No Paths Are Bound

Её ученик стоит у закрывшихся ворот Печи и настороженно осматривается. Он ожидал вовсе не этого. В историях ничего не говорилось про… такое. Он представлял маленькое и тёмное пространство, похожее на печную камеру, как и подразумевало название. Но не это. Эта пещера устрашающе огромна. Чем-то она похожа на залу, отделяющую друг от друга миры посмертия, где он встретил двух игроков в кости, поставивших на кон свои души. Но вместо непроницаемо-чёрного камня каждый чжан этого места выточен из ослепительно-белого мрамора, так не похожего на засыпанные пеплом обожженные руины, оставшиеся снаружи. Всё, что осталось от королевства Уюн. — Что это?.. — спрашивает он низким голосом, и женщина в центре залы склоняет голову к плечу, улыбаясь. — Тебе что-то непонятно? — Что ты здесь делаешь? — рычит Хуа Чэн. Ему кажется сначала, что это какой-то трюк. Что она — соперник, который скрывался на самом виду, втирался в доверие много лет, только чтобы разузнать о нём всё, только чтобы ей легче было, когда придёт время, разорвать его на части. Но её улыбка не меняется. — Это мой дом. Он не отвечает, только сверлит её тяжёлым взглядом, полным ненависти и недоверия. Как быстро он изменился, стоило ему только заподозрить предательство. — Гора Тунлу открывается куда чаще, чем известно широкой общественности, — её каблуки мягко цокают о мрамор, и эхо её шагов затихает в бесконечном пространстве вокруг. — Тебе известно, почему? Хуа Чэн не отвечает, не двигается. Он застыл, сложив за спиной руки, совсем как она, и он выжидает. Выжидает и вслушивается. Как она и учила его. Улыбка Чжао Бэйтун смягчается, только чтобы вновь заостриться мгновением позже: — Мой отец был строителем, — тихо поясняет она, вскинув голову. Её взгляд скользит куда-то поверх его головы. — Скорее даже конструктором и изобретателем, хотя у него никогда не было должного образования. — Зачем ты мне это рассказываешь? — Ты видел акведуки, ведь так? — Чжао Бэйтун не отрывает глаз от сводов пещеры и добавляет едва слышно: — Их построил мой отец. Как и все дворцы. Улицы. Храмы. Человек, рожденный сыном слуги, не обученный грамоте, не умеющий читать вплоть до совершеннолетия… сотворил величайший архитектурный шедевр своего времени. Великолепнейшую имперскую столицу, которая не будет знать себе равных, пока не возникнет новое королевство, полюбившееся богам. Королевство, где в почёте науки, искусство и красота. Королевство Сяньлэ. Иногда она подолгу стояла на вершине горы, её взор блуждал у самого горизонта, и она наблюдала. Наблюдала, как на первозданной земле возводятся золотые дворцы и сияющие храмы, и тоска сжимала ей грудь. Тоска по жизни, которая когда-то у неё была. По отцу, который построил весь её прошлый мир. И она знала, что этот человек вернётся. Что он сотрёт это всё в порошок, что он заставит всё рухнуть, как и когда-то давно. — Они используют земное притяжение, чтобы перенести воду из одного места в другое, — объясняет Чжао Бэйтун. — Но, чтобы вода пошла вверх, нужно создать напор. Давление. Для этого используется сеть помп, водонапорных башен и особых труб. — Если бы я хотел заниматься акведуками, это было бы весьма полезно, — ворчит Хуа Чэн. Он нетерпелив, да и рассказы о трубах его не впечатляют. Его спутница улыбается, не опуская головы. Глупый ребёнок. Самоуверенный, упрямый… Но, Небеса, как же она надеялась, что до этого не дойдёт. — Давление создаёт напряжение во всей конструкции, — продолжает она. — Чтобы избавиться от него, используют выпускные клапаны: через них излишки воды уходят в канализацию. К твоему сведению, только половина всей воды в акведуках доходит до конечной точки. Она останавливается напротив белокаменной стены и кладёт ладонь на гладкий мрамор. — Вот чем является это место. — Канализацией? — спрашивает Хуа Чэн. Он все ещё напряжён и недоволен: ему не нравится само ощущение, что его обманули и переиграли. — Выпускным клапаном, — отчитывает его Чжао Бэйтун, щелкнув языком. — Как думаешь, что происходит со всей той энергией, которую в огромных количествах создают человеческие заклинатели? Что случается, когда подобные объемы силы поднимаются наверх, к Небесам? Она указывает пальцем на свод пещеры. Постепенно он начинает понимать. — Давление… нарастает. — Тёмная энергия, — поправляет она. По сути своей они одно и то же. В действительности это никогда не было виной человеческих заклинателей. Это всё боги. Один бог. Один-единственный заклинатель, презирающий баланс всех вещей в мире. Тот, кто любое природное благо воспринимает как естественную награду за его таланты. В этом мире всегда будут люди, воспринимающие силу и власть, как должное. Люди, которые считают светлое будущее своим правом с рождения, а не чем-то, что нужно заработать, что нужно разделить с другими. — Темная энергия постепенно накапливается в горе Тунлу, пока затаённая злоба не достигает наивысшей точки. Тогда Тунлу начинает звать, — шепчет Чжао Бэйтун. — И все тёмные создания откликаются на этот зов. Всегда откликались. — Но далеко не всегда в конце рождается Князь Демонов, — объясняет она, снова повернувшись к Хуа Чэну. Волосы свободно спадают по её плечам, и только сейчас Хуа Чэн понимает, что на ней другое платье. Её новые одежды многослойны, расшиты золотом и рубинами. Драгоценные камни вплетены в её волосы. — Если призрак недостаточно силён, Печь корёжит его. Он становится неполноценным, гротескным монстром, — признаёт Чжао Бэйтун, и в её глазах мелькает сложное чувство, смесь любви и отвращения. — Но он никогда не будет Князем Демонов. — Значит, лишь Безликому Баю удалось пройти этот путь до конца? — спрашивает Хуа Чэн. Чжао Бэйтун мягко смеётся, покачивая головой. — Он был первым, но он был рождён не здесь. Нет, было ещё двое. Два Князя Демонов, уже после Белого бедствия. Младший призрак замирает, задумавшись. — …Тогда почему никто никогда не слышал о них? Взгляд Чжао Бэйтун впивается в него, пылая, как алхимический огонь, отбрасывая на её щеки фиолетовые тени. Она улыбается, и это дикая улыбка. Печальная улыбка. — Потому что я поглотила каждого, — шепчет она. Сердце Хуа Чэна давно не бьётся. У него давно нет дыхания, которое могло бы перехватить. Но его сердце колотилось бы о рёбра, если б могло. Дрожь пробралась бы в самые его кости. Он понимает сейчас, отчего никогда не мог почувствовать духовных сил Чжао Бэйтун. Почему не мог уловить её запах. Почему они оба здесь. Её духовная сущность напитала землю внизу и воздух вокруг них. Она — сама атмосфера, она сформировала клубы газа и вулканической пыли, укрывшие павшее королевство Уюн. Её запах — копоть и сажа, её сила — огонь, бушующий внизу. — Я не хотела закрывать Печь, — вздыхает она, и в её голосе слышатся тоска и боль. — Потому что привязалась к тебе. Хуа Чэн замирает. В нём замирают его злость, его недоверие, его воинственный цинизм. Замирают и исчезают. Потому что он знает, что она говорит правду, он видит это в её глазах. Впервые за долгие годы в его жизни появляется ещё один человек, которому… не всё равно. Восемь лет — весьма долгий срок, а он всё ещё молод. Он провёл с ней куда больше времени, чем с любым другим существом за всю свою короткую жизнь. Кроме его бога, никто не учил его, никто его не растил, никто не наставлял. Он слишком поздно понял, что именно это она привнесла в его жизнь. Не смог узнать этого сразу, а теперь… теперь уже слишком поздно. — Когда ты вознёсся, я была рада, — признаёт Чжао Бэйтун. Разочарована, да. Но рада. Этот человек вновь получил своё, вновь играл грязно и победил, склонил на свою сторону чашу нечестных весов. — Но ты вернулся, и я знала… Гора стонет вокруг них, и Хуа Чэн чувствует нарастающий жар внешних стен пещеры. — …Я знала, что мы окажемся здесь. Он слышит низкий шелест, рождающийся одновременно с раскатистым рёвом Тунлу, и только потом замечает их: маленькие серебристые всполохи призрачных бабочек. Они всегда были где-то неподалёку все эти годы, летая рядом маленькими стайками. Теперь же они надвигаются на него, будто приливная волна, медленно спускаясь откуда-то сверху. — Я не считаю прочих созданий Печи своей заслугой, — шепчет Чжао Бэйтун, и в её голосе слышится что-то хрупкое. — Я бы никогда не удовлетворилась чем-то несовершенным, они всегда были мне противны. Но Князья Демонов… Она улыбается. В изгибе её губ нет ни крупицы счастья, только всепоглощающая скорбь: Хуа Чэн, даже испытав много горя, все равно не может представить себе глубину ее страдания. Но вместе с тем эта улыбка исполнена яростной гордости, будто бы… — Они мои дети, — губы Чжао Бэйтун дрожат. …это улыбка матери. — А ты… — Она делает шаг вперед, и призрачные бабочки начинают источать серебристый нездешний свет, — ты будешь моим третьим сыном. Ее дрожащие пальцы тянутся к его лицу. — Мой Саньлан. Ее лучшее творение. Ее дорогое дитя. Она держит его лицо в ладонях, глядя ему в глаза. Это смелое, мужественное лицо. Небеса, как же она его ненавидела. Мучилась, проклинала, надеялась, что он умрет. Но Небеса, как же она его боготворила. Хотела взрастить его; хотела, чтобы он был рядом и в безопасности. Ее ногти начинают медленно впиваться в его кожу — руки у нее дрожат, а сердце разрывается, когда она шепчет: — Я выковала много оружия. Я потратила на это всю свою жизнь. В некотором смысле она так и не научилась ничему другому. — …Но больше никогда не родится новый Князь Демонов, — шепчет Чжао Бэйтун. — Я этого не допущу. Есть совершенно разные матери. Есть матери, которые любят отчаянно, хотят сохранить в безопасности и тепле, защитить от мира, пока дитя не станет достаточно сильным, чтобы справиться с ним самому. А есть матери, которые ненавидят свое создание. Такие матери пожирают своих детей. В Чжао Бэйтун есть и то, и другое. Жизнь не позволила ей стать кем-то другим. Мир не научил ее ничему иному. Только сейчас, не отводя от неё напряжённого взгляда, Хуа Чэн понимает, зачем она задержалась на земле. Такова её роль — распахнуть челюсти и пожрать его целиком. Конечно, это не может быть настолько просто. Всё никогда не бывает просто, если дело касается Хуа Чэна… или Чжао Бэйтун. Их отбросило друг от друга. Чжао Бэйтун прижимает руку к животу в том месте, куда юноша пнул ее, а Хуа Чэн приземляется в ста метрах от нее, крепко сжимая Эмин. Чжао Бэйтун распрямляется практически полностью, но стоит всё ещё нетвердо, не отнимая руки от живота. Её взгляд обжигает не хуже раскалённых сводов Печи. — И это ты называешь ударом? — тянет она скучающим тоном. Тут же она бросается в атаку, и миллионы призрачных бабочек летят за ней. Каждая по отдельности легче воздуха, но сейчас их столько, что содрогаются своды пещеры, что их нарастающий гул подобен рёву штормового моря. — Я ОЖИДАЮ ЛУЧШЕГО, МАЛЬЧИК! — рычит она. Итак, началось. На каждое их столкновение Печь отвечает ужасающим ревом. Призрачные бабочки повсюду — их столько, что невозможно увидеть хоть что-нибудь. Они окружают его плотным роем, серебряные крылья ранят его плоть, а призрачные тельца льнут к коже, высасывая его духовную энергию, как маленькие паразиты. Единственный способ противостоять им — это поглотить их, принять в свое собственное нутро, но когда призрачных бабочек столько, это почти невозможно сделать. — Я НЕ… — Хуа Чэн пытается перекричать лязганье клинков, рев Печи и гул, издаваемый бесчисленными мириадами призрачных бабочек. — Я НЕ ХОЧУ ЭТОГО ДЕЛАТЬ! Эти слова, уже сорвавшиеся с губ, удивляют его самого. Хуа Чэн никогда не уклонялся от битвы, от того, что должно сделать, — неважно, какую цену придется за это заплатить. Был лишь один человек, которого Хуа Чэн никогда не смог бы предать, которому никогда не смог бы причинить вред и которого бы никогда ни в чем не упрекнул. Человек, на которого он никогда, ни при каких обстоятельствах, не поднимет руку. И вот теперь Хуа Чэн с медленно нарастающим сожалением вдруг понимает… …что не хочет причинять вред Чжао Бэйтун. Но этим всё и закончится, он знает. На свете есть не так много вещей, на которые он не способен. Как бы он ни был привязан к Чжао Бэйтун — а он привязался к ней за эти восемь лет — он был эгоистичным ребенком. Эгоистичным подростком. А теперь он вырос и стал эгоистичным мужчиной. Его привязанность к Чжао Бэйтун значит меньше, чем его конечная цель. Она просто делает восхождение на вершину гораздо более болезненным, чем он ожидал. — ТЕБЕ ПРИДЁТСЯ! Чжао Бэйтун плачет, и глаза у нее безумные от горя, мучений и проклятий. Столько проклятий, десять тысяч — десять МИЛЛИОНОВ жизней проклятий, боли, несправедливости и ненависти… собраны теперь в одном месте, заполнили его до краев, пока не осталось ничего иного. И теперь от этого давления необходимо освободиться. Этот выбор давно был сделан за неё. Она не хочет этого, и никогда не хотела. Хуа Чэн узнаёт кое-что новое. О Медной печи, о Чжао Бэйтун, о себе самом — о самой природе магии. Чем лучше вы знаете друг друга, чем больше любите, тем легче стираются границы между вашими сущностями. В таких условиях, под таким колоссальным давлением кое-что может… ускользнуть. Просочиться от одного из вас к другому. В какой-то момент рука Чжао Бэйтун дотягивается до Хуа Чэна, надавливает на лоб — и все мгновенно исчезает. Хуа Чэн больше не в Медной печи. Нет обжигающего жара. Нет жгучей боли. Нет ни крыльев призрачных бабочек, ни страха, ни смерти. Хуа Чэн открывает глаза: он снова маленький мальчик, и он жмурится от солнца, замерев посреди узкой проселочной дороги. Вдоль неё, насколько хватает глаз, стоят красные клены. Вокруг царит ранняя осень. Хуа Чэн садится, медленно потирая виски, и под кончиками пальцев у него мягкие чернильные локоны. Где-то совсем рядом кто-то тихонько напевает без слов. Хуа Чэн поворачивает в ту сторону голову и всего в нескольких шагах от себя видит женщину — высокую, стройную, с длинными, черными как смоль волосами, падающими на плечи. Она зовёт его, и её жизнерадостный, бойкий голос заставляет его улыбнуться: — Где мой маленький Хунхун-эр? Уж не призрак ли украл его? Мягкий счастливый смех срывается с губ мальчика, и он поднимается на ноги. — Я здесь! — отзывается он. — Уже иду! Мальчик всегда бегал слишком быстро, сам этого не осознавая, так что, когда он с разбегу налетает сзади на мать, у той невольно вырывается мягкий вздох — "Уф!". Хун-эр чуть было не выбил корзину из ее рук. Но мама не ругает его и только улыбается, когда сын обнимает ее колени. — Вот ты где! — продолжая улыбаться, она оборачивается и гладит сына по голове. — Зачем ты убегаешь от меня так далеко? Маленький мальчик сначала молчит, намертво вцепившись в мать, спрятав личико в складках ее юбки. Потом он всё же отвечает: — Ты шла слишком быстро! Мама хмурится и тянется погладить его по голове. — Я очень старался не отставать! — бормочет он. — Но ты шла так быстро, что я устал! — Прости меня, мой хороший, — она качает головой, одной рукой подхватывая корзину, а другой приобнимая ребенка, чтобы было удобнее поднять его. — Я не хочу, чтобы ты отходил от меня слишком далеко, слышишь? — она подхватывает сына, и идёт вниз по дороге, посадив малыша себе на руку и позволив ему обнимать ее за шею. — Просто дай мне знать, если слишком устанешь, и я тебя понесу. Хун-эр что-то бормочет в ответ, обнимая крепче. По правде говоря, он не очень сильно устал. Его ножки, может, и коротковаты, но они сильные, а сам он всегда был быстрым. Ему просто нравится, когда мама носит его на руках, вот и все. И теперь, когда ему тепло и уютно, он начинает стенать и ворчать: — Сколько нам еще идти? Мы идем уже ВЕЧНОСТЬ! — Он прячет лицо у нее на груди и в раздражении дрыгает ногами. — Я умру! — Прошло всего несколько часов, — молодая женщина добродушно хмыкает, прижимаясь щекой к его голове. — Ты не умрешь! — Умру! — упрямо кричит Хун-эр. — Я умру, а потом превращусь в привидение и скажу тебе, что это ты медленно ходишь! Какой-то другой родитель, возможно, счел бы подобное поведение страшно неподобающим или, по крайней мере, неуважительным, но его мать лишь откидывает голову назад и смеется, крепко обнимая его: — Правда? — Угу! — Хм... — Она в задумчивости поглаживает его спинку. — Тогда я думаю, что ты был бы очень милым призраком! Ты будешь преследовать меня вечно, ладно? Ее сын сияет, глядя на нее, его глаза весело сверкают. — Обязательно! Она не может винить его за ворчливость: они идут пешком уже несколько недель, и это утомит любого, не только маленького мальчика его возраста. Он должен бегать и играть с другими детьми, а не ходить так много, что изнашиваются две пары обуви за столько же недель. — Ты не ответила, мама, — вздыхает он. — Хммм? — Она поднимает на него взгляд, и мальчик повторяет свой вопрос: — Сколько нам еще идти? — Ох... — Она о чем-то думает, глядя вдаль, и прижимает сына к себе немного крепче. — Ещё несколько дней… Хун-эр хмурится: то же самое мама говорила ему вчера, позавчера и позапозавчера. Она только вздыхает: — Слушай, я думаю, тебе там понравится. Нам там будет хорошо! — Она старается приободрить мальчика, покрепче прижимая его к себе. — Смена обстановки, говорят, весьма полезна... — Но почему мы должны были уйти? — бормочет он, подозрительно прищурившись. — Дома с деньгами было плохо, — пожимает плечами его мать. — А мне нужно накормить голодного маленького призрака! Она шутливо качает мальчика у себя на колене, пытаясь развеселить его. Конечно, тогда он был слишком мал, чтобы понять, что значил экономический спад в королевстве Сюли для кого-то вроде его матери. Когда идешь туда, где есть работа. Вот и все. — И потом, в Сяньлэ нам будет лучше, я обещаю, — успокаивает его женщина. — Все люди там богатые и добрые, король и королева честные и справедливые, а их сын — самый красивый наследный принц во всём мире! Хун-эр правда не понимает, какое это всё имеет отношение к нему. Такие люди всё равно бывают только в сказках. — Всё равно никто не будет со мной дружить, — бормочет он, и взгляд его мамы грустнеет. — Может, в этот раз всё будет по-другому?.. — она качает головой. — Просто попробуй! Это не сработает, и они оба знают, что это не сработает. Он зло начёсывает волосы себе на лицо, пряча правый глаз. — Они меня испугаются. Мама хмурится, отводит от лица его руку и заправляет начёсанные волосы ему за ухо. — Не говори так, Хун-эр. — Почему? Все знают, что я уродец. Он старается говорить храбро, будто это совсем его не задевает, но получается тихо и очень… расстроенно. Мама крепче прижимает его к себе. — Никогда не говори так, — повторяет она и тянется поцеловать его правую бровь, пусть он и пытается увернуться. — Мой Хунхун-эр очень красивый! Он не верит ей, он никогда ей не верил, сколько бы раз она это ни повторяла. — Они бы смеялись надо мной, даже если бы я не был уродцем, — бурчит он. Хун-эр с самого обеда пребывал в одном из своих настроений. Скорее всего он просто устал и… Хоть она и отдала ему прошлой ночью весь свой ужин, бедняжка всё равно, должно быть, ужасно голоден. — Почему это? — Потому что у меня нет имени, — отвечает мальчик, выжидающе на неё уставившись. Она хмурится. — Конечно, есть! — фыркает она. — Я сама его выбрала! Он не сдаётся, но и она не уступает ему в упрямстве. — Твоё имя Хун! Это очень хорошее имя! Она будет звать его «Хунхун-эр» пока мальчик ещё не вырос, а короткое «Хун» подойдёт и взрослому мужчине. Это действительно неплохое имя… — Но оно только одно! — Хун-эр хмурится. — У всех остальных их два! — Есть имена, а есть фамилии, — мама отмахивается от его беспокойства. — Твоё имя Хун… — А какая у меня фамилия? — продолжает допытываться Хун-эр. Он так мал, временами он ведёт себя так по-детски… Но он безжалостен. — …Такая же, как и у твоего отца, — она уклоняется от ответа. — А какая фамилия у него? — Мы поговорим об этом, когда станешь повыше. Она никогда не говорит «постарше», потому что тогда ей придётся назначить точную дату. Вместо этого она обещает поговорить с ним, когда он станет два метра в высоту. Только недавно он начал понимать, что это случится ещё очень нескоро, если случится вообще. Но он не успевает сказать ни слова: его мама уже отвлеклась на апельсиновую рощу, раскинувшуюся по одной из сторон дороги. — …А она совсем молодая, — раздаётся над ухом знакомый голос. — Я удивлена. Руки Хун-эра мгновенно сжимаются в кулаки. Это его воспоминание. — Убирайся. — Сколько ей было лет, когда она родила тебя? — задумчиво тянет Чжао Бэйтун, потирая подбородок. — Она, должно быть, сама ещё была ребёнком. — А мне-то откуда знать?! — шипит Хун-эр. Это очень старое воспоминание, он тогда был так юн, что смог вспомнить его только теперь. — Она так и не сказала тебе, кто твой отец? — старшая женщина наблюдает, как ярость искажает его лицо, и её голос становится мягче. — И ты сразу предположил худшее, так ведь? — Он либо мёртв, либо полный подонок. — Но твоя мать никогда не говорила такого, — замечает Чжао Бэйтун. — С чего бы ей говорить о таком?! — рявкает Хун-эр. — Какая мать хотела бы, чтобы её маленький сын про такое знал?! — Или это неправда, — спокойно повторяет она. Хун-эр яростно трясёт головой. — Он ушел!.. Если он не погиб, то он просто бесполезный мусор! — рычит мальчишка, стиснув в кулаки дрожащие ладони. — …Он любил её. — Заткнись! — кричит Хун-эр. — Ты ничего про них не знаешь! — Ты думаешь, я ни разу не читала твоей судьбы? Думаешь, мы провели вместе столько времени, и я ни разу не заглянула в твоё будущее? — задумчиво спрашивает Чжао Бэйтун, сложив на груди руки. Ветер играет в её волосах. — Ты рождён под одинокой звездой разрушения. Знаешь ли ты, что это значит? Мальчик отворачивается, сверля взглядом ровные ряды апельсиновых деревьев. Он ждёт свою маму. — Что я проклят. Я ЗНАЮ! — Вовсе не обязательно, — отвечает она, и мальчик замирает. — Это лишь один из возможных исходов. Ему твердили обратное всю его жизнь. — Твоя судьба пойдёт по одному из двух путей. Ты можешь стать самым проклятым созданием, что когда-либо ходило по этой земле, либо самым везучим и одарённым из живущих. Она всегда будет колебаться между двумя этими состояниями, и только твои решения могут на это повлиять. — …И как это связано с моим отцом? — ворчит Хун-эр, вглядываясь в деревья. — Ребёнок с подобной судьбой может появиться на свет только у родителей, которые глубоко любят друг друга, — объясняет Чжао Бэйтун. — Не важно, жив твой отец или мёртв… Он любил его маму. Отец любил её глубокой, искренней любовью, иначе Хун-эр никогда не появился бы на свет. Хун-эр не отводит взгляда от апельсиновой рощи, и сердце заходится у него в груди: он помнит, что она вернётся через несколько минут. Они съедят по апельсину, она будет петь и рассказывать истории. Ему нужно только сидеть и ждать, и она вернётся. Сидеть и ждать, и он вновь сможет пережить воспоминание, которое не причиняет боль. — …Хун-эр. Впервые за много лет он вновь слышит это имя. Не во сне, не внутри воспоминания, а ясно произнесённое в настоящем. — Имя, которое он украл у тебя, — повторяет Чжао Бэйтун, неотрывно глядя на него. — Тебя звали Хун-эр. Как много лет что-то болело внутри него, привязанное к этому имени. Как долго он желал, чтобы его возлюбленный услышал его голос и сразу узнал его. Как долго он мечтал перестать быть для него постоянным незнакомцем. Но теперь звучание этого имени — единственное звучание, которое он жаждал услышать все эти проклятые годы — наполняют его лишь бесконечным разочарованием. Потому что это не он. Потому что это его воспоминание, и он не хочет им делиться. Потому что он не хочет делать этого, он… — УБИРАЙСЯ! — из его горла вырывается рык. Он бросается вперед, выставив руки, и в то же мгновение, как его ладони сжимаются на горле Чжао Бэйтун, её глаза широко распахиваются, и он вновь проваливается в темноту. Они больше не в Медной печи. Они не на узкой просёлочной дороге, обрамлённой красными клёнами. Какие-то мгновения мир остаётся тёмным. ЛЯЗГ! От удара тяжёлого молота во тьме вспыхивают искры, а раскалённое лезвие постепенно обретает форму. ЛЯЗГ! Пот выступает на её лбу, катится по сухим, поджарым мышцам её рук и плеч. Перчатки по локоть из мягкой выделанной кожи защищают её от искр и пламени. Она работала над этой рапирой шесть часов подряд. Получившееся оружие должно быть легким и тонким, но при этом выдерживать колоссальные нагрузки духовной энергии. Она опускает раскалённый металл в ледяную воду, и та взрывается обжигающими брызгами и клубами пара. Она вздыхает, уставшая, но довольная. Откуда-то с улицы доносятся голоса — там ожидаемо оживленно в преддверии Праздника середины осени. Но не все слова, что проникают в кузницу, приятно слышать. — …Разве это не дочь старика Тунлу? — Разве их так зовут? Девушки, что проходят мимо, переговариваются и посмеиваются. Лицо молодой женщины в кузнице становится темнее от раздражения, она снимает защитные перчатки резче необходимого и кидает их на рабочий стол. — Думаю, им подходит. Но как же ужасно звучит! Тунлу. Расплавленная медь. Печь для плавки металлов. Кузнечный горн. С какой стороны ни глянь, а имя весьма подходит ей, дочери каменщика, а теперь оружейному мастеру, поднявшемуся до звания Королевского Архитектора. Деньги, политический вес… новый титул всё равно не приносит ей уважения, а только очередные нападки. Она убирает на место тяжелые щипцы для металла и потягивается, разминая затёкшие плечи. Её мышцы и сухожилия ноют от многих часов беспрерывной работы. Высшее общество никогда не было благосклонно к её семье. Она давно к этому привыкла. — Мне не нравится, когда ты хмуришься. Она останавливается от звука этого голоса, её плечи напрягаются. Она быстро тянется к своей верхней одежде: стоит накинуть её побыстрее и спрятать обнажённые руки. У её рабочей одежды нет рукавов, чтобы они не мешались при ковке. — Ты опять собираешься сказать, что мне стоит улыбаться чаще? — недовольно спрашивает она, собирая волосы в некрепкий пучок. Они пропитаны потом и испачканы сажей, но теперь хотя бы не лезут в глаза. Мужчина подходит ближе, склоняясь над её рабочим столом. Небеса, какой же он красивый. Немного староват для неё… но он всегда невозможно добр. — Нет, — тихо отвечает он и тянется заправить ей за ухо выбившуюся из пучка прядь. — Мне просто не нравится видеть тебя несчастной. Она уворачивается от прикосновения, чувствуя, как нагревается её лицо, и жар ещё не остывших печей тут совершенно ни при чём. — У тебя при себе нет нового заказа, — бормочет она. — А у меня сегодня нет занятий. — …Нет, — соглашается он. — Ты права в обоих случаях. Ей ужасно повезло, что её приняли при дворе как заклинателя. Первого заклинателя из простолюдинов. Первую женщину-заклинательницу. Она не может решить, что из этого сильнее разозлило народ, да и в конечном итоге это было не особо важно. — Тогда зачем ты здесь? — Потому что у меня для тебя подарок, — отвечает мужчина, и в его голосе отчётливо слышно лёгкое поддразнивание. Она наклоняет голову и бросает на него быстрый взгляд через плечо. Его улыбка становится только шире, стоит ему заметить лёгкий румянец, окрасивший её щеки. — Так и будешь дуться, или пойдёшь посмотришь сама? — …Подарок для меня? — тихо спрашивает она, и её друг, её самый давний, ближайший друг, улыбается. — Да, для тебя. Наконец, она оборачивается и принимает протянутую руку. Крайне редко юноши предлагали ей своё сопровождение… крайне редко ей выпадала возможность почувствовать себя красивой молодой женщиной. — Сегодня не мой день рождения, — бормочет она. — Нет, — он легко соглашается. — Тогда зачем подарок? Он не отвечает, и её брови сходятся на переносице от раздражения. В её голос прокрадываются капризные нотки, и она дергает своего спутника за руку. — Мэй Няньцин! — фыркает она, потянув за роскошный шелковый рукав. — Ты специально меня дразнишь! — И в мыслях не было! — возражает Советник. Она так удивилась, когда её только приняли в ряды придворных заклинателей: их Советник и Наставник был настолько молод, что ещё не переступил двадцать третий год жизни. Как легко было ей, шестнадцатилетней девчонке, с момента первой встречи занести его в разряд личных божеств. Теперь, когда ей исполнилось девятнадцать, она иногда… — Ты очень много работаешь в последнее время, — замечает Мэй Няньцин, мягко подхватив её под локоть. Он уводит её прочь от городских улиц. — Не стоит забывать про отдых. — Приказ поступил от самого наследного принца, было бы глупо его откладывать, — она склоняет голову. В столь юном возрасте дочь «старика Тунлу» уже заработала себе репутацию лучшего оружейного мастера в Уюне, и мало кто осмеливался оспорить её мастерство. С её сильным заклинательским даром она могла ковать клинки, обещающие в будущем стать духовными орудиями. Даже королевская семья не могла себе позволить игнорировать такое. Советник улыбается, похлопывая её по руке. — Принц весьма мягкий и сдержанный юноша, — размеренно объясняет он, постепенно выходя со своей спутницей за черту города, прочь от предпраздничной суеты. Они постепенно спускаются вниз, к холмам и долинам. — Если он узнает, что ты слишком себя нагружаешь, то легко даст тебе передышку. Может, он прав, но она сильно сомневается, что остальные при дворе воспримут всё именно так. Мэй Няньцин хмурится, наблюдая за её лицом, а затем вздыхает. — Будь мягче к себе, Худе. Я беспокоюсь. Вместо ответа она оглядывается и вскидывает бровь. — Разве эти земли не относятся к дворцовому комплексу? — Относятся. — Ты уверен, что я могу здесь быть? — Ты говоришь так, будто ты до сих пор простая дочь каменщика, — мягко смеётся Советник, покачав головой. — Кто может запретить тебе быть здесь? Худе не отвечает, только крепче вцепляется в его рукав, стараясь держаться поближе. В таких местах сложно не чувствовать себя самозванкой. После стольких лет, что она провела, не имея за душой ничего. У неё не было матери, а отец едва сводил концы с концами. Они жили где придётся и ели что придётся. Отец работал не покладая рук, до изнеможения, чтобы они в итоге смогли оказаться здесь, но… Она часто забывает, что мир изменился. — И где мой подарок? — Терпение, дитя, терпение. Её лицо становится кислым, а в животе что-то неприятно переворачивается каждый чертов раз, когда Советник называет её ребёнком. — Я теперь женщина, если ты не заметил, — ворчит Худе. — Я достаточно взрослая чтобы выйти замуж и родить детей. Мэй Няньцин отводит взгляд, пряча выражение своих глаз. Она не может видеть лёгкого румянца на его щеках, а его мелкий нервный жест она принимает за поддразнивание, а не смущение. — Я заметил, — бормочет он себе под нос. — Конечно, заметил. Худе улыбается и склоняется к нему, только чтобы игриво дернуть Советника за прядь волос. — Тебе вовсе не обязательно вести себя, как старик, просто потому что ты ВЫГЛЯДИШЬ древним! — дразнит она. Мэй Няньцин — самый выдающийся заклинатель своего времени. Возможно, ему подобных не было даже в прошедших эпохах. Никто не знает причин, но в день его совершеннолетия, когда он медитировал на восходе солнца… Его волосы стали абсолютно белыми. Всё его остальное тело ничуть не изменилось. Его лицо осталось столь же юным, а глаза по-прежнему сияли тем же ясным небесно-голубым светом. Но его волосы стали белее свежевыпавшего снега, и такими они остаются до сих пор. — Не заставляй меня думать, что я зря тебя балую, — бурчит Советник. — А теперь закрой глаза. Она улыбается ещё шире, в груди у неё всё кипит от счастья и предвкушения, и Худе позволяет Мэй Няньцину вести себя вперёд. Одна его рука бережно поддерживает её под локоть, а вторая ложится на поясницу. — Ещё три шага… мы на месте. Тунлу Худе открывает глаза, оглядывается… и у неё перехватывает дыхание. Поля и горные луга в окрестностях города долгое время оставались нетронутыми. Эту напитанную духовной энергией землю использовали для самосовершенствования и, реже, охоты. Но это… Здесь раскинулся сад. Не совсем сад: в нем нет чётких линий и ухоженности, присущих садам внутри дворцовых стен. Но всё свободное место здесь занято цветами и кустами с яркими листьями, и среди всего этого буйства красок больше всего голубого и фиолетового — оттенков её собственных глаз. — Это… мне?.. — тихо и мягко спрашивает Худе, не отрывая взгляда от цветов. Её губы приоткрыты, и душа у неё трепещет. Она всегда была красавицей: тонкая, с изящными чертами лица. Но люди легко забывали об этом, помня лишь о её работе. Мужчины не дарили ей цветов и украшений. Но это… — Да, — мягко отвечает Мэй Няньцин, наблюдая за её лицом. — Тебе нравится? Она кивает, медленно поворачиваясь на пятках, пытаясь рассмотреть всё. — Ты сам это сделал? — Да. — Это… Я никогда не видела такого сада, а что это за…? И вдруг она замечает их. Они порхают между цветами, хрупкие и прекрасные, их крылья — чудный узор всех цветов. Бабочки. Нет ничего более счастливого, чем улыбка, родившаяся в тот момент на её губах. Бабочки — как её имя. — Некоторые растения привлекают их больше прочих, — поясняет Советник. — Ты всегда жаловалась, что бабочки не залетают так высоко в горы, так что… Он мгновенно замолкает: молодая женщина бросается на него с объятиями и крепко сжимает его в руках. Худе не может видеть мягкость его глаз и тепло его улыбки, когда он отвечает на её объятие. — Спасибо, — шепчет она. Счастье переполняет её до краёв. — Но зачем тебе так стараться ради меня? Мэй Няньцин глубоко вдыхает, как перед прыжком в ледяную воду. — Видишь ли, я… — Советник? — вдруг зовёт кто-то. — Это вы? Они мгновенно отпрянули друг от друга. Мэй Няньцин прочищает горло, одергивает рукава и, повернувшись к нашедшему их юноше, склоняется в глубоком поклоне. — Ваше превосходительство, — отвечает он. — Я думал, вы всё ещё будете заняты учёбой. Я задал вам прочитать весьма увесистый свиток этим утром. — Я уже закончил, — с этими словами на поляну выходит юноша. Дыхание, сердце, даже мысли Худе замирают в это мгновение. Ему должно быть около шестнадцати, он ненамного её младше, он высок, широк в плечах, и прекрасно сложен. А ещё… Он красив настолько, что его красота ослепляет. Его белоснежные одежды расшиты золотом, а блестящие волосы забраны золотыми шпильками. Основную массу волос держит большая, искусно сделанная заколка, выполненная в форме дракона. Его глаза сверкают, будто солнце, прожигают её насквозь, а на его губах играет совсем мальчишечья дерзкая улыбка. — Что ж, — голос у него уже сейчас звучит взросло: спокойно, глубоко и уверенно, почти самоуверенно. — Не представите ли мне свою чудесную спутницу, Советник? После недолгой паузы Мэй Няньцин натянуто улыбается: — Конечно, Ваше Высочество, — он взмахом руки указывает на молодую женщину, которая мгновенно склоняется в глубоком поклоне, уставившись на землю под ногами. — Позвольте представить Тунлу Худе, дочь того самого Архитектора Тунлу, о котором я говорил вам ранее. — Именно она изготавливает мои новые клинки, — бормочет юноша себе под нос. — Всё верно, — соглашается Мэй Няньцин. — Худе, это Его Высочество Наследный Принц. Защитник Уюна, победитель тысячи драконов, мастер десяти тысяч мечей… — Достаточно, Советник, — весело обрывает его молодой человек. — К чему эти формальности? С этого дня мы будем работать вместе. Худе вскидывает голову и примерзает к месту от удивления: Наследный Принц склонил голову перед ней, почтительно выставив вперед сложенные руки. — Я буду рад учиться у вас, Наставница Тунлу. Она, затаив дыхание, оглядывается на своего учителя, но тот только потирает затылок. — Мы не успели ещё это обсудить… — …Обсудить что? — спрашивает она, и ей не хватает воздуха, ей сложно уложить в голове… Она сама едва покинула ученичество, какая из неё Наставница? Тем более для принца. Подобным титулом никогда не награждали женщин, даже женщин, чьё происхождение не вызывало вопросов. В её возрасте как она может быть...? — Я многое узнал от своих учителей, — поясняет принц, шагнув ближе. — Но в вопросах создания и использования духовного оружия… Его голос раздаётся совсем близко, буквально у неё за спиной: — …вы на голову превзошли остальных. А я предпочитаю учиться у лучших. — …У меня? — неуверенно бормочет она. Мэй Няньцин находит её ладонь и мягко сжимает. — Ты действительно лучшая из лучших, — напоминает он ей. — …Ты поэтому создал это место? — медленно спрашивает она, разглядывая чудесный сад. — Чтобы убедить меня...? Убедить её принять предложение? Отпраздновать её внезапное вступление в должность? Советник смотрит на неё долгим нечитаемым взглядом. Юноша, положив крепкую руку Худе на локоть, перебивает их обоих: — Советник Няньцин всегда весьма щедр. Вы уже видели остальную территорию дворца? Позвольте вас проводить. Мэй Няньцин наблюдает, как Цзюнь У уводит прочь свою новую Наставницу, ухватив её под локоть. Рядом с ним, невидимый, стоит другой молодой человек - высокий, с длинными темными волосами и повязкой, закрывающей правый глаз. Хуа Чэн следит взглядом за юношей, ведущим Чжао Бэйтун под руку. Что-то в облике принца кажется ему смутно знакомым. Хуа Чэн наблюдает, как Наставница Тунлу учит наследника престола. Кто угодно другой решил бы, что Чжао Бэйтун досталась судьба сказочной героини: прелестная девушка-простолюдинка, сумевшая увлечь собой прекрасного принца. Все начинается со взглядов - долгих, внимательных. Принц пристыженно отводит глаза, когда Наставница ловит его на подглядывании. Он сияет улыбкой всякий раз, когда Наставница удостаивает его похвалой. Ее одобрение, кажется, радует наследного принца больше всего на свете. Вначале Наставница Тунлу относится к его поведению, как к безобидной шалости. Хотя внимание наследного принца ей льстит, она не воспринимает его серьезно. — Будь осторожнее, — предупреждает ее однажды Мэй Няньцин, не отрываясь от своих свитков. — Этот мальчик привык получать все, чего его душа пожелает. — Душа? — Наставница Тунлу качает головой, посмеиваясь от нелепости этой мысли. — Он еще подросток, его интересы изменятся. Какой молодой женщине не польстило бы внимание наследного принца? Но Тунлу Худе кое-что знает о жизни. Сейчас она — интересное новшество. При дворе принц никогда не встречал похожих на неё женщин. Сейчас она кажется ему занимательной, но со временем интерес пройдет. — Я сам был подростком не так давно, — бормочет Мэй Няньцин, немного крепче сжимая свой свиток. — Мои увлечения никогда не были мимолетными. Ее улыбка смягчается, одна рука опускается на его плечо: — Ты никогда не был обычным подростком, не говори глупостей. Мэй Няньцин замирает и поднимает голову, пристально вглядываясь в её лицо. Он часто смотрел на неё именно так: с невыразимым, сильным чувством, надежно запертым в глубине его глаз. Она никогда не понимала этого взгляда. Но Хуа Чэн понимает. Он разглядывает Мэй Няньцина и будто смотрится в зеркало. — Жаль, что я не знал тебя тогда, — признается Советник, и в его голосе слышится затаенная тоска. — Когда я был молод. Худе бережно прижимает ладонь к его щеке, мягко напоминая ему: — Ты и сейчас молод, Мэй Няньцин. Он так часто забывает. Они смотрят друг на друга, и мгновение все длится и длится. Худе мягко и очень осторожно спрашивает: — Ты хочешь сказать мне что-то ещё? Лицо Мэй Няньцина становится напряжённым, замкнутым. — Просто... мне кажется, что есть что-то, о чем ты не говоришь. «Ну же, скажи ей!» — повторяет про себя Хуа Чэн, будто его бессловесный шепот может донестись к ним сквозь время. «Упрямый ты дурак, просто скажи ей!» Мэй Няньцин откидывается назад, отстраняясь, пока рука Худе не соскальзывает с его лица. — Нет, ничего, — тихо говорит он, отворачиваясь. — Это больше не имеет значения. Хуа Чэн наблюдает, как лицо Советницы Тунлу закрывается и каменеет. — Просто будь осторожна, — наконец бормочет Мэй Няньцин. — Он тоже не обычный подросток. Наставница Тунлу не отвечает, только сжимает побледневшие губы. Затем, взмахнув рукавом, она стремительно выходит из комнаты. Мэй Няньцин не ошибся. Под пристальным взглядом Хуа Чэна проходят месяцы, но интерес молодого принца не угасает, а, напротив, разгорается всё сильнее. В его поведении нет ничего грубого, вульгарного или непристойного. Он ловит каждое её слово, слушает её с таким вниманием, с таким уважением… А иногда он проводит целый день, думая лишь о том, как лучше её рассмешить. Когда он выигрывает крупный заклинательский турнир и зрители закидывают его цветами, он на глазах у всех ловит единственный цветок — алую георгину — и проходит с ней мимо каждой женщины в толпе… только чтобы отдать цветок своей Наставнице. С того момента при дворе начинаются пересуды. Люди во дворце и на улицах шепчутся о первой женщине-Советнике в истории и о том, какими нечестными путями она получила своё звание. Они судачат по углам, что она ведьма, призванная отвлечь принца от самосовершенствования. Когда принц целует ее в первый раз, Наставница Тунлу твердо помнит о своем долге. Она говорит, что польщена… и извиняется за все свои слова и действия, которыми она поощряла его увлечение. (Тунлу Худе говорит все это, твёрдо зная, что она никогда не давала принцу ни единого намёка.) Но она знает свое место — и это место не рядом с принцем. От ответа Цзюнь У вдох замирает у неё в лёгких: — Ваше место там, где вы хотите быть. Когда он целует Худе второй раз, ей уже сложнее отвергнуть его. Когда же он целует ее в третий раз, она отвечает на поцелуй. Горячие, украденные прикосновения делаются все продолжительнее и смелее, и в ней рождаются чувства, о которых она никогда не знала раньше. Но что-то продолжает неосознанно тревожить ее. В такие моменты она помнит, что должна это прекратить. Однажды он приходит к ней, с хитрой улыбкой пряча что-то за спиной, и говорит, что принес ей подарок. Сюрприз, только для нее. Наставница Тунлу улыбается, склонив голову: — Без повода? — Принцу никогда не нужен повод, чтобы сделать подарок. — Полагаю, не нужен, — соглашается она, наблюдая, как на стол перед ней опускается коробка. Принц с нетерпением ждёт, когда Наставница снимет пергаментную бумагу… Но ее пальцы обращаются в лёд, стоит ей увидеть, что скрывается внутри. — Нравится? — Принц не отрывает от Наставницы горящего взгляда. Ей нужно время, чтобы ответить. Коробка сделана из тяжелой полированной древесины, а по бокам инкрустирована сусальным золотом. Вместо крышки у неё тончайшее прозрачное стекло. Под ним лежит бабочка, искусно распятая на бархатной подложке, навсегда увековеченная в миг полета, с серебряными крыльями, замершими в воздухе. Одна из тех самых бабочек, что порхают в её саду внутри дворцовых стен. Одна из тех серебряных бабочек, что появляются только ночью, когда распускаются лунные цветы, и наполняют поляну серебристым свечением. Теперь в ней нет света. — Ты сам это сделал? — спрашивает Худе, и голос ее тих. Принц кивает: он явно доволен собой. — Ты много раз говорила, что хотела бы чаще видеть их, так что... Я решил сохранить для тебя одну. «Только не так» — думает она про себя, глядя на бедную бабочку. — Тебе пришлось убить эту бабочку или... она уже...? — Их век короток, — напоминает принц. — Она не страдала. Ей становится немного легче, но принц всё равно чувствует её тревогу и беспокойство, и его лицо становится хмурым. — Тебе не нравится бабочка? — Нравится, — тихо отвечает Наставница Тунлу, отводя взгляд. — Она... красивая. Она говорит ему о красоте, но в груди у неё тяжело и тревожно, а взгляд постоянно возвращается к этому волшебному созданию — мёртвому, пронзённому иглой. — …Но красота не вечна, — едва слышно добавляет Худе. Цзюнь У наклоняется и заправляет волосы ей за ухо. — Подожди, пока я стану богом, — шепчет он, улыбаясь мальчишеской улыбкой. — И скажи мне это снова. Уголки ее губ вздрагивают в улыбке, но в глазах по-прежнему таится тень беспокойства. — А как же твой Путь самосовершенствования? — напоминает Наставница. — Разве это не нарушит…? Поцелуй не даёт ей закончить вопрос. — Позволь моему совершенствованию быть моей заботой, — отвечает принц, пальцами поглаживая ее по щеке. — В конце концов все образуется. Худе понимает, почему он в это верит: ему всё всегда давалось слишком легко. Время идёт, и эти украденные моменты становятся достоянием общественности. Шепотки становятся всё громче, и иногда… Иногда она не может смотреть в глаза своему бывшему учителю без стыда. Стыда и злости, ведь Тунлу Худе знает, что не сделала ничего дурного. Но под взглядом Мэй Няньцина она теперь всегда чувствует себя… Предательницей. Хуа Чэн видит, как разворачиваются во времени воспоминания, как перед его взглядом рождается то, что должно было быть историей любви. Молодая женщина постепенно влюбляется в принца. Она недоверчива и осторожна, но постепенно начинает верить его обещаниям. Его сладким речам и нежным ласкам. Его подаркам, которыми он не прекращает её осыпать. Он искренне любит её. Даже сейчас, сквозь призму минувших веков, Хуа Чэн видит это. Если бы он не знал, во что превратится Тунлу, он бы думал, что наблюдает за чьим-то счастьем. Но кое-кто знал, что это вовсе не так, уже тогда. Хуа Чэн наблюдает, как двое мужчин стоят в углу тронной залы, переговариваясь приглушенными голосами. — Я отступил, — бормочет Мэй Няньцин, сцепив за спиной руки до побеления костяшек. — Я позволил этому продолжаться слишком долго… — Наставник, — выплевывает принц, его лицо — маска поддельного изумления. — При всём уважении, а я всё ещё питаю его к вам немало, вы забываете своё место. Советник замирает, пораженный до глубины души. — …Моё МЕСТО? — Вы «позволили» этому продолжаться? Вовсе нет, — Цзюнь У качает головой. — Если бы вы могли это остановить, вы бы уже это сделали. И я не стану оскорблять ваше достоинство, продолжая этот спор. Лицо Мэй Няньцина белеет, а наследный принц, меж тем, продолжает, вскинув бровь: — Вы говорите об этом так, будто мы совершаем что-то беспрецедентное. Но я мужчина, а она женщина, что в этом такого необычного? — Вы… — Мэй Няньцин любил всех своих учеников, Цзюнь У даже больше прочих, но это… это форменное безумие. — Вы вообще собираетесь вознестись, Ваше Высочество?! — И какое она имеет отношение к моему вознесению? — Цзюнь У опирается на колонну, сложив на груди руки. — Вам придётся отречься от ВСЕХ земных привязанностей, чтобы ступить на Небеса, — напоминает ему Мэй Няньцин. — Что случится с ней, когда вы её оставите? — Многие боги имеют жен, — хмурится Цзюнь У, расправляя плечи. — Почему бы мне не поступить так же? Я могу назначить её служащей в Нижние Небеса… — ЖЕНЫ?! — выплёвывает Мэй Няньцин, и его глаза наливаются кровью. — Вы забываете: она заклинатель, а не вещь! Она может захотеть вознестись самостоятельно, или..! — Вознестись самостоятельно? — принц в задумчивости вскидывает бровь. — Не отрицаю, Наставница Тунлу — талантливая женщина, не знающая себе равных в своём деле. Но она не учёный, она никогда не станет божеством литературы. — Это не… — И я не позволю ей оказаться в положении, требующем от неё великой жертвы, так что таким способом она тоже не вознесётся. — Ваше Высочество, вы сами не являетесь учёным и не собираетесь ничем жертвовать, но вы всё ещё планируете стать богом, — напоминает ему Советник. Наконец, Цзюнь У начинает понимать. — …Неужели вы собираетесь сказать мне, что она станет богом войны? — сама мысль об этом кажется принцу почти безумной, сложной для понимания. — Это будущее я, по вашему мнению, у неё отнимаю? Мэй Няньцин молчит, воцаряется напряжённая тишина. Боги войны никогда, никогда не бывали женщинами. Они могли принять женский облик для маскировки, но никто из них не родился женщиной, а на Небесах больше прочих мест чтут традиции. Хотя за прошедшие века появлялось много женщин-воинов, даже достойнейшие из них… Никогда не возносились. — Я собираюсь сказать вам, что глупо идти по пути отречения от мирского, одновременно формируя такие прочные узы, — настойчиво возражает Советник. — Это будет вашей погибелью. Хуа Чэн знает, что Мэй Няньцин прав. Что эти слова — предсказание, а не проклятье. Красный демон наблюдает, как наследный принц Уюна заявляет о своей помолвке и о новом Пути совершенствования, который он для себя избрал. Наблюдает, как девушка, которая впоследствии станет призраком мщения Горы Тунлу, постепенно позволяет себе полюбить этого юношу. Он видит лицо Мэй Няньцина на свадьбе наследного принца: Худе царственно спускается по ступеням дворца, облачённая в красное свадебное платье, и старый Советник не может оторвать от неё глаз. Сердце Хуа Чэна было отдано другому практически всю его жизнь, но даже он может признать, что она самая красивая женщина из всех, кого он видел. «Скажи ей!» — думает он, наблюдая с бессильной злостью, как живой, дышащий человек позволяет своей жизни просто пройти мимо. «Упрямый ты дурак, просто скажи ей!» Когда приходит время короновать новую принцессу Уюна, этот долг ложится на самого Советника. Под пристальным взглядом мужа она опускается перед Советником на колени, и какое-то мгновение они смотрят друг другу в глаза. Учитель и ученик, каждый из них представляет разное будущее. Один — счастливое, другой — несчастное. Это сказка. Она принцесса, которую спас от мрака и неизвестности прекрасный принц. Он — наставник, и более ничего. Но Хуа Чэн знает, разглядывая золотые дворцы и осыпающиеся дождём лепестки, что сказки прекрасны лишь снаружи. Этот тонкий налёт красоты не более чем иллюзия. Сказки не похожи на истории о любви. Они не должны быть красивыми и безболезненными. Они — вздор и мифы. Уродливые чудовища, покрытые шипами, которые должны преподнести урок. Жестокий, сложный, отвратительный урок. Принцесса Уюна весьма быстро находит себе нового ученика. На этот раз ей движет скорбь. Хуа Чэн не говорит, позволяя воспоминаниям течь вперед. Он не хочет её будить. Не хочет напоминать о своём присутствии. Это воспоминание другое. Он успел увидеть много глубоко личных воспоминаний, но это… Он чувствует, что не должен его смотреть. Вой и плач… Ни при жизни, ни после смерти он не слышал ничего подобного. Даже когда он умер, и Дянься кричал всю ночь. Оба крика исполнены совершенной муки, но скорбь Чжао Бэйтун уродливая, осквернённая… неестественная. Это вой матери, потерявшей своё дитя. Её захлёбывающийся крик пронзает ночь. Её муж пытается обнять её, но она не подпускает его ближе, отшатывается от любого, кто пытается оттащить её прочь от сына. — Я не… — её лицо блестит от слёз, а пальцы все никак не могут отпустить прутья его колыбели. — Я не понимаю! — Так случается, ваше величество, —служанка пытается успокоить её, поглаживая по спине. — Когда они ещё совсем маленькие… — Я была здесь ЧАС НАЗАД! — кричит она, и её крик сотрясает стены. Она тут же горбится. — Он был… он был в порядке!.. Он был идеальным. Таким красивым… У него были золотые глаза, такие же, как у его отца, и мягкие кудри. Он сонно улыбался ей, пока она укачивала его перед сном. Её прекрасный, бесценный мальчик. Самое красивое, самое совершенное, что Тунлу Худе когда-либо создавала. А теперь… теперь он… — КАК ЭТО СЛУЧИЛОСЬ?! — кричит она, стискивая голову. Дверь открывается. Ей требуется время, чтобы узнать вошедшего, но она бросается к Советнику сразу, как узнаёт. Она никому не позволяла коснуться себя с тех пор, как нашла своего сына таким, даже его отцу. Но теперь она кидается в объятья своего друга, пытаясь говорить сквозь рыдания: — Помоги мне! МЭЙ НЯНЬЦИН, ПОМОГИ МНЕ! Советник держит её в руках, пока она дрожит и плачет на его плече. Каждый всхлип, каждый стон вырывается из неё так яростно, что кажется, будто в любой момент её тело просто не выдержит и рассыплется. Он оглядывает комнату, и его реакция полностью совпадает с её: — …Что это такое? — шепчет он. Маленький принц выглядит спящим, на его теле нет никаких ран. Нет никаких следов болезни. Ни малейшего отзвука тёмной энергии или проклятия. Его душа просто… исчезла. Как будто её никогда не было. Вцепившись в Советника мёртвой хваткой, Тунлу умоляет его спасти, уберечь, исправить… Но ничего уже нельзя сделать. Даже Призыв не сработает: душа столь маленького ребёнка, умершего без злости и насилия, уже давно вступила на круг перерождений и движется к своей новой жизни. Худе знает это, понимает с каждой отчаянной мольбой, вырывающейся из её горла, что Мэй Няньцин ничего не сможет сделать. Никто уже ничего не сможет сделать. Но она продолжает умолять. Она продолжает кричать и биться, она разбивает каждый предмет, попадающийся ей под руку, начиная от деталек для золотых дворцов и заканчивая бесценными украшениями. Она разбивает стеклянные коробки с заключёнными в них бабочками, разрывает их на части с неконтролируемой яростью, кричит от боли, безысходности, непонимания… Её гнев направлен вовне, она готова разодрать на части весь мир, крича о том, как ненасытна, бессмысленна и жестока бывает смерть. Хуа Чэн наблюдает за ней из своего угла. Наблюдает за Наследным Принцем Уюна. Он плачет вместе со своей женой, этого не отнять. Его печаль неподдельна… но в ней нет удивления. Наследный Принц Уюна кричит от боли, когда его сына сжигают на погребальном костре. Он захлебывается воем и плачем у его могильной плиты. Но он не выглядит ни поражённым, ни потерянным. Трагедии следуют после этого одна за другой. Королевскую чету Уюна уносит чума: они мирно умирают во сне, когда лихорадка уже было отступила, не выпуская друг друга из объятий. Наследный Принц плачет, обняв жену… но он снова не выглядит удивлённым. Разгорается война. Народ Уюна сражается с захватчиками с центральной равнины. Её муж отправляется в битву, оставив в волосах своей королевы заколку с золотой бабочкой… Тунлу Худе вертит её в руках каждую ночь, сидя рядом с пустой колыбелью. И она плачет. Она становится тенью себя прежней: лишь эхо женщины, высекавшей искры из неподатливого раскалённого металла. Тень… призрак, скитающийся в одиночестве внутри дворцовых стен. Иногда за ней увязываются бабочки, пытаясь привлечь её внимание. В ней ничего не осталось. Потухла искра её жизни. Пока однажды не возвращается её муж, уже не мальчик, которым она его когда-то знала. Мужчина. Закалённый в боях воин. Он опускается на колени перед креслом своей жены, берет в свои ладони её безвольную, бледную руку, прижимается щекой к её колену. — Я знаю, кто сделал это. Она не реагирует, пока он не говорит по-другому: — Я знаю, кто забрал нашего мальчика. Постепенно в её глазах появляется жизнь. Не счастье, любопытство или любовь, но что-то вздрагивает в ней, пробуждается — эхо яростного гнева, запертого внутри. — …Кто? — шепчет Наставница Тунлу хриплым голосом. Хуа Чэн наблюдает, как Наследный Принц пересказывает жене план врагов с запада: ослабить королевскую семью; послать злого духа, чтобы тот под покровом ночи поглотил душу их сына; наслать чуму, чтобы та забрала жизни королевской четы. Худе слушает, и искра в её глазах разгорается ярче. — …Я могу заставить их заплатить, — нашептывает Цзюнь У, сжимая её руки в своих, поглаживая её пальцы поверх золотого кольца, что он подарил ей в день свадьбы. — Но мне нужна твоя помощь, любимая. Королева Уюна медленно поднимает голову, впервые за много месяцев. — Что нужно? — рычит она. Впервые Хуа Чэн видит в ней отблеск свирепого призрака, который останется охранять руины этой земли. Тень Чжао Бэйтун, скрывающуюся под гневом и скорбью молодой матери. — Клинок, — отвечает её муж. — Выкуй для меня меч. Впервые со дня коронации в печах Тунлу Худе вновь разгорается яркое пламя. Она сбрасывает шелка и драгоценные камни чтобы облачиться в простые одежды и натянуть поверх них кузнечный фартук и перчатки из выделанной кожи. Пламя печей отбрасывает на её лицо резкие, яростные тени, а молот с недюжинной силой вновь и вновь обрушивается на мягкий металл. ЛЯЗГ! Она вплавляет в новое лезвие всю свою скорбь, весь гнев, всю ненависть. ЛЯЗГ! Мышцы её рук и плеч ноют от забытой нагрузки, но она заставляет себя продолжать, и они постепенно формируются заново. ЛЯЗГ! Она гнёт металл снова и снова, не замедляясь, не ослабевая безжалостного давления. ЛЯЗГ! Это самая изнурительная, самая долгая её работа. Она формирует клинок слой за слоем, пока не теряет счёт слоям. Она создаёт меч столь острый, столь могущественный, что он затмевает любое её творение. ЛЯЗГ! Она вливает в клинок так много ненависти и боли, что лезвие постепенно чернеет, и клинок под молотом Тунлу Худе обретает слишком знакомые черты. Именно этот клинок пронзит его возлюбленного сотню раз, а красный демон сможет только выть и кричать, постепенно превращаясь в Свирепого призрака Умина. Этот клинок Наследный Принц Сяньлэ обратит против своей же семьи, используя его, чтобы покарать изгнанного князя Ци Жуна. Этим клинком он будет управлять тысячами неупокоенных душ, во второй раз призывая в мир Поветрие ликов. Этот клинок затем вонзит в себя Умин, спасая возлюбленного от страшного проклятия. Мальчик по имени Хун-эр тоже будет убит этим клинком. Это будет мучительная, ужасающая смерть, которую он запомнит навсегда. Как он горел тогда, освещая ледяной мрак той ночи, зависнув над лесной тропой… Как его собственное иссечённое тело медленно покачивалось над ним, как скрипела ветка, к которой оно было привязано, как кровь капала с мысков его ботинок. Как Дянься звал его снова и снова, как отчаянно кричал его имя. «Хун-эр?!» «ХУН-ЭР!» «Просто ответь мне, прошу тебя! Мне страшно!» Советница Тунлу отдаёт меч мужу, и тот нарекает его Чжусинь. Она вытравливает на металле знаки для «наказания» и «сердца», вплавляя в гравировку тончайшую серебряную нить. Она сверкает, как призрачные бабочки. Пусть клинку дали имя Чжусинь, Хуа Чэн абсолютно уверен, что перед ним Фансинь. Он чует это сердцем. Каждый раз, когда клинок попадается ему на глаза, он вспоминает, где тот пронзил его, вспоминает, как трескались его сцепленные зубы, когда он пытался сдержать крик. Он помнит каждый порез, каждую рану до последней. Он помнит, как этот меч пронзил его сердце. В это же мгновение, пусть он никогда не слышал имени Наследного Принца (при любом упоминании оно мгновенно забывалось, стёртое из самого времени), он понял, кем станет наследник трона Уюна. Понял, кто он такой. Белое бедствие. Безликий Бай. Он принимает меч из рук жены и идёт с ним в бой. Чжусинь воспевают в легендах. Меч карает врагов Уюна подобно демону из преисподней, и за один удар он наносит дюжины порезов. По ране за каждый слой ненависти, что Тунлу Худе вбила в его чёрную сталь. По ране за каждый из сотни слоёв. Одна из битв оказывается настолько ужасной, настолько кровопролитной и разрушительной, что истребляет целый народ центральных равнин за одну ночь, и правитель Уюна делает именно то, что всегда планировал сделать. То, от чего неоднократно предостерегал Мэй Няньцин. Тунлу Худе остаётся единственным членом правящей семьи У: её муж вознёсся на Небеса. Она повелевает организовать пир в его честь, но она не улыбается. Фейерверки расцвечивают ночное небо, но она не бросает на них ни единого взгляда. Уюн ожидает новая церемония: восхождение на престол последнего истинного правителя этого места. Последний монарх Уюна — и его первая королева. Она вновь опускается на колени в тронной зале, окруженная придворными и знатью, которые когда-то поливали её грязью и смотрели свысока. Теперь её бывший учитель опускает на её голову новую корону, из белого нефрита и аметиста. Она отказалась от традиционного золота в украшениях, и её ожидают новые регалии: серебряные, с узором из бабочек. Бывший Наследный Принц, даже будучи одним из сильнейших богов войны, продолжает спускаться в мир смертных, чтобы время от времени навестить жену. Он вновь нарушает все традиции, но осуждение в глазах людей никогда не направлено на него. Только не на прекрасного, сияющего Наследного Принца. Они во всём винят её. Пусть за время её правления наступил мир, а богатства преумножились. Пусть её отец построил их чудесные дворцы, проложил их дороги, возвёл храмы для её мужа и сотворил акведуки, доставляющие воду к их домам. «Ведьма» — шепчутся они. «Узурпатор и лгунья!» Соблазняет их бога. Отвлекает от важных дел. Мэй Няньцин находит её одним вечером. Она в одиночестве любуется садом, тем самым, что он сотворил для неё много лет назад. Её волосы ничем не забраны, их слегка колышет ночной бриз, и всё пространство вокруг неё заполнено серебряными бабочками. Бабочками, которые прилетают только в ночной тишине и безветрии, когда раскрываются лунные цветы. Сейчас она всё так же прекрасна, как и много лет назад. Только смотреть на неё стало в разы больнее. — …А я всё пытался найти тебя, — шепчет Советник, осторожно опускаясь рядом с ней на колени. Королева не поднимает головы, продолжая пальцами перебирать травинки. — …Два других Советника меня не выносят, — Худе наблюдает за порхающими вокруг бабочками. Они так привыкли к её постоянному присутствию, что перестали бояться: многие опускаются ей на голову, садятся на плечи или на её вытянутые пальцы. — Ты знаешь, почему? — Мэй Няньцин хмурится, склонив голову к плечу. — Они думают, что я принесу этим землям много горя, бед и проклятий, — фыркает королева, покачав головой. — Осуждают меня, ведь я своими коварными методами обольстила их драгоценного наследного принца. Конечно, они оба знали, что на деле всё обстоит с точностью наоборот. Цзюнь У часто возвращается к своей жене, но после гибели их сына она едва может выносить его прикосновения. Скорбь превратила их брак во что-то холодное и отстранённое. Каждое мгновение её снедает за это ужасный стыд. — …Я поговорю с ними, — тихо отвечает Мэй Няньцин и вздыхает. — Это неприемлемо. Худе только качает головой, слабо улыбаясь, и тянется сжать руку Советника. — Всё в порядке, пускай думают, что хотят. Когда она оборачивается, Мэй Няньцин видит фиолетовые всполохи в её глазах, подсвеченные серебристыми отблесками порхающих вокруг бабочек. Она так невыносимо прекрасна. Это чувство заполняет его до краёв, он так полон, что не может сказать ни слова, и он знает, что, куда бы он ни пошел, эти глаза будут преследовать его до конца жизни. — Я всегда мечтала привести сюда своих детей, — признаётся Худе. Она крепко сжимает его пальцы и продолжает, подавляя дрожь: — Для меня это самое красивое место на земле. Я бы так хотела, чтобы они его увидели. Но её сын мёртв. Её брак переживает тяжёлые времена, а её муж теперь божество… Кто знает, будут ли у неё когда-нибудь другие дети. Мэй Няньцин сжимает её пальцы в ответ, сердце его наполнено невозможной, гулкой тоской. — Я хотел того же, когда создавал это место, — признаёт он. — Привести сюда моих детей? — тихо спрашивает она, и он поправляет её, не успев задуматься: — Наших детей. Он жалеет об этих словах в то же мгновение, как они вырываются из его рта. Королева смотрит на него широко распахнутыми глазами, её губы приоткрыты, и он знает, знает, что сейчас не время… Кем они могли бы друг другу стать в другой жизни сейчас совершенно неважно, а в её нынешней жизни для него нет места. — …Мэй Няньцин, — срывается с её губ. Он отводит взгляд, наполненный мгновенным сожалением. Он ждёт её злости, её обвинений, её проклятий. Ждёт, что она назовет его эгоистичным, трусливым дураком и прочими ругательствами, которые подходят ему теперь как никогда прежде… На его плечи опускаются чужие ладони и мягко сжимают. — Ты хочешь мне что-то сказать? Советник не может на неё даже взглянуть, лицо у него совсем белое, а сердце грохочет так, что Хуа Чэн слышит каждый его судорожный удар. «Ну же, скажи ей!» — мысленно уговаривает его Хуа Чэн с ещё большим жаром. «Скажи ей, упрямый ты дурак, просто скажи ей!» Он медленно поднимает голову, встречая взгляд Тунлу Худе. Его ученица. Его ближайший друг. Его… И наконец… Небеса, после стольких лет… Мэй Няньцин говорит ей. — Ты меня преследуешь, — шепчет он, сжимая её руку. Королева замирает, хмурится, но он упрямо продолжает: — Я тобой одержим. Потому что мне кажется, что я люблю лишь тень. Призрак. Слова выходят из него медленно, но вовсе не потому, что они требуют обдумывания. Он обдумывал их десятилетиями. Ему нужно время, ведь каждый звук, срывающийся с его губ, кажется предательством. Он предаёт своего принца, свою страну… свой избранный Путь самосовершенствования. — Когда я впервые привёл тебя сюда… — Советник качает головой и вздыхает, он едва может смотреть ей в глаза. — Я не пытался тебя за что-то наградить или поблагодарить, я… Я собирался отказаться от своего духовного пути. — Но… — Худе замолкает, всё ещё не понимая. — Ты столько работал чтобы достичь бессмертия… — Я хотел жениться на тебе, — объясняет он. — Я знал, что смогу остаться при дворе простым учителем, и я… я хотел быть твоим мужем. Хотел завести с тобой детей. В её глазах закипают слёзы, бабочки опускаются на её волосы. — …Тогда я решил создать это место. Чтобы мы смогли приводить их сюда. Она не отвечает, только смотрит на их всё ещё сцепленные руки. Она думает о том, чего уже никогда не будет, что могло бы у них быть, если бы он признался раньше, если бы она… Если бы её не соблазнила любовь и уважение мужчины, у ног которого был весь мир. Если бы она не боялась отказать ему. — …Я не питаю ложных надежд, — Мэй Няньцин тянется вперёд и отводит волосы от её лица, заправляя их за ухо, но бабочки не улетают от его рук. Только сейчас Королева понимает… …как часто он приходил сюда, раз бабочки совсем его не боятся. — Я знаю, что ты не моя, — признаёт он, задерживаясь большим пальцем на её щеке так долго, как он только осмеливается, а потом со вздохом убирает руку. — Но я всегда принадлежал тебе. Аметистовые глаза ни на миг не покидают его лица, она слушает каждое его слово, затаив дыхание. Губы Мэй Няньцина дрожат, и глаза у него неспокойные. — Ты преследуешь меня неотрывно, потому что я не знаю, чем тебе помочь, — её руки мелко дрожат в его ладонях. — Но я вижу, как сильно ты страдаешь. Каждый день, каждое мгновение без её сына — агония. Больно, больно. О Небеса, разве бывает что-то больнее. Но рука, сжимающая сейчас её ладонь, — это не больно. Она наклоняется к нему инстинктивно, так же, как утопающий хватается за брошенную ему верёвку, как задыхающийся человек втягивает в себя желанный воздух… Худе целует его, цепляется за него. И это не больно. Должно быть, это грех. Предательство, которого она должна стыдиться. Но поцелуй не кончается, их губы прижимаются друг к другу снова и снова, и они постепенно опускаются на траву, и мягкий серебристый свет волшебных бабочек освещает их лица. Они касаются друг друга горячо и жадно, и это всё ещё не больно. Спустя несколько недель, когда наследный принц Уюна спускается с небес повидать жену, она снова позволяет ему целовать себя. Она снова делит с ним ложе. История о боге войны, зачавшем ребёнка со смертной женщиной, давно канула в прошлое. Но тогда многие не могли решить, проклятье это или благословение. Когда Тунлу Худе укачивает на руках своего второго сына, она больше не чувствует себя призраком, бесцельно дожидающимся окончания своих дней. Когда она улыбается Мэй Няньцину поверх плеча своего мужа, это больше не причиняет ему такой боли, как когда-то давно. Хотя правда всё ещё преследует его. — …Ты не думаешь, что это дурное знамение? — спрашивает Цзюнь У, смотря в личико ребёнка с затаённым трепетом. Он большим пальцем поглаживает его под подбородком. — Что именно? — Худе ни на мгновение не отводит взгляд от её маленького мальчика. — Он рождён под Одинокой звездой разрушения, — хмурится бог. — Я всегда думал, что она предвещает дурную судьбу. — Нет, — Она напевает в полголоса, отводя волосы со лба ребёнка. У него их так много… густые и тёмные, точная копия её собственных. Глаза у ребёнка ярко-голубые, и королева говорит своему мужу, что её глаза тоже были такими в детстве. Она уверяет его, что со временем цвет станет темнее. — Удача или неудача… — говорит она, нагибаясь, чтобы поцеловать его в лоб, вдохнуть его запах. — …Лишь его выбор определит его судьбу. А ещё это значило, что его родители друг друга любили. Глубоко и искренне. Во всём королевстве Уюн отмечают рождение нового Наследного Принца, Цзюнь Болиня. Идеальное имя для второго сына. На время воцаряется мир. Королева Уюна была мудра и справедлива. Она прислушивалась к проницательным наставлениям её Советника. Её муж, их бог, был могущественным и щедрым. Поля были плодородными, а зимы мягкими. Королевство набирает силу, и годы процветания стирают из людской памяти все шепотки о проклятьях и ужасной судьбе. Тунлу Худе наблюдает, как её сын вырастает в красивого, умного ребёнка, и её сердце начинает заживать. У Мэй Няньцина появляется новый ученик, и он берётся за обучение мальчика со всем рвением, оберегая и защищая его. По вечерам Советник присоединяется к Королеве и её сыну, прогуливающимся по лесу. Они навещают сад, полный диких цветов и серебристых бабочек, танцующих в сумерках. Болинь заливисто смеётся, бегая между ними, пытаясь догнать разноцветных бабочек, но всякий раз возвращается к матери, стоит ему упасть и оцарапать коленку. Болинь слушает песни матери и истории его Наставника. В этих воспоминаниях Чжао Бэйтун счастливее, чем Хуа Чэн когда-либо видел её. И он знает, что в скором времени этому счастью придёт конец. Война возвращается в Уюн. Новый клан возник на центральных равнинах, и люди в нём горят жаждой мести. Необъяснимо, но королевство Уюн — гордое, могущественное королевство самого сильного бога войны — проигрывает. Снова и снова, битву за битвой. Королева Уюна молится своему мужу, уговаривая его помочь, но снова и снова получает один ответ. Он не может. В прошлую войну он не был богом. Теперь, когда он вознёсся, он больше не может вмешаться. Раньше его не останавливали подобные запреты, и она не понимает… Но сражения затягиваются, вести войну становится слишком дорого. Они теряют жизни, они проигрывают территории… Когда Уюн в отчаянии предлагает мир, кланы центральных земель требует взамен невозможного. Принца Болиня. Жена их лидера больше не может иметь детей, а Небеса не благословили их сыновьями. У них нет наследника. Никто не стал бы усыновлять ребёнка поверженного врага, но этот ребёнок был сыном бога. Достойный дар. Конечно, Королева отказывает, не раздумывая. Она отвергает предложение в любых его вариациях, и её Советник полностью на её стороне. Должно же быть решение, какой-то другой путь… Даже если его нет, война не может продолжаться вечно, так? Должен случиться переломный момент… Как их королевство может проиграть, имея такой перевес в силе? Как… Как так вышло, что они проигрывают? Худе все ещё пытается молиться своему мужу. Она падает на колени в его храмах и умоляет. — Они пытаются забрать нашего сына, как ты не понимаешь?! — плачет Королева. Она едва может дышать от слёз, но зажигает всё новые и новые благовония. — Мне придётся пожертвовать нашим сыном или нашим королевством, и я… Я НЕ МОГУ ЕГО ПОТЕРЯТЬ! Наконец, когда Худе уже сама не своя от ужаса, её муж отвечает ей. — Ты должна. Королева Уюна чувствует, как кровь замерзает у неё в жилах. Она отрывает влажный лоб от мраморного пола храма и медленно поднимает голову. Глаза у неё широко распахнуты, а хриплый голос дрожит. — …Что? — Если ты не отдашь его им… — голос её мужа эхом разносится под сводами храма. Цзюнь У невозможно жаль, но он честен с ней. — …Он умрёт. Ошарашенный всхлип вырывается из груди Тунлу Худе, глаза её лихорадочно мечутся по молитвенному залу, пока не останавливаются на статуе божества. — Что ты имеешь в виду?! — Я видел это, — отвечает принц. — В своих снах. И, к сожалению… Сны Цзюнь У имеют свойство сбываться. — …Как? — выдавливает она, прижав к губам дрожащие пальцы. — В огне, — мягко отвечает её муж, но его ласковый голос не приносит ей облегчения: слишком ужасные, жестокие вещи он говорит. — Я видел, как он сгорит. Хуа Чэн снова слышит его: перепуганный, наполненный болью крик. Вой матери, у которой вновь отнимают её дитя. Единственный шанс спасти её сына — отдать его и больше никогда не увидеть. Он так мил, так ласков, когда она приходит поцеловать его на ночь. Он совсем не понимает, отчего его мама такая грустная. Она целует его снова и снова. Говорит, как сильно его любит. Что не важно, куда он пойдёт, что он сделает, где-то в мире всегда будет его мама, которая бесконечно его любит. Затем они уводят его прочь. Как только он больше не может её слышать, она начинает выть. Цзюнь Болинь из Уюна исчезает навсегда. Его славят, как героя, пожертвовавшего титулом и домом чтобы спасти свою родину. Он становится наследником Клана Се. Он так мал, ему едва исполнилось пять… Худе сомневается, что он будет помнить, откуда он родом, когда вырастет и станет мужчиной. Её муж пытается её успокоить, напоминает, что они могут зачать другого ребёнка. Королева не может даже смотреть на него после этих слов и прячется в комнате сына. Много лет назад она проводила бессонные ночи в детской её первенца, плача возле пустой колыбели. Теперь она сидит в комнате Болиня, прижимая к себе игрушечную лису, с которой он уходил спать, медленно поглаживает её по мягким ушам. На стенах его комнаты бабочки: она нарисовала их, когда он был совсем маленьким. Её слёзы не кончаются, будто внутри неё неиссякаемый источник. Наконец, невольный зритель её воспоминаний подаёт голос: — …Думаешь, он знал? — спрашивает Хуа Чэн. Он не жесток, он её не осуждает, ему просто любопытно. Королева Уюна поднимает на него взгляд, только сейчас понимая, что это лишь воспоминание, и она смотрит его не одна. — …Нет, — хрипит она, её голос сел от долгого плача. — Он убил бы Болиня, если бы знал. В конечном итоге она благодарна судьбе. Пусть отпускать Болиня было мукой, в конечном итоге изгнание сохранило её сыну жизнь. Он смог вырасти и стать мужчиной. Он унаследовал свой Клан, сделал его опорой для прочих разрозненных племён центральной равнины. Он превратил кучки разобщённых кочевников в полноценное государство. И это государство однажды вознесётся, как процветающее королевство, такое же богатое и прекрасное, как дом его родителей. Королевство Сяньлэ. — …Твой первенец, — спрашивает Хуа Чэн, склонив голову набок. — Ты думаешь, он?.. Чжао Бэйтун крепче прижимает к груди мягкую игрушку сына и качает головой. — Не думаю, что это был он, — тихо отвечает она. Цзюнь У знал куда больше, чем показывал. Возможно, он знал, что их первому сыну угрожала опасность, но не сказал ни слова, самоуверенно полагая, что сможет предотвратить ее в одиночку. Но даже понимая его лучше, чем кто бы то ни было… Она знает, что её муж не был рождён чудовищем. Он был эгоистичен, он бывал заносчив. Он считал, что все должны ему, и часто вёл себя по-детски. Эти недостатки всегда были в нём, и она отчётливо видела их с самого первого дня. Нет, его ожесточили другие события. Это они раскололи его надвое. — …Он забрал и твоё имя, да? — Королева Уюна напрягается, вслушиваясь в голос юноши. — Тебя звали Тунлу Худе. Её глаза распахиваются, и в них вдруг собираются слёзы. На этот раз они совсем другого рода, и плачет она не по своим детям, которых больше нет рядом с ней. — Когда он забрал у тебя имя? — …Убирайся, — шепчет она, и плечи ее дрожат. Это только ее воспоминание, и она не собирается им делиться. Через мгновение поняв, что молодой человек не отвечает, она с рычанием поворачивает голову и хватает первое, что попадается под руку — детские кубики. — УБИРАЙСЯ! ВОН ОТСЮДА! — она вскакивает на ноги и в охватившем её приступе слепой ярости бросает в него всё, до чего дотягивается. — Я СКАЗАЛА УБИРАЙСЯ! Она хватает его за голову, впивается ногтями в кожу, и всё снова погружается во мрак. Эта смоляная тьма всё кружится и кружится, пока… Это уже не Печь. И не узкая проселочная дорога. Это не королевский дворец Уюн. Первое, что он слышит, это приветственный рев толпы и бой барабанов. Он видит цветочные лепестки, дождём падающие с неба. Видит само небо, чистое и голубое, прямо перед своим лицом. Люди внизу скандируют одно и то же слово, снова и снова выкрикивают один и тот же титул: — ДЯНЬСЯ! ДЯНЬСЯ! ДЯНЬСЯ! Хун-эр падает с огромной высоты, и ветер треплет его волосы. Он летит вниз так быстро, его руки протянуты к небу, и он видит его прозрачную синеву в море белых и розовых лепестков. Красиво... Раньше он никогда не поднимал голову к небу, ни разу. Теперь маленький мальчик думает — его единственный тёмный глаз, наполненный слезами, смотрит на облака — нужно было любоваться чаще. «Где же мой маленький Хун-эр? Уж не призрак ли украл его?» «Нет», — думает Хун-эр, быстро приближаясь к земле. Вскоре его тело разлетится на миллион кусочков и превратится в неприглядное кровавое пятно на белоснежной репутации этого места. Именно таким его всегда и видели. «Вместо этого призрак забрал тебя» Он просто... —ДЯНЬСЯ! ДЯНЬСЯ! ДЯНЬСЯ! Он просто хочет ещё немного посмотреть на небо. Ещё немного полюбоваться этим прекрасным лицом. Может, когда-нибудь он смог бы набраться смелости и заговорить с ним. Но ничего страшного. Он давно привык к такому, правда. Хун-эр всегда был невезучим. Ничего страшного, что ему не повезло и сейчас. Но ему везёт. Впервые в его жизни ему везёт. Одно из его желаний… сбывается. Он не мечтал о спасении, подобное даже не приходит ему в голову. Но... Внезапно его подхватывают чьи-то руки. Сильные, но удивительно нежные ладони в обрамлении шелковых рукавов. Глаза Хун-эра широко распахиваются. Над ним склоняется лицо, и это другое лицо: не та горящая на солнце церемониальная маска из белого золота и нефрита, призванная подражать божеству. Как же она очаровывала его, как манила… Но сейчас на него взирают тёплые человеческие глаза. И Хун-эр, он... В одно мгновение он видит в их глубине весь мир. Каждое облако, на которое он не удосужился посмотреть. Каждое счастливое воспоминание, которого у него никогда не было. Все фейерверки, которые всегда вспыхивали слишком далеко, и он не мог поглядеть на них даже одним глазком. Мамины объятия. Отец, которого он никогда не встречал. Каким-то непостижимым образом он видит в них всё. Сердце Хун-эра редко ускоряет свой ритм, страх и тревога почти никогда не влияют на его ровный стук. Но, Небеса, как же оно заходится сейчас в его груди, как оно бьётся и трепещет, будто внутри у него мечется колибри и бьется, бьется, бьется о рёбра своими крохотными крыльями. Эти губы улыбаются, эти руки обнимают его крепче, оберегая… от всего оберегая. С того мига на площади Шэньу прошло более двадцати лет. Хуа Чэн прожил целую жизнь, он умирал дважды. Он видел падение царств и сумерки богов. Он проклял мир за свою любовь и принял гнев проклятого им мира. Он стоял на перепутье миров перед двумя дверьми, разделяющими живое и мёртвое, и он отверг обе. Он вознёсся и стал богом, только чтобы добровольно пасть с Небес. Но в это мгновение, в пространстве одного этого воспоминания… Хуа Чэн, ещё будучи Хун-эром, ближе всего подобрался к раю. Каждое мгновение боли, что привело его сюда, каждый удар, каждое проявление жестокости, которое он испытал на своей шкуре или которому был свидетелем… Даже если он никогда не сможет выбраться, даже если Богиня Медной печи поглотит его целиком… Оно того стоило. Одно это воспоминание… стоит всего. —Не бойся, — шепчет Се Лянь, крепче прижимая его к себе. Принц, должно быть, решил тогда, что Хун-Эр дрожит от страха. Но в тот момент мальчик боялся лишь одного: что наследный принц его отпустит. Чжао Бэйтун наблюдает за их жизнями со стороны. С самой первой встречи она была уверена, что у красного демона Хуа Чэна за плечами крайне мало счастливых воспоминаний, и встреча с ребёнком, которым он когда-то был, лишь укрепила её подозрения. Вначале все подтверждает ее правоту. Чжао Бэйтун наблюдает, как мальчика постоянно бьют. У него нет дома, он вынужден работать изо дня в день, вынужден делать и видеть такие вещи, о которых ребёнок его возраста не должен даже знать. Она в ужасе смотрит, как его заманивают обещанием еды и работы, а затем бросают в холщовый мешок. Его тащат за повозкой, пока его маленькое тело не превращается в окровавленное месиво. А потом она видит, как кто-то приходит к нему на помощь. Кто-то спасает его, обнимает и успокаивает, кто-то посылает за врачом, чтобы позаботиться о его ранах. Она видит наследного принца, несущего ребёнка в гору. Она видит пожар в монастыре и недовольно хмурится, когда её возлюбленный говорит наследному принцу, что мальчик проклят. Хун-эр тут же взвивается и отчаянно кричит: —Я не проклят! Не проклят! Когда её сердце болит за мальчика, когда она думает, что мир никогда не будет добр к нему... Мягкие руки снова обнимают Хун-эра, и знакомый голос начинает шептать: «Я знаю». Глаза Хун-эра наполняются слезами, он цепляется за рукава наследного принца, горько рыдая. «Я знаю, что ты не такой. Я знаю, что ты не проклят». Но вдруг Мэй Няньцин зовет принца по имени — Се Лянь — и Чжао Бэйтун застывает. Се… Ее глаза медленно наполняются слезами, она прижимает ладонь ко рту. ...Се Лянь. Он... он был... Теперь она не просто пассивно наблюдает за воспоминаниями мальчика, она пробивается сквозь них, жадно всматриваясь в черты лица молодого принца, впитывая в себя малейшие детали. История, которая разворачивается у неё на глазах — не Хун-эра, а бога, которого он любил — знакома ей до боли. Обожаемый всеми принц, достигший небывалых высот. Когда Чжао Бэйтун видит бога, протянувшего Се Ляню руку… она знает в то же мгновение, что эта же рука сбросит принца вниз. Ей кажется, что последующие воспоминания просто не могут быть счастливыми. Но двое юношей, живущих тихой жизнью в маленьком разрушенном храме... В их взглядах нет ничего, кроме счастья. Она смотрит, как Хун-эр с пылающим лицом и колотящимся сердцем прижимается спиной к стене, пока Се Лянь кончиками пальцев исследует его лицо, поглаживает щёки. Чжао Бэйтун видит, как принц с улыбкой шепчет: — Красивый. «Скажи ему» — думает Чжао Бэйтун, наблюдая за лицом Хун-эра. «Глупый, глупый мальчик, почему ты не скажешь ему?» А потом Хун-эр вообще ничего не может сказать. С тяжёлым сердцем она смотрит, как Призрачный огонь повсюду следует за своим богом, а тот лишь сердито отмахивается от него. Но дух бессилен, он не может облегчить его скорбь… Чжао Бэйтун невидимой тенью следует за ними, наблюдая за бессмысленными попытками духа уберечь возлюбленного от любого зла. Призрачный огонь не сдаётся, хотя неудача настигает его снова, и снова, и снова. А еще она замечает то, чего не увидел Хун-эр. Чего он не видит до сих пор. Се Лянь оплакивал не ребенка. Пусть он не смог заставить Хун-эра уйти, и ответственность за собственное поражение мучила его непрерывно, пусть вина за неспособность защитить мальчика сжирала его живьем… Но его горе, его скорбь произрастали не из них. Чжао Бэйтун наблюдает, как Наследный Принц Сяньлэ оплакивает свою первую любовь. Она наблюдает путь разрушения, который во многих отношениях даже спустя тысячелетие был последствием её ошибок. Она видит клинок, вышедший из её печей много веков назад. Клинок, чьей целью было покарать врагов, отнявших у неё сына… …теперь он мучает других детей. Она наблюдает, как Белое Бедствие, этот неполноценный осколок человека, которого она когда-то любила, приносит боль, ужас и смерть. Она смотрит на узор из шрамов, которые Безликий Бай оставляет на теле Се Ляня, и знает, что он пытается сделать. Он пытается воссоздать свои собственные. Она наблюдает, прижав к груди руку, как меч, в который она вложила сотню ударов, вложила всю свою боль и ненависть, столько же раз вонзается в плоть невинного. Это послужит ей уроком: Тунлу Худе больше не выкует ни одного клинка. Чжао Бэйтун видит гибель Призрачного огня и рождение Умина. Видит юношу в чёрном, что следует за своим собственным Белым бедствием, точно повторяя её собственный путь. Желая отомстить, желая оказаться полезным, Умин отбрасывает всякую человечность, жертвует ей, чтобы стать карающим мечом в руках своего принца. Самым сильным мечом, даже во тьме. Она наблюдает за ними в том овраге, когда они сплетаются в объятиях и поцелуй всё длится… В её сознании вновь всплывают слова: — Почему ты не сказал ему? — непонимающе шепчет она. — Почему ты ничего ему не сказал? Только тогда Хуа Чэн замирает, медленно поворачивает к ней голову и внезапно осознаёт… Это воспоминание — его воспоминание — и он не хочет делиться. — …Выметайся, — выплёвывает он.