No Paths Are Bound

В королевстве Сюли есть портовый город. Сверкающая жемчужина, выросшая в самом центре побережья; верфи и доки заполнены здесь кораблями со всех уголков света, всех размеров, мастей и расцветок. Здесь не стихают крики торговцев, а воздух пропитан запахами солёной воды, рыбы и специй. Хуа Чэн запомнил Сюли разорённым опустошительной войной, а в последующие годы основной его целью сделались поиски, и у него не было ни времени, ни желания возвращаться в земли, подарившие ему жизнь. Но теперь он останавливается посреди улицы и поднимает голову, разглядывая смутно знакомые очертания пагоды, виднеющейся вдали. Она выкрашена в яркие цвета — сочетание зелёного, красного и золотого — и поддерживалась неизменной на протяжении веков. Скорее всего, эта пагода — самое старое здание в городе. Столько воды утекло с тех пор, и Хуа Чэн часто забывает, что Сюли — его родина. Воспоминания давно истёрлись, но… Он помнит этот храм. Его мать молилась в нём в тот день, когда они решили бежать в Сяньлэ. Хуа Чэн всё ещё помнит её: как она стояла на коленях перед статуей божества с маленькой миской риса в руках в качестве подношения, как сосредоточенно хмурилась, шепча молитвы. В каждом храме, который они посещали до того дня, она пыталась заставить молиться и его, хотя бы потому, что прихожане из жалости могли подбросить им пару монеток (тогда бы ей не пришлось выходить на работу ночью). Но в тот день матушка не стала его убеждать и уговаривать. Нет… Она закончила свою молитву и, взяв Хун-эра за руку, с выражением решительного упрямства сбежала по ступеням храма, и ни разу не оглянулась. Хуа Чэн не помнит, родился ли он в этом городе, или просто жил здесь какое-то время перед отправлением в Сяньлэ. Сюли никак не ассоциировалось у него с домом, но всё же… Ему нравится этот город. Куда ни глянь, здесь кипит жизнь: голосят рыбаки, смеются матросы, дети снуют по верфи, с восторженными визгами рассматривая корабли. На улицах играют музыканты, и мелодии флейты плывут сквозь гомон толпы, перемежаясь с весёлым звяканьем бубенцов и ветряных колокольчиков. Сегодня Хуа Чэнчжу выбрал облик молодого господина из богатой семьи, на плечи его накинуто ханьфу из красного шелка. Он выглядит человеком, к чьему мнению прислушиваются. Он идёт сквозь торговые ряды, пока не останавливается напротив торговца тканями. На прилавке выложены ряды искусно вышитых гобеленов, от одного вида которых улыбка трогает губы Хуа Чэна. Навевает воспоминания. — Сам сделал? — Такими-то руками? — торговец фыркает, показывая толстые мозолистые пальцы. — Да ни в жизнь! Вожу с запада. — Откуда с запада? Хозяин лавки дергает плечом и складывает на груди руки, смерив юношу строгим взглядом. — Так я тебе и расскажу все свои секреты! — он трясёт головой. — Хочешь чего-то — заказывай, я достану, но источники свои не сдам. — Даже так? — задумчиво говорит Хуа Чэн, складывая на груди руки. — Ладно, я кое-кого ищу. Про это расскажешь? Торговец в задумчивости потирает подбородок. Он выглядит серьёзным парнем: челюсть у него квадратная, а всю правую половину рта перекосило шрамом. — Смогу — расскажу. Кого ищешь? — Ищу семью Ши, — вздыхает юноша и потягивается, закинув руки за голову. — Я слышал, они из местных торговцев. Или они переехали? — Переехали? Они? — фыркает владелец лавки. — Да им принадлежит половина города, чего им съезжать? — Не подскажешь, как до них добраться? — Даже если б знал… — вздыхает лавочник. — По правде сказать, если ты не владеешь как минимум соседним королевством, они в твою сторону даже не взглянут. Неужели у тебя к ним настолько важное дело? — Важное, — Хуа Чэн едва заметно улыбается, но взгляд остаётся нечитаемым. — Просто скажи, где их резиденция, а остальное уже моё дело. Лавочник мешкает, начиная вдруг сомневаться в намерениях юноши пред ним, хмурится… И тут другой голос вклинивается в их разговор: — Я знаю, где живет семейство Ши! Хуа Чэн оборачивается, пытаясь найти говорившего в толпе, а потом переводит взгляд ниже… И видит маленькую девочку, расплывшуюся в ослепительной улыбке. Она выглядит миниатюрной, едва достаёт макушкой Хуа Чэну до нижних рёбер, но демон подозревает, что она старше, чем выглядит. А ещё… она поразительно красивый ребёнок. Лицо девочки обрамляют волны мягких каштановых волос, а глаза сияют, как изумруд на просвет. Лавочник напрягается ещё сильнее и уже открывает рот, но Хуа Чэн его опережает. Присев на корточки перед девочкой, он улыбается и спрашивает: — Правда знаешь? Она кивает, покачиваясь с пятки на носок. Рукава её дорогого платья украшает затейливая вышивка в форме листьев. — Я вас отведу, если… — она прячет руки за спину, а глаза у неё так сверкают озорством и заразительным весельем. — …Если вы купите мне конфет. — … — какое-то время Князь Демонов молча смотрит на неё, склонив голову набок и не переставая улыбаться. Затем… — Какие сладости тебе нравятся? — М-м-м… — девочка старательно обдумывает предложение, а потом указывает на соседнюю лавочку, торгующую засахаренными фруктами и леденцами в форме животных. — Такие! — Хорошо, — и он поднимается на ноги. Несколько минут спустя девочка уже вприпрыжку идёт вниз по улице в компании леденца-кролика и Князя Демонов. — А зачем вам нужны Ши? — спрашивает она, запихнув в рот сразу половину угощения. Весьма неаккуратно, да и благовоспитанной девочке не полагается так есть, но Хуа Чэн ничего не говорит. — Я расследую одно дело, и оно может напрямую их касаться, — он пожимает плечами. — Как тебя зовут? — Ши… — начинает она, не задумываясь, а потом замолкает. — Ши-и-и-карный леденец! Она торопливо запихивает оставшийся леденец себе в рот, от такого количества сахара у неё язык прилипает к нёбу, и она какое-то время издаёт нечленораздельные звуки, пытаясь прожевать. — Я не расслышал, — иронизирует Хуа Чэн. Она сглатывает насухо и даже немного закашливается. — Меня зовут… Минся, — она пытается отдышаться. — А вас? Хуа Чэн и так догадался, какая у неё фамилия, так что решает не давить. — Болинь, — спокойно отвечает он. — Нам ещё долго? — Почти пришли! — качает головой девочка. За свою жизнь Хуа Чэн обзавёлся множеством навыков, и один отточил лучше прочих. Мягкий перезвон колокольчиков сопровождает его шаги. Наконец, он окликает идущую впереди девочку: — Минся? — Да, господин Болинь? — она оборачивается к нему с дружелюбной улыбкой. Хуа Чэн склоняется над ней, заложив руки за спину и пристально наблюдая. — Это действительно твоё имя? Улыбка на лице девочки увядает, а глаза у неё становятся растерянные. Хуа Чэн чует лжецов за версту — особенно таких плохих, как Минся. — Эм… Я вовсе не пыталась подшутить или обидеть, — заверяет девочка. — Мне просто нельзя никому говорить! Если скажу, мне та-а-а-ак достанется! — Достанется? — задумчиво переспрашивает он. Что-то в этой фразе его царапнуло. Они останавливаются посреди улицы. Девочка кусает губы, не отрывая нервного взгляда от остатков своего угощения. — Я… эм… — Эй! — окликает их кто-то из-за угла голосом, полным обвинения и негодования. — Что тут происходит? Им навстречу торопится юноша с темным от злости лицом, но… Минся, наоборот, вся светлеет и приободряется. — Гэгэ! Я уже иду домой! Её старший брат вблизи оказывается таким же поразительно красивым, как и сама Минся, но его волосы темнее и забраны серебряной заколкой на затылке, а глаза у него пронзительно-синие. В этих глазах, обращенных на сестру, бушует шторм. — Сколько раз я тебе говорил не убегать?! — он подхватывает девочку на руки и устраивает у себя на бедре, а потом окидывает Хуа Чэна подозрительным взглядом. — А это кто такой? — …Господин Болинь! — радостно объясняет Минся. — Он сказал, что ищет нас! Глаза юноши сужаются, и Хуа Чэн улыбается. — Так значит, твоя фамилия Ши. Я догадывался. Взглядом старшего Ши можно убивать, и Минся морщится. — Я не говорила, что мы..! — Кто ты такой и что тебе нужно? — Хуа Болинь, — отвечает Князь Демонов, скрестив на груди руки. — А тебе тоже запрещено называть своё имя? Юноша бросает на сестру взгляд, и та втягивает голову в плечи. — Я назвала ему имя, как и договаривались, а он не поверил… «Как и договаривались» … Значит, в эту авантюру втянуты они оба. Юноша утомлённо вздыхает. — Ты разговариваешь с Ши Уду, старшим сыном и наследником клана Ши, — он ещё раз недоверчиво оглядывает Хуа Чэна с ног до головы. — Зачем тебе моя семья? Князь Демонов разглядывает торговые ряды, бездумно играя с вплетённой в волосы коралловой бусиной. — Я заклинатель, — лжёт он. От правды дальше некуда, зато верят ему мгновенно. — Я расследовал весьма интересное проклятье, мне удалось отследить его до вашего далекого предка, — поясняет Хуа Чэн, пожав плечами. — У вас есть генеалогическое дерево семьи? Стоит лишь прозвучать слову «проклятье», как лицо Ши Уду мгновенно меняется, и вместо подозрительности на нём проступает крайнее удивление, а затем… Надежда. — …Мы храним записи, — соглашается Ши Уду, мгновенно становясь в разы более вежливым. — Как вам удалось отследить проклятье? — Не стоит обсуждать это здесь, — Хуа Чэн оглядывает оживлённый рынок. Его уверенного тона оказывается достаточно: юноша, вздохнув, разворачивается и зовёт за собой. — Хорошо, идёмте, — бормочет Ши Уду, тряхнув головой. Он так и не выпустил из рук сестру, и всю дорогу крепко прижимал её к себе, постоянно оглядываясь. Только оказавшись на территории семейного поместья он немного расслабляется. Хуа Чэну кажется это немного… странным. Нет, в близости брата и сестры нет ничего необычного, но… Минся, должно быть, уже старше десяти лет, а Ши Уду несёт её на руках, как будто она годовалый ребёнок. Даже внутри дома он всё ещё не отпускает сестру. — Молодой господин, вы вернулись! А кто..? — Я приму гостя в библиотеке. Если что-то понадобится, я позову, — Ши Уду торопится отослать слуг и быстро идёт прочь в сопровождении своего красивого спутника. Эхо их шагов мягко разносится по отделанному мрамором коридору. Молодой господин Ши оказывается весьма… суров и властен для своего возраста. Юноша едва ли старше шестнадцати, но первая его черта, которую замечаешь при встрече это… Гордость, граничащая с гордыней. Косность и жесткость, выросшие из уязвленного самолюбия — и необходимости исправить это любой ценой. (Роковой порок) Когда двери библиотеки захлопываются за ними, Ши Уду, наконец, отпускает сестру. Он усаживает её на один из низких диванчиков, а сам уходит вглубь хранилища за упомянутым свитком с генеалогическим древом. Хуа Чэн, пользуясь его отсутствием, опускается на корточки перед девочкой. — Теперь мы можем говорить? — спрашивает он, опираясь локтями о колени. Она елозит на месте, бросая взгляды в сторону полок, за которыми скрылся брат. Она явно не хочет его ослушаться, но не уверена даже, считается ли этот разговор за непослушание. — Да… наверное… — Твоё имя… — спокойный тон Хуа Чэна успокаивает и волнующуюся девочку. — Почему тебе запрещено его называть? Она бросает взгляд сначала на Хуа Чэна, потом на брата, потом снова на Хуа Чэна. — …Я прячусь, — шепчет она, широко распахнув глаза. Хуа Чэн вскидывает бровь. На его взгляд она даже не пыталась прятаться: играла у всех на виду, гуляла по рынку, да и сразу сказала, из какой она семьи (хотя её старший брат явно подобное не приветствовал). — …От чего ты прячешься? — спрашивает Хуа Чэн. — От очень-очень плохой штуки... У неё, кажется, нет слов, чтобы объяснить, что её пугает. Хуа Чэн не удивлен; если учесть реакцию Ши Уду на слово «проклятье», совершенно очевидно, что за ней охотится что-то… потустороннее. На стол рядом с ними с яростным шлепком приземляется свиток. Хуа Чэн встаёт на ноги и тонко улыбается Ши Уду; тот переводит настороженный и тревожный взгляд с него на сестру и обратно. — Как далеко в прошлое записана родословная? — …Четыре столетия, — юноша хмурится, сложив на груди руки. — Думаю, это излишне… — Пойдёт. Хуа Чэн больше ничего не говорит, только разворачивает свиток, обходит стол и склоняется над бумагой. Он отслеживает родословную, от одного поколения к другому, держа в уме примерные цифры. Ши Уду тоже двигается — так, чтобы всегда стоять между незнакомцем и своей сестрой. — …Я никогда прежде не встречал подобных вам заклинателей, — замечает юноша, оглядывая «господина Болиня». Тот одет в дорогой шелк и не брезгует украшениями из отличного серебра; заклинатели же обычно следуют пути отречения от мирского и предаются аскезе. — …Среди заклинателей есть последователи разных учений, — отвечает Хуа Чэн, не отрывая взгляда от свитка. — …К какому храму вы принадлежите? — давит юноша, подозрительно сощурившись. Теперь Князю Демонов понятно, что паранойя Ши Уду имеет под собой основания, и он решает ответить. — Храму Мин Гуана. Ши Уду фыркает от удивления. — Что? Я никогда вас здесь не видел! Хуа Чэн отлично чует ложь — и лгать сам научился в совершенстве. Пэй Мин один из немногих богов, не требующих соблюдения одного конкретного Пути, и потому спектр его последователей весьма… пёстр и разнообразен. — Мин Гуану подконтрольны широкие территории, — Хуа Чэн пожимает плечами. — Я пришел с южных земель. Наконец, он находит нужный год, и… Вот оно. Ши Цзиньхай. За прошедшие годы Хуа Чэн не раз слышал это имя и от Сяна, и от Фая, и сразу узнал его. Старик Ши. Он жил десять поколений назад, а нынешние Ши — его прямые потомки. — Судя по вашему странному поведению, что-то охотится за вашей младшей сестрой, — Хуа Чэн распрямляется и складывает за спиной руки. Ши Уду молчит, плотно стиснув губы. Он выглядит в равной степени напряжённым и измученным. Хуа Чэн не сводит с него своего тяжёлого взгляда, не позволяет ускользнуть: — Оно должно было начаться около девяти лет назад, — проходит еще минута без ответа, и Хуа Чэн, дернув плечом, сворачивает свиток. — Что ж, я уже узнал всё, что мне было нужно, остальное не имеет для меня значения. — …Да. Юноше сложно признаться… но он заставляет себя говорить. — Семейство Ши… было в упадке последнее десятилетие, но, когда я стал старшим братом… — он взглядом находит сестру. — Всё стало ещё сложнее. Ши Минся виновато ежится под этим взглядом. Хуа Чэн больше не давит, но всё равно… Даже зная, что незнакомец не хочет им навредить… Ши Уду сомневается. — Эта… тварь, которая на неё охотится, она всегда где-то рядом, — объясняет хмурый юноша, осторожно подбирая слова. — Нам удавалось обманывать её годами, но стоит мне сказать лишнего… — Сейчас её здесь нет, — успокаивает юношу Хуа Чэн, но тот только раздражается сильнее. — Я даже не сказал, что это за тварь! — рявкает он. — Откуда вам знать?! — Здесь нет чужой демонической энергии, — уверенность в голосе Хуа Чэна понемногу убеждает и юношу. — Я бы её почувствовал. Что бы это ни было, оно держится на расстоянии. Скорее всего… самого присутствия Хуа Чэна достаточно, чтобы на время отпугнуть эту тварь. Ши Уду хмурится, всё ещё сомневаясь. — Это коварный и хитрый дух, поэтому от него так много проблем. Он может проскользнуть… — Этой твари здесь нет, — повторяет Хуа Чэн, и снова его голос исполнен уверенности. Наконец, подросток сдаётся, со вздохом опустив голову. — …Представься, — бросает он, проведя рукой по лицу. Хуа Чэн почти удивлён, ведь он уже называл своё имя, но… Маленькая девочка радостно соскакивает с диванчика, как будто после этих слов с её ног спали невидимые оковы. Она подбегает к Хуа Чэну, хватает его за руку и широко улыбается, сверкая глазами. На щеках у неё появляются очаровательные ямочки. — Здравствуйте, господин Болинь! — она склоняет голову к плечу и аж дрожит от предвкушения и нетерпения, будто бы сейчас будет что-то, что ей очень редко дозволено делать. — Меня зовут Ши Цинсюань! Но это же… Ох. Брови Хуа Чэна взлетают вверх, и он посылает Ши Уду удивлённый взгляд. Это совсем не подходящее имя для… Ши Уду делает глубокий вдох. — Когда родился мой младший брат, родители пожелали предсказать его судьбу. Младший… брат. Хуа Чэн оборачивается на Ши Цинсюаня, заново подмечая его платье и изящную прическу, в которую собраны его волосы. Он держится, двигается и разговаривает, как и подобает девочке, в нём даже есть это определённое женское очарование, которое вряд ли смог бы подделать любой другой мальчик его возраста. «Я прячусь» Что ж, можно сказать и так. — Опытный предсказатель тогда был здесь проездом, и он… — Ши Уду задерживает взгляд на своём брате, и в его глазах слишком много тревоги и беспокойства для кого-то настолько юного. — Он предупредил, что не стоит отмечать рождение Ши Цинсюаня, не стоит привлекать к нему внимание, но… — Они не послушали? — угадывает Хуа Чэн с лёгкой иронией. Для семьи богатейших потомственных торговцев рождение второго сына — благословение и гарантия, что род не прервётся. Как они могли устоять? Ши Уду качает головой. — …В разгар торжества вдруг послышался голос, — лицо юноши искажает гримаса. Даже теперь, много лет спустя, тот день является ему в кошмарах. — Он пообещал… что у жизни Ши Цинсюаня будет ужасное начало, и… Он бросает взгляд на младшего брата, внимательно прислушивающегося к беседам старших. Ши Уду указывает на его голову, и Ши Цинсюань фыркает, но мгновенно зажимает уши, бормоча что-то в духе «никогда не даёшь мне дослушать». Ши Уду оборачивается обратно к Хуа Чэну. — …и ужасный конец, — заканчивает старший брат, побелев. — В тот же день Цинсюань страшно заболел, никто из нас не был уверен, что он выживет. Мои родители отыскали предсказателя, и он сказал им, что защитить Ши Цинсюаня можно лишь спрятав его от присосавшейся к нему твари. С тех пор… его растили как дочь. Ши Уду складывает на груди руки и опирается бедром о стол рядом с Хуа Чэном, даже сейчас стараясь встать так, чтобы не терять младшего брата из виду. (Руки Ши Цинсюаня всё ещё крепко прижаты к ушам) — …Наши родители отошли в иной мир, когда ему было четыре, — продолжает юноша. — С тех пор мы остались вдвоём. Это была бесконечная война с дальними родственниками за наследство. Ши Уду, если принять во внимание его возраст, весьма неплохо справляется с семейным бизнесом, но угроза никогда не исчезает до конца. Заботы о делах семьи и обеспечение безопасности брата… под грузом такой ответственности Ши Уду повзрослел раньше положенного. — Мы перепробовали всё, нанимали бессчетных заклинателей, но все они в один голос твердили, что с подобными духами справиться крайне сложно, — тихо говорит Ши Уду, нахмурив брови. — Единожды выбрав свою жертву, такой дух не отступится, пока жертва не… Умрёт. До этого момента дух не оставит Цинсюаня. — Божок-пустослов, — Хуа Чэн вздыхает, качая головой. — Тварь, о которой вы говорите, — божок-пустослов. Ши Уду кивает. Его скрещенные на груди руки так напряжены, что он стоит неровно, подавшись вперёд, будто бы немного ссутулившись. — Вы считаете, что это как-то связано с нашей родословной? Вы ведь поэтому изначально сюда и пришли… Призрак какое-то время молчит и смотрит на братьев Ши с нечитаемым выражением на красивом лице, а потом отвечает: — Ваш предок совершил отвратительный поступок, и это навлекло дурную карму на весь ваш род. И кармический долг… — Хуа Чэн переводит взгляд на Ши Цинсюаня. — Лёг на него. Ши Уду тоже впивается в Цинсюаня взглядом, полным едва завуалированного ужаса. Хуа Чэн почти чувствует сострадание. Он знает, каково это: отчаянно желать защитить кого-то, кого само мироздание вознамерилось проклясть. — Отвратительный поступок? Сложно говорить об этом так, будто вопрос совершенно его не касается, но Хуа Чэн ничем не выдаёт себя. Его поза расслаблена, а голос спокоен. — Ши Цзиньхай, — демон кивком указывает в направлении свитка. — В своём игорном доме поймал за нечестной игрой двух картёжников. Они решили смухлевать, утяжелив кости. Ши Уду даже не пытается отрицать, что его семья держала подобные заведения. Он всегда об этом знал. — В наказание, — продолжает Хуа Чэн немного напряженным тоном, ни на секунду не сводя взгляд с лица Цинсюаня. — Он приказал перерезать им горло, сжег тела, а прах развеял. Молодой господин Ши бледнеет. Ему приходится схватится за край стола, чтобы устоять на ногах. Тот факт, что наказание несоразмерно преступлению, даже не требует озвучивания, но… — …О чём только думал этот глупец?! — шипит исполненный ярости Ши Уду. — Как он мог так рисковать судьбами своих же потомков?! Конечно, Ши Уду нет дела до случившейся четыре столетия назад трагедии; он оплакивает вовсе не участь Сяна и Фая, а искалеченную судьбу своего брата. Хуа Чэна не должно это задевать… в конце концов, Ши Уду никого из них не знал. — Вы удивитесь, — тихо говорит призрак, ненадолго потемнев лицом. — Тому, на что люди готовы пойти, когда уверены, что богатство и власть защитят их от последствий. Ши Уду уже его не слушает… и это ошибка. Слова Хуа Чэна обернутся пророчеством в его собственной судьбе. — …Но… Ши Цзиньхай жил четыреста лет назад… Так и есть. Долг крови, который старше самого Хуа Чэна — а демон даже по стандартам бессмертных уже не молод. — …Почему проклятье настигло нас только сейчас?! Что ж… Хуа Чэн длинно выдыхает. — Игроки, о которых шла речь, стали призраками. Их спас из чистилища Князь Демонов, Хуа Чэн, — рассказывает сам демон. — Девять лет назад их души начали стремительно деградировать, и совсем недавно отправились в царство вечных мук. Тогда вступил в силу долг крови. — Значит, из-за этого… — ногти Ши Уду впиваются в деревяную столешницу, а плечи дрожат. — Из-за этого?.. Почему мой брат должен мучиться из-за чего-то, что случилось четыре столетия назад?! А ведь сейчас последствия будут еще серьёзнее, чем если бы долг был выплачен сразу. Негативная энергия накапливалась, как яд в зараженной ране, долгие годы, и теперь это крепкий напиток. — Во всём виноват этот Князь Демонов, да? — Нет, — многие люди позволяют вине и стыду затуманить разум, Хуа Чэн же, напротив, обычно взирает на вещи трезво. — Виноват лишь твой предок, совершивший гнусный поступок. Хуа Чэн был милосерден к тем двоим. Он удерживал бы их в мире смертных вечность, если бы это было возможно. Пусть его решения отложили действия проклятья, не он проклял семью Ши. Но даже он видит, как это всё нечестно. Хуа Чэн смотрит на маленького мальчика — яркоглазого, улыбчивого, светящегося изнутри теплым ласковым светом, на который способны немногие души… Очевидно, что он не жесток. Очевидно, он не заслуживает такой жестокой судьбы. Но жизнь вообще ни разу не про то, чего ты заслуживаешь. — И что теперь? — Ши Уду сухо сглатывает, пытаясь уложить у себя в голове их ситуацию и не справляясь. — Что нам теперь делать? Хуа Чэн отрывает взгляд от ребёнка и сосредотачивается на старшем брате. — Будет лучше, если он этого не услышит. Пусть у него до сих пор закрыты уши, лучше не рисковать. Ши Уду кивает и обращается к брату: — Иди поиграй во дворе, хорошо? Мы скоро придём. — Но… — дуется мальчик, опуская руки. — Иди. Ши Цинсюань кривится, обиженно выпятив губу, но кивает, справившись с разочарованием. Всё в порядке. Он привык играть один. — Ладно… Уже собираясь выйти, он ловит вдруг на себе взгляд незнакомца, и этот человек — господин Болинь — ему подмигивает! Сначала Цинсюань не может понять, к чему это было, но стоит ему выйти во двор… и он видит маленькую серебряную бабочку. Любопытный Цинсюань попытался было её поймать, но маленький светлячок легко ускользнул из его ладоней. Цинсюань расплывается в улыбке. — …Красивая! — шепчет он, догоняя серебряную бабочку. Он смеётся и радостно взвизгивает, бегая по дорожкам сада за волшебным созданием — в это мгновение просто беззаботный ребёнок, каким он и заслуживает быть. А за закрытыми дверями библиотеки Ши Уду слышит ответ, от которого кровь леденеет в жилах. — Ничего. Какое-то время он просто смотрит на заклинателя, на его холодное и отстранённое лицо, и пытается понять, что же тот сказал ему, что он имел в виду. — …Что, простите? — Вы спросили, что теперь можно сделать, — продолжает призрак, отходя от стола. — И ответ «ничего». — Не может такого быть! — бормочет юноша. Его сердце сжимает ужас. — Вы ожидаете, что я просто позволю ему страдать?! — Предсказатель, с которым говорили ваши родители, уже дал вам лучший совет из возможных, — Хуа Чэн пожимает плечами и бросает взгляд на дверь, за которой скрывается двор и внутренний сад. — Если «Минся» станет его единственной личностью, он сможет укрыться от духа и прожить относительно нормальную жизнь. — Как ЖЕНЩИНА? — фыркает Ши Уду, качая головой. — Это же… Разве это жизнь?! Он… он может быть куда больше, чем..! — Чем женщина? — Хуа Чэн вскидывает бровь, и лицо Ши Уду затапливает гневный румянец. — Вы, черт возьми, прекрасно знаете, что я имел в виду! Он будет вынужден прожить всю свою жизнь, притворяясь кем-то, кем не является! — …Пока его устраивает всё, кроме имени, — замечает призрак. — Даже если так… мы не сможем прятать его вечно! Сейчас это легко, он ребёнок, но что будет, когда его тело начнёт меняться?! — стонет Ши Уду, массируя виски. — Что, если он вырастет настолько, что его нельзя уже будет выдавать за женщину?! Что тогда?! Такие вещи крайне сложно предсказать, но сейчас Ши Цинсюань — ребёнок небольшого роста с тонкими и изящными чертами лица. Хуа Чэн не верит, что взросление изменит его настолько кардинально, но пожимает плечами. — Тогда позвольте божку-пустослову считать, что он женщина, предпочитающая не выходить из дома? Юноша впивается в демона разъярённым взглядом. — По-вашему это смешно?! — Нет, — качает головой Хуа Чэн. — Но вы пытаетесь спорами и уговорами выторговать себе лучшее решение, а его попросту не существует. — Должно же быть что-то! — Послушайте, — он оборачивается к Ши Уду, пытаясь объяснить всё словами простого заклинателя, а не всеведущего древнего демона (Ему уже повезло, что встревоженный и напуганный Ши Уду не поинтересовался, откуда «господину Болиню» известна история двух картёжников). — Простым людям крайне сложно справиться с созданиями вроде божков-пустословов. Действеннее всего их убить или обмануть, но к вам привязался особенно сильный монстр, убить такого не по зубам любому смертному. Даже если вам удастся заручиться помощью бога или вознестись самому, большая часть жизни вашего брата к тому моменту будет уже позади. — Разве мы не можем просто… — начинает Ши Уду, и Хуа Чэн практически видит, как в его мозгу бешено вращаются шестерёнки. Ши Уду вовсе не глуп… и это на деле является частью проблемы. Умным людям всегда кажется, что они смогут придумать какое-нибудь хитрое решение, уловку, обходной путь… Что нет неразрешимых проблем, и не важно, кто твердит об обратном. Хуа Чэн прекрасно это понимает: он сам не раз грешил подобным. Если бы опасность угрожала его богу, он бы тоже отчаянно цеплялся за любую возможность его защитить. — Разве мы не можем заставить эту тварь прикрепиться к кому-то другому? — бормочет Ши Уду. — Тогда она ведь забудет про моего брата? Хуа Чэн напрягается. — …Провернуть такое крайне сложно, — он щурится. — И, в любом случае, это только временное решение. — Почему?! Вы сами сказали, что божок-пустослов не отцепится, пока жертва не умрёт! Если мы заставим его думать, что он нашёл моего брата, то…! — Потому что это проклятье. Ответная реакция на совершённое зло. Невозможно избежать проклятья, совершая ещё большее зло: негативная энергия, не найдя выхода, накопится и выльется в нечто ещё более ужасное. — Вы можете встретиться со своим проклятьем лицом к лицу, можете прятаться от него, но передать его другому без последствий невозможно. Хуа Чэн видит через окно счастливого Цинсюаня. Серебряная бабочка завела его в цветник, и тот радостно бегает за ней среди соцветий. — Лучшее, что вы можете сделать для своего брата, это научить его самостоятельности. Твари вроде божка-пустослова питаются слабостью и страхом жертвы, — Хуа Чэн отводит взгляд от окна. Ши Уду стоит, скрестив на груди руки, и выглядит неуверенным и раздраженным одновременно. — Своей чрезмерной заботой вы делаете из него лёгкую добычу. — Моя забота вполне оправдана! — рявкает юноша, всплеснув руками. — Вы же его видели, он совершенно бесхитростный! У него ветер в голове! Его могут похитить! Он может съесть что-нибудь не то! Мне едва удалось убедить его не называть своё имя по первой же просьбе! — Он не научится, пока вы не позволите ему учиться. Хуа Чэн, вопреки всему, не разделял общечеловеческого недовольства богачами. Он знает, что богатство и статус не влияют на способность человека учиться. Се Лянь с рождения был благословлен богами, он родился в высшем сословии и был окружен роскошью, но остался добрым и порядочным человеком. Заклинательские тренировки лишь развили в нём выносливость, силу и стойкость. Ши Цинсюань сейчас растёт, будто цветок в оранжерее, укрытый от всего мира… но только потому, что так решил его брат. Он научится, если дать ему шанс. Любой бы научился. — У меня нет для вас другого решения, — говорит Хуа Чэн, качнув подбородком. — Послушаете вы меня или нет, решать вам. Он встаёт и идет на выход, оставляя позади Ши Уду, замершего в центре комнаты, опустившего голову, сжавшего руки в кулаки. — Зачем ты вообще заявился к нам, раз не собирался помочь?! Хуа Чэн останавливается, так и не толкнув дверь, и поднимает подбородок. У него не было особых причин, если начистоту. Он знал, что преступление и его последствия так далеко разнесены во времени, что месть живым потомкам старика Ши не принесёт ему удовлетворения. Хуа Чэн пришел, потому что чувствовал себя опустошенным. Потерянным. И… Однажды его Учитель сказал ему, что с апатией и безразличием лучше всего бороться новыми занятиями. Что если проблема не решается, как бы упорно ты над ней ни бился, то лучше отвлечься на что-то иное, а потом посмотреть на вопрос под другим углом. Хуа Чэн пришел, потому что ему было грустно. Потому что он скучал по своим друзьям и хотел посмотреть, чем закончились их страдания. В конечном итоге он не уверен, что ему стало лучше. — Я услышал историю, и мне стало любопытно, — Хуа Чэн пожимает плечами. — Вот и всё. Он оставляет Ши Уду стоять посреди комнаты в одиночестве. В юноше прорастает множество чувств, и ненависть — лишь одно из них. Он смотрит на свои ладони, свои дрожащие пальцы, и сердце заходится у него в груди от ужаса, грохот пульса отдаётся у него в ушах. Больше всего он боится не суметь защитить единственного близкого человека, единственную семью, которая у него осталась. Его ладони медленно сжимаются в кулаки, а спина становится напряженной и ровной. Он всё для себя решил, и он не сдастся. Ши Уду не потеряет своего младшего брата, не важно, что ему придется отдать и чем пожертвовать. Даже если придётся самому отводить это чёртово проклятье всю жизнь. Он не потеряет Ши Цинсюаня. Цинсюань, увидев, что заклинатель уже уходит, отвлекается от игры. — Господин Болинь! — зовёт мальчишка, вовсю махая Хуа Чэну рукой. — Приятно было познакомиться! Заклинатель останавливается и какое-то время просто смотрит на Цинсюаня, а потом улыбается не совсем искренней улыбкой. — И мне. Когда Хуа Чэн покидает поместье Ши, он уверен, что история завершилась. Что он закрывает дверь, что теперь это лишь болезненное прошлое, которое следует отпустить. Редко когда он оказывается настолько неправ. Брат Ши Цинсюаня приходит к нему на следующий день в полдень и сообщает, что покидает город и отправляется постигать самосовершенствование. Что он станет заклинателем и обо всём позаботится. Станет сильнее, сделает всё, что от него потребуется, только чтобы уберечь младшего брата… От Ши Цинсюаня требуется лишь одно. Никогда не раскрывать своего имени. Задача, с которой этот ребёнок обречен не справиться. Хуа Чэн покидает это место и говорит себе, что умывает руки. Его ждёт Призрачный город.

***

Тем временем в этом же порту, из которого только что отбыл Хуа Чэнчжу, на противоположном его конце происходит такой разговор: — Эммм… Вы в последнее время подняли цены… — перекупщик неловко ёрзает, то пересчитывая монеты в своей ладони, то свернутые гобелены, разложенные перед ним в ряды. Ткач даже не поворачивается от своего станка, а только склоняет голову. — Нить подорожала, — он пожимает плечами. — Это проблема? — Нет, что вы…! — Стало сложнее выручать деньги за перепродажу? Торгаш аж подпрыгивает, краска заливает его лицо, но Се Лянь улыбается, наконец оборачиваясь. — Не переживайте, меня это не беспокоит. Пока в конце дня у него есть деньги на еду, о чем ему ещё беспокоиться? В этом году дела даже пошли в гору, да и он неплохо справляется: ни одного тяжелого ранения или несчастного случая, если не считать той пренеприятной болезни, когда случилась вспышка чумы. А, и ещё тот инцидент с конкурсом красоты. Се Лянь сам не знает, повезло ему тогда или нет, да и не особо ему хочется вспоминать лишний раз. — Так вы возьмёте гобелены? — …Да. Думаю, возьму, — бормочет торговец, выкладывая на стол несколько монет и нагибаясь, чтобы поднять товар. — Можете следующую партию сделать немного… экзотичнее? — …Конечно. А зачем? — Се Лянь склоняет голову к плечу. Торгашу по крайней мере хватает совести выглядеть пристыженным. — …Я пытаюсь продать их как диковинку с запада. — Понятно, — фыркает Се Лянь. На другом конце шумной площади играют дети, перебрасывая друг другу набитый шелухой от зерна небольшой тканевый мешочек. Они носятся туда-сюда и пытаются, по-видимому, добежать наперегонки до конца улицы, не упустив «мячик». — Ха! — победно визжит мальчишка, оказавшийся у цели раньше других. — И снова выиграли мы! — Так нечестно! — кричит ему краснощёкий неровно постриженный мальчик из другой команды. — У нас одного не хватает! — Не мои проблемы! — ухмыляется победитель. — Ещё один раунд, и билеты на огненный фестиваль отойдут нам! Таков был уговор. Количество мест ограничено, и среди тех, кто не мог себе позволить места на трибунах, за лучшие «уличные» смотровые точки шли ожесточенные сражения. Краснощекий мальчик оборачивается и зло бросает: — Хэ Сюань! Но на его слова и недовольный взгляд никто не реагирует. Хэ Сюань даже не поднимает головы. — Я занят. — И чем это ты занят?! — краснощёкий, фырча и топая, подходит ближе. Хэ Сюань возится с веревками, пытаясь по-особому привязать их к непонятной железяке. Это странно, но Хэ Сюань всегда был странным. Неплохой парень, только вечно копается в своих железках, в которых никто, кроме него, ничего не смыслил. — Я кое-что строю. Неужели тебе так надо, чтобы я играл в вашу игру? — он вздыхает. — Попроси Сюй Фаня. — Да он же СТРЁМНЫЙ! — Чем он тут занят? — к ним трусцой подбежал ещё один мальчишка. Краснощёкий закатывает глаза. — Хэ Сюань возомнил себя кораблестроителем! — Я строю не корабль, — темноволосый мальчик бросает на краснощекого недовольный взгляд. — Да какая разница! Считаешь себя самым умным, а помогать не хочешь! Ты же сам знаешь, что у нас нет игрока лучше тебя! Хэ Сюань всегда был лучшим во всем, за что брался, и спорт не исключение. — Если бы корабли строил я, они бы так часто не тонули, — бурчит Хэ Сюань, возвращаясь к своему странному механизму. — И я не хочу играть. — О чем я и говорил, — кивает один из мальчишек другому. — Вечно думает, что он лучше всех. Друг краснощёкого пинком выбивает деталь у Хэ Сюаня из рук, и она катится по вымощенной булыжником улице, бренча и клацая. Хэ Сюань тут же вскакивает на ноги. — Эй! Вы что делаете?! — Хватит возиться со своим старьём, это тупо! — обвиняет краснощёкий. — Прекращай умничать и иди играть с нами! — …Отвалите! — Хэ Сюань сверлит их взглядом, резко обернувшись, и только теперь мальчишки вспоминают, что Хэ Сюань, хоть и худой, но высокий и крупный для своего возраста. Они немного отступают. Но мальчик не собирается драться с ними. Хотя они его разозлили и спровоцировали, он только отворачивается и с недовольным вздохом бросается догонять укатившуюся вниз по улице деталь. В руках у него мотки веревки, и поиски всё затягиваются, он ищет всё беспокойнее, пока… — Это твоё? Мальчик останавливается, уставившись на металлическую шестерёнку, зажатую между двумя длинными изящными пальцами. Он кивает, а затем, заметив повязки на глазах незнакомца, прочищает горло: — …Ага. Простите за это. — Всё в порядке, — Се Лянь улыбается, когда мальчик забирает у него деталь, и спрашивает: — Ты сам это смастерил? — …Нет, — качает головой ребёнок. — Я собираю хлам в доках, потом делаю из него всякое. — Весьма находчиво, — Се Лянь одобрительно кивает. — И для чего тебе эта деталь? Хэ Сюань переступает с ноги на ногу, присматриваясь к незнакомцу. — Это будет подарок, — признаётся он. — Для моей младшей сестры. Улыбка Се Ляня становится мягкой. — Правда? — у мальчика краснеют уши. — Тогда ей очень повезло, что у неё такой добрый и внимательный старший брат. Даос не может этого увидеть, но мальчик тоже начинает едва заметно улыбаться, чуть приподняв уголки губ. Он выглядит счастливым, хоть и весьма смущенным. — …Спасибо, — мямлит мальчик и добавляет, отведя взгляд в сторону: — …У вашего ткацкого станка винт тяги разболтался. — Ожидаемо, — вздыхает Се Лянь, устало похлопав по станку. — Ему уже очень много лет. — … — Хэ Сюань вертит свою шестеренку в руках, а потом опускает её в карман и предлагает: — Я могу всё исправить. Даос удивлённо вскидывает бровь, он поясняет: — Я хорошо умею чинить всякое, так что, если вы позволите мне попытаться... Се Лянь улыбается. Какой милый ребёнок. Взмахом руки указав на ткацкий станок, даос отходит в сторону. — Он весь в твоём распоряжении. Хэ Сюань тут же берётся за задание: споро разбирает крепления, достаёт из кармана небольшой инструмент навроде плоскогубцев и, поколдовав над механизмом совсем немного, исправляет погнувшуюся деталь. Когда работа закончена, станок, как и обещал Хэ Сюань, впервые за много лет движется плавно и безо всяких стуков. — Спасибо, — Се Лянь кивает мальчику и нащупывает серебряную цепочку у себя на шее. — Ты очень мне помог. — Пустяки, — отмахивается Хэ Сюань, теребя рукав. Се Лянь задумчиво вздыхает. Для мальчика это может быть плёвым делом, но богу сэкономило много часов работы, а ещё спасло от возникающих от перенапряжения болей в руках. — И всё же я ценю твою доброту, — он тянется к монетам, оставленным перекупщиком тканей, и кладёт одну в ладонь Хэ Сюаня. — Вот, возьми это. Это обычный медяк, его едва хватит, чтобы купить еды, но Хэ Сюаню никогда до этого не давали денег, и он смотрит на Даоса широко распахнутыми глазами. — Вам не обязательно… не стоило… — он пытается вернуть монетку Се Ляню. В конце концов, этот монах слеп, да и одет не богато, вряд ли у него много лишних денег. Но Се Лянь качает головой. — Стоило. Теперь это твоё, используй, как посчитаешь нужным. И ещё… Бог достаёт из сумки булочку с мясом, совсем свежую: он только что купил её и собирался ею отужинать, но этот мальчик совсем молод, он растёт… ему нужнее. — Возьми это и беги заканчивать подарок своей сестрёнке, хорошо? Хэ Сюань берёт булочку, вертит её в руках. Он пытается быть вежливым и отказаться, но… у него всегда был отменный аппетит. — Хорошо! — Он улыбается, и теперь это яркая, широкая улыбка от уха до уха. Одним большим укусом заглотив всю булочку, Хэ Сюань срывается с места, торопясь домой. Он бежит по знакомым улицам, пока не оказывается в крошечном домике, при встрече целуя маму в щеку. Госпожа Хэ тепло улыбается и гладит его по волосам. — Сегодня никаких проблем? — Нет, ма! — трясёт головой её сын, делая невинный вид. Её глаза понимающе сверкают — оттенок глубокой синевы, будто подсвеченной изнутри; как вспышка молнии в морской воде. Такие же, как у него. — Хороший мальчик, — шепчет ему она. — Твой папа ещё не вернулся. Вы с сестрой будете ужинать или сразу пойдёте? Он трясёт головой, чуть ли не подпрыгивая от нетерпения. — Сразу пойдём! — он вылавливает медяк из своего кармана. — Мне дали это, так что купим что-нибудь на рынке! — Откуда это у тебя? — с любопытством спрашивает его мать. — Помнишь ткача на улице Гушан? Я починил его ткацкий станок, — объясняет Хэ Сюань. — Я говорил, что ему не надо платить, но он настаивал. Госпожа Хэ тепло улыбается. Их семья не могла похвастаться достатком, её сын был их главным богатством и благословением: умный, добрый, талантливый во всем, за что берется. — Мой умный Хэ Шэн, — мягко зовёт она, отложив в сторону книгу. — Посиди-ка минутку смирно, у тебя ужас на голове. — Всё в порядке!.. — У тебя волосы торчат во все стороны, — фыркает она, подвинувшись на лавке, и ладонью хлопает по освободившемуся месту. — Давай, иди сюда. Он неохотно слушается. Стоит ему устроиться с ней на лавке, как она принимается за его прическу: развязывает кожаный шнурок, державший волосы в высоком хвосте, прочесывает их и собирает обратно куда более аккуратно, всё время напевая что-то себе под нос. Хэ Шэн прислоняется к ней, прикрыв глаза и наслаждаясь вниманием. — Ну вот, так гораздо лучше. Мальчик поднимает на неё глаза и улыбается. — Да, — соглашается он, прижимаясь теснее. — Так лучше. Госпожа Хэ обнимает его одной рукой и целует в макушку. Какой замечательный у неё сын… Наконец, слышатся шаги. — Гэгэ? — на пороге появляется маленькая темноволосая девочка, чьи волосы убраны в две косички. Её ясные серые глаза сияют от предвкушения. — Мы уже можем идти? Хэ Шэн без слов отпрашивается у матери, и та кивает, улыбнувшись. — Не спускай с неё глаз! — Обещаю! — соглашается Хэ Шэн, уже вскочив на ноги и устремившись к двери. — А лучше всё время держи её за руку! — Хорошо! Он берет сестру за руку даже раньше, чем за ними закрывается дверь, и госпожа Хэ наблюдает за ними с лёгкой улыбкой. Это их последний огненный фестиваль: её муж нашёл работу в поселении ниже по побережью. Жить там будет дешевле, чем в городе, а семье ужасно нужны деньги. Но оба её ребёнка так любят этот праздник… разве она могла не отпустить их? — Гэгэ, — щебечет Хэ Чжун, не отпуская руки брата. — А зачем нам верёвка? Хэ Шэн только улыбается и притягивает её ближе, когда толпа становится особенно плотной. — Это тебе сюрприз. — Правда? А что это? Ну скажи, скажи! — Я тебе покажу, как только мы доберёмся, хорошо? По дороге они останавливаются, чтобы купить еды, а сдачу с медяка Хэ Шэн обменивает на воздушного змея в виде бабочки. Такой есть почти у каждого ребёнка на празднике. — Что, ты молишься Хуа Чэнчжу? — он с улыбкой следит за маленьким змеем, летающим над их головами, пока он идут к городскому центру. — Я думал, он помогает только несчастным детям, — он тыкает сестру в щёку. — А ты очень везучая! — Глупый, я буду молиться, чтобы он дал нам золото! — Хэ Чжун высовывает язык. — Тогда ты сможешь поступить в ту школу, о которой мечтаешь! Улыбка её брата становится немного натянутой, но он крепко сжимает её руку. — …Это молитва не для Хуа Чэнчжу, а-Чжун. — Разве он не богатый? — Да, но он убивает людей, которые плохо с тобой обращаются, он не приносит деньги… — Это мы ещё посмотрим! — тянет Хэ Чжун, идя вприпрыжку рядом с братом. — Может, он решит попробовать что-то новое! Хэ Шэн закатывает глаза, но… они дошли. — Готова увидеть свой сюрприз? Она начинает прыгать от нетерпения и кричать «Покажи! Покажи!», не в состоянии от радости усидеть на одном месте. — Хорошо, — Хэ Шэн снимает с плеч веревки. — Но тебе придётся побыть ради меня очень храброй, ладно? И ты должна будешь делать все, о чём я тебе скажу. — Я смогу! Я очень-очень храбрая, вот увидишь! — счастливо кивает сестра. Хэ Шэн улыбается и отдаёт ей мешочек с оставшейся едой. — Хорошо, дай мне минутку. Опасную часть мероприятия он выполняет сам: ухватившись за водосточный желоб, он ловко взбирается на самую крышу, и там накрепко завязывает верёвку, весом своего тела проверив, что держится она надёжно, и затем спускается вниз. Хэ Чжун с любопытством наблюдает за ним. — Что это, гэгэ? Что ты делаешь? Выглядит опасно, с тобой всё будет хорошо? Ты уверен, что… — Это называется «подъёмный блок», — объясняет Хэ Шэн, заканчивая подготовку и забирая у сестры мешочек с их перекусом. — Так ты сможешь оказаться наверху, и тебе не надо будет никуда карабкаться. — Ооооо, — выдыхает Хэ Чжун с круглыми глазами. — Мне поэтому надо быть храброй? Её брат кивает и показывает, как нужно садиться в получившееся верёвочное «кресло» и за что нужно держаться. Он говорит ей крепко-накрепко держаться за поручни, чтобы точно не упасть. — Я не уроню тебя, — успокаивает он сестру, и она широко улыбается. — Я знаю! — как только «кресло» поднимается на достаточную высоту, она начинает болтать ногами. Ей немного страшно смотреть, как удаляется земля, но больше весело. — Я верю тебе, гэгэ, ты самый лучший! Хэ Шэн закатывает глаза и, подняв её до самого верха, командует вылезать. Она легко выпутывается из веревок и мгновение спустя уже сидит в безопасности на широкой крыше. Установив противовес, Хэ Шэн тоже поднимается наверх и устраивается рядом с ней на нагретой черепице. — Где ты научился делать такие штуки? — выдыхает девочка, восторженно оглядываясь. Отсюда видно весь город, и даже дальше: безбрежное море, которое заходящее солнце превратило в жидкое золото. Хэ Шэн только поводит плечом, снова отдавая ей мешочек с едой. — Прочитал где-то. Механизм устроен примитивно и просто, сложнее всего было достать кусок металла, который можно было бы превратить в некое подобие колеса с желобом. После все было проще некуда. — Ох! — Хэ Чжун пораженно наблюдает, как внизу один за другим вспыхивают городские огни. — Гэгэ! Это самые лучшие места на свете! — Ага! Тебе нравится? — Хэ Шэн улыбается самой яркой улыбкой, ярче, чем за весь день. Отсюда отлично виден весь фестиваль и даже фейерверки, взрывающиеся над водой. Хэ Чжун улыбается, крепко сжимая руку брата. — Безумно нравится! Это самый лучший огненный фестиваль, самый-самый! Просто… — её ослепительная улыбка немного тускнеет. — Я не хочу переезжать. — Я знаю, — Хэ Шэн склоняется к сестре и подталкивает её плечом. — Я буду скучать по своим друзьям… — Ага… — соглашается он и вдруг улыбается ей. — Но я буду с тобой, а я твой лучший друг, так, а-Чжун? — Да! — девочка улыбается ему в ответ, в одной руке сжимая его ладонь, а в другой — веревочку от воздушного змея. — И мы всегда будем вместе! Хэ Шэн с чувством кивает и ерошит сестре волосы. — Всегда! А на другом конце города за вспыхивающими фейерверками сквозь дорогое оконное стекло следит другая пара глаз. Ши Цинсюань просил брата посмотреть фейерверки с ним, но старший Ши весь день был занят сборами. — Нам обязательно нужно ехать? — шепчет мальчик, с тоской глядя на фейерверки. Ши Уду не отрывается от своего занятия: он пытается распихать их вещи по двум разным дорожным сундукам. До наступления ночи они уедут — и оставят позади единственный дом, который у них был. — Это ради твоей безопасности, и чтобы мы могли остаться вместе, — он отвлекается от работы, но не ради огненного фестиваля, а чтобы поднять за подбородок лицо Цинсюаня. — Мы братья, мы всегда будем друг у друга, понимаешь? Ши Цинсюань сморит на него широко распахнутыми глазами. — …Я понимаю, — кивает он. Семейные узы сильны, в мире мало что может сравниться с ними по силе. В одних людях эти связи раскрывают самое лучшее, в других — самое худшее. Ради семьи можно вынырнуть с самого дна бездны… или до основания себя разрушить. И старшим братьям семей Ши и Хэ уготована вторая судьба.