Под снегом

Разбитое утро, скрытое завесой серого света, не предвещает ничего хорошего. Он отправляет Шеклболту патронуса с короткой просьбой и покорно ждет ответа, время от времени выглядывая из окна. Ночью неожиданно потеплело, и теперь толстые шапки снега на деревьях тают капелью, и Северусу даже пару раз слышится, как где-то вдалеке с утробным грохотом сходит лавина. Плотный туман стремительно заволакивает горы и всю долину внизу, так что дальше забора он совершенно ничего не видит. В муторном ожидании проходит пара часов, а в голове нудным повтором звучит только одно — предательство. Поттера предал Дамблдор, скрывавший от него правду до самого конца, предал первый любовник, которому Поттер посмел довериться и влюбиться. Наверное, сейчас мальчишка просто гадает, кто же предаст его следующим… Трезвон охранных чар звучит так внезапно и пронзительно, что Северус, замерший над остывшим недоеденным завтраком, крупно вздрагивает и идет проверять, кого же опять принесла нелегкая. Он никого не ждет. На заборе обнаруживается министерская сова с тяжелым свертком в клюве. Стоит ему забрать посылку, злая птица больно, почти до крови клюет его в палец и улетает с рассерженным уханьем. Записка оказывается от министра, а внутри спрятан неприметный портключ. В ответ на просьбу прислать ему адрес скандинава, Шеклболт, недолго думая, присылает портключ. Всё как всегда, собственно. Его просто ставят в известность. В записке торопливым косым почерком струится: «Извини, Северус, не один ты охраняешь тайну своего жилища. Но Бьёрн согласился встретиться и передал портключ на три часа дня. Он будет тебя ждать. Если несложно, дай мне знать, как всё прошло». Отлично, просто отлично. Вместо того, чтобы подготовиться и встретиться со скандинавом во всеоружии и на собственных условиях, у него остается ровно… ровно четыре часа, чтобы попытаться привести собственные мозги в порядок. Коротко вспоминая весь хаос и безумие прошедших суток, он со скупым вздохом признает: заранее гиблое дело. И всё же посвящает три часа сеансу глубокой самолегилименции, старательно упорядочивая события, отделяя от случившегося эмоции и пряча их за надежной стеной ментальной защиты. Не хватало только, чтобы Йоханссон уловил в его мыслях царящее там смятение. Он намеренно не прячет сами события — ни эпизод с разодранным горлом, ни произошедшее в полутемной подвальной комнате. Пусть Йоханссон смотрит. Может, если кинуть этой дотошной северной собаке кость, она вопьется в нее зубами, не задаваясь вопросом, кто же съел до неё всё мясо. Попытка откровенно жалкая, и Северус прекрасно это понимает, но других вариантов у него всё равно не остается. Портключ срабатывает ровно в три часа дня, унося его в сумасшедшем вихре на север, и спустя всего долю секунды выплевывает на безлюдной пристани. Пустые лодки, пришвартованные в ряд, бьются о причал под натиском волн и ветра, а в одинокой сторожке поодаль тут же загорается свет, стоит только ему появиться. Грузный мрачный мужчина в ярко-желтом рыбацком плаще, выйдя из сторожки, высоко приподнимает фонарь и подзывает его к себе коротким приглашающим жестом, указывая на самую дальнюю лодку в ряду. Они едва помещаются в нее вдвоем, и все те полчаса, что лодочник гребет в размеренном темпе сквозь темную, кипящую белыми шапками волн воду, тот не произносит ни слова. Плотный туман, заставший его утром в горах, словно цепляется за подол его мантии и переносится, захваченный в вихрь портключа, вслед за ним сюда. Старый фонарь на носу лодки освещает мерцающим желтым огнём лишь небольшой клочок воды впереди них и сизую клубящуюся мглу вокруг. Внезапно туман покорно расступается в стороны, открывая вид на небольшой скалистый остров далеко впереди. C каждым сильным гребком остров становится всё ближе и больше, возвышаясь серыми зубьями скал над бурной водой, и Северус наконец замечает большой ярко-красный дом на вершине утеса. Несмотря на всю непокорную стихию северного моря, лодка плавно причаливает и, стоит только ему ступить на берег, тут же отплывает в открытое море. Его провожатый, чье лицо по-прежнему скрыто низко нависающим капюшоном, только два раза машет фонарем, приподнимая его повыше на вытянутой руке, и сразу отворачивается. От бухты круто вверх по склону скалы прямо к дому поднимается узкая деревянная лестница. И всего секунду спустя входная дверь приглашающе распахивается. Его ждут. Он успевает ухватить настойчивую, но стремительно ускользающую мысль: если только сейчас он услышит звонкий детский смех и радостный лай собаки — он всё же не сможет удержаться от какого-нибудь безобидного, но весьма вредного проклятья в адрес этого дома и его обитателей. Пусть только скандинав посмеет обмануть его в очередной раз, и правда, когда-то давно названная иллюзией, всё же окажется правдой. Северус до сих пор помнит ту короткую, произнесенную с кривой усмешкой фразу «я не женат, мистер Снейп», хитрый прищур чужих льдистых глаз и разведенные в притворном сожалении в стороны руки. Но нет. На пороге дома возникает лишь сам Бьёрн Йоханссон: всё такой же высокий, всё такой же невозмутимый, покорно дожидающийся, пока он поднимется по лестнице навстречу. Стоит ему поравняться со скандинавом у двери, тот тут же протягивает ему свою широкую ладонь, бросая с предельной искренностью: «Рад снова вас видеть, Северус!» — и, дождавшись в этот раз короткого сильного пожатия в ответ, проводит его в дом. Северус настороженно осматривается, подспудно ожидая, что откуда-то из-за двери сейчас на него внезапно выпрыгнет тот самый вертлявый мохнатый пес, а из кухни донесётся радушный женский голос. От Йоханссона не ускользает это его секундное замешательство, и он лишь коротко смеется, снова разводя в знакомом жесте в стороны руки: — Ни жены, ни детей, ни лохматого пса, Северус. Не стоит понапрасну тревожиться. Скандинав проходит в гостиную, мимолетом указывая ему взмахом ладони на кресло у камина, и Северус следует за ним. В камине задорно потрескивает пламя, а у окна примостилась широкая разлапистая ель, вся в огнях. Он мысленно невольно восхищается мастерством викинга: самые достоверные, самые правдивые иллюзии — всегда те, в которых вымысел так тесно и изящно переплетен с реальностью, что даже самый опытный легилимент не сможет отделить одно от другого. Йоханссон молча протягивает ему бокал с янтарной жидкостью, отражающей свет огня, и, пригубив из своего бокала, с любопытством интересуется: — Что привело тебя в мой дом, Северус? Скандинав устраивается на широком низком диване напротив, расслабленно откидываясь назад, и, поболтав жидкость в бокале, делает еще один неторопливый глоток. Можно подумать, тебе Шеклболт еще не всё рассказал. Йоханссон склоняет голову к плечу и, пряча усмешку в глазах за бокалом, отвечает вслух на эту его короткую мысль: — Видишь ли, Северус, я теряюсь в догадках. Кингсли лишь сообщил, что ты хочешь встретиться и, по возможности, срочно. Я не мог устоять — не когда речь идёт о тебе. Усмешка в словах такая явная, что ответить на неё Северус может только легким наклоном головы, признавая поражение: скандинав уже успел прочитать всё, что плавает на поверхности в его мыслях, а он этого даже не почувствовал. Он только коротко отвечает: — Поттер. Йоханссон показательно вздыхает, отставляя бокал, и отзывается длинным тихим эхом: — Поттер… Ну разумеется, Поттер, что же еще могло заставить тебя навестить меня в этом северном суровом краю. Гарри Поттер. Что бы ты хотел узнать, Северус? Вот так просто?! Что бы ты хотел узнать, Северус? — Йоханссон, сделай одолжение, не еби мне мозги, хорошо? Скандинав кривится от его нарочитой и внезапной грубости и вслед за ним переходит на мысленное общение. — Мне нет резона тебе врать и что-то утаивать, Северус. Что тебя интересует? — Поттер сказал, что ты с ним занимался техникой дыхания. Чем еще и как далеко вы продвинулись? Йоханссон снова отпивает из бокала и, хмыкнув, продолжает мысленный диалог: — Гарри способный мальчик. Старательный, упрямый, но увы, Северус… — Что — увы, Йоханссон? Факт того, что его почему-то на мгновение задевает то, с какой легкой небрежностью скандинав называет Поттера по имени, Северус молниеносно пытается скрыть за ворохом разрозненных посторонних мыслей: кем был тот лодочник, чем скандинав зарабатывает себе на жизнь, заставил ли Поттер Йоханссона хоть раз испугаться за свою шкуру… На, Йоханссон, подавись. Все эти мысли он старательно выпячивает вперед, незаметно проверяя при этом надежность своей ментальной защиты. Меньше всего ему нужно, чтобы этот дотошный викинг унюхал за этими случайными образами что-то настоящее, что-то стоящее. Йоханссон долго смотрит на него в упор, ничуть не привлеченный его щедрой подачкой, и продолжает свою мысль: — Увы, Северус, но я не работаю со стихийными случаями. — Почему, позволь спросить? — Северус-Северус, — Йоханссон мысленно вздыхает и со снисхождением продолжает: —Ты же сам прекрасно понимаешь: там не то что лишнего движения, лишнего вздоха хватит — и мальчик размажет тебя по стенке по незнанию… Нет, знаешь, моя жизнь мне ещё дорога. А ему, получается, и не дорога вовсе. Коротко вспоминаются грубые бугры свежего шрама в отражении зеркала, и почему-то Северус уверен — Йоханссон отчетливо улавливает это воспоминание вместе с ним. Скандинав застывает на мгновение, медленно моргает и эхом отзывается: — Вот видишь, о чём я… Северусу всё ещё не хочется верить, что никаких вариантов найти управу на поттеровские стихийные способности нет. Но Йоханссон один из лучших — он занимался с Поттером не один день, и даже не одну неделю, и если уж даже он разводит руками… — Совсем без вариантов, Бьёрн? Йоханссон мгновенно вскидывает на него пронзительный острый взгляд — впервые его назвали по имени, и да, Северус прекрасно отдаёт себе отчёт, зачем и почему он это делает именно сейчас. Скандинав колеблется, считывая его намерения, и, помедлив, неслышно отвечает, принимая решение: — Вероятно, есть одна-единственная возможность… Он жадно всматривается в скандинава и произносит почему-то вслух: — Да?! Йоханссон неспешно допивает виски, отставляет бокал и, уперевшись локтями в колени и наклонившись к нему вперед, медленно произносит вслух, не сводя с него взгляда: — Ты опускаешь защиту на пятнадцать минут, Северус… В ответ тут же мелькает злая мысль, которую он не в силах удержать в себе: — А штаны тебе не опустить, Йоханссон?.. Йоханссон коротко смеется, ничуть не задетый, и продолжает: — Ты опускаешь защиту, Северус, приглашаешь меня к себе в голову, просто смотришь и не прогоняешь… А в качестве ответной услуги я покажу тебе, что увидел у Гарри внутри в тот единственный раз, когда он позволил использовать на себе легилименцию. Гребаный скандинав, гребаный викинг, гребаный Йоханссон, гребаный Бьёрн, в конце-то концов. Северус знает теперь, у кого ему еще учиться и учиться тонкому искусству торгов. И стоит ему замереть и выставить вперед руку в упреждающем жесте с отрывистым «дай мне одну минуту, Йоханссон», как скандинав тут же расплывается в довольной улыбке, уже прекрасно понимая, что Снейп ему уступил и что в этом раунде всухую выиграл он. Опускать собственные ментальные щиты — сродни тому, чтобы при полном свете ярких ламп раздеться догола под чужим придирчивым и оценивающим взглядом. Если честно, Северус даже не помнит, когда в последний раз он добровольно проделывал эту процедуру. Что ж, всё в этой жизни бывает в первый раз… Минута проходит, и от мысленного напряжения на висках выступают крупные капли пота. Северус машинально стирает их пальцами, коротко потирая ноющие виски. Он едва останавливает собственный порыв обхватить себя руками. Йоханссон чутко улавливает перемену и замирает на грани его сознания, вежливо дожидаясь приглашения. — Добро пожаловать, Бьёрн. Извини, но произносить «чувствуй себя как дома» не стану. Не знаю, что у тебя на уме, но всё же надеюсь на твоё благоразумие и на то, что эти пятнадцать минут ты потратишь не на поиск скелетов в моих шкафах... — Ну что ты, Северус… — Йоханссон мягко усмехается, заставляя свои холодные льдистые глаза искриться: — Разве бы я посмел! И тут же в голове вспыхивает чужой ярчайший образ — хочется сказать, минуя все преграды, — и только миг спустя до Северуса доходит: преград-то и нет. Отличия от настоящей картины перед глазами если и есть, то в первую секунду кажутся минимальными. Йоханссон все так же сидит на том же удобном диване напротив, широко разведя колени. В отличие от реальности, правда, штаны спущены до щиколоток, и взгляд Северуса моментально утыкается туда, где между полами распахнутой белой рубашки виден крупный, перевитый венами крепкий ствол. Йоханссон сползает на диване чуть ниже, еще шире расставляя ноги, так что теперь он видит не только полностью эрегированный член, но и тяжелые, поджавшиеся яйца. Скандинав ловит его взгляд, довольно ухмыляется и принимается неспешно дрочить себе, размазывая по всей длине блестящую в свете пламени смазку. Что бы ни было на уме у Йоханссона, стеснения в его неторопливых и уверенных движениях нет никакого. Крупная головка ныряет в скользком кулаке, на миг исчезая из вида, и следом показывается вновь. Северус сглатывает и принимает решение. Если ему суждено сыграть в эту игру — они сыграют в неё по его правилам. — Замри… — Йоханссон тут же останавливается и ждет его дальнейших указаний. — …встань и повернись, спиной ко мне. Йоханссон аккуратно встает, переступает через штаны, болтающиеся на щиколотках, и поворачивается к нему спиной. — На колени, наклонись вперед. Короткая заминка, но Йоханссон делает то, что ему приказывают: становится на колени и опускается грудью и животом на диван. — Прогнись, разведи ноги в стороны. Один палец, Йоханссон. Не торопясь. Секунду спустя он наблюдает чужую поджарую задницу высоко в воздухе, крепкую широкую ладонь, оттягивающую ягодицу в сторону, и темную сжатую дырку в глубине расщелины, вокруг которой настойчиво кружит чужой палец. Лица скандинава он теперь не видит совсем, и это прекрасно. Северус расстегивает ширинку и сжимает себя, наблюдая за действием. Блестящий от смазки палец толкается внутрь, и Йоханссон с опытной легкостью охотно принимает его на всю длину с низким грудным стоном. — Не торопясь, Йоханссон! Я сказал — не торопясь! Тот замирает и подчиняется, замедляя движения. На мгновение Северус представляет совсем другую картину перед глазами: фигура тоньше и гибче, и палец, подрагивая, совсем несмело толкается внутрь, с трудом входит всего на фалангу и снова выскальзывает. Скандинав с лёту улавливает эту его фантазию и теперь копирует все движения, великолепно имитируя неопытность. — Второй, аккуратно. На всю длину. И снова идеальное повторение. Секундная неуверенная пауза, прежде чем Йоханссон с видимым трудом проталкивает в себя второй палец и напряженно выдыхает. Рука на собственном члене ускоряется, и Северус, сохранив в воображении картину, закрывает глаза, откидываясь на спинку кресла. Под закрытыми веками мелькают призрачные образы — узкие плечи и бедра, плавный изгиб спины, яркие следы от пальцев на бледных ягодицах. Приглушенный звук шагов, и кто-то уверенно отводит его ладонь в сторону, намереваясь заменить узкое кольцо пальцев собой. Северус всё еще держит глаза закрытыми. Удерживая себя на весу и упираясь руками в подлокотники кресла, скандинав опускается на него невозможно медленно: с хриплым протяжным стоном принимает его член в себя полностью. Стоит ему оказаться на всю длину внутри, Йоханссон намеренно сжимает мышцы с такой силой, что Северус тут же взрывается с охрипшим и замершим на губах: «Пот-тер…» Скандинав застывает на мгновение, резко снимается и в пару размашистых движений отдрачивает себе, содрогаясь в коротком взрыве ему на грудь и живот. Пятнадцать минут заканчиваются, и Северус с неимоверным трудом приоткрывает глаза, тут же опуская взгляд вниз. На застегнутых брюках расплывается пятно спермы. Йоханссон, сидящий с закрытыми глазами напротив, не глядя, невозмутимо бросает два раза очищающим: сначала в себя, потом в него. А затем, хрипло откашлявшись, выпрямляет спину и так, словно всё это безумие им только привиделось, участливо интересуется: — Хочешь взглянуть на то, что я увидел в голове Гарри? Северус встряхивается, наконец приходя в себя, и коротко кивает. То, что он видит, не похоже ни на что. Эта новая стихия внутри Поттера — словно отдельный слепок, отдельный сгусток магии внутри его головы, агрессивно разрастающийся и заполняющий пространство за одно короткое мгновение. Йоханссон охотно поясняет: — Момент, что ты видишь, Северус, — это когда я пытался проникнуть внутрь, рассмотреть и изучить, что у него внутри. Гарри защищает себя инстинктивно, отвечая нападением на любое, даже крохотное посягательство, но… — Но, Йоханссон? Ему самому кажется, что вряд ли эту сырую стихию можно хоть как-то приручить, хоть как-то подчинить воле Поттера. Йоханссон глубоко вздыхает, потирая виски, и совсем негромко произносит: — Доверие, Северус! Мне кажется, если мистер Поттер сможет тебе доверять… Наверное, это невежливо по отношению к скандинаву, который весьма искренне предлагает хоть какой-то вариант, но Северус не может ничего с собой поделать — из груди вырывается терзающий слух хриплый, гортанный смех, и он невольно запрокидывает голову назад, крепко зажмуриваясь, и тщетно пытается взять под контроль собственные реакции. Доверие… Завоевать доверие Поттера… Доверие мальчишки, которого последовательно предавали дорогие ему люди, потому что так велела безжалостная судьба! Что ж, это лучшая шутка, которую ему довелось услышать за последние… да за Мерлин знает сколько лет. Отличное у скандинава, оказывается, чувство юмора. Йоханссон с, казалось бы, бесстрастным видом следит за всей этой невообразимой сменой эмоций на его лице и порывается что-то сказать, но обрывает себя, так и не проронив ни звука. Скандинав провожает его до самой бухты, и они молча спускаются по скользким обледеневшим ступенькам. За несколько часов ветер только усилился, и теперь резкие порывы яростно треплют одежду, вынуждая пригибать голову и втягивать ее в плечи. В лицо летит мелкий колючий снег, и кажется, что это не снег, а тысячи крохотных острых льдинок в ярости секут щеки до крови. Йоханссон протискивается мимо него вперед на лестнице, загораживая тем самым от ветра, а затем поднимает и высоко светит фонарем, решительно всматриваясь вдаль. На бухту с шипением обрушивается одна беспощадная волна вслед за другой: вода с грохотом разбивается о камни и вспенивается миллионом брызг, и они мгновенно оседают на коже и одежде. Спустя долгое время к бухте неторопливо причаливает лодка, до последнего скрытая в сером тумане. Скандинав терпеливо дожидается, пока он ступит на борт, и что-то отрывисто кричит лодочнику. Северусу отчего-то на миг мерещится, что резкие слова скандинава звучат не иначе как «Проведи его в Вальхаллу». Он переводит озадаченный взгляд на Йоханссона, и тот, глядя в упор, повторяет: «Времени мало…» Лодка отчаливает, и Йоханссон, замерший в клубах серой мглы с поднятым вверх фонарем, еще долго стоит на каменистом берегу бухты, становясь всё меньше и меньше. В самый последний момент, когда Северус уже с трудом может различить очертания, в голове, перебивая грохочущий шум волн, внезапно раздается хриплый, пробирающий до самого нутра голос Йоханссона. Слова звучат медленно, прерываемые завываниями ветра: — Мальчишка горит. И ты сгоришь вместе с ним, Северус… И от этого пожара останется одно пепелище… Если только ты не наберешься наконец смелости взглянуть правде в глаза… Фонарь гаснет, и вокруг не остается ничего, кроме всепожирающего тумана.