Ровно через год, на том же месте

Морфей очень смутно припоминает подробности вчерашнего вечера: память подбрасывает ему лишь отдельные фрагменты, ключевые и малозначительные – но он ощущает отчётливо и неумолимо, насколько это всё было… Непрофессионально. Недостойно. Он выставил себя полнейшей бестолочью перед малознакомым человеком, сотрудниками и посетителями его паба. Такой себе член Совета директоров крупной корпорации. Надо ретироваться как можно быстрее и незаметнее. Морфей садится в постели, и голову тут же пронзает резкая боль, почти заставляя его взвыть. На прикроватной тумбочке обнаруживается стакан с водой и таблетки от похмелья – это приятно и раздражает одновременно. Приятно, что о нём позаботились. Раздражает, что Хоб Гэдлинг посчитал его нуждающимся в этой заботе: это фонит чем-то, похожим на жалость. На неуважение. Но выбирать не приходится, и Морфей снисходительно принимает его дар. Спустя пятнадцать минут он уже одевается в свою развешенную на стуле одежду, сквозь туман в голове замечая, насколько разителен контраст между этой спальной комнатой и его собственной. Прямо на полу лежит стопка книг, увенчанная наполовину сгоревшей ароматической свечой в стакане, из-под кровати виднеется рукав рубашки. Платяной шкаф распахнут настежь, и в нём навалено чёрт знает чего монструозной кучей, об которую запинаются те вещи, что висят на вешалках (даже удивительно, что хозяин этого места знает о существовании вешалок). На ещё одном стуле лежит коробка из-под пиццы, а рядом со стулом, на котором на удивление аккуратно разложена одежда Морфея, возвышается бесформенная куча из пледов и подушек. Телефон, бумажник и связка ключей обнаруживаются на своих местах в карманах. Морфей вряд ли ожидал, что Гэдлинг его обокрадёт, воспользовавшись его беспомощным состоянием, просто это снова… Приятно. И потому раздражает. Можно сразу уйти. Морфей сжимает ладони в кулаки и разжимает. Сжимает и разжимает. Нет, ему нужно умыться и почистить зубы. Он отправляется на поиски ванной комнаты, проходит через гостиную, где обнаруживается Хоб Гэдлинг собственной персоной, похрапывающий на диване. Уложил его в свою кровать, а сам спит на диване – тоже приятно. Тоже раздражает. В ванной Морфею приходится зажмуриться, сделать несколько глубоких вдохов и быстрых выдохов. Конечно, здесь нет его индивидуально подобранных зубной щётки и пасты, ёршика для зубов и ирригатора. Есть зубная щетка из масс-маркета в запечатанной упаковке – и на том спасибо. Могло быть намного хуже. И да, тоже приятно и тоже раздражает. Когда Морфей проходит через гостиную обратно – Гэдлинг по-прежнему спит глубоким сном. Волосы упали ему на лицо, и Морфей, сам не понимая, почему, подходит ближе, присаживается на корточки. Смотрит. Хоб идёт по улице в жаркий летний день. Ни деревьев, в тени которых можно было бы спрятаться, ни лавок мороженщиков или магазинов, где можно было бы обзавестись водой – он изнывает от жары и, кажется, скоро получит тепловой удар. У Морфея хорошая память на лица, но почему-то ему хочется рассмотреть лицо Гэдлинга лучше. Он рискует, запуская холодные пальцы в его волосы (они оказываются мягкими на ощупь) и откидывая их назад. Откуда ни возьмись, Хоба начинает обдувать прохладный ветерок. Он гладит его по лицу, стекает по рукам к кончикам пальцев, остужает перегревшееся тело. Хоб останавливается и прикрывает глаза, улыбается от удовольствия. Морфей смотрит. Он всё ещё сам не понимает, зачем, и как он будет объяснять своё поведение, если Гэдлинг проснётся. Но он не просыпается. Перед тем, как уйти, Морфей достаёт из бумажника стодолларовую купюру, находит на журнальном столике какой-то обрывок бумаги и карандаш, и пишет, посмеиваясь себе под нос: «Сто долларов и приятный вечер – я свои обязательства выполнил. Продлеваю ещё на год». Когда Хоб обнаруживает эту записку поверх сотки через несколько часов, он думает: «Да ты шутишь». Нет, он думает: «Да ты охуел». Движимый энергией праведного подгорания, он, на этот раз не сбиваемый никакими сомнениями, пишет Морфею в директ существенно более сдержанное: «Так нечестно. Веселился прошлым вечером только ты». Сообщение застаёт Морфея в лифте многоэтажного головного офиса «Бесконечного Благоденствия». В лифте – только Морфей и какой-то менеджер среднего звена, едва ли он вспомнит его имя. В лифте – два огромных зеркала от пола до потолка, в которых даже краем глаза прекрасно видно, как синеет фингал под глазом Морфея. И как менеджер среднего звена, из приличий не пялящийся на его лицо открыто, косит взгляд, чтобы рассмотреть его фингал получше. Морфею некомфортно. Звонившая с утра мать предлагала замазать синяк косметикой – он решил, что это едва ли будет выглядеть менее убого. Но теперь, под скошенным взглядом мужчины в костюме наискучнейшего оттенка серого, он словно чувствует, как расползаются по этажам цепкими лианами въедливые сплетни. Сотрудники никогда не упустят возможности перемыть косточки их семейству: когда у Дел диагностировали биполярное аффективное расстройство и она, наивная душа, сболтнула об этом кому-то постороннему, шепотки за её спиной не стихали добрых полгода. Дискомфорт копошится зудом под кожей, и когда Морфей читает сообщение от Хоба Гэдлинга, он не может почувствовать что-то кроме раздражения. Почему бы ему просто не оставить его в покое. Он не просил его помогать, он ничего ему не должен, и их спор – очевидно, не более чем шутка. В отличие от Хоба, он не особо задумывается, как это будет звучать, когда нервно набирает в ответ: «Тогда подай на меня в суд из-за несоблюдения условий спора». – Да он охуел! – на этот раз Хоб восклицает это вслух, и всем лицом выражает бескрайнее возмущение. Жаль, никто кроме полузачахшего фикуса на подоконнике этого не видит, и поддержать его в его негодовании не может. Воспоминания о вчерашней ночи, обстоятельства которой до этого казались запарной, но милой придурью, обретают флёр чего-то… Близкого к брезгливости. Если бы он знал заранее, что его не просто не поблагодарят за помощь и заботу, а ещё и предложат «идти в суд», если он чем-то недоволен – хрена с два он бы возился с этим богатеньким мальчиком. Господи, он же даже попёрся посреди ночи в Tesco за сраным ночником для него – как это тупо. Когда он настолько разучился разбираться в людях? Почему-то он с самого начала был уверен, что Морфей нормальный парень, хоть и из другого мира. С чего он это вообще решил? Хоб приходит на работу мрачнее тучи, стучит по несчастной разделочной доске ножом громче обычного, резче обычного ставит посуду на металлический стол, отдаёт крайне немногословные указания другим поварам. Все ходят вокруг него на цыпочках. Хоб не может перестать думать. Не может перестать чувствовать себя таким… уязвленным. Он, конечно, не хотел себе медаль Самого Терпеливого Помощника Напившихся В Говно Лощёных Красавчиков, но вашу ж мать, но вашу ж мать… Он такой идиот, если не заслужил даже простой благодарности. Ближе к вечеру Хоб берёт перерыв и злобно курит у себя на балконе. Да какого чёрта. Он может хотя бы послать Морфея нахуй, так ведь? Добиться хоть какого-то подобия справедливости. Он уже даже набирает «да иди ты нахуй, самодовольный ублюдок», но всё же не решается нажать «Отправить». Элеонора бы сказала, что у него горячая голова, что он рубит с плеча и не пытается как следует разобраться в ситуации. Хоб затягивается особенно глубоко, пытаясь успокоиться, и в итоге передержанный в лёгких табачный дым выходит наружу с кашлем. Хоб тушит наполовину выкуренную сигарету и гораздо дольше и мучительнее формулирует другое сообщение. «Это не смешно, если вдруг это была попытка в шутку. В смысле, чувак, я носил тебя на руках, попёрся посреди ночи в супермаркет, потому что тебе охренеть как понадобился ночник, и уложил тебя переночевать у себя, потому что ты был вообще не аллё. Может, для твоей королевской особы это в порядке вещей, но я обычно делаю такое для людей на каком-то месяце отношений. Думаю, я заслужил благодарность. Как минимум» Хоб практически скрипит зубами, когда жмет на «Отправить». Ну, хотя бы Элеонора была бы им довольна. Он отдаёт честь от непокрытой головы, глядя на небо, и возвращается на работу уже немного менее злым. Сообщение настигает Морфея незадолго до запланированного ужина с сёстрами и братом дома у последнего – его, припарковавшего машину и вышедшего на садовую дорожку, прошибает жаркой волной стыда. Потом раздражения. Потом плечи понуро опускаются в усталости. Он же не обязан разбираться с этим? Он может не разбираться с этим. Они с Гэдлингом никто друг другу, и он может просто проигнорировать его попытку выяснения отношений. Хватает ему всякого такого дерьма с семьёй. Но по непонятным причинам у него не получается перестать думать об этом полностью, и, видимо, это заметно со стороны, потому что когда он выходит на балкон подышать свежим воздухом – ДиДи выходит следом. – Ты весь вечер где-то далеко от нас, – она опирается на перила балкона и смотрит на него с хитрым прищуром. – Ты тут замёрзнешь, – на балконе холодно даже Морфею в джинсах и рубашке поверх футболки, а ДиДи в короткой юбке и тонкой блузке в сеточку должно быть холодно и подавно. – Не уходи от ответа. О чём загнался? – Тебе не надоело вылавливать меня в моменты сомнений и давать советы, как будто ты какой-то дух-покровитель, сидящий у меня на плече? ДиДи заливисто смеётся. – Нет, не надоело. Так о чём сомнения? – Кажется, я обидел человека. На этот раз ДиДи прыскает от смеха, звучащего, скорее, саркастично. – Расскажи что поновее. – Ты сама спросила. Не нравится ответ – возвращайся в зал и не мёрзни. – Ладно, извини. Этот человек – кто-то небезразличный тебе? – Не знаю… Он был ко мне очень добр. А я ему нагрубил, получается. – Ну так признай, что был не прав, и извинись. – Разве я был не прав? Я же не утверждал, что два плюс два равно пять, или что-то вроде того. ДиДи сокрушенно вздыхает. По выражению её лица Морфей предчувствует, что сейчас она будет объяснять что-то, что ей кажется очевидным: она смотрит на него, как на неразумного ребёнка. Ему не нравится, когда она так смотрит. – Он заслуживал грубости? – Нет. – Ты нагрубил ему? – Да. – Значит, ты был не прав. Морфей разворачивается спиной к перилам балкона, опирается на них поясницей и скрещивает руки на груди. – Мне не нравится такая концепция неправоты, но, должен признать, она звучит логично. – Аллилуйя! Тогда извинись перед ним. – Перед кем? – Дел не выходит на балкон полностью, а лишь просовывает голову между коричневых занавесок с золотистым узором и стягивает их руками у себя под шеей. – Перед кем-то, кто был к нему добр, – поясняет ДиДи, подходит к Дел и треплет ее по волосам всех цветов радуги. – О, новый приятель? Ты же не будешь с ним так жесток, как с той прекрасной леди, братик? – У Морфея новая подружка? – доносится голос Дэйзи из зала, и Морфей раздраженно закрывает глаза и потирает переносицу. – Да, ты уж не издевайся над своим парнем, как тогда над Надой, братик, – ДиДи пародирует интонации Дел, и Морфей хочет зарычать от злости. – Он. Не. Мой. Парень. И сколько ещё вы будете припоминать мне Наду? Я инвестировал в её новый проект, и у неё теперь всё в порядке! – А до этого разорил её компанию, потому что она не захотела быть с тобой. Слишком яркая история, чтобы её забыть, – ДиДи обнимает Дел через занавески и широко улыбается. Морфей раздражённо оттягивает одну занавеску с края, чтобы пройти мимо них, и возвращается на своё место за общим столом. Он покрыт тяжёлой золотистой скатертью, испещрённой вышитыми цветами – это так... Нелаконично. – Возьми виноград, – говорит Фэйт. – Я не хочу виноград, – огрызается Морфей. – И обсуждать свою личную жизнь я тоже не хочу. – Но это ведь так забавно, – хищно ухмыляется Дэйзи. – Расскажи нам лучше о своих полиаморных отношениях с той парой геев, – предлагает Морфей, и Дэйзи пускается в описание множества подробностей, значительную часть из которых все присутствующие предпочли бы не слышать. Перед сном Морфей перечитывает сообщение от Хоба. Ему не нравится чувствовать себя неправым. Особенно ему не нравится чувствовать себя неправым после того, как он почувствовал себя жалким. Тревожный стыд шпарит его жаром в груди и морозит холодом в кончиках пальцев, когда он набирает ответ. «Ты прав.» «Прости, что нагрубил.» «И большое спасибо за то, что позаботился обо мне.» «Приятный вечер за мной, если ты вдруг всё ещё хочешь увидеться.» «Выбирай любое место, я могу забронировать столик где угодно.» Морфей перечитывает свои сообщения и сообщения Хоба: лучший способ справиться со стыдом – посмотреть ему в глаза. Его взгляд цепляется за «королевскую особу», и он думает: ну это же тоже грубость, может, не нужно было извиняться? Потом – за «попёрся посреди ночи в супермаркет», почему-то ускользавшее от его внимания в предыдущие разы, и его глаза распахиваются в удивлении. Оу. Ну, тогда определённо стоило извиниться.