Вы, 11:51
Здравствуйте, Этери Георгиевна. Что случилось с Аней?
Ответ, конечно, приходит не сразу. Только через 17 минут и 40 секунд, только спустя 211 нервных сокращений на правой ступне и после 7 процентов зарядки на телефоне. Этери Георгиевна, 12:09 Здравствуй, Саш. Аня вчера погибла, сбросилась с крыши отеля.Вы, 12:09
Я вас поняла.
А в голове то ли пустота, то ли неожиданное чувство сожаления и боли. В общем то, что я чувствовать не должна была изначально по плану, но почему-то оно уже долгое время проклевывается в моей голове. Это началось после встречи с Валиевой и Кондратюком в парке. После этого вечера я начала отклоняться от плана всё больше. Так она тогда улыбалась, совсем наивно и чисто. Она не ждала от меня какого-то подвоха. А я была с ней чтобы сломать. Никогда в жизни не было со мной такого, но отчего-то мне пожалеть её захотелось. Не так сильно мне теперь нужно было её сломать, не так сильно хотелось это девочку в пол вдавливать. Но нельзя потерять голову. Самое важное всегда было и будет - статус. А я, признавая свою симпатию у себя самой в голове, полностью его для себя теряю. Надо было её прогнать. Надо было сделать так, чтобы она ушла самостоятельно. И тогда начались мои более жестокие правила игры. Я надеялась на её благоразумие, на Валиеву в конце концов. Она должна была уговорить её уйти. Я помню, что запрещала, но они в любом случае контактировали, я знаю. Но она оставалась со мной. Не смотря на людей вокруг, не смотря на мои выходки и слова. И именно в тот момент, когда я решилась оставить её в покое на пару дней, она сдалась. Что я чувствую? Опустошение. Словно из меня вынули душу и заставили жить дальше. Раньше это казалось просто красивой фразой, вот только теперь она расщепила меня на частицы, разбросав по разным сторонам. Теперь Аня, которую я большим количеством запретов и манипуляций вытаскивала из этого болота, смогла выйти сама. Но только прямым путём смерти. Я не хотела ломать её настолько, я не хотела, чтобы она умирала по собственной воле. Моя цель была - выбить её из колеи и профессионального спорта, но никак не убивать. Нет, она не могла. Но подсознание, загнанное в самые дебри, активно стучит по трубам в глубоком подвале и кричит, что могла. Анечка... Светлая, милая и спокойная девочка... Девочка, которая не выдержала. Она улыбается тебе так лучезарно, а ты сделать ничего не можешь: тепло улыбаешься в ответ. А внутри ещё себя убеждаешь, что всё должно идти по плану, и на неё ты не поведёшься. Но уже повелась, в конце февраля, с болью и разочарованием глядя вверх на пьедестал, с грустью рассматривая сверкающие от счастья глаза. Больно было смотреть на золото в её руках, осознавая, что только я достойна его. Я никогда не чувствовала до этого такой боли и жажды мести, и была уверена, что сильнее злиться на всех, но в первую очередь на саму себя невозможно. Оказалось, возможно. И больнее сейчас намного. Но так быть не должно. Мне больно, хотя я добивалась того, чтобы она сломалась. Мне больно, но я довела её до этого сама. Кулак с силой сжимается и против моей воли ударяет по стене. – Видишь, Анечка, до чего ты меня доводишь? – сквозь сжатые зубы шепчу я, смотря вверх. Губы трясутся, тремор набирает обороты с каждой секундой, а нервный тик на стопе ни на секунду не отпускает. Всё это они. Всё это я.~•|•~
Телеграмм-чат «Сборы в Красноярске» Акатьева, 12:32 Пересланное сообщение ❗❗❗Погибла Олимпийская чемпионка Анна Щербакова. Подробности выясняются. 12:32 Что за... Усачёва, 12:33 Пересланное сообщение ❗Олимпийская чемпионка Анна Щербакова погибла в ходе неизвестных обстоятельств. 12:33 Что за херня? Хромых, 12:34 Я не знаю... Самоделкина, 12:34 Она... Что? Аня? 12:34 Что могло произойти? Петросян, 12:34 Я не понимаю... Так не может быть... Кондратюк, 12:35 ... Акатьева, 12:35 Да нет... Кондратюк, 12:36 Сонь... Мне очень жаль Усачёва, 12:36 Что? Почему? Какого хера? Не, так не бывает, Марк 12:36 Откуда ты? Нет, это не правлп... Марк, 12:37 Примите мои соболезнования, вы знали её намного лучше, и возможно понимаете, почему она так поступила Хромых, 12:39 Всммсле... Она сама? Акатьева, 12:39 Это... Нет, я не верю. Петросян, 12:39 Да нет... Она не могла, не моглп.. Акатьева, 12:40 Марк, черт, скажи что это шутка Кондратюк, 12:40 Мне правда жаль, девочки. А дальше только тишина. Я лишь с немой паникой читаю громкую "друзей" по несчастью, и только больше боюсь сама себя. Страх плотно засел в голове и замер внутри, медленно царапая сознание и заставляя пересмотреть абсолютно всё, что делаю я. Усачёва, 12:44 Она не могла просто так... Акатьева, 12:44 ..... Петросян, 12:45 Я поняла, к чему ты клонишь Хромых, 12:45 Сука, так это всё... Усачёва, 12:46 Трусова. Акатьева, 12:46 Блять, Трусова. Я ненавижу тебя. Я вижу что ты читаешь, мразь. Валиева, 12:47 Заткнитесь все. Трусова, выйди нахуй из ебучего чата. Перестаньте искать виноватых, вы не видели как она умирает. Кондратюк, 12:48 Ками вчера ехала с Аней в реанимацию. Дальше я не читаю. Валиева в первый раз подала на блюдечке прекрасную идею. Выйти нахуй из ебучего чата, и может когда-то мне станет немного легче.~•|•~
Анечка улыбалась каждое утро, и каждый раз её улыбка всплывала в голове. Сейчас каждое воспоминание бьет в солнечное сплетение, поэтому я стараюсь убить её и у себя в сознании. Теперь я снова просыпаюсь одна. Но это совершенно ничего страшного. Я всегда была одна и всегда буду. Никто мне не нужен, я могу жить сама по себе. И Щербакова мне ни к чему. Наверное. А сегодня к двенадцати на тренировку. В общем это не так важно. Самое страшное за сегодня - практически единогласный выбор моей кандидатуры в качестве того, кто заберёт телефон Ани с крыши. Об этом мне сообщила многоуважаемая Этери Георгиевна, ссылаясь на то, что так решили девочки. А я даже не удивлена. Это было ожидаемо. Они уверены, что мне абсолютно всё равно, а даже если мне не всё равно, это даже лучше, ведь в таком случае я больше страдаю. Вообще не факт что он там, но внизу и в комнате уже поискали, так что осталась только крыша. Которую я не хочу видеть. Но, собственно, ничего сделать я не могу, поэтому, полчаса искав на неё проход (и как Щербакова вообще до этого додумалась?), всё же замечаю ничем не примечательную лестницу с люком. Выхожу наверх, оглядываюсь по сторонам, и сердце замирает. Аня умерла чуть больше дня назад, но ветер помнит всё. Тихо, едва заметно и почти неуловимо развивает мои волосы, только подталкивает, подталкивает к краю. А внизу, на асфальте и газоне ещё не до конца отмытая свежая кровь Ани. Внутри всё сжимается, но меня могут снимать, так что, не подавая вида, оборачиваюсь и замечаю то, за чем я пришла. Телефон. Телефон, с которого отправлялись все смс-ки, с которого исходили все звонки, на который я тогда написала про конёк в сумке Щербаковой, который я же туда и засунула, чтобы начать всё это. А теперь закончила. Рано, неожиданно и не вовремя. Именно в тот момент, когда я буквально давала ей уйти каждым своим движением. Но она не смогла. Не справилась. Она ко мне была привязана, и чуть меня с собой вниз не утащила. Я бы хотела говорить и думать, что это был её выбор, но я знаю свои методы слишком хорошо. Я только не подумала, что Щербакова настолько близко прижалась, и верила мне до последнего. Тяжелее всего осознавать это, понимая, что в руках единственная её вещь, которую я увижу. – Больно бьешь, Анют, – шепчу я куда-то в небо. – Наконец-то ты научилась давать мне отпор. – прокручиваю телефон в руках, и решаюсь его включить. А с обоев на меня смотрят зелёные глаза. Те самые, которые сегодня смотрели на меня через зеркало. Аня на том свете бьёт ещё больнее, и всё на миг отключается. Не слышно теперь ни шума берёз, ни тихого гудения ветра, ни даже моего собственного дыхания. Только глубокие зелёные глаза, смотрящие на меня с Аниного телефона. Аня мстит за свою физическую моей моральной. Ты так любила мою холодную душу и ледяные руки, Щербакова? Настолько, что готова была умереть? Иногда мне так хочется, чтоб всё повторилось... Иногда мне так хочется что-то вернуть назад. Наверно это неправильно, и так не бывает. И я ведь всё понимаю, я всё понимаю... Помнишь мы висели вместе? Ты улыбалась, а я смотрел... Куда же всё это вдруг исчезло Ты заебалась, а я сгорел...~•|•~
Тренировка. Я ещё даже не зашла на арену, но уже ощущается охапка ненависти за моей спиной от девочек. Негативом на меня веет изначально. Но мне абсолютно всё равно на их мнение. Они будут защищать Аню от меня до конца, даже после её смерти. Главное - не подавать виду, что для меня что-то изменилось. Они должны быть уверены, что мне всё равно. Но, не смотря на очень спорное настроение, я захожу в здание, и передо мной сразу же видны Акатьева и Валиева. Они оборачиваются на меня и только ускоряют свой шаг. Просто гениальное решение, учитывая то, что мы идём в одну раздевалку. Не одногруппницы, а вундеркинды. Шестнадцать и пятнадцать лет, а мозг уже атрофирован настолько, что аж на жалость пробивает. Но, к сожалению, в раздевалке мне их не избежать. Захожу в помещение, смотря только себе под ноги, лишь бы они просто проигнорировали мое присутствие. Но, спустя несколько секунд моего пребывания внутри воцаряется тишина. Такая пугающая, нагнетающая. Интересно, это потому что теперь они бояться меня ещё сильнее или хотят избить прямо тут? – Трусова, ты зачем пришла? – тихо, сквозь сжатые зубы, шепчет Усачёва. Но слышно абсолютно всем. А мне нужно только держать образ. – Почему нельзя? – с мелким смешком спрашиваю я. – Я такой же полноправный член группы, у меня тоже тренировка. Интересно, откуда тут вы... – абсолютно спокойно перевожу взгляд на Валиеву, а она выбрала самую легкую тактику: только и делает, что прячется за подружками. – Почему мы вдруг не должны приходить? Кстати тебя несколько дней не замечали, думали ты вообще не придёшь. – продолжает Самоделкина, и вот она уже смотрит мне в глаза. Не утонуть бы ей. Рисковая девочка, мне такие нравятся, если вдруг переступит мне дорогу – легче будет с ней работать. – Почему не должны приходить вы? – в этот момент я решаюсь на шаг, после которого я перебью их всех одним орудием. И себя тоже, но это второстепенная проблема. – Анютка же умерла, я думала у вас забастовка, – как бы между делом, никак не выделяя эту информацию, проговариваю я и осматриваю девочек внимательнее. Все стоят и молчат, но от каждой веет отчаяние. – А-а-а-а, вот оно что... –замечаю я, осматривая костюмы и руки девочек. Все в черном, у каждой на левой руке чёрная как смоль нить. – У вас траур, логично, – и тут же, специально задумавшись о своих действиях, снимаю куртку, под которой красутся зелёный тренировочный костюм. Как всегда выделяюсь на фоне этих. Со стороны слышится всхлип. Повернув голову, становится очевидно чей. – Валиева, не плачь, а? – на меня тут же обращается несколько злых взглядов. – Достали уже все со своими соплями, пришлось комментарии в телеге закрыть. Все почему-то ноют. – Трусова, замолчи, пока тебе кто-то нос не сломал, – А я в ответ на смелое заявление Майи издевательски улыбаюсь, хотя сама готова сломать себе нос. – Ты телефон забрала? – спустя несколько секунд, как кажется Усачёвой, равнодушно спрашивает она дрогнувшим голосом. – Щербаковой? Который она на крыше оставила перед тем как сброситься? – если уж прорезать чужие сердца, то до конца, резко, быстро и вместе со своим. У Усачёвой начинают трястись губы. – Да взяла я его оттуда. Отдам Тутберидзе, вам такую дорогую технику нельзя, разобьёте, – снова издеваюсь. Да и тренеру я его не отдам. Телефон не получит никто. Тем временем вокруг Камилы уже собираются все остальные девочки. Разговор со мной, наглой правокаторшей, давно окончила Даша, так что я без усилий надеваю коньки и выхожу на разминку под очередные заурядные успокоения от девочек, адресованные к плачущей Камиле. Хорошо, если они посидят там полчасика, я успею проверить, насколько все эти события сбили мне прыжки. На льду только Кондратюк. Это вполне не плохо, по крайней мере он вряд ли будет сильно на меня наезжать. Ему столько понарассказывали, что он меня теперь боится. Не думаю, что ему хочется получить. Собственно, своё внимание он на меня не обращает, и я спокойно выхожу на арену. Выезжаю к правой её стороне, пока Кондратюк катается напротив. Какая-никакая разминка у меня уже была, пока я продумывала план действий, так что можно сразу проверять прыжки. Первым выбираю лутц-риттбергер, дальше продолжу набирать обороты. Разгоняюсь, заезжаю и вкручиваюсь в лутц. После приземления в голове всплывает очевидный недокрут на четверть, но я не останавливаюсь и еду на риттбергер. Конечно же, он получается, но это было самое простое, что я делаю, и то не идеально. Разгоняюсь и пытаюсь настроится на следующий прыжок, когда чуть не врезаюсь в Марка. – Странно что у тебя получается, – между делом говорит он, не смотря мне в глаза. – Почему это? – немного дерзко переспрашиваю я, отъезжая от парня. – Тут никто работать не может. – поднимает на меня взгляд. – Знаешь, Саш, – небольшая пауза, чтобы я порадовалась, что меня назвали по имени. Как мило. – Обычно у людей есть сострадание или хотя бы чувство вины, но ты, видимо, лишена этих человеческих качеств. А очень жаль, я какое-то время верил тебе, но сейчас у меня в голове даже не закрадывается мысль, что ты чувствуешь хоть что-то после смерти Ани, – и я, было, собираюсь ответить, но в горле застревает ком, и Марк уезжает через пару секунд. Всё равно. Нужно прыгать. Спустя несколько секунд, когда я могу спокойно вдохнуть, начинаю заезжать на тулуп. Самый легкий четверной, я должна, обязана его сделать. Всё равно на Аню, на её суицид и на всё, что из него вытекает. Но сил просто не хватает, и я останавливаюсь и крепко хватаюсь за борт. В голове снова всплывает Аня и её телефон в тумбочке. Она даже пароль на него не поставила - так верила людям. Наивная маленькая девочка, понимающая очень много в этом мире, но недостаточно, чтобы противостоять эмоциональному насилию. Обычно я никогда не утруждаю никого своим сочувствием, но сейчас легко осознать, как ей нужна была именно моя увлечённость в её персоне. И сейчас я не собираюсь без необходимости как-то освещать то, что произошло на большое количество людей. Самое сложное - работать на два фронта. Одногруппники никогда не должны понять, что я чувствую, а следовательно, я это либо игнорирую, либо как сегодня. А поклонникам не должно просочиться абсолютно ничего без нашего ведома. У нас теперь вечная минута молчания с немым трауром. Так воевать тяжело, но вполне возможно. А сейчас нужно тренироваться. Чемпионат России никто не переносит, и если я не выйду - победу заберёт кто-то другой, не очень близкий для Щербаковой. Я лично не соревнуюсь ни с кем. Это все остальные пытаются поставить мне конкуренцию. Так что выхожу со льда и иду в зал. Там работать проще, и возможно мне вернётся ощущение того, что я сильнее остальных.~•|•~
– Давай же, Саш, – улыбается она, пристально наблюдая за моей персоной. – Покажи им, что ты слабая, покажи, что тебе больно. – а сама смеётся, со злой улыбкой на губах меня рассматривает. – Я не слабая, Щербакова, – удаётся сказать мне хрипящим голосом. – Тогда почему это, – быстро подбегает ко мне и достаёт из кармана свой же телефон. – Всё ещё у тебя? Ну же, почему ты молчишь, Саша? – Зачем ты пришла? – шепчу я, пятясь назад, от Ани. – Ты тоже ко мне приходила, дорогая, – улыбается она. – Я тоже тебя видела, и ты тоже меня пугала. Чувствуй то же, что и я, Саш. Прочувствуй жизнь человека, которого ты убила. – и всё наступает на меня, ближе подходит. – Я тебя не убивала. Ты сама себя... – их последних сил шепчу я, когда упираюсь в невидимую стену. Глаза бегают по фигуре Ани. – Да ладно? – ведёт бровью, тихо усмехаясь. – Ты сама в это хоть веришь? – А я в ответ только молчу, потому что нет.~•|•~
С утра пораньше вскакиваю с кровати от очередного сна. Почему она не хочет от меня отстать? Бешеные глаза бегают по одинокому номеру и не дают сосредоточиться на одной единственной проблеме: она не покидает меня. Только глубже и глубже въедается в сознание, и с каждой минутой всё тяжелее её оттуда вытащить. Сначала она мучала мои мысли, а теперь она уже во снах. Что и как с этим делать - я не представляю. Всё это потому что она вовремя не смогла. Не выдержала натиска. За это я себя и ненавижу. Раньше я долго шла к такому глубокому влиянию на человека, читала эти книжки, действовала инстинктивно, искала нужные методы. И вот, казалось бы, всё получилось. Я добилась такого внедрения своих желаний в чужой мозг, что она сделала даже больше, чем мне нужно. Но именно к ней мне обязательно было привязаться. Чёртова Щербакова. Вставляю наушники и подключаю музыку. Время показывает без пятнадцати шесть. А у меня благая весть! Теперь я знаю, Кто отрицательный герой В моей судьбе... Теперь альтернатива есть. Я выбираю месть Самому себе... За то, что злит чужой успех, И вместо правды Я от тебя хотел бы слышать только лесть. Мы как всегда стремимся вверх – Потом не можем слезть. А в тумбочке у кровати и правда лежит её телефон. Пугающе-лавандового цвета, с фиолетовым чехлом, без пароля и ужасающими обоями, в которые я всматриваюсь точно в зеркало. Держать его у себя очень больно, но отдавать кому-то ещё больнее. Аня верила мне, она была уверена, что я люблю её так же, даже не услышав это от меня ни разу. Наивная девочка, которая потерялась в потоке чувств. Мне очень повезло, что я храню её частичку у себя в тумбочке. Не знаю как теперь избавиться от этого удушающего чувства. На тренировку мне только через четыре часа. Выйду немного пораньше, чтобы в этот раз точно не встретиться с ордой этих сумасшедших. Думаю, они могут вообще не прийти. Вчера, как и говорил Марк, они не смогли прыгнуть абсолютно ничего, надеюсь, им дадут выходной. А я буду работать не смотря ни на что. Иначе золото мне не взять, и репутацию не сохранить ни в глазах фанатов, ни в глазах одногруппниц.~•|•~
Как и задумано, вышла я раньше. Намного раньше. Если на тренировке я должна быть в десять, то выхожу, когда время на телефоне показывает 8:49. Закрываю дверь в номер и спускаюсь на лифте на первый этаж. Этот отель намного проще, чем прежний. Но главное, что близко к арене и прошлому месту жительства, окна выходят как раз на двор гостинницы, из которой каждое утро выходила Аня и другие фигуристы. Так удобнее: с ними делить квартиру не надо, но и видать всех предельно ясно. А с улицы ещё проще: все выходят через коричневую автоматическую дверь и двигаются в сторону катка. А сейчас их там нет: рано. Но зато есть голодные журналисты, один из них прямо сейчас направляется ко мне. Я быстро стреляю в девушку с микрофоном и устройством для записи глазами и ускоряю шаг. Но, как всем известно, СМИ не отстанут никогда, так что журналист быстро догоняет меня и дёргает за плечо. – Здравствуйте, Александра, могу ли я задать вам пару вопросов? – я на это лишь верчу головой и вырываюсь из хватки. Поправляю сумку на плече и продолжаю идти. – Почему вы живете в другом отеле? Вас же заселяли в тот? – не унимается девушка, кивая на прошлую гостинницу. Я стараюсь продолжать игнорировать её. – Как вы отнеслись к смерти своей коллеги Анны Щербаковой? – О, вот и полезло то, чего я ожидала. Девушка же сейчас ожидает чего? Скандалов, драмы, слезливых признаний и других сопливых штук, которые так нравятся аудитории. Но моим быстрым шагом мы уже на полпути к арене, так что слушать мне её осталось недолго. У неё буквально пару вопросов на выведения меня на эмоции. Интересно, как их потратит эта милейшая дама. – Александра, будете ли вы присутствовать на похоронах Анны? – Вот какой вопрос ставит в ступор. Мне ещё не рассказали про похороны. На секунду ноги перестают меня слушаться и я встаю в пятидесяти метрах от входа на арену. Мою персону просто не оповестили. Взяли и выкинули, будто не причастную ко всему этому. Сразу после осознания начинаю двигаться намного быстрее, чем сбиваю журналистку, и она отстаёт от меня. Просто не сказали. Проигнорировали. Ладно, я устрою им. Захожу на арену, и передо мной тут же стоит весь тренерский штаб собственной персоной. – О, Саша, доброе утро, – сразу говорит Даниил Маркович, переводя на меня глаза. – Ты чего так рано? – Звучит он подавлено, совершенно не видна та искорка в глазах и желание работать. – Решила раньше прийти. А вы чего тут все стоите? – вопрашаю я, на что Этери Георгиевна тоже поворачивается на меня. – Журналистов отпугиваем. Тут их полно, девочек поджидают. – Тяжело вздыхает, поправляя воротник пальто. – Тебя не словили? – И снова возвращает взгляд на улицу. – Подловила одна, еле вырвалась. Про Аню спрашивала. – в голове снова всплывает прежний диалог. – И её похороны. Почему я не знала? – голос едва заметно дрогнул, но я не сдаюсь. – Штаб завтра уезжает в Москву, Ане на похороны. Тело увезли уже. – Тише объясняет Этери Георгиевна. – Мы никому пока не говорили, не понимаю как они узнали... – Смерть всегда означает скорые похороны, – хриплым голосом впервые за сегодня говорит Сергей Викторович, не отрывая глаз от немногочисленных одиноких журналистов. – Просто сложили два плюс два. – Тоже верно, – замечает Этери Георгиевна. – Саш, ты можешь идти, мы напишем девочкам чтоб внимательней были. А то ещё напугают мне детей. Как бы Алису не трогали... – Дальше я перестаю слушать, просто ухожу в раздевалку. Значит похороны. Хорошо. Я назло всем буду там. Тем более, что она хотела бы видеть меня.~•|•~
Уезжать из города, в котором потеряла всё не больно от слова совсем. Даже радостно. Тем более когда терять было почти нечего. Рядом с ногами стоит чемодан, и я в последний раз осматриваю маленькую комнатку с тремя кроватями. Да, не свое последнее пристанище, а место, откуда я ушла и оставила Анечку одну. Для журналистов нужно сделать вид, что я жила там. Одногруппницы собираются в поездку, а я уже минут пятнадцать неотрывно пялюсь на кровать у окна. Аня выбрала её тогда чтобы не слушать нашу с Валиевой ругань, и чтобы по утрам на неё светило солнце. И оно исполняет её желание: всё так же освещает разглаженное покрывало и белую подушку. Я тихо вздыхаю, но не решаюсь перейти порог, как бы не хотелось как все прикоснуться к свету хоть на секундочку. Но я не все. Я человек без выраженных настоящих эмоций. Я не должна показывать то, что есть, иначе люди будут мной манипулировать. Иначе всё будет ужасно. Но мне тоже бывает плохо. Особенно когда в кармане лежит телефон человека, который доверял мне настолько, что слепо шёл за любым моим словом и решением. Её телефон не выключается уже два дня, и ни разу он не позвонил. Ни одного. А я не решаюсь зайти дальше главного экрана. Страшно под наблюдением гипнотизирующих зелёных глаз. Моих глаз. Страшно теперь предавать уже мёртвую Аню и отдавать кому-то её телефон. Вещи Щербаковой уже собраны ее родными, а часть изъята для следствия. Комната не живая. От неё веет холодом и тоской, и только тоненький лучик света, которы освещает только Анину кровать отсылает на её присутствие и даёт капельку тепла. Глаза, неотрывно смотрящие на это, спустя столько времени начинают выделять щипающие слезы. Я поднимаю голову и пытаюсь смахнуть их ресницами. Они увидят. Нельзя сдаваться, никто не должен видеть меня. Немного отойдя назад, с силой захлопываю дверь в комнату, где последний раз видела Аню. Ключ-карта почти ломается в руках, когда я быстро и уверенно начинаю двигаться к лифту. Я не вернусь к этому состоянию. Ни ког да.~•|•~
В самолёте меня посадили рядом с Петросян. Вполне терпимо, по крайней мере не истеричная Валиева или психованная Акатьева. Уже сегодня вечером мы будем на похоронах. Самолёт оторвался от земли в 10:02, с двухминутным опозданием. Лететь пять часов, но из-за поясов в Москве мы будем в одиннадцать утра. Похороны начинаются в 13:00, и из аэропорта все желающие выдвигаются туда. Я не знаю кто там будет, но я точно еду. Потому что не просто так я проходила через рамки, вынимая из карманов два телефона, не просто так ловила косые взгляды контролёров и потом пряталась от девочек. Всё не просто так. А Красноярск радовался, что это нашествие наконец-то заканчивается, и провожал меня одиноким лучиком света в окне. Аня снова выбрала меня, и снова пришла посмотреть, как я прощаюсь с городом, в котором потеряла всё, превратившись в солнечный луч. Если бы меня спросили, хочу ли я вернуться в Красноярск, я бы ответила чёткое, разборчивое нет, может даже чуть дрогнувшим голосом. Но если бы меня спросили, хотела бы я отмотать время и вернуться в Красноярск, я бы ответила да. Голос бы не дрогнул, но глаза остались бы на мокром месте. Потому что хотела бы. Но город провожает меня с печальной, но яркой улыбкой, будто ждёт, что я вернусь сюда и в мыслях, и в реальной жизни. Хотелось бы не возвращаться. Солнечный луч играет в моих волосах и просит прощения за скорый уход. Я знаю, что это Аня со своим чувством вечной и неупокоенной вины просит меня оставаться такой же. Но это неправильно, и так нельзя. Особенно пока меня с силой давит вниз вроде как легкий, но очень тяжёлый в восприятии Анин телефон в кармане. Лучик света в моей темной жизни покидает меня спустя несколько секунд, и невыносимый груз продолжает тянуть назад.~•|•~
Но в Москве отсутвие Ани по-другому не заиграло. В Красноярске было теплее и светило солнце, а тут всё готово хоронить олимпийскую чемпионку. Моё такси подъезжает к назначенному месту, и я тихо выхожу на обочину, передо мной вырастает кладбищенский забор. Не ожидала я, что так закончится наша с Аней история. Но делать нечего и я, выдыхая все эмоции, тряхнув головой, переступаю через невидимый порог и вдыхаю уже глубоко мёртвый воздух. Вокруг кресты и могилы, а мне, судя по пункту назначения, немного направо, где собирается добротное количество людей. Журналиста пустили даже, и оператора. Они превращают в шоу похороны. Это уже неудивительно. Главная цель за всю церемонию – просто напросто не заплакать. Тут слишком много людей, которые знают о том, что мне всё равно. Я либо должна плакать чертовски нереалистично, либо не плакать вовсе. И между двух зол выбирается второе. Потихоньку вмешиваюсь в толпу людей, но тот самый журналист всё равно вылавливает меня и вытаскивает из мыслей. – Здравствуйте, Александра, – начинает он, на что я вежливо киваю и отвожу взгляд. – Вы можете как-то прокомментировать эту церемонию? – я мотаю головой. – Ваша коллега Камила Валиева будет говорить речь, собираетесь ли вы сделать такой шаг? Валиева подготовила речь? Интересно будет послушать. Но реакции никакой не выдаю, лишь машу головой в очередной раз и скрываюсь в толпе, пробираясь ближе к гробу. А Камила уже с микрофоном перед всеми. Вот, куда спешит толпа. – Здравствуйте, – тыкая пальцем в микрофон, дрожащим голосом начинает она. Сегодня всё идет слишком быстро. – Мы собрались сегодня здесь из-за очень... – похоже, подбирает слова. – травмирующих обстоятельств. Каждому из присутствующих эта потеря далась очень тяжело, и если честно, то речь я почти не готовила, она будет небольшой. – вздыхает, вытирает подступившие слезы, продолжает. – Просто... Я знала Аню очень давно, она была мне очень близким человеком, и таких людей терять тяжело всегда. – а голос дрожит всё сильнее, и паузы всё дольше. – Всё наше с ней общение я замечала искорку в её глазах, и на моих же глазах она потухала, хотя Аня верила, что искра только появляется. Каждую секунду она боролась за своё счастье, и эту борьбу проиграла, когда потухли её глаза. – Валиева снова останавливается, пока я осознаю сказанное. – Я лишь пыталась её спасти, но она стояла на своём и верила в свои искры в глазах, которых уже не было видно. Я, наверно, никогда не смогу смириться с тем, что не смогла пройти с Аней до конца. Извини. – обращаясь к Щербаковой, шепчет Камила, и тут же передаёт микрофон случайному человеку, закрывая лицо руками. Плачет. А у меня отчего-то сжимается сердце. Пока многие кучкуются у Валиевой и микрофона, я пробиваюсь к открытому гробу. И вот, лежит в нём, совсем спокойная, ничего уже не боявшаяся Аня. Глаза закрыты, и грудь уже не вдохнет свежий воздух. А на улице, прямо над ней, дует холодный ветер, и заганное в тучи солнце уже не пытается пробиться сквозь эту пелену. Весной, когда родилась Аня светило солнце, и было но по дням тепло. В день, когда я вижу её последний раз солнца нет, и только отсутвие снега радует мою душу. И так же тепло, не по дням. Двадцать восьмого ноября две тысячи двадцать второго года погибла Аня Щербакова, не дожив ровно четыре месяца до своего девятнадцатилетия, и чуть меньше трех месяцев до дня рождения её победы. А на шее у Анечки висит медаль. Но не олимпийская. От этого больнее. Это золото с её первого чемпионата России. Где она ещё совсем малышка, где мы ещё общались. А потом я осознала, что могу делать. Чувствовать людей - очень давний мой талант, и такой способ его применения я нашла в себе относительно недавно. Но за не много, не мало, два с лишним года, я успела потерять ту, кто на самом деле повелась на всё это и занырнула с головой. Я способна на такое влияние на человека, что спустя три месяца он лежит в гробу передо мной. Мерзко от самой себя. Глаза всё так же рассматривают медаль, которую я тоже тогда не получила. Семь сотых, и моя мечта могла бы сбыться. Но на пути снова была она, и всё время на пути кто-то был. Но теперь я буду непобедима. Теперь сломались все. Но а церемония по-маленьку начинается. Камила уже отошла назад, а другие мои знакомые затерялись в толпе. Только меня здесь не потеряют никогда. Потому что она ждала меня тут, она хотела, мечтала о моём присутствии. Я не смею разочаровывать Аню.~•|•~
А спустя несколько часов после церемонии на кладбище осталась я одна. Как только ушла основная масса известных знакомых Щербаковой, куда-то исчезли и журналисты, родные почти сразу после окончания ритуалов растворились в тишине, а я всё не могла сдвинуться с места. Как я встала тогда у гроба, так и стою до сих пор. С этого же места пристально сметрела на то, как закапывают ее гроб, слушала плач и другие речи. Все эти часы пролетели совсем незаметно, потому что перед глазами всё ещё была она. Счастливая Аня Щербакова, всегда выше на ступень пьедестала, всегда смеющаяся просто так. А потом сразу гроб, и её закрытые, безжизнные глаза. Кажется, слабоумие близко, потому что я чувствую чьё-то присутствие у себя за спиной. Поворачиваться не хочется: только разочаруюсь в своём сознании, убедившись, что там никого нет. И как бы я не хотела уйти отсюда навсегда, ноги не дают мне такой возможности. Только зажмуриваю глаза и пытаюсь наконец отвести мозг от всего этого. Но теперь кто-то яростно подходит ко мне из-за спины и кладёт руку на плечо. Я вздрагиваю, но поворачиваться теперь страшно. А похоже, реальный человек, всё так же стоит и молчит, неотрывно смотря мне в затылок. – Какая же ты сука, Трусова... – шепчет проясненный образ Валиевой за моей спиной. – Так бы и избила тебя тут. – Я горько усмехаюсь и на пятках поворачиваюсь к ней, скидывая её руку с плеча. Пора сбить её уверенность. – Статьи не боишься? – прохожусь по ней взглядом снизу вверх. Лицо заплаканное, на ногах еле стоит, кулаки сжаты от злости, как и челюсти. – Я бы на твоём месте её боялась. – со злостью в голосе и глазах шепчет она, приподнимая подбородок вверх. Хочет осознанно меня опустить. – Статьи? – прыскаю я. – Какой? – Сильнее улыбаюсь, не сводя глаз с Валиевой. – Сто десятой. Ничего про доведение до самоубийства не знаешь? – я в ответ только хитро мотаю головой. – А мне кажется, что знаешь. – Правильно кажется, но ты последняя, кому я в этом признаюсь. – Почему ты всё ещё здесь? – равнодушно спрашиваю что-то, предпочитая игнорировать прошлые зявления. – Я тут с подругой лучшей прощаюсь, а вот что ты здесь делаешь я не знаю, – всё таки дрогнувшим голосом объясняет Камила. Я выигрываю. – А я с девушкой. – Да, лучшая защита - всегда наступление. Чтобы выбить любого человека из колеи необходимо лишь уверенно произнести информацию, которую он не может или не хочет принимать. Всё предельно легко. – Вообще мне было тяжело сюда идти, но Анечка хотела бы видеть меня здесь. – Пока Валиева молчит можно медленно вдавливать ее в землю абсолютно серьёзным и скорбящим голосом. Пока ей нечего сказать - она абсолютно беззащитна в этом бою, а я могу продолжать, пока она не зацепится. – Я так её любила... Поверить не могу, что она смогла покончить с собой... – Замолчи, – прерывает меня Камила. В этом раунде победила я, на сырую землю капнула одинокая слеза девочки. – Ты никогда её не любила. – зрительный контакт давно разорван, но звучит она так, что на секунду хочется поверить. – Очень любила, – сложно притворяться, когда не знаешь, притворяешься ли вообще. Я либо осознанно вру, либо неосознанно говорю правду. Я не знаю. Но хват терять нельзя. Валиева так и поджидает слабого места, чтобы меня расплющить. Даже сейчас. Пристально всматривается в мои телодвижения и лицо, прокручивает в голове мой полуискренний голос – Любила? – спустя несколько секунд шепчет она, неосознанно отступая от меня. Это говорит только о том, что она начала сомневаться в том, что видит, теперь её вера в мою непоколебимость очень шаткая. И это ужасно. Люди отступают от тех, чьи способности и мысли предугадать не могут. Уверенно подходя ко мне со спины, Валиева ожидала лживых и льстивых фразочек, но не ожидала искренней, полной боли. Когда она поняла, что восприятие обо мне неправильно, она испугалась. Это реакция любого нормального человека. – Да ты убила её, мразь. – Я на такое заявление снова молчу. – Ты её убила... – будто пережевывая эту фразу у себя в голове, едва слышно шепчет Камила и делает пару резких шагов вперед, которые значительно сокращают дистанцию. – Трусова, да ты мразь во всех своих начинаниях! Знаешь как я тебя ненавижу? Знаешь? – а вот и пошла ещё одна стадия. Теперь её нервная система идет в а-банк, скидывая все тяжелое и потенциально то, что может меня поколебить. А оно может. – Ты убила человека, Саш, человека! – Да, это оно и есть. Даже по имени ко мне обратилась. – Трусова, так ты не по головам идешь... Ты по трупам двигаешься... – Потихоньку наступает на меня, вытесняет ближе к Аниной свежой могиле. – Кто следующий? Я? Может Мишина и Галлямов? Марк? Кто ещё перешёл тебе дорогу на Олимпиаде? – до неё доходит суть. – Почему она, Трусова? – из последних сил уже шепчет Камила, всё ближе и ближе подходя ко мне. – Почему не я? Я отобрала у тебя место в комнаднике, почему ты убила её, а не меня? – она останавливается и утирает слезы, отрывая глаза, только когда я упираюсь в могильную плиту. – Я не хотела её убивать. – фраза, в искренности которой я уверена на все сто. На всю тысячу. Я не убийца. И Валиева, до этого активно отрицающая каждый мой вздох, смотрит на меня теперь честными глазами и тихо-тихо, почти неразличимо говорит: – Я верю. Но уже убила. – и сердце сжимается от горькой правды, заложенной в трёх словах. – Ты знала куда идешь, – громче говорит она, отступая назад. – Я не думала, что зайду так далеко. – честно отвечаю я, всё ещё пристально наблюдая за Камилой. Движения скованы, но она мне верит. Это никак в мои планы не входило. – Но ты знала о своих методах и их влиянии на людей. – продолжает упираться Валиева. – Она реагировала не так как все. – легко отвечаю я, тоже отходя дальше от плиты. – Она - исключительный случай в моей практике. – немного задумавшись, будто пытаюсь объяснить это Камиле. – Её эмоции не надо было гадать, а манипулировать было ещё проще. Она была слишком эмпатична ко мне. – Потому что любила тебя, бездушную тварь. – Наконец-то показывает свои эмоции Камила, и я могу перевести диалог в другое, более выгодное русло, в котором я буду лгать. – Как быстро ты меня разгадала, – снова усмехаюсь, заглядывая в глаза пости беспомощной девочке. – Значит манипулируешь с помощью эмоций... – будто не совсем мне говорит Камила. – Прекрасно... – А разве можно по-другому? – строить из себя дурочку, когда нужно - это необходимый навык. – Знаешь, не все люди начинают манипулировать, когда видят в тебе эмоции. Не суди всех по себе, – говорит она совершенно спокойным голосом, а я делаю вид, что ничего не осознала. – Что ты имеешь ввиду? – Что ты закрываешьсяи бежишь, потому что боишься таких как ты. – улыбается она. – с каждого угла ожидаешь подставу, всех сравниваешь с собой и ждешь самого худшего. Аня, – глаза её всё равно устремляются за мою спину, на камень, где красивыми буквами выгравировано то самое имя. – должна была дать понять тебе, что большинство людей не ищут подвоха и не манипулируют первыми встречными. Все люди ведут себя как люди, а ты? – Ты, Камила, целишься прямо в сердце с желанием выстрелить, убить меня без остатка. Но не забыла ли ты, что убить мёртвого дважды это бредовая идея? Туда, куда ты целишься, давно зияет дыра. – А я не все. – так же легко парирую я, выстраивая свою каменную стену. Медленно, но верно. – Я знаю. Ты в миллионы раз хуже всех остальных. – неожиданно зло шепчет Валиева. – Лучше бы Аня полюбила Сатану. – И уже было собирается уходить, но она сказала далеко не всё. По ней видно. – Не думай что ты лучше всех, Трусова. – Я не думаю, я знаю, – усмехаюсь я, ожидая очередной тирады. – Неа. Тебя так же можно прочитать, надо лишь по-настоящему захотеть. Ты такая же заурядная, как и все. – улыбается, радуется, что может, даже не подозревая, что могла прочитать напрямую десять минут назад, когда я была как открытая книга. – Я никогда в жизни не смогу понять твои поступки и тебя, но знаешь, что я поняла? – И что же? – так же усмехаюсь, с вызовом глядя в светло-карие глаза Валиевой. – Почему хорошо, что Аня умерла. – я вижу, как тяжело ей это говорить, издевательства прямо лезут изо рта. Как бы не тяжелело сердце от этой фразы. – Ой, а ты у нас везде плюсы найдешь. – даже хлопаю в ладоши от восторга. – Я тоже умею, глянь: раз, два, три... – начинаю пересчитывать кресты на могилах. А Валиева всё так же молчит, не обращая внимания на мое приподнятое настроение. – Господи, ну и почему же? – спустя несколько секунд спрашиваю я, закатывая глаза. – Потому что тебе больно. Наконец-то больно, и я это вижу. Это единственный плюс. – не дрожащим, стальным голосом говорит она, пока меня пробирает слабый ветер до костей. Камила улыбается. – Ты можешь прятаться сколько угодно, но если ты убежишь - боль никуда не денется. Просто имей это ввиду. – и тихо разворачивается в сторону выхода. Я только рвано выдыхаю, и поворачиваюсь на закат. Валиева быстро исчезает из моего поле зрения, и я наконец-то остаюсь наедине с Анечкой. Красноярск прощался со мной одиноким лучом света. Анна Щербакова прощается с Москвой прекрасным, розово-красным закатом. Таким же невинным и легким, нежным и любимым, как она сама. Аня прощается с жизнью на земле и покидает меня навсегда. А на могильной плите выгравировано её имя и фраза, которую я заметила только сейчас: «Даже за самым прекрасным всегда стоит трагедия...» Хочется только кричать от неизбежности. Всю передёргивает от этого всего. Я должна быть сильнее, но это чертовски больно. А у Анюты, не как у меня, глаза невинностью сверкали, и любовь безразмерная была. А я ей вернуть любовь не смогла, сколько бы она мне её не дарила. Когда-то и спокойней станет, и сердце впредь более хладнокровным будет, но жалеть я буду о каждом часе, который провела с ней, потому что в каждом разбивала свою Анюту на части. Нужно было просто не начинать всё это. А в кармане неожиданно начинает вибрировать телефон. Я тут же достаю свой, но на нём нет ни единого сообщения. Передёргивает сильнее. Анечке написали. Я трясущимися руками включаю её и снова пересекаюсь глазами с собой на обоях. А на экран всплывает сообщение. 18:22, Камила Мне жаль, что я не смогла. Прощай. Ещё немного, и я не смогу держать чертов телефон. Выключаю его и кладу обратно в карман. Я про него и забыла на время разговора. Хочется навсегда убить все воспоминания о Щербаковой и жить дальше. Но телефон я не смогу отдать никому. Самая последняя её весточка, моя последняя надежда забыть её и эти воспоминания меркнет, когда я чувствую давление в кармане. Прости, Анечка. Я не успела показать тебе, как ты была мне необходима. Я не знаю, сможешь ли ты простить меня, но я не смогу отныне жить спокойно. Анечка, надеюсь, что теперь ты свободна и счастлива, я люблю тебя так, как никогда никого не любила и не полюблю. Я надеюсь, что тебе не больно сейчас, Потому что мне больно. Наверное, никогда не смогу смириться. До скорой встречи, Анечка