No Paths Are Bound

Отвечать на молитвы оказывается сложнее, чем он ожидал. Когда люди молятся богам, то делают половину работы за них: объясняют проблему, оставляют подношение… и бог тогда точно знает, в каком из храмов на подконтрольной территории произошло неладное. У Хуа Чэна, очевидно, нет и не было храмов. И, в отличие от богов, его влияние не ограничено какой-либо территорией. Строго говоря, он остался единственным действующем Князем Демонов, и власть его распространяется на всех призраков, где бы они ни были. Но сейчас он ищет не призраков, он ищет детей. Человеческих детей. Фонари образуют между ним и молящимся некую духовную связь; недостаточно сильную, чтобы мгновенно появиться в месте, где фонарь был зажжен, но всё же ощутимую. Он идёт по ней, как по… некоему следу. Чем дальше он уходит, тем больше слышит. В основном истории приносят ему местные, очарованные его новым обличьем: для этого путешествия он выбрал лицо дерзкого и красивого юноши. Пусть его тело не нуждается в еде, воде и отдыхе, он останавливается в тавернах и выпивает там под разговоры крестьян и торговцев. Они говорят о детях, пропадающих по ночам. О матерях, находящих по утрам пустые кроватки, о криках, плаче и поисках — всегда тщетных. Многие винят в случившемся какое-то животное: ходившие в лес охотники находили там обрывки одежды и лужи крови, но… Какое животное могло добраться до детей прямо в их кроватях? Да ещё так тихо? Нет. Что-то выманивало их по ночам. Люди в самой первой таверне обвиняли во всем деревенского сумасшедшего, всегда питавшего к детям нездоровый интерес. Тот постоянно пытался подобраться к крестьянским сыновьям поближе. Хуа Чэн нашёл его. Стоило проверить, хотя шансы, что это правда он, были близки к нулю. Этот червь был ничтожеством, но он был трусливым ничтожеством; всё, что он мог, — это ошиваться рядом и смотреть, а после визита Хуа Чэна не мог и этого. Хуа Чэн вернулся в деревню на следующий день после того, как вырвал тому сумасшедшему глаза, и его встретили новости об очередной пропаже. На этот раз исчезла маленькая девочка. И, в отличие от взрослых, подозревающих во всем друг друга, сами дети рассказывают другую историю. О лазурном огне, блуждающем в ночи. Как он мерцает вдалеке, прекрасный и заманчивый, как он очаровывает любого, кто взглянет на него, и заманивает всё глубже, глубже, глубже в лес… Как никто из тех, кого увёл зелёный свет, не вернулся. Хуа Чэн знает: это не может быть человек. Нет, это кое-кто, кто попадает под его прямую власть. Это призрак. Он вновь останавливается в таверне и, потягивая местный алкоголь, наблюдает за закатом через окно. Несколько шустрых работниц таверны явно им заинтересовались, но он только скользит по ним равнодушным взглядом, заказывая новую порцию выпивки и расплачиваясь за предыдущую. Из всех присутствующих единственный, кто привлекает внимание Хуа Чэна, — молодой человек в искусно вышитом пао голубых и серебристых цветов. Такая изысканная вышивка — явно работа мастера… а носит её отчего-то подмастерье кузнеца. Он вслушивается в разговор юноши с друзьями. — В моей деревне новый ткач появился! — хвастается он, улыбаясь от уха до уха, а потом тыкает себя пальцем в грудь. — У него ни гроша за душой, да и семьи нет, вот и приходится распродавать свой товар по дешёвке! — Нашел чем гордиться, — ворчит друг хвастуна. — Ты хоть немного приплачиваешь ему? — Конечно, ты за кого меня принимаешь! При упоминании ткача Хуа Чэн слегка улыбается и находит красную нить, обвязанную вокруг его пальца. Это… навевает воспоминания. Но у судьбы свои пути, и в это мгновение солнце, наконец, падает за горизонт. Всё внимание Хуа Чэна вновь занимает пейзаж за окном. Время пришло. Он залпом допивает, запрокинув голову (кадык ходит под кожей его горла) и с грохотом ставит на стол пустую кружку. Он бросает пару монет в оплату, и дверь таверны захлопывается за ним раньше, чем хвастливый юноша успевает договорить: — Разве стал бы я обворовывать СЛЕПОГО! А этот ещё и даос! Нет, я не такой человек. (Сегодня Хуа Чэна посетила неудача — впрочем, не его собственная.) Для кого-то вроде Хуа Чэна найти место, где можно устроить засаду, — плёвое дело. На окраине деревни ютится шесть домиков, в трех из них живут семьи с детьми. Хуа Чэн принимается ждать, устроившись в ветвях ближайшего дерева. Охотящийся на детей призрак явно не блещет интеллектом, раз так часто нападает в одном и том же месте. Ожидания Хуа Чэна оправдываются: призрак появляется практически сразу. Он парит в темноте, кувыркаясь, мерцая и подрагивая, и его зелёные отсветы оставляют на деревьях широкие тени. Конечно, Хуа Чэн знает, что это такое. Призрачный огонь. Но что-то конкретно в этом духе… отличается. Что-то не так. Что-то… им управляет. Хуа Чэн, оставаясь в своем укрытии, наблюдает за призрачным огоньком. Духовная энергия так и сочится из духа, создавая вокруг него искрящееся зеленоватое мерцание, мягко заманивающее в ловушку всякого, кто посмотрит. Для более сильных и опасных сущностей вроде Хуа Чэна эти чары ничего не значат, но… Дверь в ближайший дом приоткрывается. Оттуда, спотыкаясь в темноте, выходит маленькая девочка. Она босая, с распущенными волосами, одетая лишь в розовое ночное платье; ночью под пронизывающим ветром ей должно быть холодно, но она ничего не замечает. Она идёт в лес, и Хуа Чэн бесшумно спрыгивает с ветки, приземляясь за её спиной, и медленно идёт следом. Какое-то время они блуждают вроде бы без цели, но с каждой такой петлёй неизвестный путь уводит их всё дальше и дальше в чащу. Все дальше от помощи, дальше от спасения. Будто мушку, попавшуюся в паутину, их заманивают в глубь леса: нити опутывают всё плотнее, а жертва пытается вырваться, не понимая, что для неё уже всё кончено. Воздух пахнет смертью и гнилью. Запах идёт от… Хуа Чэн вскидывает голову, находит взглядом верхушки деревьев… и останавливается. Достаточно. Девочка чувствует вдруг, как чья-то рука касается её затылка, и тоже перестаёт идти. Туман в её голове внезапно проясняется. — Я… — она оглядывается, всхлипывая от ужаса. — Где?.. — Не бойся, — раздаётся рядом с ней тихий голос, и она замолкает. Перед ней больше нет того мерцающего зелёного свечения, строго говоря… здесь вообще никого нет. Тогда кто говорит с ней?.. — …Хуа Чэнчжу? — шепчет девочка. В конце концов, это ему она молилась. Молилась, когда её ноги вдруг повели её прочь, хотя она не хотела идти. Когда она не могла закричать, как бы ни пыталась. Когда осознала, что это не страшный сон… — …Простите, господин, что я не зажгла фонарь, — говорит девочка, едва дыша. — Я… — Забудь про фонари, — следует раздражённый ответ. Она замирает в недоумении: почему Хуа Чэнчжу так недоволен, разве они ему не нравятся? — Но… Кое-что отвлекает её раньше, чем она успевает спросить. Мягкий серебристый свет возникает рядом с её лицом, а когда она оборачивается… Бабочка освещает ей путь. Пусть незнакомый голос больше ничего не говорит, она знает. Ей нужно лишь идти следом, и этот свет приведёт её домой. — …Спасибо, Хуа Чэнчжу, — шепчет она, отправляясь в путь за серебряной бабочкой. Стоит ей уйти достаточно далеко, и Хуа Чэн вновь появляется между деревьями. В его руке зажат маленький Призрачный огонь, и он с интересом разглядывает пойманного духа. — Что же с тобой случилось?.. — тихо спрашивает он, склонив голову набок. Сложно поверить, что его собственный дух был когда-то таким же маленьким и хрупким. Хуа Чэн держит в ладони целую душу, а она для него не сильнее мухи. Тут поселился Свирепый призрак. Сильный, да. Но предпочитающий загребать жар чужими руками, охотиться на слабых и не показывать своего лица. Эта тварь скрывается в тени, выжидает и выслеживает, забирает детей. Она довольно неплохо справляется с иллюзиями и магическими трюками, но… Теперь, увидев её ловушки в деле, у Хуа Чэна есть все основания полагать, что сражаться эта тварь не умеет. Значит, она сбежит, стоит Князю Демонов заявиться к ней на порог. Что ж, раз представиться по всем правилам не выйдет… Можно и поиграть. Хуа Чэн отпускает Призрачный огонёк, и тот зависает перед ним в ожидании приказа, кувыркаясь в воздухе. Маленький дух стал ярче, и сознание его будто бы прояснилось. Голос Хуа Чэна меняется до неузнаваемости, и он командует: — Отведи меня туда, куда ты вел её. Призрак подчиняется, не раздумывая. Они идут глубже в лес, и чем дальше, тем отчетливее становится запах. Смерть и гниль. Кровь. Есть засохшая, а есть совсем свежая. Скотобойня, а не убежище Свирепого призрака. Зачем ему это? Даже забавно: эта тварь вовсе не пытается скрываться. Стоит Хуа Чэну увидеть пару сапог над его головой, и он мгновенно понимает, кто она. Князь Демонов весьма разочарован, что этой паскуде удалось выжить, но он не удивлён. В самом центре леса есть место, где корни и кроны так тесно переплетаются между собой, что образуют что-то наподобие укромного гнезда. Здесь веками селились грызуны и насекомые, но теперь здесь обитает кое-что в разы более мерзкое. Призрак в странных одеждах восседает на троне из колючих плетей ежевики. Вокруг него вьётся несколько Призрачных огней, подсвечивая ядовитую зелень его глаз и спутанные тёмные волосы, обрамляющие его лицо. Он вдруг хватает ближайшего духа и подносит его к лицу, внимательно разглядывая. — …Два серебряника, — бормочет он, отбрасывая огонёк в сторону. — Дешёвка. Он хватает следующего духа, и «суд» повторяется. Так происходит снова и снова; каждого духа он ловит и, удерживая цепкими пальцами, оценивает, сколько за него дадут на рынке. От злости его аж потряхивает. Ци Жуна продали в своё время за восемь серебряников. Эти духи не идут с ним ни в какое сравнение!.. Они ничто! Ничто. Тупые бесполезные душонки, даже если продать их всех вместе, на вырученные деньги не получится ничего купить… Он скалится, заслышав шаги, но не даёт себе труда даже голову поднять. — Долго возишься, — шипит Ци Жун. — Лучше бы тебе вернуться с чем-то стоящим. За Призрачным огнём бредёт… Мальчишка. Маленький, на вид ему около семи или восьми, а волосы его заплетены в косу, перекинутую через плечо. Его большие янтарные глаза сияют в темноте. Какая удачная охота: душа у мальчишки должна быть сильной! Улыбка палача растягивает губы Ци Жуна, обнажая ряды острых зубов. Кто знал, что в этом захолустье найдётся такое сокровище, такое дорогое создание? — Здравствуй, дитя, — шипит он, не сводя с ребёнка голодного взгляда. — Как тебя зовут? Мальчишка вскидывает голову. Вместо того, чтобы отвечать на вопрос, он шагает к Ци Жуну и задаёт свой собственный: — Кто ты, и что это за место? — у него детский голос, но ведёт он себя совсем не как ребёнок. Храбрый. Храбрый маленький глупец. Улыбка Ци Жуна превращается в издевательскую насмешку. — Я Князь Демонов! — он сжимает кулаки, откидываясь на свой шипастый трон. — Что с тебя взять, с необразованного щенка, раз ты не узнал меня?! Я Ци Жун, Князь Демонов, вышедший из пучин ада! Мальчишка должен был напугаться до полусмерти, но вместо этого он выглядит… выглядит… Он выглядит так, будто бы искренне наслаждается ситуацией. — Князь Демонов? — косо улыбается мальчишка, показывая один заострённый клычок. — Ты? — Да! — скалится в ответ Ци Жун. — А я думал, Ци Жун был двоюродным братом Наследного Принца Сяньлэ. Зелёный демон, мгновение назад собиравшийся броситься и придушить ребёнка, тут же замирает. — …Ты знаешь об этом? — выдыхает он, и в его широко распахнутых глазах на мгновение вспыхивает надежда быть узнанным, вновь стать в чьих-то глазах обладателем богатства и статуса. Но потом он вспоминает. Вспоминает, из-за кого всё пошло прахом. — …Он не имеет ко мне никакого отношения! — Ци Жун сплёвывает. — Грязная псина! Неудачник! Я давно от него отрёкся! Глаза мальчишки вдруг наполняются огнём, но он не отступает. — Я слышал другую историю, — зелёный демон начинает рычать, а мальчишка спокойно продолжает: — Я слышал, что наследный принц изгнал тебя. Ци Жун весь белеет. — Я слышал, что ты был настолько ему противен, что он лишил тебя всех званий и титулов. Ци Жун дергается так сильно, будто его ударили. — Кто... кто тебе это сказал?! Это всё ЛОЖЬ! Кто тебе сказал?! КТО ТЕБЕ СКАЗАЛ?! — Все это знают, — шире улыбается мальчишка. Хуа Чэн даже думает, что теперь зелёный призрак сопоставит кусочки головоломки… Впрочем, размышления никогда не были сильной стороной этого существа, и Хуа Чэн совсем не удивлён, что Ци Жун только начинает кричать громче, заходясь от ярости: — ЭТО НЕПРАВДА! НЕПРАВДА! Это я его бросил! А он разозлился, потому что я перестал ему молиться! Это ОН уродец! Позорище! Мусор! Не Я! Именно в этот момент Хуа Чэн кое-что замечает. Камень под его ногами совсем не похож на местные покрытые мхом валуны. Это кусочки мрамора. Осколки, оставшиеся от… Статуй божества. А под ногой Ци Жуна лежит мраморная голова, и лицо на ней… такое знакомое. Воздух в сердце леса вдруг меняется. К нему примешивается едва уловимый след чьей-то жажды убийства. Ци Жун хмурится, внюхиваясь и оглядываясь по сторонам. Здесь есть кто-то, чья духовная энергия очень сильна. Куда сильнее, чем зелёный демон когда-либо ощущал. Но откуда… откуда исходит эта энергия? А ребёнок, меж тем, вновь подаёт голос: — Я думал, Князь Демонов был красным духом, а не зелёным. Такие слухи действительно распространились. Ци Жун — как удобно — будто бы не замечает ярко-красных верхних одежд мальчишки. — Пустая болтовня! Конечно, он зелёный! — …А ещё я думал, что Князья Демонов ростом повыше, — поддевает мальчишка, будто бы всё величие Ци Жуна его вовсе не впечатлило. На лбу у Ци Жуна вздуваются вены. Он действительно не вышел ростом, но… — Я БЫЛ ВЫШЕ! Откуда мне знать, почему мой дух обрёл такой облик?! — он хватает мальчишку за шею. По правде сказать, Хуа Чэн не помнит, чтобы Ци Жун был выше Се Ляня. При жизни тот был на полголовы ниже принца, а после смерти стал ещё ниже. Что ж, можно считать это кармическим воздаянием. — Но разве Князья Демонов не могут менять облик? — спрашивает ребёнок. Хотя Ци Жун поднял его над землёй, удерживая за горло, его голос звучит совершенно нормально. Его властный взгляд пылает в темноте. Что-то заставляет зелёного демона ненадолго задуматься. — Я… — он хмурится так усердно, что между его бровями залегает глубокая складка. Откуда ребёнку такое знать? — Разве ты не мог сделать себя выше? — повторяет мальчик, и его голос теперь звучит по-другому. Теперь он не болтается в хватке Ци Жуна, наоборот, зеленому демону приходится тянуться, чтобы удерживать шею мужчины. — Вот так? На поляне мгновенно воцаряется тишина. Мёртвая тишина. Пальцы Ци Жуна начинают трястись. — Х-Хуа Чэн? Разумеется, зелёный демон знает его под этим именем. Так зовут его все призраки; оно разнеслось среди нежити всех мастей, просочилось в каждый уголок мира мёртвых, передавалось из уст в уста теми, кто вернулся из окрестностей горы Тунлу. Красивое имя. Лирическое. Имя убийцы. Его усмешка не уступает в жестокости усмешкам самого Ци Жуна, она острая, полная опасности, зубов и дерзкой самоуверенности, разливающейся в воздухе. — Оказывается, есть ещё один Князь Демонов. Почему же никто не поставил меня в известность? — задумчиво тянет Хуа Чэн. В то же мгновение, как Ци Жун отпускает чужое горло, самого зелёного призрака подвешивают в воздухе. Он извивается, его ноги бессильно дёргаются, а изо рта сыпется поток задушенных извинений: — Я-я не хотел оскорбить вас, молодой господин, я… я… этот достопочтенный не знал! — Ты думаешь, для меня это важно? — спрашивает Хуа Чэн, постепенно усиливая давление, пока глаза зелёного демона наливаются кровью. Было время, когда этот человек нависал над Хун-эром страшной тенью. Большинство людей, столкнувшись со страхом, делают одну из двух вещей. Они либо дерутся, либо бегут. Любой, кто знает Князя Демонов, мгновенно скажет, что тот, очевидно, предпочитает сражаться. Но так было не всегда. В его жизни было другое время. Тогда он был маленьким, и он был напуган. Он сопротивлялся… но как же он тогда боялся. Потому что человек, запихивающий его в мешок, человек, привязавший его к той повозке… Его лицо было так похоже на то, другое лицо. «ДЯНЬСЯ! ДЯНЬСЯ! ДЯНЬСЯ!» Крики толпы стояли у него в ушах отчётливым эхом. Как волшебно красиво было то лицо, как очаровывали его те глаза, как те руки прижали Хун-эра к себе, как над его ухом раздался шепот… «Не бойся» И он не боялся. До того самого дня. Он не боялся боли: Хун-эр привык к ней с самого раннего детства. Он не боялся смерти: хотя его жизнь едва успела начаться, он был готов умереть, даже жаждал этого. Но когда человек с лицом его спасителя запихнул его в мешок, когда сказал, кем приходится наследному принцу… Хун-эр испугался, что Се Лянь обо всём знал. Что он знал каким-то непостижимым образом, что этот человек собрался сделать, и ему было всё равно. Это было страшно. Истинный ужас пронзил его до самых костей. Он не боится Ци Жуна и никогда не боялся… но как пугала мысль, что наследный принц на него похож! Что единственный проблеск тепла и света в жизни Хун-эра был лишь дешевой подделкой. «Мой красивый, храбрый Хун-эр» Так когда-то называл его возлюбленный. Легко быть храбрецом, когда ты уже пережил всё самое страшное, что мир мог с тобой сотворить. Но и у Хуа Чэна есть страхи. Те же страхи, что были у ребёнка с другим именем, другим лицом. Но в конечном итоге его страхи были развеяны. Повозку остановили, и через всю боль, через застилавшую сознание агонию, которой Хун-эр никогда по-настоящему не боялся… …он увидел лицо Наследного Принца. Его напуганное, встревоженное лицо. С того дня Хуа Чэн больше не чувствовал настоящего страха. Не за себя. Он боялся за Се Ляня бессчётное количество раз, но… Он оглядывает жалкого червя, которого удерживает теперь стальной хваткой. Хуа Чэн никогда не боялся Ци Жуна, будь он призраком или человеком. Даже когда Ци Жун пытал его. Убил его. Хун-эр не боялся, когда тот раз за разом вонзал в него Фансинь, не нанося смертельных ран. Не боялся, когда Ци Жун с оскалом проворачивал в ране лезвие, пытаясь заставить юношу закричать. Это была обычная боль, что в ней могло его напугать? Так много людей причиняли ему боль всю его человеческую жизнь, в поступках Ци Жуна не было ничего особенного. Будь дело лишь в его собственной смерти, Князь Демонов вряд ли бы пошел мстить. Даже за пытки, даже за его прошлую жестокость. Нет, он мстит за то, что Ци Жун сделал после. За то, что заставил смотреть, как его бог, спотыкаясь, прочёсывает лес, не переставая звать. Как он раз за разом проходит под вздёрнутым телом Хун-эра, страшась… худшего. Отчаянно пытаясь его найти. Хун-эр тогда мог лишь изнывать от тревоги, глядя, как Се Лянь падает снова и снова. Царапает ладони. Повреждает ногу. Хун-эр никогда бы не позволил ему упасть, но тело его не слушается. Он бы не допустил, чтобы его принц мучился и страдал. Се Лянь в те времена ещё не был настолько приучен терпеть боль, но он заставил себя отбросить её в сторону — всё, чтобы отыскать Хун-эра. А Хун-эр знал, что уже слишком поздно. Худшее, которого его бог страшился… уже произошло. Он умер. Хун-эр умер, и ему больше ничего не оставалось, только смотреть. Становилось мёрзло. «Скоро пойдёт снег» В тот момент всё было таким нечетким: его сознание с трудом удерживалось в мире живых в оболочке Призрачного огня, он не понимал даже, почему не может ответить, когда Се Лянь так отчаянно его зовёт. «Скоро пойдёт снег, гэгэ, возвращайся в дом» Как бы он ни старался, его губы не шевелились. Неподвижные. Оледеневшие. «Ты замёрзнешь» За последние два десятка лет Хуа Чэн многое узнал. Куда больше, чем люди узнают за целую жизнь. И среди всех этих знаний оказался очень редкий секрет: Призрачные огни способны плакать. Люди этого не понимают: они видят лишь искорки, россыпью разлетающиеся от зеленоватых огней. Но это слёзы. Они льются дождём ярких искр, когда Хун-эр изо всех сил прижимается к Се Ляню ближе, чтобы согреть его, как грел каждую ночь… Но призрачный огонь не даёт тепла. «Стоит прекратить оплакивать жизнь, которой у тебя уже никогда не будет» Так советовала ему Чжао Бэйтун, и это был важный урок. Но кое в чём его Наставница ошиблась. Хун-эр оплакивал не своё будущее. Его даже не сильно обеспокоила собственная смерть. Она была досадной помехой, и защищать его бога стало сложнее. Он чувствовал раздражение, да, но скорбь… Скорбь пришла к нему позже, с осознанием, что он больше не в силах согреть Се Ляня. Ни сейчас, ни позже. Никогда. Он всё ещё оплакивает возможность дарить тепло, даже сейчас. И никто не скорбит, как призрак. — Я… я же извинился! — Ноги Ци Жуна бестолково болтаются над землёй, а ногтями он безуспешно царапает Хуа Чэну запястье. — Нет никакой необходимости… прибегать к насилию! Князь Демонов, оторвавшись от своих размышлений, язвительно усмехается. — А в убийстве такого количества детей была необходимость? Зачем тебе они? — Они… Я пытался… поднакопить… — Большой палец Хуа Чэна сдавливает Ци Жуну трахею, и тот нелепо дёргается, задыхаясь и не понимая. — Какое… вам вообще дело?! Мягкосердечные призраки никогда не становятся сильными, а уж Князь Демонов… Князем Демонов может быть лишь тот, кто буквально пропитан ненавистью, кого тёмная энергия заполнила до краёв. Что могут значить жизни нескольких деревенских детей для подобного существа? Пальцы Хуа Чэна сжимаются так плотно, что зелёный демон чувствует, как хрустят, ломаясь, его позвонки. Ему, к сожалению, хорошо знакомо это ощущение… — Ты использовал для этого моё имя, — задумчиво отвечает Князь Демонов. А он, можно понять, весьма трепетно относится к своему имени. И ему не нравится, когда его используют чужаки. — Т-титул, только титул..! — пытается спорить призрак, но его шею сдавливает сильнее, и он всхлипывает: — Хорошо, хорошо, извините! Его крики эхом разносятся по ночному лесу, отражаются между деревьями, будто бы он — животное, попавшее в западню и пытающееся спасти свою жизнь. — Ты не можешь меня р-развеять! Не можешь ведь?! Не… Я не так уж сильно тебя и обидел! Хуа Чэн размышляет. В какой вседозволенности и богатстве надо вырасти, чтобы человеческие страдания виделись в таком искаженном преломлении?.. Безликий Бай когда-то говорил об этом Се Ляню, и он был прав. Ци Жун оценивает свои действия лишь по тому, какие последствия у них будут. В тот день, когда Се Лянь вытащил Хун-эра из привязанного к повозке мешка, Ци Жуна заботило лишь наказание королевской четы и, в куда меньшей мере, Фэн Синя. Ему было наплевать, что ребёнок чуть не погиб. Нет, его это совершенно не волновало. Он пёкся о своей сломанной руке. О повозке, которую у него отобрали. Поэтому Хуа Чэн знает: Ци Жун уверен, что Князю Демонов нет дела до погубленных жизней. В будущем он сделает всё то же самое. Хуа Чэн думает развеять его. Это будет несложно, да и призрак в его руках, судя по отчаянным метаниям, готовится к такому исходу. Но есть одна вещь, одно воспоминание, которое его останавливает. Это воспоминание о Се Ляне, стоящем посреди роскошной залы с накрытым пиршественным столом. О Се Ляне, держащем в руке призрачное пламя. О Се Ляне в белых траурных одеждах, заляпанных кровью, с проклятым узором канги, мерцающим в его глазах. О Се Ляне в отсветах зеленого потустороннего огня, склонившемся над Ци Жуном, о его тихом голосе, исполненном ярости и яда. Вряд ли его бог вспоминает этот момент с теплом, но Хуа Чэн… Даже мысли хватает, чтобы наполнить его сердце любовью и тоской. — У… умоляю!.. Как раздражает. Это был такой приятный образ, а это никчёмное создание отвлекает своими воплями, всхлипами и соплями. Хуа Чэн ломает ему трахею — чтобы замолчал, и тут же разжимает пальцы. Зеленый призрак падает на землю, корчась от боли, вцепившись пальцами в шею. Должно быть, знакомое чувство. — Я тебя не развею, — тянет Хуа Чэн, склонив голову набок. Не потому, что не хочет. Нет, просто это решение уже было однажды принято: Се Лянь мог развеять Ци Жуна ещё тогда, но предпочёл позволить призраку жить. Таково желание его бога, и Хуа Чэн не посмеет его ослушаться. — По крайней мере, не до конца, — он разминает пальцы. Он не развеет Ци Жуна… но подведёт того к самой грани. А уж что случится с духом после этого, решать самому Ци Жуну. — Ты назвался Князем Демонов, — тихо говорит Хуа Чэн, нависая над сломанным телом Ци Жуна. — Хочешь узнать, что это значит? Многие люди не могут этого понять. Безликий Бай был страшным бедствием, он приносил войны, разрушения и болезнь, но практически никогда он не принимал личного участия в битвах. У внешнего мира практически не было возможности узреть истинную мощь Князя Демонов. Даже сам Хуа Чэн ещё только исследует границы своей новообретённой силы. Ци Жун может лишь смотреть, как маленькие серебристые существа возникают вокруг него из лесной подстилки, подкрадываются ближе. Это крысы. Хуа Чэн разбирается с мерзкой тварью, которой бабочки не подойдут. Зелёный демон пытается пошевелиться, хрипя и постанывая от боли: призрачные создания вгрызаются в его плоть, постепенно высасывая духовную силу из его нынешней оболочки. Для Хуа Чэна это было легче, чем шевельнуть мизинцем. Совершенно никакого усилия. Даже когда бессильно извивающийся Ци Жун оказывается у самой грани полнейшего разрушения, когда его оболочка оказывается погребенной под серебристыми крысами, когда каждый обнаженный участок плоти оказывается изорван мелкими зубами в лохмотья… Хуа Чэн всё ещё не смотрит на него. Он изучает грязь под своими ногтями с выражением вселенской скуки. — Ума в тебе немного, так что слушай внимательно, — вздыхает Князь Демонов и поворачивается к нему ровно в тот момент, когда крысы поглощают последние крупицы энергии из оболочки Ци Жуна, и от него остаётся только самая сердцевина — так же, как и двадцать три года назад. Ци Жун вновь становится Призрачным огнём. — Я человек нетерпеливый, а если меня разозлить, что ж… — он ухмыляется. — Хочешь знать, что меня злит, Ци Жун? Он разворачивается и медленно идёт обратно по лесной тропе. Бабочки вновь вернулись к нему; они раз за разом врезаются в Призрачный огонь, подталкивая того следовать за их хозяином. Под его сапогами мягко похрустывают сухие листья — предвестники надвигающейся осени. С каждым шагом слышится едва уловимый перезвон серебряных колокольчиков. — Когда люди берут то, что принадлежит мне. Когда с рождения ничего не имеешь, учишься цепляться за каждую мелочь, что жизнь подбрасывает тебе, и держаться за неё накрепко. До недавнего времени в жизни Хуа Чэна не было практически ничего, что он бы действительно мог назвать своим. Он жаждал многого, этого не отнять, но у него не было на это права, и его заставили отречься от подобных чаяний. Но он был одиноким ребёнком, который вырос в эгоистичного подростка. Мужчина, которым стал Хуа Чэн, был собственником. — Тронешь моих последователей хоть пальцем, и я найду тебя, — Князь Демонов вскидывает задумчивый взгляд к небу. — Найду и сделаю с тобой это снова. Это даже не угроза — это обещание. Ци Жун не устоит, Хуа Чэн в этом абсолютно уверен. В конечном итоге безрассудство и невоздержанность возьмут верх над желанием спасти свою шкуру, и Ци Жун попытается снова. Но теперь всю оставшуюся жизнь Ци Жун проведет, содрогаясь от страха, и Хуа Чэн… насладится этим сполна. До этого момента Князь Демонов наотрез отказывался признавать тот факт, что у него есть последователи. Он не уверен, что это считается, — всё же он добровольно сошел с Небес, отрёкшись от титула. Но они всё равно молились ему, а теперь он ответил на мольбы. Это образует между ними некий… контракт, желает он того или нет. Когда они выходят из леса, Хуа Чэн, наконец, слышит… …дождь. Мягкий стук капель о листья. Густой лесной полог защищает Князя Демонов от влаги, и ни одна капля не касается его, пока он не покидает лес. Он протягивает ладонь под дождь… и она оказывается запачкана алым. — …Снова? — задумчиво тянет он, растерев каплю между пальцами. В прошлый раз это случилось, когда он еще сражался у подножия Тунлу, в ту минуту, когда Хуа Чэн выковал свой ятаган. В то время он списал всё на… странность этого места. Теперь же под все нарастающим кровавым ливнем он чувствует приток силы, искрящейся в его венах. Теперь Хуа Чэн понимает: это случилось из-за него тогда, это случается из-за него сейчас. Гнев Хуа Чэна так силён, так безбрежен, что даже крохотной его доли, выпущенной на эту тварь Ци Жуна, даже такой его незначительной части хватило… Чтобы сами небеса заплакали кровавыми слезами. Эта мысль приносит удовлетворение, и его окровавленное, разорванное, измученное сердце, не знавшее покоя все эти годы, начинает ныть немного меньше. Призрачный огонь дрожит за его спиной, шипя и искрясь от каждой капли крови, попавшей на его пламя, и Хуа Чэн достаёт… Зонт. Спицы раскрываются, и Хуа Чэн поднимает его над головой, наблюдая за кровавым ливнем. Не в первый и не в последний раз Князь Демонов использует силу поверженного врага, чтобы создать духовное орудие. Он сохранил этот зонт, хоть его бог, должно быть, давно позабыл о нём… «Если не знаешь, ради чего жить…» Его пальцы теснее сжимают ручку зонта. «…позволь мне стать смыслом твоей жизни» Это были милосердные слова, хотя тогда Се Лянь, скорее всего, едва ли подумал о них дважды. Для его бога это был лишь крошечный миг, который так легко позабыть. Но подобные мгновения… Хуа Чэн бросает взгляд вниз и замечает у обочины маленький белый цветок, чьи лепестки потяжелели от крови. Мгновения, ничего не значащие в глазах божества, могут стать всем в жизни ребёнка. Он поступил тогда, не задумываясь: закрыл своим зонтом маленькое создание, чтобы кровавый ливень не погубил его. Мыслями он был далеко, вспоминая, как много цветов, подобных этому, он находил для своего бога каждый день. Хуа Чэн помнил цветок, который сам заправил Се Ляню за ухо в день их последней встречи. Как тяжело было хрупким лепесткам под крупными дождевыми каплями. Будучи Умином, он изо всех сил пытался его защитить. Уже тогда он знал, что это бессмысленно: Се Лянь не хотел быть спасённым. Но он всё равно пытался. Он знал: никакая боль не длится вечно. Однажды его бог вновь станет собой. И он знал, что Се Лянь придёт в ужас от того, что совершил, когда гнев и скорбь затмили его разум. Люди ставят статуи божеств на постаменты и превозносят, но только лишь потому, что боги сами поставили себя на пьедестал. Никто не падает с такой высоты, как боги — и никто не скорбит по ним сильнее призраков. Может, будь он всё ещё Хун-эром, он мог бы что-то сказать, изменить, что-то сделать, как-то помочь… Принц знал Хун-эра и доверял ему. Но кем был для него Умин? Никем. Ничем. Существом, у которого не осталось даже имени. Какое право он имел вмешиваться в решения Се Ляня, пусть даже тот решил разрушить сам себя? Он мог лишь следовать — и наблюдать. Наблюдать, как цветок склоняет голову под дождём. Один. Ужасно, совершенно один. Пока истрепавшаяся, немного погнутая шляпа-доули не заслонила его от дождя. Хуа Чэн вспоминает об этом, разглядывая забрызганный кровью цветок, укрытый им от тяжёлых капель. Он помнит, и это больно. Он не знает, что из окна своей спальни за ним следит маленькая девочка. Её широко распахнутые глаза вглядываются в ночь, и открывшееся ей зрелище ужасает… Но она знает, что юноша, держащий наклонённый зонт, — её спаситель. Князь демонов, красный призрак Хуа Чэнчжу. Нет, нет… он больше, чем просто призрак. Эти мысли не идут у неё из головы, пока она смотрит на кровавый дождь, падающий вокруг. Она чувствует, что наблюдает не за простой ночной охотой, а за чем-то… значимым. Это сцена из легенды… нет, из сказки. И герои таких историй носят красоту в своих именах. Хуа Чэн ещё много раз заставит Небеса пролить кровавые слёзы, и этот случай почти сотрётся из его памяти за неважностью. Он лишь избавлялся от паразита. Но именно в эту ночь он заработал свой титул… тот, что станет одной строкой из известных четырёх: Собиратель Цветов Под Кровавым Дождём. Сначала титул кажется ему неподходящим, но затем… Чем же он занят, если не идёт всю жизнь через пелену кровавого дождя в постоянных поисках одного цветка?

***

В самом начале второго изгнания Се Лянь говорил себе, что начнёт всё сначала. Что это будет новая жизнь с чистого листа, и он не вернётся к тем методам, которые по глупости использовал в юности, собираясь выместить свою скорбь на весь мир. Он сам искренне в это верил. За прошедшие годы он не навредил ни одному человеку, он не лгал никому и ни у кого не крал. В общем, он жил достойной жизнью и зарабатывал на неё честным путём. Он был обычным Даосом. Он не мог и представить, что когда-нибудь окажется в подобной ситуации. Что от него ожидается — даже требуется — невмешательство. Что он должен будет позволить случиться ужасным вещам лишь потому, что в его положении не должно вмешиваться. Но Се Лянь больше не бог. По крайней мере, не является им сейчас. Хоть он и жалел всей душой, что его попытки помочь смертным провалились, он никогда не сожалел о самих попытках. Тук-тук! Мальчишка плетётся открывать, раздраженно потирая глаза, только чтобы, распахнув её, встретить на пороге знакомую фигуру. — …Господин Хуа?! — Хэн, — Се Лянь улыбается в ответ. — Что вы здесь делаете? — бормочет он, нахмурившись. — Ещё даже солнце не взошло. Я мог бы поспать ещё целых четыре часа! Мне ещё не нужно в лавку! Я..! — Я здесь по другому поводу, — Се Лянь качает головой, и из-за его спины показывается Ян. Се Лянь берет его за руку. — Можно ли попросить тебя приютить его на ночь? Хэн отступает вглубь дома, оглядывая Яна так, будто тот — таракан, которого очень хотелось не пускать внутрь, а раздавить на входе. Ян выглядит в равной степени недовольным, но… Се Лянь приветливо улыбается и, ловко ухватив обоих мальчишек за плечи, проходит с ними в дом. — В твоём возрасте очень важно иметь друзей, — наставляет Даос. — А то останешься совсем один, как я! — …Какая печаль, — бубнит Ян, вздёрнув подбородок. — По крайней мере я не останусь совсем слепым, как вы! — ругается Хэн, пытаясь сбросить с плеча руку Се Ляня. — Ян и так постоянно один, какая мне…! Он резко замолкает: Даос склоняется над ним, не переставая улыбаться, но теперь в этой улыбке есть что-то… острое. — Знаешь, как я утратил зрение, Хэн? Мальчик осторожно трясёт головой, и улыбка Се Ляня становится шире. — Меня попросили совершить доброе дело, и я отказался. Что ж, это не совсем правда, но он слышит, как забилось от страха сердечко Хэна, так что это была весьма эффективная ложь. Двое мальчишек какое-то время ещё стоят в коридоре; Ян напряжен, как струна, а Хэн сверлит его гневным взглядом, пока, наконец, не заставляет себя отступить. — Если хочешь спать, я выдам тебе запасное одеяло. Но только сунься в мою кровать, и я тебя убью. — …Хорошо, — отвечает младший из мальчиков после непродолжительной тишины. Они оба исчезают в глубине дома. Се Лянь заставил Яна очень подробно описать путь до хижины, где жил его отец, и потому её оказалось не так уж сложно найти. Пару раз Се Лянь всё же спотыкается, но Жое или ствол ближайшего дерева не дают ему упасть на землю. Кора под его пальцами почему-то влажная, но он не помнит, чтобы шел дождь. В воздухе отчетливо угадывается металлический привкус, пахнет будто бы кровью, но он не может разобрать, откуда. Может, в другое время он бы и занялся этим вопросом, но его сознание занято другим, более насущным делом. До домика на холме ему предстоит небольшая прогулка, и весь путь Се Лянь проводит в размышлениях. В подобной ситуации слова не помогут решить проблему. Может, в юности он поверил бы в такую возможность, но сейчас… Он не настолько наивен. Се Лянь сражается сам с собой всю дорогу до дома Яна, пока не оказывается у самого порога, пока не стучит в дверь тремя сильными ударами… Тук! Тук! Тук! Сможет ли он решить проблему, не прибегая к насилию? Можно ли разрешить ситуацию, не вредя… этому человеку. Хочет ли… — Клянусь небесами, щенок, если ты не умер, Я УБЬЮ ТЕБЯ САМ! Хочет ли он?.. Он чувствует, как яростно распахивается дверь, и отец Яна вываливается из неё на порог — нетвёрдо стоящий на ногах, источающий вонь дешевого пойла, немытого тела и затхлости. Слышит, как тот ворочает головой, пытаясь углядеть ребёнка, пока, наконец, его взгляд не останавливается на Се Ляне. — …Ты кто такой?! Бог улыбается, складывая перед собой руки в приветливом жесте. — Добрый вечер. Если я не ошибаюсь, у вас есть сын по имени Ян? — …И что с того? — выплевывает мужчина, утирая нос. — Тебе какое дело? — Я встретился с этим ребёнком, когда он в компании других ребят пытался призвать Князя Демонов, — спокойно объясняет Се Лянь. — Я… — брови мужчины сходятся на переносице. — Что?! Что за чушь?! Где этот недоносок? Он у меня дождётся!.. — Я оставил его у семьи Хэна на этот вечер, — продолжает Се Лянь, заставляя себя улыбаться. — Я надеюсь, вы не собирались применять к ребёнку силу? Крестьянин замирает, тяжело дыша. Он оглядывает Даоса с головы до ног и, наконец, узнаёт его. Ему кажется, он видел его в городе. — …Господин Хуа, так ведь? Се Лянь вежливо склоняет голову. — Вы правы. Среди детей ходит слух, что Князь Демонов может помочь, если кто-то несправедливо с ними обращается. Мужчина весь деревенеет, его плечи напрягаются, будто он готовится защищаться. — Как вы думаете, у вашего сына была причина обратиться к нему за помощью? — …Он стал беспокойный после того, как умерла его мать, — бормочет мужик, сжимая ладони в кулаки. — Рассказывает небылицы, лишь бы привлечь внимание. Не стоит об этом беспокоиться. Как складно звучит: этот человек явно говорит подобное не в первый раз. — …Ясно, — тихо говорит Се Лянь. — Что ж, всё равно стоило проверить. Спасибо, что успокоили. Он не может угрожать этому мужчине физической расправой. Не может прибегать к насилию. Не может ведь?.. — Не забивай себе голову, маленький жрец. Ступай уже домой. Се Лянь отворачивается, нахмурившись. Минуло много лет с тех пор, как накладываемые на всех божеств ограничения оставляли его в настолько растрёпанных чувствах. Он знает, изничтожить этого человека не стоило бы ничего. Никто не станет по нему скучать, а некоторые даже отблагодарят Се Ляня. Но разве он не поклялся, что не вернётся больше на этот путь? Он… — Клянусь Небесами, мальчишка видит призраков в каждой тени, — продолжает бормотать мужик, когда думает, что Се Лянь отошёл уже достаточно далеко и не может его услышать. — Раз так хочет с ними повстречаться, отправлялся бы к своей шлюхе-мамаше! Лучше б сгинул, и дело с концом! Принц замирает, не успев сделать следующий шаг. Вот оно. Он находит у себя за пазухой серебряное кольцо, выуживает его и подносит к губам. В голове у Се Ляня зреет план. — Прости меня, Хун-эр, — вздыхает бог едва слышно. — Я дал тебе слово, что больше так не поступлю, но… Но это важно. Наконец, Се Лянь оборачивается. Его невидящий взгляд останавливается на мужчине, и отчего-то вызывает тревогу. (Принц не может этого знать, но всего в нескольких ли отсюда один Князь Демонов потер шею, унимая пробежавшую вдоль позвоночника дрожь.) — Господин? — …Чего еще? — бросает крестьянин, напрягаясь. Се Лянь улыбается, медленно склоняя голову к плечу, и его голос совершенно вежлив, даже дружелюбен, когда он говорит: — Ян всё мне рассказал. Этот грузный мужик замирает, как парализованный, и кажется, будто глаза вот-вот вылезут из орбит. — Он что—?! — Он показал мне шрамы, — объясняет Се Лянь. Се Лянь, конечно, нашел их наощупь и мгновенно понял, что их оставило. Розги. — Думаю, всё остальное, о чём он мне рассказал, тоже правда. Се Лянь слышит, как сердце отца Яна ускоряет свой стук. Ребёнок говорил ему и о других вещах. Ранах, которые не оставляют шрамов на теле, а уродуют что-то куда более глубокое. — Я собираюсь всем рассказать, — заканчивает Се Лянь, поворачиваясь спиной, чтобы уйти. — Это я убедил Яна не возвращаться в этот дом на ночь. В конце концов, было честным предупредить вас, что я не буду молчать. Если бы обстоятельства были иными, если бы Се Лянь был кем угодно ещё, с его стороны это было бы крайне необдуманным поступком. Наивным поступком. Но он лишь поворачивается к мужчине спиной и начинает медленный спуск с холма, прочь от этого дома, в деревню, к людям. Когда он слышит за спиной крадущиеся шаги, он улыбается. Се Лянь знает, люди бывают удивительными созданиями. Во многих скрыта доброта, проявляющая себя в самый неожиданный момент. Но есть и те, кто никогда не удивляет. Кто лишь разочаровывает. Этот человек из последних, и это Се Ляню на руку. Он притворяется, что ничего не замечает, но совсем не удивлён, когда крестьянин нападает на него со спины. Даже метод, который тот избрал, идеально вписывается в план. Когда мясистые руки сдавливают его горло, Се Лянь прекрасно справляется с ролью: судорожно вдыхает, хрипит и задушено всхлипывает. Если оценивать ситуацию трезвым умом, он понимает даже, как сильно и жестоко сжимаются эти ладони, чувствует, как толстые пальцы ломают, сминают, крошат его трахею, сжимая сильнее с каждой минутой. Но это не больно. Не по-настоящему. Даже когда его обманчиво слабое тело поднимают над землёй. Его руки дрожат, когда он «пытается» отцепить пальцы мужчины от своего горла. Он может сломать эти пальцы одним движением запястья, но выбирает не делать этого. Наконец, когда тело даоса обмякает, руки на горле разжимаются, и Се Лянь падает в грязь. Какое-то время он так и лежит. Он абсолютно неподвижен, волосы закрыли его лицо. Он не дышит. Крестьянин смотрит на него, трясётся и никак не может выровнять дыхание. Се Лянь остаётся всё таким же безжизненным, но чувствует ладони на своих лодыжках: отец Яна оттаскивает тело в кусты. Это даже приятно, будто бы кто-то несёт его на руках. Он не может вспомнить, когда последний раз его несли на руках. Даже мелкие камешки, о которые периодически ударяется его голова, не отвлекают от приятных мыслей. Наконец, согласно гениальному плану, рождённому в пропитом мозгу убийцы, его тело бросают в овраг за кустами. Очень впечатляет — Се Лянь аж дрожит от восхищения перед подобной совершенной стратегией. Се Лянь слышит, как мужик бредёт обратно в свой дом, и чувствует беспокойно завозившуюся Жое. Бедная лента, должно быть, чувствует себя ужасно, ведь Се Лянь запретил вмешиваться. Но смысл был не в этом. Какое-то время принц ещё лежит на засыпанной листьями земле, в глубокой задумчивости поглаживая кончиками пальцев серебряное кольцо. «Прости меня, Хун-эр» — думает он, разглядывая темную пустоту под своими веками. «Я говорил, что больше так не буду.» Он обещал в своём втором изгнании заботиться о себе лучше. И Се Лянь честно пытается… выходит у него, правда, так себе. «Но в этот раз в опасности оказался ребёнок. Если бы ты был здесь, ты бы понял, я обещаю.» Чуть больше часа спустя его горло заканчивает регенерацию повреждённых тканей, и он поднимается на ноги. Он вновь сжимает в ладони прах Хун-эра, но больше не извиняется. С учетом того, что он собирается сделать, извинения будут казаться неискренними. В маленьком доме у холма вновь раздаётся стук в дверь. Тук, тук, тук! Мужчина, потирая виски, кое-как выбирается из-за кухонного стола и нетвердой походкой идёт открывать. — Наконец притащил домой свою тощую задницу, поганый ты…?! Стоит двери распахнуться, и он примерзает к месту от ужаса. На пороге стоит — его горло покрыто синяками, но в остальном цело — Даос. Слепой Даос в одеждах заклинателя. — Здравствуйте, — мягко улыбается Се Лянь. — Это вы отец Яна? — Я… я… — мужчину трясёт, он отступает вглубь дома, а в горле абсолютно сухо. Разве он…? Неужели он тогда… не довёл дело до конца? — Я не… Улыбка Даоса становится шире, отчего у крестьянина сердце уходит в пятки. — Ян всё мне рассказал, — объясняет Се Лянь и разворачивается. — Я не стану молчать. Он снова начинает медленный спуск, и снова издалека слышит нетвердые шаги увязавшегося за ним мужчины. Во второй раз это почти больно, но только потому, что тот использовал нож. От ощущения вонзающегося лезвия пробуждаются плохие воспоминания. Полный боли всхлип вырывается из его груди, когда нож входит ему между лопаток снова и снова. Се Лянь разыгрывает отличное представление: заваливаясь, падает навзничь, а когда его переворачивают, делает слабые попытки защитить голову, а потом покорно обмякает — снова — и его кровь собирается на земле в лужи. В этот раз пьяница старается лучше. Даже пытается похоронить его, утащив тело Се Ляня поглубже в лес. Попытка далека от идеала: могила едва ли глубиной в фут, да и коротковата: ноги торчат. Но по крайней мере она демонстрирует наличие у отца Яна (пусть и очень, очень слабо выраженной) способности к обучению. Какое-то время Се Лянь просто лежит, шевеля в сапогах пальцами ног. Его убийца не потрудился скрыть следы… впрочем, в этом лесу всё и так окрашено красным, кровь Се Ляня просто смешалась с другими следами. Интересно, как это случилось? Он… Жое протестующе завозилась. Она глубоко привязана к своему хозяину, куда глубже, чем обычные духовные орудия. Её основная цель — защищать, а не сражаться, а она вынуждена смотреть, как её принц проходит через подобное снова и снова… разумеется, бедная лента места себе найти не может. — Прости, — шепчет Се Лянь. — Но это лучший способ. Он может сесть. Может отряхнуть грязь со своих одежд и вновь дойти до вершины холма. Ян бы не смог, если б отец навредил ему. Так что Се Лянь вновь стучит в эту дверь. Он готов признать, что это не самый изящный метод… — Ян всё мне рассказал. Но с каждым повторением в глазах мужчины отражается всё больший страх. — Я не стану молчать. За долгие часы перед рассветом Се Ляня задушили, прирезали, зарубили топором, утопили в реке, текущей в низине холма… И каждый раз он возвращался. Се Лянь и пальцем не тронул смертного — ни единого раза. Но на рассвете раздался мягкий стук совсем в другую дверь.