Призрак Арктического института. Книга вторая: Долог путь

      И я, мягко улыбнувшись и затылок почесав, отвечаю им:       — Я не знаю никого из вас, но рад буду помочь всем, чем только смогу. Лишь ради той радости, к которой я, по следу этих двоих, — показываю на свои ноги, — из мира в мир иду сквозь все преграды.       Один говорит:       — К чему такое обещание? Мы верим, ты добра нам хочешь. Ах, лишь бы выполнить его ты мог!       — Я, первый здесь взывая к состраданью, прошу тебя: когда придешь к стране огней, что никогда не гаснут, и будешь в Бруклине, вспомни обо мне, чтоб помолились за меня родные, дабы я мог очиститься вполне…       … Я сам оттуда; но удар, который дал выход крови, где душа жила, я встретил там, где живет шабаш этих старушенций, и где вовеки я не чаял зла; то сделала одна из них, чья враждебность шире пределов справедливости была. Когда бы я бежать пустился к родине своей, в засаде под Далласом очутясь, я до сих пор дышал бы в вашем мире. Но я упал на твёрду землю. И видел там, как на расколовшемся асфальте кровь вен моих заводью разлилась.       Затем другой:       — О, да взойдешь к вершине, надежду утолённую познав, да не презришь и мою отныне, — говорит молодой паренёк в потрепанной армейской форме. — Меня звали Бэзилом, кадетом я был. Но смерть меня настигла, когда я и рядовым стать не успел. Теперь я здесь иду среди склоненных глав.       — За что, Бэзил, тебя убили? — осторожно интересуюсь я, шагнув к нему поближе.       — Я, — отвечает юноша, — раненый ещё в тире, пришел один, окрашивая поле кровью. Мой взор погас, и замер мой язык на имени Христа; смертная плоть осталась там, где я в землю лицом вниз полёг… Знай и расскажи людям: ангел унес меня, и демон кричал тому вослед: «Ах, ты, ублюдок жадный! Ты душу себе присвоить и, пользуясь раскаяньем, поживиться рад; но бренного тела его меня уж не лишат!» — и кулаками погрозил.       — Когда ты возвратишься в мир живых и тяготы забудешь путевые, — молвит третья тень вослед второй, — то вспомни также обо мне, о Жаклин! Я в Аляске жила, а в Джерси смерть меня настигла, как знает тот, кому во дни былые я, обручаясь, руку отдала.       Мы с Джанин многих ещё встречаем в этой большой толпе духов, чьи тела были умерщвелы много лет назад. Бесчисленное множество людей, чьи жизни были загублены чёрными силами зла. Блаженная помогает мне прослушать каждого из них, иногда напоминая о важности идти вперёд. Ведь время поджимает.       Когда я, наконец, расстаюсь с ними, просившими, чтобы просил другой, дабы скорей им сделаться святыми, я неуверенно говорю Джанин:       — Боюсь, не смогу навестить родных этих людей и рассказать им всем о них. Ведь, как вернусь, так сразу к кровавой сечи готовиться начну с друзьями моими… Но, я клянусь всеми святыми, — молвлю, приложив руку к сердцу, — что готов помолиться за них в соборе, если хоть один уцелеет в грядущем пекле.       Она отвечает мне, поняв мои сомнения и клятвы слова:       — Коль говоришь так, то этих душ надежда не напрасна. Вершина правосудия согласна, чтоб твои молитвы и молитвы друзей твоих могли уничтожить вмиг долг, ими здесь платимый повсечасно… Не тяготи путь сомнениями и верь в то, что ты всё преодолеешь. Кроме того тебя там на вершине ждёт дверь заветная, что приведёт тебя домой.       И я, обрадованный услышанным, восклицаю:       — Хей! Так давай же ускорим шаг; уже и усталость меня берёт меньше, и видишь — склон отбрасывает тень.       — Сегодня мы пройдем, — отвечает Джанин, притормаживая меня, — как можно больше; много — не придётся, и этим ты напрасно обольщён, — и смотрит мне в глаза, подняв лицо за подбородок. — Пока взойдешь, не раз еще вернётся тот, кто сейчас уже горой закрыт, так что и луч вокруг тебя не рвется… Но видишь — там какой-то дух сидит, совсем один, взирая к нам молчаливо; он подскажет нам, где кратчайший путь.       Джанин подходит к нему узнать, какая удобнее дорога к вершине горы.       Второй уступ: Окончание.       — Кто вы? — задаёт он вопрос, на нас глядя томно.       — Я блаженная мученица, — отвечает моя вожатая, — меня когда-то звали Джанин Бонуар, и была я дочерью зажиточного лорда. Когда ж мне было 16 лет отец отправил меня в женский монастырь. За то, что полюбила простого парня задолго до помолвки с тем, кого не знала и не любила… Приняв монашество, я посвятила жизнь служению Марии. Но в монастыре ко мне до самой смерти плохо относились. Я до самого конца всё терпела и прощала. И после своей кончины мой лик был возведён в святые.       «Ох, ничего себе, — удивляюсь краткой истории блаженной монашенки, — бедная Джанин. Как смели эти говнюки так обращаться с ней!»       Долина правителей       — А спутник мой — смертный муж, носящий имя ангела светлейшего. Он жив, душа его в теле бренном живёт… Но как дойти скорее до порога Чистилища? — спрашивает Джанин. — Не можешь ли ты нам дать указанье, где лежит дорога?       И он:       — Скитаться здесь по всем местам, вверх и вокруг, я не стеснен нимало. Насколько в силах, буду спутник вам. Но видишь — время позднее настало, а ночью вверх уже нельзя идти. Пора наметить место для привала. Здесь души есть направо по пути, которые тебе утешат очи, и я готов вас туда отвести.       — Как так? — изумляется Джанин. — Если кто посреди ночи пойдет наверх, ему не даст другой? Или просто сам он не сможет?       Тень по земле чертит рукой и говорит:       — Видишь? Стоит солнцу скрыться, и ты замрешь перед этой чертой; причем тебе не даст наверх стремиться не что другое, как ночная тень. Во тьме бессильем воля истребится. Но книзу, со ступени на ступень, и вокруг горы идти легко повсюду, пока укрыт за горизонтом день.       Монашка внимает его словам, как чуду, и отвечает:       — Веди же нас туда, где ты сказал, что я утешена буду.       Мы продолжаем путь, и тогда в горе открылась выемка, такая, как здесь в горах бывает иногда.       — Войдем туда, — молвит добрая тень, — где горный склон как бы раскрыл врата, и там пробудем, утра ожидая.       Тропинка, не ровна и не крута, виясь, на край долины приводит нас, где высота меньше половины самого высокого края стены, что долину окаймляет. Серебро и золото, червлень и белила, отколотый недавно изумруд, лазурь и дуб-светляк превосходит. Сияние произрастающих тут растений и верх над ними берёт, как большие над меньшими берут. Природа здесь не только расцвечает, но словно некую непостижную смесь из сотен ароматов создаёт.       «Salve, Regina», — меж цветов и трав толпа теней, внизу сидящих, поёт, невидимое убежище найдя.       — Покуда не наступил закат, — наш спутник говорит нам, — здесь подождать мы с вами можем смело.       Я вхожу туда с Джанин, и с ним тоже, и вижу в толпе этих теней души всех бывших президентов Соединенных Штатов, что были заняты лишь мирскими делами.       Через какое-то время я вижу, как толпа властителей земных, с покорно вознесенными глазами, словно в ожиданье, побледнев, затихает. Ещё я вижу: два ангела, над нами спускаясь вниз, держат два меча, пылающих, с неострыми концами. И, зеленее свежей травинки, одежда их развевается на ветру под белоснежными крыльями. Один слетает чуть выше нас с Джанин, другой — на обращенный к нам откос, и так они сидящих окружают.       Я различал их русый цвет волос, но взгляд темнеет, на лицах их почия, и от яркости чрезмерной я чуть не слепну.       — Они сошли из лона, где Мария, — произносит наш проводник, — чтобы дол стеречь, потому что змей ползучий уже близок.       И я, не зная, как себя сберечь, оглядевшись, спешу укрыться возле верных плеч.       И вновь наш проводник:       — Нам пора спуститься и славным духам о себе сказать; им будет в радость с вами оказаться.       Я, сделав три шага, уже ступаю на гладкую поверхность; и вижу, как одна из душ всё на меня взирает, как будто чтоб узнать. Уже и воздух почернел немало, но для моих и для её глаз он все же вскрыл то, что таил сначала. Она ко мне идёт, я — к ней. И, о, как я счастлив, душа родная, тебя увидеть не между злых теней!       — Слава тебе, Боже, — я падаю перед ней на колени, — Джон, Джон, предок мой великий, как оказался ты средь сонма этих душ?       Тот мягко улыбается мне и молвит:       — Встань, Габриэль, не гоже тебе уже падать ниц передо мной… Как только Люцифер был побеждён тобой, я последовал вниз к Коциту за тобой. Там найдя тебя, потомок мой, отнёс я тебя к старику и попросил его исцелить и помочь на ноги встать. Так Бог, видя доброту и сострадание во мне, помиловал мой дух и ангелу отдал приказ сопроводить сюда меня… Отныне ж, коль помощь моя понадобится в пути, не робей, я подсоблю.       Мои глаза в твердь устремляются пытливо, туда, где звезды обращают ход, как сердце колеса, неторопливо.       И Джанин спрашивает заботливо:       — О, Габриэль, что тебя так интересует?       И я ей отвечаю:       — Три ярких звёзд, зажегшиеся в небе.       И она поясняет:       — Те, что ты видел до рассвета, склонились, все четыре, в должный срок; на смену им взошло трехзвездье это».       Лорд Джон Великий вдруг нас к себе зовет и молвит с лицом, скривившимся в отвращение:       — Глядите, вот он, адов супостат! — и указывает, чтоб мы увидеть могли.       Там, где стена расселины разъята, ползёт змей, похожий на ту, что Еве горький плод дал когда-то. В цветах и травах бороздя черту, он порой свивается, чтобы спину лизнуть, как зверь наводит красоту. И, едва заслыша взмах белых лебединых крыл, змей трусливо ускользает, и каждый ангел снова взлетает туда же, где он прежде был.       Мы садимся чуть поодаль от властных лиц и решаем отдохнуть немного до рассвета. Сидя рядом с Джанин, решаю вздремнуть чуток и, закрыв глаза, уже дышу ровно и спокойно.       А минуты спустя мне снится сон, в котором я един с духом тёмным, и облачен в тяжёлые доспехи. В руках двуручные мечи, что, слившись воедино, становятся копьем с лезвием о двух концах. Глаза мои огнём пылают, за спиной плащ и флаг с гербом, развевается под порывами злых ветров. Позади меня стоит армия из двух воинств, а рядом — тёска мой небесный, архангел Габриэль. Слева брат мой Майкл с тёской своим Михаэлем. Всех нас не счесть. Мы стоим и ждём, когда враги явятся на поле брани. Проходит время, и впереди показывается несметная демонов орда с Люцифером во главе.       Воздух вокруг нас в моём сне полнится запахом железа и пролитой крови, атмосфера напряжённая. И вот король падших отдаёт своим приказ: «В атаку! Убить их всех!», и орда демонов мчится на нас стремглав. Мы, обменявшись взглядом и кивком, хватаемся за оружие покрепче, и Габриэль кричит: «Огонь по готовности!». Воины позади заряжают ружья и выстреливают по мчащимся на нас демонам. Вопль и крики боли и ужаса доносятся с полкилометра от нас. Я кричу: «Внимание, тяжёлая пехота, приготовиться! Оружие наизготовку! — Ещё 50 метров… 30… 10 метров… — Копья выставить! 45 градусов! — демоны уже на расстоянии вытянутой руки. — Вонзай!».       Длинные копья втыкаются в тела подземных чудовищ, солдаты валят их наземь одна волна за другой. И лишь затем в атаку бросаемся мы — полководца трёх армий — небесного воинства, человеческого и адского. Моим противником стал архидемон, помешавший добраться до их правителя. Мы деремся на равных, у нас обоих в руках по два меча, но мой противник огромен, ужасен и коварен. В жестокой битве мы теряем мужей, сыновей, братьев и отцов. И, в конце концов, самих себя. Потеряв брата, я погибаю сам. В меня вонзилось девять копий на каждый грех, кровь брызнула из уст моих, в глазах помутнело. И в этот миг я с криком просыпаюсь.       Джанин, заметив страх в моих глазах и, услышав мой крик, которого я постыдился, утешает меня, обнимая со спины, как делала бы это моя Белла.       — Тише, не бойся, рядом я с тобой. Оставь сомненья, мы уже у цели; не робей, крепись!       Я успокаиваюсь, приходя в себя от дурного сна, и оглядываюсь.       — Мы, наконец, — говорит Джанин, — Чистилище видим перед собой: вот и кругом идущая скала, а вот и сам вход, подобный щели. Когда заря уже светлеет, а ты дремал душой, в цветах почив среди долины, другая женщина пришла. И так она сказала мне: «Я Лючия. Чтобы тому, кто спит, помочь верней, его сама хочу перенести»…       … И от Сорделло и других теней тебя взяла и, так как солнце встало, пошла наверх она, и я следом за ней. Затем, здесь тебя оставив, взглядом указала на этот вход; и тотчас ни ее, ни сна не стало.       Отрешившись от сомнений, обуявших меня с головы до ног, набираюсь решимости я. И таким образом оживаю я. Видя, что моим волнениям подошёл конец, Джанин берёт меня за руки и ведёт за собой вперёд всё дальше вверх.       Вскоре подходим мы, и, где сперва для взгляда в скале чернеет только пустота, как если трещину дает ограда, я вижу перед собой врата. И три больших разноцветных ступени, и сторожа, в тонкую линию сомкнувшего уста.       Сидит он, как различаю я при этом, над самой верхней, чтобы вход стеречь, с лицом таким, что режет светом глаза мои. В его руке обнаженный меч, где отраженья солнца так добились, что я глаза стараюсь поберечь, руками закрывая.       — Скажите с места: вы зачем явились? — строго спрашивает он. — Кто вам дойти помог? Смотрите, как бы вы не поплатились!       — Брат твой, мой господин, а ему знаком зарок, — отвечает ему Джанин, — явив нам эти сени, он промолвил: «Идите, вот порог». Меня ж просила прекрасная Изабелла — супруга спутника моего — помочь взобраться на самый верх горы. Чтоб он к ней вернуться мог отсюда в мир живых.       — Что ж, так не презрите благих его велений! — Нас благосклонный вратарь приглашает. — Идите же сюда и поднимитесь на ступени.       Из этих трех уступов первый столь гладок и блестящ мрамор белый, что в нём показывается моё отражение, словно в зеркале. Второй — шершавый камень обгорелый, растрескавшийся и вдоль и поперёк, и цветом словно пурпур почернелый. А третий, тот, который сверху лег, — кусок порфира, строго ограненный, огнисто-алый, как кровавый ток. На нем стопы покоит божий вестник.       Сидит он, обращенный к ступеням, на выступе алмазного порога.       Ведя меня, как я хочу и сам, по плитам вверх, мне молвит моя вожатая:       — Проси смиренно, чтоб он отпер нам.       И я, благоговением объятый, к святым ногам, моля открыть, падаю ниц, себя рукой ударив в грудь трижды. Семь букв S на лбу моем он чертит концом меча и велит так:       — Смой, чтобы он исчез, когда войдешь, след этих ран.       Из серых одежд своих ангел достаёт два ключа, один серебряный и другой золотой. И, белый с желтым взяв поочерёдно, он отпирает дверь.       — Как только тот или этот ключ свободно не ходит в скважине и слаб нажим, — говорит он нам, — то и пытаться напрасно. Один дороже; но чтоб владеть другим, умом и знаньем нужно изощриться, и узел без него неразрешим… Мне дал их Петр, веля мне ошибиться скорей впустив, чем отослав назад, тех, кто пришел у ног моих склониться.       Потом, толкая створ священных врат:       — Войдите, но запомните сначала, что изгнан будет тот, кто взглянет обратно.       В тот миг, когда святая дверь вращает в своих глубоких гнездах стержни стрел из мощного и звонкого металла, я смотрю вверх, когда она начинает греметь, и слышу, как сквозь отрадное гудение далекое «Те Deum» до нас с Джанин долетает. И точно то же получается тут, что слышим мы все неоднократно, когда стоят и под орга́н поют, и пение то внятно, то невнятно.       Мы, наконец, преодолели все три уступа подножия горы священной. Остаётся впереди самое нелёгкое — пройти все семь кругов и достичь райских ворот. О, Боже, смилуйся надо мной, над рабом Твоим.