В прятки со временем

— Извини, что вторгаюсь, — внезапно перешёл на «ты» этот чувак, весь такой неопределённый, как… как интеграл, блин. — Но мест больше нет, а ты тут один, будто князь какой. Перебьёшься. Потеснишься. Андрей до сих пор молчал, обескураженный нагловатым тоном и гримасами, что каждую секунду сменялись на лице человека, а тот уже вовсю ругал несовершенную систему железнодорожных перевозок, болтая так много и быстро, что у Андрея и вовсе пошла кругом голова. — Подожди. Ты кто такой вообще? Станций же не было… Откуда взялся? — Князь глянул на циферблат и самую малость вздрогнул: опять три часа. Не первую ночь он просыпается именно в это нехорошее время, выныривая из дурацких снов. — Я? Да в общем-то никто, — человек вдруг исчез, а в следующую секунду появился, свесившись с верхней полки вниз головой, прямо перед лицом Андрюхи и запел. — «Кто ты, кто ты такой, кто я, а-а? Кто ты такой? Кто он такой? Кто я такой?!» Потом он дьявольски расхохотался и покровительственно сообщил: — Я твоя шиза, Андрюха. И я пришёл с тобой поиграть. Чёртова круговерть лиц наконец прекратилась, и Князь увидел застывшую маску Джокера, иссиня-белую, с ярко очерченными красной краской глазами и губами, растянутыми в идиотской ухмылке. Перед ним был не старый добрый Шут, и даже не арлекин Пьеро, а именно он, сумасшедший, злобно смеющийся психопат-убийца. Андрей помигал, потёр глаза, но явление не исчезло. Оставалось перекреститься или нарисовать вокруг себя мелом круг, но вместо этого Князь лёг и закрыл глаза, чтоб провалиться обратно в сон, а потом проснуться в пустом купе. Потому что в реальности такого быть никак не могло. Джокер… С ума сойти. — Андрейка, тебе не пять лет, чтобы прятаться от меня под одеялом. Я всюду, — голос звучал будто внутри головы, и Андрей, взведённый его тоном, резко сел. Джокер тут же затаился и умолк, чтобы через пять минут натянутого ожидания вновь материализоваться на полке напротив Князя. В руках он держал увесистую карточную колоду, которую перетасовывал с поразительной ловкостью так, что казалось, будто карты сами переливаются из одной ладони в другую. — «Как же, Джокер, ты хитёр…» — чисто и красиво мурлыкал себе под нос Джокер, лихо раскладывая пасьянс и тут же собирая его обратно. Плутовато поглядывая на изумленного Андрея, он вдруг убрал все карты в рукав и сказал: — Слушай сказку, Андрюха. Или быль. Впрочем, сам решай. В некотором царстве, в некотором государстве, не то в королевстве, не то в кукольном городке, жил-был простецкий парень, художник, стихоплёт и балагур, — нараспев произнёс Джокер и выложил на стол карту с автопортретом Андрея. — И всё хорошо у него было, да только не было друга сердечного, верного единомысленника. Но вот в осеннюю пору случилось ему оказаться в училище ремесленном. Долго ли, коротко ли, познакомился он там с трубадуром, парнем строгого воспитания да широкой души, умевшим звуки в ритмы да мелодии складывать. На столе оказалась карта с нарисованным Михой, и Князь в волнении прикусил губу. — Сперва парни наши друг к другу издалека присматривались, но раз, после дождичка в четверг, сошлись, засмеявшись над хохмою, другим непонятною. Так и пошло. Слово за слово, разглядели они таланты и вцепились друг в друга, аки Сид в Нэнси. А, нет, это из другой оперы. Джокер противно захихикал, вернул голосу былинную эпохальность и продолжил: — Вцепились они друг в друга, сдружились крепко, срослись, аки Змей Горыныч, и стали вместе творить-вытворять, страшные пужалки выдумывать. Сперва звали их историями, да народ, в том королевстве умом коротковатый, быстро их сказками окрестил. Возмущались друзья, да что уж сделать, медленно, кругами пошла о них слава по всему их граду странному. И всё шло гладко да ладно, куражились все вместе, один за всех, да все за одного, воду мутили в театрах-шапито местных, смущая умы неокрепшие, змием зелёным баловались да дурман-траву изучали, куда ж без этого в годы те тяжёлые, смутные, когда лихорадило королевство знатно. Иной раз спорили, когда трубадуру вирши поэта не нравились, но быстро мирились, и вместе с другими людьми, музыкой опоясанными, новые песни писали. Потом поэта нашего да художника в армию сапоги топтать отправили, а трубадур, сей участи избежавший, крепко в лихую музыку ударился. Но связи они не теряли, и балагурство своё дальше продолжили, с местных подмосток всё дальше выбиваясь. Занесло, закуралесило трубадура, и вместе с девицей юной попал он в лапы демона ужасного, страшного да остроиглого. А поэт с той темы соскочил. Покрепче парень-то оказался. Но друга вытянуть не смог. Аль не захотел? Джокер замолчал и в упор посмотрел на бледного Князя, который завороженно слушал, чёрт дери этого фрика, сказку про себя и Миху. — Да не журыся, хлопец, трубадур свой выбор сам сделал. Помереть молодым да красивым хотел, на пике славы своей пагубу на себя навести. Не по нраву было душе его мятежной в том королевском мире жить, где всем полагалось взрослыми делаться, скучными да правильными. Когда дитём неразумным трубадур был, много сердце его невзгод пережило, вот душа и покалечилась. Металась, искала стержень, себя вдоль да поперёк изучала, и чуть было не пропала, много раз на краю обрыва коней притормаживая. Лишь в музыке единой спасение трубадур находил да в мире, что вместе с поэтом они создали, придумали да разными персонажами населили. Андрей, очень странно глядя на Джокера, упёрся подбородком в сложенные на столе руки и приготовился слушать дальше. — Людям простым, отрокам особливо, шибко полюбились песни да образы, и стали наши музыканты целые огромные площади собирать. Трубадур свой образ сценический нашёл и спрятался за ним искусно, да за годы так в роль вжился, не без помощи демона остроиглого, что играл её и в жизни обычной. Цепко демон в трубадура вцепился, и пришлось ему знатно помучаться и от дел песенно-музыкальных в стороночку отойти. Тогда на помощь поэт пришёл и начал он свои песни петь. Открыл в себе тоже талант композиторский и в землю его зарывать не захотел. Ребята-музыканты, товарищи трубадуровы, подивились поэту, но альбом записали все вместе. Ой как трубадуру это не понравилось, да занозой невыковыренной навсегда в сердце поселилось. А поэт гордый ходил, вот, мол, какой я, тоже звуки в мелодии складываю, не абы как пальцем сделанный. Считаться со мной надо, братцы-кролики, и волю давать песни петь собственные. А то уйду от вас в путь-дорожку свою, и останетесь вы без стихов да без голоса. Трубадур очень дружбу ценил промеж музыкантов, особливо с поэтом, и недовольство своё усмирил до поры, до времени, — Джокер забарабанил по столу пальцами и, кажется, задумался. Андрей шевельнулся и перевёл дыхание, а Джокер быстро встряхнулся и продолжил: — Песенки поэта самым разным людям, далёким от трубадуровой музыки, понравились, слава всё ширилась, и по всему королевству впереди музыкантов бежала. А они вслед за ней, с концертами да гастролями всю страну свою объехали, и соседние царства-государства захватили. Много приключений разных повидали, много искушений на долю их выпало. И со временем надломилось что-то в братстве музыкальном. Трубадур с демоном своим то боролся, то падал в объятья его огненные, а поэт… Поэт жил да творил, никуда не высовывался, в чужие дела, особливо семейные, не лез и позицию «моя хата с краю — ничего не знаю» занимал и вид отрешенный принимал, хотя видел, и как директор их скрипачку бил, и как бас-гитарист, давнышний друг трубадуров, концерты играл с больной головушкой, пробитой всё тем же директором. Впрочем, это к делу лишь косвенно относится. Князь сжал левую руку в кулак, но ничего не сказал и остался сидеть каменным изваянием, сверля Джокера пронзительным взглядом. — Потом дела у музыкантов совсем расклеились. Трубадур с прелестной девушкой познакомился, буйный норов свой усмирил понемногу и плотно занялся качеством музыки. Поэт, дело ясное, тоже хотел композиторское своё умение показать и приносил песни готовые, трубадуру совсем неугодные. И тоном требовательным попросил трубадур поэта писать лишь стихи, да не смущать народ своими мелодиями мягкими. Поэт не уступал, не нравился ему тот звук жёсткий, что в альбоме был, потому как понимал парень, что многим слушателям не по сердцу он придётся. Трубадур на своём стоял, и поэт взял да обиделся. Пиши, говорит, сам, раз не устраивают тебя мои песни, и ушёл, — Джокер убрал карту Андрея под стол. — Недолгой та ссора, к счастью, была, но понял трубадур, что может поэт в любой момент соскочить, потому в каждом новом альбоме теперь сам пытался тексты писать. Сказать честно, не его это было, но гордость да упорство брали своё. Карта вернулась обратно, и Джокер продолжил: — А годы дальше шли, и братства как не бывало. Мастерство да профессионализм росли, а дух сказочный пропадал понемногу. Надоели трубадуру истории про леших да оборотней, захотелось символизма, того, от чего сам он всегда и открещивался. Да ещё всё чаще заметно стало, что запутался трубадур в образах своих, и сам порой не понимает, кто он да где находится. А пуще всего видно это было под влиянием змия зелёного. Маски, маски, кругом одни маски… Как тут не потерять себя настоящего? И дружба постепенно на нет сходила. На гастролях по пьяне по-прежнему веселились вместе трубадур с поэтом, а дома — всё время врозь. Оно и понятно, не мальчишки уже, чтоб днями напролёт по улицам болтаться да всем друг с другом делиться… И в омут вслед за трубадуром никто теперь не бросался. Его жизнь — пусть поступает, как знает. Творческий союз тоже крах терпел. Не нравилось трубадуру, как стихи поэта на музыку ложатся. Бился он за красоту звучания, как в западных королевствах, а поэт в смысл упирался. Так и бодались, договаривались со скрипом, но у поэта много песен накопилось, хороших да ладных, которые трубадур начисто отверг. Верно говорю, Андрейка? — Верно, — кивнул Андрей, не понимая, почему до сих пор не выкинул этого таинственного идиота прочь из купе. — И вдруг необычное приключилась — предложили им сыграть в театре. Долго обсуждали это дело поэт с трубадуром, потому как всегда хотели песни свои на сцене как истории воплотить, но поняли, что не потянут. На том и порешали, но трубадур вдруг новую тему для мюзикла нашёл, про брадобрея жуткого, мстителя праведного. И загорелся трубадур этой идеей так, что всё вокруг замечать перестал, и музыкантов своих верных за собой потянул. А поэт воспротивился. Не хотел чужие истории в своих стихах пересказывать да на сцене кривляться в образах плоских да второстепенных. И палка тут на распутье о двух концах вышла: уйдёшь — друга бросишь да подставишь. А останешься — самого себя предашь, наступишь сказке своей на горло. Думал-думал поэт, и дело своё дружбе и тандему предпочёл. Со своими песнями ушёл в новое трудное плавание. Один. Трубадур всё стерпел, но разозлился, разобиделся крепко, подобрался и мечту свою воплотил. Сыграл цирюльника, да так театром увлёкся, что вообще решил туда с головой погрузиться, отойти на время от сцены музыкальной. Но музыкантов своих родненьких не мог бросить, на голод безденежный обречь, чай, не юнцы уже, семьи у всех, дети, вот и разрывался между группой да театрами. Некому его остановить было. Совсем один остался. А поэт… Джокер умолк, чтобы набрать в лёгкие воздуха для дальнейшего рассказа, но Андрей буквально силой заткнул его, закрыв рот ладонью. — Замолчи. Без тебя знаю, что дальше было. Какого хуя вообще ты мне пересказываешь нашу жизнь, да ещё так по-дурацки? — Ну, вдруг ты что подзабыл, Княже, вот и освежаю в памяти. — Для чего?! — повторил Андрей, хватаясь за голову. — Чтоб тебе легче было вспомнить, какие моменты были самыми переломными. Игра началась, Князь! Джокер с хохотом выкрикнул последнюю фразу и растворился в воздухе, а на стол упала карта с его чёрно-белым изображением.