. Для свирепого призрака это бесконечный пир. Но Хуа Чэн поворачивается к нему спиной. Он доходит до самой опушки и останавливается, протягивая руку. — Пойдем. Сомнения, всхлипы… но рука очень маленького ребёнка всё же хватается за его собственную. Оно, наконец, перестало болеть. Они спускаются вниз по склону, и Хуа Чэн оставляет позади землю погребальных курганов и ту единственную пустую могилу. Пусть гниют, ему всё равно. Он не будет пировать на душах детей, украденных из своих могил безумцем ради разрушительного проклятья. Когда он возвращается к подножию горы, к нему стайкой подбегают его маленькие верующие. Они прыгают, визжат и веселятся, потому что каждый из них знает: человек в бинтах их больше никогда не потревожит. — Хуа Чэнчжу! Вы сделали это, Хуа Чэнчжу! — наперебой кричат они, хлопая в ладоши. Хуа Чэн оставляет сына Лан Ина с одним из призраков постарше. Он уже решил его судьбу, но пока это подождёт. — И что нам теперь делать? — бормочет один из мальчишек, почесывая в затылке. — Да, как мы попадём домой? — хмурится Бао. — Мы даже не знаем, где мы сейчас. Хуа Чэн почти успевает ответить. Он знает, что правда будет ужасной, но любая правда лучше лжи. — Вы… ТРЕЕЕЕЕЕСК! Все до единого призраки в долине замирают, вскидывая головы. Туман исчез. Вулкан Тунлу ожил. Земля дрожит, мелкие камешки подпрыгивают у них под ногами. Почти все падают, не удержав равновесие, и только Хуа Чэн остаётся стоять, не отрывая от Тунлу напряжённого взгляда. — …Хуа Чэнчжу? Его глаза широко распахнуты, а зрачки превратились в узкие щёлочки. Время пришло. — Что происходит? Все враги Хуа Чэна повержены. Кроме горстки слабых детей в окрестностях Тунлу не осталось других духов. Там, где раньше десятки миллионов призраков стремились к вулкану, наводняя долину, как раскаленный металл, остался стоять лишь красный демон. Должно быть, гора знает об этом. Потому что Медная печь закрывается. Скоро родится новый Князь Демонов. Раньше, чем дети успевают спросить что-то ещё, красный демон исчезает во вспышке света, вкладывая все свои силы в стремительный полёт. Он летит подобно раскалённой стреле в самое жерло вулкана. Время пришло. Он обрушивается вниз, и в то же мгновение Печь запечатывает его внутри. Он врезается в каменный пол на огромной скорости. Всё кончено. Он дрожит от пережитой схватки, от нервного возбуждения, от изнеможения и слабости, пришедшей после боя с Лан Ином и создания нового духовного орудия. Но он сделал это. Он справился. Из десятков миллионов духов. Многие были сильнее, древнее и могущественнее него, и он, нищий сирота, лишённый даже имени, всё же добрался так далеко. Эмин вибрирует у его бедра, и Хуа Чэн обхватывает пальцами его рукоять, медленно поглаживая её. Всё закончилось. Больше никаких сражений, никакого зла. Медная печь скоро откроется снова, исторгнув единственного оставшегося внутри призрака. Пусть ему пришлось ждать так долго, теперь это не имеет значения. Все решится в ближайшие месяцы, не более. И он сможет его найти. Хуа Чэн тянется рукой к волосам и нащупывает коралловую бусину, вплетённую в гладкие чёрные пряди. Он сжимает её в пальцах. (Дождись меня.) (Ещё совсем немного.) Он стискивает зубы, борясь с непреодолимой усталостью, и поднимается на ноги. (Я иду домой.) Хуа Чэн поднимает глаза… и замирает. Он крайне редко оказывается неправ, и ещё реже он оказывается неправ, когда дело касается плохих вещей. Он всегда был циничным. Таково наказание тех, кто рожден под гнётом неудач. Мало что может настолько его поразить. Но он был неправ. Битва ещё не окончена — и он не один. Раздаются размеренные хлопки, отдающиеся эхом под массивными сводами пещеры. — Ты отлично справился, малыш, — полные алые губы изгибаются в улыбке. — Ты стал сильным. В самом центре пещеры, вскинув голову и заложив за спину руки… …стоит Чжао Бэйтун.