Под снегом

Рождество наступает быстро и так же быстро проходит. На прикроватной тумбочке в какой-то момент совершенно неожиданно появляется одинокая еловая ветка в простом граненом стакане, украшенная лишь одним стеклянным шаром с трещиной на боку, а под стаканом обнаруживается короткая записка без подписи: «С Рождеством, мистер Снейп». Он крутит её разными сторонами в попытках найти ответ на бессмысленный вопрос: чьих это рук дело, но почерк кажется ему лишь смутно знакомым — с круглыми пухлыми гласными и чересчур аккуратно выведенной заглавной буквой «С» в его фамилии, — а потому он сдается и откладывает записку. И следом неожиданно для самого себя цепляет свой орден Мерлина на еловую ветку рядом с одиноким шаром. Внутри шара заколдованные снежинки неспешно кружатся и падают на заколдованный маленький дом, укрывая тот ненастоящим заколдованным снегом. Поток колдомедиков бесконечен, и он запоминает в лицо лишь главного из них, ответственного за его скорейшее выздоровление и за ежедневные отчеты лично министру магии Кингсли Шеклболту. Остальные же целители, без устали снующие в его палате, сливаются в одно размытое нечеткое пятно, и он даже не воспринимает их как живых людей: непрерывное мельтешение ярко-желтых мантий выжигает лишь назойливый отпечаток на сетчатке глаз. Теперь, когда он пребывает в сознании большую часть дня, Северуса искренне поражает, сколько сил брошено на то, чтобы в кратчайшие сроки вернуть его в строй. Зелья на завтрак, зелья на обед, зелья на ужин. Еще немного — и ему кажется, что его вывернет этими самыми зельями под ноги первому, кто осмелится приблизиться к нему с очередным флаконом. Рана на горле затягивается издевательски медленно и ноет так болезненно, что периодически вызывает дикие вспышки раздражительности. Ему хочется только одного — голыми руками залезть себе в глотку и расковырять едва затянувшуюся рану до мяса, до костей в попытке отыскать там, внутри, в тёплой чавкающей плоти, источник этой муторной, выматывающей боли. Когда новенькая целительница в очередной раз испуганно интересуется его самочувствием и просит пояснить в деталях, как именно ощущается шрам, Северус все-таки не выдерживает и сплевывает сквозь зубы: «Ровно так же, как ощущается метка Пожирателя, когда неделями не отвечаешь на призыв хозяина». Совсем еще молодая девушка замирает перед ним и в шоке распахивает глаза, словно трепетная беспомощная лань в ярком свете Люмоса. После чего поспешно кивает, что-то торопливо записывает и старается побыстрее убраться вон из палаты. А Северусу становится даже немного стыдно за свою несдержанность. Скандинав, как и обещал Шеклболт, к его полнейшему неудовольствию, всё так же изо дня в день просиживает кресло и ровным счетом ничего не делает. Не следит за ним взглядом, не вмешивается в периодические перепалки Северуса с колдомедиками; в январе Северус наконец требует, чтобы ему вернули его волшебную палочку, и после долгих споров получает её в феврале. Именно к февралю он впервые испытывает то, что называется весьма банально — смертельная скука. Палочка слушается его даже не с полуслова, а с полумысли, заклинания получаются идеально выверенными и отточенными, приступы слабости уходят в прошлое, и единственным напоминанием о том, что он — несостоявшаяся жертва ручной змеи Лорда, является все так же противно ноющий шрам и затяжная непроходящая бессонница. И к одному и ко второму он привыкает как-то чересчур быстро и без особых мысленных возражений. Впрочем, мерилом боли для Северуса по-прежнему являются те раунды профилактического круцио из прошлого, когда ему иногда доводилось заставать Лорда не в настроении, а потому в сравнении вся эта нынешняя боль кажется… терпимой. Колдомедики разве что не хлопают в ладоши от счастья, что-то там довольно рапортуют Шеклболту и строчат полные обнадеживающих перспектив отчеты, но отпускать его тем не менее никто никуда не собирается. А потому неудивительно, что от скуки он всё своё внимание переключает на скандинава. Тот если и замечает этот внезапно проснувшийся интерес к своей персоне (а Северус готов поставить весь свой опыт шпиона на то, что скандинав совершенно точно его замечает), то никак этот интерес не комментирует. Всё так же спокойно сидит у окна, выходит изредка из палаты, только чтобы вернуться с новым пластиковым стаканчиком, от которого за милю несет дешевым кофе, а поток кроссвордов, которые тот без устали разгадывает один за другим, кажется Северусу нескончаемым. Так что неудивительно, что в конце концов он не выдерживает. — Нигилизм, мистер Йоханссон… В вечерней тишине его предельно вежливый голос раздается как-то особенно гулко и долетает без осечек от кровати до кресла прямиком по назначению. Скандинав отрывается от газетного листа, неторопливо отхлебывает кофе и с легкой заинтересованностью переводит на него взгляд, и в этом взгляде Северус без труда распознает понимающую усмешку. — Прошу прощения, мистер Снейп? В вопросе Йоханссона как будто сквозит легкое искреннее недоумение, такое же искреннее, впрочем, как и его собственная предельная вежливость до этого. Больше всего это смахивает на первую встречу двух хищников на нейтральной территории, замерших на достаточном расстоянии друг от друга, чтобы издалека присмотреться и оценить силы противника. По крайней мере, Северусу кажется, что именно так ощущается этот непринужденный обмен короткими репликами. Он негромко откашливается и поясняет, удерживая на себе доброжелательный, но холодный, как глыба тысячелетнего льда, взгляд скандинава: — Вопрос номер семь по вертикали, над которым вы уже которую минуту ломаете голову: «синоним экзистенциального кризиса». Это нигилизм. Подходит? Йоханссон опускает глаза, нехотя разрывая зрительный контакт, чуть шевелит губами, молча проговаривая слово про себя, и в удовлетворении записывает правильный ответ в пустые квадраты. После чего прикусывает колпачок простой маггловской шариковой ручки и чуть склоняет голову к плечу, задумчиво разглядывая его. — И давно вы разгадываете вместе со мной кроссворды в моей голове, мистер Снейп? Я вас не почувствовал… Северус кривится от столь бесхитростной попытки обмануть его — как же, не почувствовал он. А может, скандинаву просто забыли сообщить тот факт, что Северус Снейп два десятка лет отмотал, оттачивая свои навыки в легилименции попеременно на двух сильнейших волшебниках последнего века? — Мистер Йоханссон, я, конечно… Скандинав уверенно его перебивает, с нажимом выговаривая: — Просто Бьёрн, мистер Снейп. Северус повторяет ровно то, что хотел сказать: — Мистер Йоханссон, я, конечно, всё понимаю, и игра под названием «я знаю, что ты знаешь, что я знаю» — любимая у всех легилиментов. Но сделайте мне одно-единственное одолжение — не держите меня в дураках. Я этого не приемлю. — Северус смеряет скандинава внимательным взглядом, и тот, помедлив, наконец кивает. — Вы слишком громко думали над этими вашими скучными кроссвордами всю последнюю неделю. Так что не стоит делать вид, что вы меня не почувствовали. Ваше назойливое приглашение не осталось без ответа. Вы довольны? Только сейчас, озвучивая свои догадки вслух, Северус понимает, что да, скандинав таким незамысловатым способом приглашал его размяться и впервые после долгого перерыва прибегнуть к легилименции. Его вдруг пробирает неуместное любопытство, и он всё же спрашивает: — В «Пророке» действительно интересуются синонимом экзистенциального кризиса, мистер Йоханссон, или вы выдумали этот вопрос в своей голове специально для меня? Скандинав внезапно мягко смеется и негромко отвечает: — Боюсь, мистер Снейп, британскую магическую прессу интересуют именно такие вопросы. — И в качестве подтверждения левитирует ему на кровать последнюю страницу «Пророка» с кроссвордом. Неожиданно оказывается, что Йоханссон действительно ему не врёт. Северус читает остальные вопросы из кроссворда и понимает, что его составителя, судя по всему, нехило накрыло той самой экзистенциальной послевоенной хандрой. Минут за десять он отвечает на все неразгаданные вопросы, и самопишущее перо почти не успевает за его стремительностью, а потом с мстительным удовлетворением левитирует решенный кроссворд назад скандинаву. С губ слетает короткий вздох притворного сожаления: — Боюсь, вам придётся подождать нового выпуска, мистер Йоханссон. Тот разглядывает его с толикой напускной обиды, но, переменившись вдруг в лице, с неожиданным предвкушением уверенно произносит, откладывая газету в сторону: — Уверен — нас ждут захватывающие два месяца, мистер Снейп. Наверное, он всё же не до конца еще восстановился, потому что понимает, что на самом деле Йоханссон подразумевает под этими словами, только спустя преступно долгое мгновение. Два месяца… Февраль и март… Ну еще бы. В голове пробуждается невольное уважение к Кингсли Шеклболту. Мистера Бьёрна Йоханссона, несомненно одного из сильнейших легилиментов скандинавской школы, Шеклболт очевидно приставил к нему далеко не только в качестве молчаливой сиделки. Министр и правда рассчитывает, что он к апрелю будет в состоянии вскрыть Руквуда… А скандинав, получается, выступает в качестве его тренировочного полигона. Интересно, Йоханссон вообще в курсе, для чего его на самом деле к нему приставили? Северус вскидывает любопытствующий взгляд и, наткнувшись на понимающую мягкую усмешку в ответ, мгновенно осознает: о да, скандинав более чем в курсе. Дракклы бы разодрали Шеклболта на мелкие куски — министр всё разыграл как по нотам. Сильный противник, замерший напротив в терпеливом ожидании, мягкая грация уверенного в себе хищника — скандинав благоразумно выжидает. Отличная тактика, Северус и сам готов лишь только кружить по периметру чужого сознания, не нападая, но ощущая, как плотная аура чужой мощной, но контролируемой магии почти ласкает его невидимым прикосновением. Стоит ему только оценить эту силу, как против воли зарождается и неотвратимо пробивается на поверхность честолюбивое желание во что бы то ни стало одержать победу над этим молчаливым, уверенным в себе магом. На следующий же день, как только Йоханссон опять бесшумно исчезает на какое-то время из палаты, Северус, задержав дыхание на долгое время, отсчитывает в голове мерный ход времени и пытается вспомнить, как это — практиковать самолегилименцию. Аккуратно проникать в собственный разум, раскладывать мысли на мельчайшие составляющие, терпеливо распутывать потоки воспоминаний и невысказанных побуждений. Прежде всего ему во что бы то ни стало нужно выяснить, как именно скандинав умудрился навесить на него все эти маячки, что противно верещат, стоит ему лишь задуматься о том, как свести счеты с жизнью. Какие-то зацепки он нащупывает только спустя полчаса муторного, настойчивого ковыряния в самом себе — эти маячки ощущаются как неявные крохотные сгустки чужой магии на периферии сознания. Он хочет вынырнуть и перевести дух, но внезапно с некоторым смятением понимает, что завис глубоко внутри себя на слишком долгое время. Возвращение во внешний мир стоит ему почти всех сил: бесконечные потоки собственных мыслей и разрозненных образов, словно топкое болото, утягивают на глубину. Он делает отчаянный рывок, с огромным трудом приходит в себя и запоздало ощущает всем телом — кто-то стоит чересчур близко к нему, бессовестно вторгнувшись в личное пространство, и теперь нетерпеливо щелкает пальцами у него перед самым носом. Конечно же, это Йоханссон. Кто еще мог набраться наглости вести себя столь бесцеремонно. Хотя, когда зрение наконец обретает четкость, Северусу даже кажется, что скандинав не на шутку встревожен и, оказывается, мало того что опирается рукой об изголовье его кровати, наклонившись к нему вплотную, Йоханссон еще вдобавок что-то настойчиво пихает ему в руку. Северус опускает глаза и видит носовой платок — белоснежную ткань с аккуратно вышитым вензелем в углу; и он не в силах понять, какого дьявола хочет от него Йоханссон. Впрочем, всё его внимание тут же привлекают крупные красные капли, что падают на эту белоснежную ткань всё быстрее и быстрее, после чего расплываются на ней неровными яркими пятнами. И Северус наконец осознает: у него без остановки льёт из носа, и он которую уже минуту сглатывает и сглатывает кровь, а слюна во рту отдает давно знакомым, но противным медным привкусом. Сил еще хватает на то, чтобы запрокинуть голову, пережать пальцами переносицу и сипло дышать сквозь зубы. Платок помогает мало, но, к счастью, он на ощупь находит собственную палочку на тумбочке, и спустя какое-то время ему всё же удается остановить кровотечение. Йоханссон с заметным облегчением выдыхает, медленно отступает к своему креслу и обессиленно падает в него. И уже оттуда, издалека, разглядывает Северуса с какой-то покорной обреченностью во взгляде, после чего с непривычной упрашивающей интонацией в голосе осторожно произносит: — Мистер Снейп, прошу вас, прислушайтесь ко мне! Вы бросаете все свои силы на борьбу с ветряными мельницами. Я вам не враг, пусть вам и сложно принять этот факт. Не стоит пытаться снять эти маяки именно сейчас. Вы только зря навредите себе! Еще пара месяцев — и вы придете в себя. Именно тогда устранить эти досадные помехи вам не составит труда. Но не сейчас… Йоханссон умолкает и переводит дыхание; к бледному, не на шутку встревоженному лицу вновь приливает кровь, и тот с затаенной надеждой всматривается в него. Северусу нехотя приходится признать: скандинав прав, убрать эти маяки ему пока не по силам. Пока… Привычное упрямство нашептывает: «Если ты, Северус, не будешь такой размазней, утрёшь сопли и приложишь достаточно усилий, то сможешь вырвать все эти чуждые ментальные зацепки с мясом и наконец поставишь этого зарвавшегося викинга на место». Йоханссон тяжело вздыхает в ответ этим безбашенным мыслям и пытается привести последний разумный аргумент: — Мистер Снейп, пожалуйста, услышьте меня! Я же вешал эти маяки на вас, пока вы были без сознания. И поверьте, у меня было всё время на свете, чтобы сделать свою работу качественно. Просто не сейчас, хорошо?.. С меня же Шеклболт шкуру живьем спустит, случись с вами что-то серьезное… Можно подумать, об этом кто-то станет сожалеть… Но скандинав, похоже, действительно столь искренне переживает за него, что стоит Северусу медленно кивнуть, тот тут же расслабляется и произносит одними губами «спасибо». И вдруг резко меняет тему: — Но раз уж вы успели заскучать, мистер Снейп, предлагаю начать с малого — сеанс односторонней легилименции, и вы мне расскажете, как я встретил это Рождество. Что думаете? Предложение выглядит слишком заманчивым, чтобы отказаться, и Северусу нестерпимо хочется хоть как-то отыграться на скандинаве, так что ему даже не приходится отвечать — он моментально атакует невербальным Legilimens и проникает в сознание Йоханссона. Вначале ему еще кажется странным, что он не встречает на своем пути стандартные окклюментные блоки: скандинав открыт перед ним, как распахнутая книга, но спустя мгновение всё это становится неважным — он считывает воспоминания о прошедшем Рождестве с такой кристальной ясностью и четкостью, словно сам является непосредственным участником событий. Большой дом выделяется ярко-красной точкой на фоне серого камня прибрежных скал. Крутая тропинка ведет от бухты вверх по склону. На верхних ступеньках лестницы — двое розовощеких детей, как две капли воды похожие друг на друга. Подпрыгивают в нетерпении и кричат наперебой, поторапливая отца: «Скорее, папа, скорее! Время открывать подарки!» Северус видит, как Йоханссон, перепрыгивая через ступеньку, резво взбегает по лестнице и треплет детей по белокурым волосам. После чего сгребает в охапку, целует поочередно в макушки и произносит непривычно ласково и тихо: «Эмиль, Ида, идемте в дом». C небывалой легкостью подхватывает их обоих на руки и с радостным «Альма, я приехал», распахивает настежь входную дверь дома. Северус замечает пушистую рождественскую ель, всю в разноцветных огнях, задорно потрескивающее пламя в камине, такую же, как и дети, розовощекую улыбчивую женщину — видимо, жену Йоханссона — в дверях кухни с удивленной короткой фразой «Ты всё-таки смог вырваться домой, Бьёрн!», и в этот момент воспоминание внезапно меркнет и кто-то настойчиво просит его на выход. Северус еще успевает ощутить запах корицы и глинтвейна, что приятным послевкусием оседает на языке. Скандинав выпроваживает его вежливо, но твёрдо, захлопывая перед ним собственное сознание за одну короткую секунду, после чего склоняет голову к плечу и выжидательно смотрит на Северуса. Воспоминание такое яркое и живое, что Северус даже не пытается удержаться: — И что же Ида и Эмиль получили на Рождество, мистер Йоханссон? — Северус вдруг прерывается и на миг задумывается — он, судя по всему, даже знает ответ на собственный вопрос — на фоне воспоминания всё ещё слышится звонкий тявкающий лай щенка. — Дайте угадаю… Золотистый ретривер? Передавайте от меня привет жене… Йоханссон все еще неподвижно сидит в кресле и следит за ним пристальным взглядом с совершенно нечитаемым лицом. Северуса внезапно окутывает резким ощущением неправильности происходящего. Йоханссон негромко откашливается в кулак и мягко по слогам отвечает: — Я не женат, мистер Снейп… В голове медленно затихает эхом «не женат…», гулкая пустота заполняет разум, и пустота эта взрывается изумлением — ответ скандинава, кажется, не имеет ни малейшего смысла. Спустя мгновение Северус наконец всё понимает. Целиком и полностью. И даже на короткое время теряет дар речи от невольного восхищения. Его провели, как наивного желторотого новичка. — Иллюзорные воспоминания вместо окклюменции? Неожиданная и редкая тактика. Скандинав коротко кивает и отзывается: — Менее энергозатратная, но требует яркого воображения. Вы же чувствовали запах корицы и слышали лай щенка, не правда ли, мистер Снейп? Действительно, воспоминание до сих пор настолько живое и осязаемое, что даже зная теперь, что это всего лишь искусно выдуманная иллюзия, Северус до конца так и не может поверить в это. Лорд никогда не прибегал к этой тактике, напрочь отвергая её в обучении, убежденный в том, что единственной действенной и надежной защитой сознания является только четко выстроенная блокада с помощью сильнейшей окклюменции. И только сейчас Северус впервые задумывается над тем, что этот выбор, скорее всего, был связан с изъяном в самом Томе Риддле: где-то на тернистом пути к могуществу тот растерял навыки населять свои мысли живыми и притягательными фантазиями. Иллюзорные воспоминания как способ переключить внимание, бескровно рассеять атаку, защитить от проникновения в сознание глубже?.. Впервые Северус готов с предельной искренностью признать — его и вправду ждут небезынтересные два месяца. Суровый скандинав, сам о том не подозревая, разжигает в нем крохотный огонь интереса к жизни. Хотя иногда, ловя на себе внимательный взгляд холодных глаз всего на секунду дольше необходимого, Северус догадывается, что Йоханссон не только подозревает, но и прекрасно отдает себе отчет, чем он тому обязан. Мрачный и молчаливый до этого момента, Йоханссон на деле оказывается совсем не таким, каким его мысленно уже успел нарисовать себе Северус. Скандинав проявляет себя с совершенно неожиданной стороны и оказывается на удивление щедрым и открытым в стремлении поделиться с ним своими знаниями и навыками в легилименции. А новых знаний и тактик оказывается неожиданно много. Северус не без основания считает себя одним из лучших легилиментов, по крайней мере по эту сторону океана, но Йоханссону есть чем его удивить. Там, где Темный Лорд делал ставку на мощь, подавление и сырую силу, Йоханссон использует хитрость, уход от прямого конфликта и обходные пути. Внутри скандинав похож на подвижную, непрерывно меняющую свою форму ртуть, беспрепятственно вытекающую из-под любой атаки. Такую пластичность и изменчивость сознания Северус ощущает впервые, и ему почти не за что зацепиться, чтобы проникнуть глубже. Гладкая зеркальная поверхность ртути отражает почти любую его атаку, покрываясь лишь мелкой секундной рябью на поверхности. А Йоханссон в открытую наслаждается их взаимодействием, попутно бескорыстно подсказывая, как изменить угол атаки, где уменьшить силу, а где видоизменить ее и перевести в совершенно иную плоскость. И продолжает с завидным упорством всё так же из раза в раз демонстрировать ему тошнотворно-сладкие истории из жизни своего выдуманного семейства. Рыбалка во фьордах — лодка часами качается в одиночестве посреди неспокойной открытой воды, и от мерной качки Северусу немного не по себе. Ветер снова и снова швыряет в лицо морскую воду, и брызги быстро высыхают на ярком, но холодном северном солнце, стягивая кожу солью. Обветренные губы трескаются, щиплет крохотная ранка в углу рта, и на языке остается едва различимый привкус соли и крови. Кажется, Северус опять с головой проваливается в этот иллюзорный мир, не в силах оторвать взгляд от того, с каким лаконичным мастерством Йоханссон после долгого терпеливого ожидания наконец-то подсекает крупную рыбу и затаскивает её на дно лодки. Белобрысый мальчишка скачет рядом от восторга, и лодка, резко качнувшись, зачерпывает прилично воды. От резко нахлынувшего чужого азарта и восторга у Северуса даже чуть кружится голова. Он с трудом выныривает и, пытаясь вернуться в мир стерильной белизны Мунго, в первое мгновение не может даже удержаться от инстинктивного движения — проводит пальцем по собственным губам, рассчитывая вновь почувствовать привкус северной соли. Йоханссон замечает этот короткий жест, тихо смеется и охотно поясняет: — Важно воссоздать не только правдивую визуальную картину, но и апеллировать ко всем остальным чувствам: чем достовернее будут запахи, вкусы, осязание в вашем иллюзорном мыслеобразе, тем проще утянуть противника на глубину. Добавьте к этому немного чувства азарта, похоти, наслаждения — на ваш выбор, — и соперник с удовольствием погребёт себя сам в этом выдуманном мире. Вам останется лишь наблюдать, как он окончательно теряет связь с реальностью. Простое объяснение Йоханссона только на первый взгляд кажется бесхитростным и миролюбивым. На самом же деле, глядя в эти вежливые внимательные глаза напротив, Северус прекрасно отдает себе отчет, какую опасность таят в себе такие призрачные живые фантазии, готовые утянуть на глубину, словно зыбучие пески. Несмотря на то, что Йоханссон так и остается немногословным, на поверку он оказывается интересным собеседником и не менее интересным наставником, с которым Северусу вполне комфортно молчать. Все их «беседы» всё равно проходят в сознании друг друга, и для случайных колдомедиков, авроров, да и самого Шеклболта, который всё так же периодически заглядывает в палату, всё их интенсивное общение выглядит лишь как продолжительная безмолвная дуэль взглядов. В первые пару недель Северус еще гадает, пытаясь выведать, сколько скандинаву за работу отвалил Шеклболт. То, что таких специалистов, как Йоханссон в ментальной магии, в мире наперечет — не подлежит ни малейшему сомнению. Йоханссон отделывается какой-то дурацкой бессмысленной отговоркой и вместо ответа предлагает очередной раунд легилименции. За прошедшие несколько недель Северусу настолько осточертела пасторальная идиллия несуществующей семейной жизни, что он впервые резко меняет тактику. Не нападает на Йоханссона, не обрушивает на него всю мощь своей атаки, он лишь стремится изменить поток магии — и ему наконец это удается: он превращает её в бесконечный бушующий поток воды — навязанные скандинавом мыслеобразы возникают лишь призрачными нечеткими картинками на периферии и тут же смываются бурным потоком, и по тому, как сильно рябит и дрожит зеркальная поверхность защиты скандинава, Северус с внезапным изумлением понимает: у него получается. Его магия течет внутрь, словно сквозь сито, проникая всё глубже и глубже в чужое сознание. Непредсказуемая картина возникает перед глазами настолько внезапно и настолько четко, что от увиденного тут же сбивается дыхание. В этот раз это не далекая Швеция, вовсе нет. А именно эта палата, в которой они и находятся в данный момент. То, что случается в этом мыслеобразе дальше, основательно выбивает почву у него из-под ног. Северус наблюдает за самим собой со спины: у дальней стены палаты он, опираясь руками на подлокотники, нависает над креслом, в котором спустя мгновение замечает Йоханссона. Но тут же фокус резко смещается, и теперь Северус ощущает себя в собственном теле. На вдохе воздух застревает где-то на середине пути — в паху свербит от внезапно нахлынувшего возбуждения. Аккуратным движением он приспускает пижамные штаны, достает одной рукой уже налитый от прилившей крови член и медленно, придерживая себя, проводит им по плотно сжатым губам скандинава. Йоханссон резко вздыхает и поднимает на него совершенно покорный взгляд. Безропотно приоткрывает рот, нарочито медленно облизывает губы и вдруг бессвязно вышёптывает: «Выеби меня, Снейп… Ну же, давай». И его не надо просить дважды — он даёт Йоханссону ровно то, что тот так настойчиво просит. Северус с силой притягивает того к себе за затылок, запуская руку в короткие волосы, и толкается подрагивающим членом внутрь. И сразу же, преодолевая первое сопротивление, пропихивает ствол еще глубже, почти сходя с ума от того, как неотвратимо поддаются плотные стенки чужой гортани под его напором. Скандинав, судорожно закашлявшись, на короткий миг отодвигается, делает глубокий вдох и теперь сам с прилежным старанием заглатывает его ствол до самых яиц. Нарастающий нестерпимый жар бьет по голым нервам. В этой, не своей, фантазии Северусу, кажется, окончательно сносит крышу. Он вбивается внутрь на всю длину, с каждым толчком всё быстрее и яростнее. Скандинав расслабляет горло и умело отсасывает — сильно, до туманного марева перед глазами. И только пару минут спустя Северус наконец замечает, что Йоханссон, совершенно не смущаясь, настойчиво и размашисто дрочит себе при этом рукой. То, что происходит дальше, не поддается описанию и происходит с такой сумасшедшей скоростью, что Северус даже не может сказать, что следует за чем. Йоханссон впервые атакует его в полную силу, потоком злой магии вышвыривая его из собственного сознания, и от силы этого потока он прикладывается затылком об изголовье кровати. То ли от мощи чужой магии, то ли оттого, что удар выходит совсем нешуточным, у него опять открывается кровотечение, и Северус на последнем издыхании обреченно чертыхается, даже не пытаясь остановить кровь. Еще немного — и скандинаву однозначно придётся объясняться с министром Шеклболтом. Впрочем, Йоханссон реагирует мгновенно — не раздумывая, вызывает главного колдомедика в палату, и тот, сыпля злыми проклятиями, вливает Северусу в горло одно зелье за другим. Кровоостанавливающее, кроветворное, стабилизирующее, седативное. Последнее он с отвращением сплевывает на пол, и это упрямое своеволие вызывает у главного целителя новый поток витиеватой брани. Еще чего — отключиться под действием седативного в такой захватывающий момент?! Кризис чудом обходит стороной, и главный колдомедик, задержавшись на мгновение у двери, что-то тихо и желчно выговаривает Йоханссону сквозь зубы, и Северус слышит лишь обрывок фразы: «если он от ваших экспериментов схватит откат — объясняться с министром вы будете сами…» Йоханссон что-то неслышно отвечает и резко кивает. Целитель наконец покидает палату, с оглушающим грохотом захлопывая за собой дверь. Зелья действуют мгновенно: слабость проходит, быстро восстанавливается дыхание, и теперь у него даже есть силы, чтобы неотрывно следить сквозь ресницы за Йоханссоном. Несмотря на всю невозможность того, что он только что увидел в сознании скандинава, Северус с оттенком честолюбивой гордости понимает: он впервые одержал победу в ментальном противостоянии. Ценой чего? Это уже к делу не относится… Сперва его еще терзает смутное сомнение: может быть, это красочное представление в голове Йоханссона — всего лишь очередная фальшивая фантазия, срежиссированная специально для него одного — что там скандинав недавно вещал про похоть и наслаждение?.. От одного лишь мимолетного воспоминания Северус вдруг ощущает, как резко приливает кровь к паху и учащается дыхание. Он до сих пор как наяву ощущает тесноту чужой глотки, как плотные стенки туго сжимают его и как задушенно стонет под ним Йоханссон. Впрочем, задержавшись на скандинаве долгим изучающим взглядом, Северус с легкостью понимает: в этой откровенной, невероятной в своей порочности фантазии вместе с ним в главной роли нет ничего фальшивого. Опустив голову, Йоханссон понуро сидит в кресле и, не поднимая взгляда, в нервном напряжении постукивает пальцами по подлокотнику. Обычно бесстрастное и бледное лицо скандинава расцвечивает предательский румянец на скулах. И именно этот неровный румянец, что уже спускается от скул к шее, становится толчком к пониманию: он действительно проник в сознание Йоханссона. И не просто проник, но пробрался так глубоко, что сумел рассмотреть безумно личную и развратную фантазию, в которой напрочь отсутствует хоть какая-то цензура со стороны разума. Такие фантазии в голове любого человека, даже не легилимента, обычно надежно спрятаны под многочисленными слоями защиты. Значит, ему действительно удалось взломать скандинава… Весьма неожиданно… Северус делает заметку: запомнить прием с превращением собственной магии в поток воды. Глубоко вздохнув, он все-таки возвращается к фантазии, от которой у него все еще машинально сбивается дыхание, а у Йоханссона до сих пор стоит так, что тот неловко ерзает, пытаясь скрыть собственное возбуждение. Северус терзается между двумя вариантами развития ситуации: малодушно сделать вид, что ничего не произошло, или, уготовив им обоим несколько неловких минут, прояснить все возникшие вопросы от и до. Конечно же, он выбирает второе. Он сверлит Йоханссона пристальным взглядом и вежливо интересуется: — Вы правда этого хотите, мистер Йоханссон? Скандинав вскидывает на него измученный смиренный взгляд и, коротко взглянув ему прямо в глаза, наверняка понимает: пощады и снисхождения от Снейпа ждать не стоит. Наверное, у Йоханссона творится что-то странное с голосом, потому что отвечает тот бессловесно, кидая короткую фразу прямо в мозг: — Это просто фантазия, Снейп. Просто гребаная фантазия… Ты взломал меня в неподходящий момент. Северус вовсю наслаждается этой яркой смесью смущения, неловкости и отчаянной попытки защититься. С удовольствием пьет чужие голые эмоции и со смешком отмечает, когда скандинав переходит с ним на «ты». Он отвечает тому такой же короткой мысленной фразой: — Но ты меня хочешь, Йоханссон? — Тебе соврать, Снейп? Что за бессмысленные вопросы… Разве не очевидно… Йоханссон устало огрызается, загнанный в угол, и Северусу приходится признать, что да, всё вполне очевидно — тот всё еще сорванно дышит и старается без нужды лишний раз не двигаться. — Мечтаешь оказаться снизу, Йоханссон? Какой неожиданный поворот… Вообразить себе это действительно совсем непросто: скандинав все еще кажется ему мощной неприступной каменной глыбой. Представить эту глыбу снизу?! Северусу все-таки отказывает фантазия. Йоханссон нервно дергается, задетый вопросом, но спустя долгое мгновение отвечает: — Твою мать, Снейп, ты серьезно? Тебе показать, как ты выглядишь со стороны? И скандинав, не спрашивая разрешения, тут же швыряет в него сжатый мыслеобраз, в котором Северус узнает совсем недавние события. Он с каким-то немым удивлением следит теперь за собой со стороны: вот он едко огрызается на Шеклболта, и тот молча уступает; вот он без единого слова, пригвождая одним лишь тяжелым взглядом, выгоняет из палаты зарвавшегося аврора, который посмел невовремя вторгнуться; вот он язвительно и хлестко отчитывает какого-то колдомедика, который что-то там напутал в дозировке очередного зелья. Северус наблюдает и видит себя таким, каким его видит Йоханссон. О да, становится совершенно очевидно, что скандинав вовсе не игнорировал его последние пару месяцев. Северус ощущает собственную тяжелую ауру давящей магии, и властности, и голой силы, которой хочется целиком поддаться, подчиниться и впитать её в себя… Скандинав и правда мечтает оказаться под ним… Он медленно выпускает воздух и переводит взгляд на Йоханссона — тот неподвижен и в напряжении следит за ним. На то, чтобы резко подняться с кровати и оказаться в непосредственной близости к креслу, уходит лишь доля секунды. И вот он уже нависает сверху, цепляет скандинава пальцами за подбородок, принуждая того смотреть на себя, и поза столь явно копирует безумную фантазию, что Йоханссон, не сдержавшись, шумно сглатывает и не отрываясь смотрит ему прямо в глаза. Северус еще помнит собственный удачный прием — он проникает в чужое сознание потоком магии, и скандинав поддается, раскрываясь под ним, и то, что сейчас происходит между ними, — не что иное, как абсолютная и идеальная имитация. Йоханссон разве что не стонет и не умоляет: «Глубже!..» Момент выходит самый подходящий — удерживая Йоханссона за подбородок, Северус хрипло выдыхает тому в лицо: — Сними с меня эти гребаные маяки, Йоханссон… Сейчас… Скандинав рвано дышит сквозь зубы, уже готовый подчиниться; на слове «сейчас» он содрогается всем телом, и Северус почти ожидает увидеть, как тот, закатив глаза, кончает по его приказу и, обессиленный, безропотно подчиняется ему. В последний миг Йоханссон все-таки срывается с крючка, что-то болезненно рычит и пулей вылетает из палаты. Северус разочарованно хмурится, опускается в кресло и медленно считает до десяти. Что ж… в другой раз. Он сидит с закрытыми глазами и видит практически наяву, как Йоханссон, добравшись до ближайшего туалета, закрывается в первой попавшейся кабинке, остервенело надрачивает себе и спустя лишь несколько резких движений бурно кончает, после чего в опустошении сползает вдоль стены. Скандинав возвращается в палату спустя долгое время, Северус уже давно перебрался к себе назад в кровать и теперь из последних сил старается не отключиться: наверное, его все-таки догоняет откат за всё то, что тут творилось. Йоханссон смотрит на него со странным нечитаемым выражением, переступает с ноги на ногу и после долгого молчания негромко произносит: — Будем считать, что в области легилименции вы вернулись в форму, мистер Снейп. Остается лишь окклюменция. Скандинав совершенно прав, пусть Северус и не совсем так представлял себе возвращение «в форму».